Текст книги "Очерки истории российской внешней разведки. Том 2"

Автор книги: Евгений Примаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

33. Военные планы Японии

Советское полпредство в Токио. Январь 1928 года. Среди дипломатического багажа, отправлявшегося под надежной охраной курьеров НКИД в Москву, был доставлен внешне неприметный пакет. Проделав долгий путь, он был переадресован на Лубянку, руководителю ИНО ОГПУ. После этого в Токио по открытому международному телеграфу была отправлена телеграмма с условным текстом, который подтверждал получение почты.

Так впервые обозначила себя «легальная» резидентура советской разведки в Токио, пока в лице одного оперработника…

Постепенно состав резидентуры расширялся, открылась дополнительная разведточка в крупном порту на Хоккайдо – Хакодате, где работало советское консульство.

По нынешним меркам общий уровень оперативной подготовки рядовых сотрудников был невысок, особенно по страноведению и знанию японского языка. Приведем выдержку из характеристики одного советского разведчика, работавшего в то время в Токио: «…из печатников, грамотный, стоящие перед ним задачи понимает и старается исполнять, но все упирается в незнание японского языка, не говоря уже хотя бы о немецком или французском…. Нет того дипломатического «лоска», присущего здешним иностранцам…»

Время не давало ни малейшего послабления – разворачиваться приходилось «с колес»: выходить в город, учить иностранный язык, вести поиск перспективных связей. Конечно, сходные трудности приходилось преодолевать молодой советской разведке во многих странах Европы или Азии. Но в Японии они были особенно велики. Серьезным препятствием, осложнявшим работу в Токио, была жесткая «опека» японской контрразведки, видевшей практически в каждом иностранце потенциального шпиона. За каждым совзагранработником японской контрразведкой был установлен персональный «хвост», оторваться от которого было почти невозможно. Да и места для посещения были ограничены: стоило иностранцу появиться там, где они обычно не бывали (за пределами центра города, вокруг императорского дворца и наиболее известных кварталов японской столицы – Гиндза, Сибуя, Уэно), как бдительные токийские граждане считали своим долгом немедленно заявить о «подозрительном чужеземце» в полицию. Вездесущие японские мальчишки криками «Гайдзин, гайдзин!» (иностранец) спешили обнаружить присутствие «чужака» в неподходящем месте.

В сложных условиях тотальной жандармской слежки, в атмосфере всеобщей подозрительности и традиционного японского недоверия к иностранцам резидентуре в довольно короткие сроки удалось наладить работу и ввести советское руководство в курс тайных военных приготовлений Японии.

Уже в конце 20-х – начале 30-х годов (перед вступлением в Маньчжурию) японским Генеральным штабом был разработан стратегический план под кодовым названием «Оцу», предусматривавший развертывание армейской группировки на границе с СССР. С захватом Маньчжурии в сентябре 1931 года этот план был уточнен и детализирован. На территорию Северо-Восточного Китая с Японских островов были переброшены дополнительные воинские части, которые должны были использоваться для «нанесения удара по СССР». Из 30 дивизий, которые предполагалось дополнительно сформировать в Маньчжурии, 24 выделялись для ведения военных действий против СССР. Планом предусматривалось развертывание наступления в первые дни 1932 года. Наступательная операция разбивалась на две части: прорыв границы, продвижение на восток и удар на северо-запад, в район озера Байкал,

Некоторые документы, непосредственно касавшиеся планов войны с Советским Союзом, скоро оказались в Москве. Произошло это во многом благодаря агенту токийской резидентуры, проработавшему более 10 лет под псевдонимами: «Кротов», «Кот», «Костя»… О ценности этого источника говорит информация, которую он передавал: ежегодные мобилизационные планы военных округов, схемы передислокаций воинских подразделений в Японии, Корее и Маньчжурии, информация о настроениях и политических движениях в японской императорской армии, шифровальные таблицы и книги не только японской военной разведки, но и США, Китая, Германии, планы противовоздушной обороны Токио, данные о кадровых перестановках в японском военном руководстве, сведения о разработках новых видов оружия.

По понятным причинам настоящая фамилия источника и сейчас не может быть раскрыта.

Работая в спецслужбах Японии, «Кротов» благодаря своим связям имел доступ практически ко всей интересовавшей тогда советскую разведку информации. К тому же он имел возможность получения документов 3-го отделения Главного жандармского управления, где обрабатывались все сведения о Советском Союзе.

В рекомендациях Центра о работе с «Кротовым» говорилось следующее: «…о том, что он является основным агентом Вашей резидентуры, мы говорили во время Вашего пребывания здесь (речь идет об инструктаже, который получил резидент советской разведки Борис Гудзь накануне командировки в Токио). Использовать его в качестве наводчика для новых вербовок запрещаем. Следует нацеливать его на получение именно документальных материалов, т. к. они особенно ценны для нас… Конечно, следует учесть все трудности документальной работы и максимально облегчить К. эту работу путем назначения удобных для него явок, технических средств».

Явки для такого ценного источника действительно подбирались с учетом максимального обеспечения его безопасности. Встречи проводились в вечернее время в малолюдных местах – на пляже, в парках, а иной раз даже в таких заведениях, как общественный туалет, где передача материалов происходила через щель в стенке между кабинками. На случай непредвиденных обстоятельств для встречи с агентом достаточно было послать на его домашний адрес написанную им собственноручно почтовую открытку с приветом от некоего «господина Ямамото» или же можно было просто позвонить самому «Кротову» на работу по телефону и подозвать его. Несмотря на кажущуюся опасность такого звонка иностранца, говорившего по-японски с акцентом, особого недоумения и вопросов со стороны сослуживцев это не вызывало. Довоенный Токио являл собой достаточно пеструю этнографическую картину, в иностранной колонии японские спецслужбы имели немало агентов. Было также предусмотрено, что вместо резидента на встречу с «Кротовым» мог выйти кто-либо другой. В этом случае вещественным паролем для них служила половинка разорванного ненового кредитного билета (которая, кстати, до сих пор хранится в его личном деле).

Тем временем для работы источника сложились почти идеальные условия: при 3-м отделении Главного жандармского управления для обработки поступающих материалов была организована спецфс го-лаборатория, куда наш источник имел беспрепятственный доступ. Желания японцев как нельзя кстати совпали с планами советской разведки, стремившейся максимально обезопасить своего агента и наладить эффективную передачу информации, которую ему становилось все труднее (физически) носить на встречи и затем возвращать после пересъемки в резидентуре на место. Теперь процедура добычи материалов была поставлена на плановую основу – сначала «Кротов» снимал только оглавления документов, из которых потом выбирались самые интересные, с точки зрения разведки, получавшие наиболее детальное освещение. И конечно, для легендирования своего интереса к спецфотолаборатории агент по рекомендации резидента стал с увлечением осваивать фотодело и на «наградные» деньги приобрел фотоаппарат «Лейка», что, в свою очередь, еще более повысило оперативность и объем развединформации из Токио.

Переданная «Кротовым» информация о японских мобилизационных планах на северо-востоке Китая помогла определить не только сроки и масштабы развертывания Квантунской группировки, но и вычислить основные направления вероятного удара по Советскому Союзу. Копии сообщений из японской военной миссии в Харбине, приказы об откомандировании в ее распоряжение многих известных разведчиков, специалистов по России и Советскому Союзу, позволили сделать вывод об активизации агентурной разведывательной деятельности против СССР с сопредельных территорий. Все это весьма высоко ценилось в Москве, где одним из постоянных получателей информации «Кротова» был Генштаб РККА.

В дополнение к уже упоминавшемуся плану «Оцу» после захвата Маньчжурии появился более детализированный план «Хэй». В частности, первоначально намечалась концентрация основных сил в Маньчжурии. На первом этапе боевых действий против СССР предусматривалось захватить Никольск-Уссурийский, Владивосток, Иман и далее разворачивать наступление на Хабаровск и Благовещенск. Одновременно планировалось вторжение в Монголию. Выкладки, содержавшиеся в этой документальной информации «Кротова», практически полностью совпали с планом, полученным уже после разгрома Квантунской армии в 1945 году. Стоит добавить к этому ставшее известным в Москве заявление военного министра Японии, выступавшего на закрытом совещании в Главном жандармском управлении и подчеркнувшего, что «в проведении своей политики Япония неизбежно должна столкнуться с Советским Союзом, поэтому Японии необходимо военным путем овладеть территориями Приморья, Забайкалья и Сибири…»

Однако постепенно в работе с «Кротовым» стало происходить что-то непонятное: агент стал нервничать, ссылаться на занятость, изменение условий работы, ужесточение режима секретности, стал требовать большие суммы вознаграждения.

Настораживающие признаки стали проявляться и в его поведении: обычно осторожный и аккуратный, он вдруг стал явно пренебрегать элементарными мерами безопасности. Дело дошло до того, что по просьбе агента встречи с ним были перенесены в парк Хибия в самом центре Токио, напротив императорского дворца. Рядом находилось Главное жандармское управление, из окон которого можно было наблюдать не только за прогуливавшимися парочками, но и за контактом агента с советским разведчиком…

Настораживающие трансформации стали происходить и с передаваемой источником информацией – документы по-прежнему были подлинными, сведения представляли несомненный интерес, но агент почему-то «забывал» фотографировать самые важные страницы мобилизационных планов, снятая им пленка не позволяла рассмотреть расположение на карте новых японских авиационных полков на границе с Советским Союзом, а на следующей встрече следовало не вполне внятное объяснение, что «документы уже ушли наверх»…

Накапливавшиеся факты стали вызывать серьезные опасения относительно благонадежности источника, и в Центре было принято решение о проведении детального анализа дела «Кротова». Расследование выявило некоторые дополнительные моменты: при известной японской системе ротации государственных служащих он в течение 10 лет проработал фактически на одном месте! Четырежды сменилось начальство, почти ежегодно обновлялся кадровый состав, а «Кротов» продолжал сидеть на одном и том же месте и через его руки проходил огромный поток секретной информации, регулировать поступление которой советской разведке было полностью в его власти. Кроме того, источник внезапно стал слишком явно демонстрировать свои политические симпатии к советскому строю и его идеологии, стал активно собирать данные на других сотрудников советских учреждений в Токио.

Эти и другие моменты насторожили Центр, который рекомендовал придерживаться нейтральной линии поведения в работе с источником, а в дальнейшем постепенно сворачивать контакты с ним.

Судя по всему, ситуация в работе с агентом развивалась по примерно следующему сценарию: работавший вполне нормально и успешно источник попал в поле зрения своих же коллег, которые сделали вывод о том, что его отношения с советским представителем могли выходить за рамки тех объяснений, которые были им представлены для оправдания своих контактов с советским дипломатом. Эта ситуация могла быть использована японской контрразведкой для организации оперативной игры с советской резидентурой. Момент, надо сказать, был как нельзя более подходящий: Япония начинала активную подготовку к войне с Советским Союзом, и таким каналом дезинформации, как «Кротов», трудно было не воспользоваться.

Его морально-психическое состояние в то время определялось довольно четко: «…K. на последние встречи приходит рассеянный, объясняет это усталостью, большой загруженностью по работе… Один раз явился пьяный…»

Дальше рисковать было нельзя. Слишком опасными могли быть политические последствия возможной провокации. Связь с «Кротовым» было решено прервать, агента «законсервировать» на неопределенное время.

Архивы, как и человеческая память, хранят многое, однако среди пожелтевших документов не удалось найти продолжения судьбы «Кротова» – основного агента токийской резидентуры 30-х годов. Его следы затерялись в бурном водовороте военного времени. Есть лишь косвенное упоминание о его командировке в Маньчжурию. Что произошло дальше, оказался ли он в составе действующей императорской армии, попал ли в плен при разгроме Квантунской армии или погиб при бомбардировках союзниками Токио – неизвестно.

34. Первые зарубежные партнеры

Сотрудники Иностранного отдела ВЧК в ходе оперативной работы за границей стремились не упускать возможности взаимодействия «на личной основе» с местными представителями своей профессии, если это содействовало решению стоявших перед ними задач.

Единичные случаи сотрудничества и разовые его эпизоды постепенно перерастали в одно из направлений разведывательной деятельности, которое являлось одновременно составным элементом комплекса двусторонних межгосударственных отношений. Первыми зарубежными партнерами советской внешней разведки стали органы безопасности Монгольской Народной Республики (МНР) и контрразведка Турции.

Монгольские друзья

В соответствии с советско-монгольской договоренностью весной 1921 года части Красной Армии и Монгольской Народно-революционной армии (МНРА) проводили совместные операции против отрядов главаря контрреволюции в Забайкалье барона Унгерна. Именно с этого момента ВЧК начала оказывать помощь монгольским друзьям не только в проведении специальных акций, но и в создании собственных органов безопасности. Так, по инициативе и предложению чекистов в июне 1922 года при штабе МНРА была учреждена Государственная внутренняя охрана (ГВО), взявшая на себя разведывательные и контрразведывательные функции. Первым руководителем ГВО был назначен Константин Баторун, боевой монгольский командир, окончивший военную академию в Москве. К нему и к начальникам подразделений ГВО были прикомандированы инструкторы из кадровых работников ВЧК.

Главной заботой разведывательных звеньев ВЧК и ГВО с самого начала их взаимодействия была защита государственного суверенитета Монголии от посягательств извне. Серьезную и вполне реальную опасность представляли, в частности, остатки белогвардейских формирований, вытесненных из России и Монголии в Маньчжурию. Командование над ними после разгрома барона Унгерна взял на себя атаман Семенов. Белогвардейцы совершали опустошительные набеги на монгольскую территорию, грабили местных крестьян-аратов, что называется, до нитки, угоняли их скот, жестоко расправлялись с административными и партийными работниками, вырезали их целыми семьями, не щадя даже детей.

Ставка атамана Семенова поддерживала через своих эмиссаров негласные связи с антисоветски настроенными русскими эмигрантами, нередко занимавшими в монгольском государственном аппарате важные должности. Молодая революционная власть была вынуждена использовать их услуги, так как не располагала своими собственными квалифицированными специалистами. Поступавшая по этому каналу информация использовалась семеновцами в подрывных акциях против МНР и России.

В 1927 году органы ГВО сумели установить агентурный контроль за этой «тайной почтой». В частности, из письма полковника Васильева, входившего в ближайшее окружение Семенова, одному из таких госслужащих стало известно о плане похода белогвардейцев на Монголию, напоминавшего унгерновский. Эта информация наряду со сведениями подобного рода из других источников помогла органам ГВО при содействии внешней разведки СССР подготовить и осуществить серию мероприятий по укреплению границ МНР и борьбе с белогвардейским подпольем внутри страны. Например, для отражения набегов семеновцев были сформированы специальные боевые полевые группы, в состав которых включались и советские инструкторы. Долгие годы монгольские друзья добрым словом вспоминали советских инструкторов Чистякова и Сазонова за самоотверженную и квалифицированную помощь в организации действий этих частей особого назначения.

Не давали покоя революционной Монголии также северокитайские милитаристы Чжан Цзолин и Ян Сишань. С конца 20-х годов с территориальными претензиями к МНР стало выступать и правительство Чан Кай-ши, обосновавшееся в Нанкине. Особого напряжения ситуация достигла в 1929 году во время конфликта на КВЖД. Но благодаря упреждающей информации советской и монгольской разведок и своевременным операциям Красной Армии на границе СССР с Китаем прямое чанкайшистское вторжение в Монголию удалось предотвратить.

Активную разведку против МНР вели японские военные миссии, базировавшиеся в приграничных китайских городах Хайлар и Маньчжоули. Они вербовали агентуру среди представителей отстраненных от власти феодальных кругов и буддийского духовенства, недовольных мероприятиями нового руководства страны по ограничению частной собственности и подрыву влияния бывших князей и монастырей, обладавших в ту пору значительными материальными и финансовыми ресурсами. О вербовочных контингентах японской разведки можно судить хотя бы по тому, что количество монахов-лам превышало четверть всего мужского населения Монголии. А настоятели монастырей достаточно часто соглашались с предложениями японцев по превращению своих обителей в шпионские опорные базы и даже тайные склады оружия.

Не обходили японские спецслужбы своим вниманием и западные районы МНР, прилегающие к Синьцзяну, где то и дело вспыхивали восстания национальных меньшинств против засилья китайцев. За влияние на монголов и уйгуров они соперничали с английской разведкой. На юге, во Внутренней Монголии, входящей в состав Китая, японцы всячески поощряли объединение монгольских эмигрантов вокруг религиозного авторитета панчен-богдо, который с благословения тибетского далай-ламы собирал силы для вторжения в МНР.

В это сложное и тревожное время советская и монгольская разведки широко применяли такой острый прием борьбы с противниками, как оперативные игры. Так, в окружение панчен-богдо был внедрен опытный монгольский разведчик, по социальному положению лама, которого лично знал и высоко ценил еще сам Сухэ-Батор, не раз направлявший его с разведывательными заданиями в ставку барона Унгерна. Этот отважный человек смог добиться того, что панчен-богдо назначил его руководителем центра по осуществлению связи с эмиссарами, нелегально работавшими на территории Монголии. В результате было налажено регулярное получение ценнейшей достоверной информации, позволившей разработать и осуществить целую серию острых оперативных мероприятий по развалу и ликвидации выпестованной японцами организации панчен-богдо.

Серьезные удары были нанесены и по чанкайшистской разведке. В соответствии с планом одной из совместных операций в Улан-Баторе с помощью двух специально подготовленных агентов была создана частная автотранспортная артель по перевозке грузов и пассажиров до китайского города Калган. Затем этим предприятием удалось заинтересовать китайскую разведку и побудить ее к использованию артели в качестве прикрытия своих работников. Таким образом Государственная внутренняя охрана Монголии и советская разведка взяли под контроль каналы связи чан-кайшистов со своей агентурой и сводили к минимуму тот ущерб, который она пыталась нанести МНР и Советскому Союзу.

После оккупации Японией Маньчжурии в 1931 году международное положение МНР еще больше осложнилось, а борьба с японскими спецслужбами стала главным направлением приложения совместных усилий ГВО и внешней разведки СССР. Непрерывно приходилось срывать поползновения японских разведчиков расширить свою агентурную сеть в партийно-государственном аппарате и вооруженных силах МНР. Из представителей буддийского духовенства противник пытался создать влиятельную оппозиционную силу. В пропаганде среди населения японские пособники умело использовали ошибки и левацкие перегибы, допускавшиеся правительством и органами местного управления. В частности, при подстрекательстве японской агентуры кампания по обобществлению частных скотоводческих хозяйств и волевое сокращение численности лам буддийских монастырей привели в ряде районов к серьезным волнениям и мятежам. В 1932 году к усмирению восставших и проведению среди них разъяснительной работы пришлось привлекать отряды ГВО, в состав которых входили и советские чекисты. Не обходилось и без потерь. В мае 1932 года в этих операциях погибли главный инструктор Кияковский, инструкторы Исаков и Колосов.

Во Внутренней Монголии японцы сформировали из монголов и бурятов «национальную монгольскую армию», которой отводилась роль «освободительницы родины». В районе Хайлара и Цицикара подготовкой монгольских отрядов вторжения занимались 120 офицеров Квантунской армии, владевших монгольским языком. Там же функционировали под эгидой японской разведки курсы пропагандистов идей панмонголизма. На восточных границах МНР постоянно провоцировались вооруженные столкновения.

Есть серьезные основания полагать, что развитие обстановки на Дальнем Востоке могло принять совсем другой характер и иную направленность, если бы советская и монгольская спецслужбы не оказывали японским милитаристам и экспансионистам упорного и самоотверженного противодействия. Порой их ответные удары были достаточно мощными. Так, в 1933 году в Монголии была вскрыта и обезврежена созданная японской разведкой крупная диверсионно-повстанческая организация. Ее члены совершали нападения на различные хозяйственные объекты, подстрекали военнослужащих МНРА к дезертирству, распускали слухи о вторжении отрядов панчен-богдо, их «победном шествии» по стране и скором падении существующей «антинародной власти». Эта сложная операция способствовала стабилизации политической ситуации в ряде районов МНР, а японские спецслужбы лишились многих источников разведывательной информации. Уникальным по своей ценности был и вклад монгольских и советских разведчиков в подготовку разгрома японских войск на реке Халхин-Гол в мае-августе 1939 года.

В целом тесное взаимодействие монгольской и советской разведок в 20-е и начале 30-х годов развивалось успешно и приносило плоды обеим сторонам. Но, к сожалению, оно порой омрачалось нараставшей всеобщей подозрительностью и шпиономанией в Советском Союзе, а также несовершенством договорно-правовой базы сотрудничества. В частности, справедливое недовольство монгольских друзей вызывали попытки некоторых советских инструкторов организовывать сбор агентурных сведений о положении в руководстве МНР, нередко граничившие с открытым вмешательством во внутренние дела этой суверенной страны. Некоторые советские чекисты позволяли себе бестактное и высокомерное отношение к монгольским коллегам. Были, хотя и не часто, случаи, когда дело доходило до неприятных инцидентов. Например, в 1927 году монгольские друзья добились выдворения главного советского инструктора Я. Блюмкина за то, что он распорядился арестовать и депортировать в СССР нескольких русских эмигрантов, принявших монгольское гражданство и находившихся на службе у правительства МНР. Да, это был тот самый Блюмкин, который «прославился» своими авантюрами, включая провокационное убийство германского посла графа Мирбаха в Москве в 1918 году. Позднее по настоянию особо рьяных и чрезмерно «бдительных» советских коллег монгольские органы безопасности репрессировали как японских шпионов группу высокопоставленных деятелей, включая начальника ГВО Шиджия и секретаря ЦК Монгольской народно-революционной партии Лхумбо. Все они впоследствии были реабилитированы.

Отношения с монгольскими друзьями были поставлены на четкую юридическую основу к лету 1929 года, после подписания между МНР и СССР Соглашения об основных принципах взаимодействия между СССР и МНР.

Оглядываясь в прошлое и оценивая события, ставшие достоянием истории, нельзя не признать, что все позитивное, рожденное братским сотрудничеством обеих стран, в том числе и по линии внешних разведок, было и остается неизмеримо большим и значимым, чем ущерб, причиненный недоразумениями, просчетами, ошибками и даже преступлениями конкретных лиц.

Главный итог совместных усилии советских и монгольских разведчиков тех лет состоит в том, что удалось отстоять государственный суверенитет Монгольской Народной Республики и усилить стратегические позиции Советского Союза на Дальнем Востоке, что сыграло немаловажную роль в годы Великой Отечественной войны.

Контакты с контрразведкой Турции

В 1927 году советская внешняя разведка установила негласный, но официальный контакт с контрразведкой Турции. Примечательно, что инициатива поддержания взаимовыгодных отношений и координации работы с ОГПУ исходила от турецкой стороны.

Переговоры между представителями, облеченными широкими полномочиями, проходили довольно долго. Не было недостатка в разумной осторожности, попытках предугадать результаты и возможные последствия каждого шага. В итоге была достигнута договоренность о «честном партнерстве» и сотрудничестве по тем проблемам, которые представлялись наиболее важными для каждой из служб. В частности, советская разведка считала для себя и своей страны особо опасной в данном регионе подрывную деятельность белогвардейских и националистических эмигрантских организаций, имевших свои штаб-квартиры на территории Турции. Их вожаки не скрывали, что Советский Союз является для них главным врагом, и активно сотрудничали на антисоветской основе с разведками иностранных государств. В первую очередь это относилось к Англии.

Для турецких партнеров главным источником беспокойства были происки английской и итальянской разведок в их стране, а также антикемалистские и дашнакские движения за пределами Турции.

Именно по этим вопросам был организован и осуществлялся обмен информацией. Турецкие коллеги, по их собственному признанию, получили также от ОГПУ очень важную помощь в организации шифровального и дешифровального дела.

Результаты сотрудничества органов безопасности Турции и СССР не раз получали высокую оценку правительств обеих стран.

Эти контакты поддерживались до середины 1931 года. Позднее, когда международная обстановка осложнилась, а руководство Турции взяло курс на сближение с западноевропейскими державами, турецкая контрразведка стала постепенно сокращать объемы и частоту общения с советскими коллегами, вынужденными отвечать им тем же. В итоге контакты прекратились, хотя ни одна из сторон официально не заявляла о желании сделать это.

Период относительно короткого по времени взаимодействия с турецкой контрразведкой показал, что в мире появились государственно-политические круги и спецслужбы, которые по собственной инициативе пошли на установление негласных связей с советской внешней разведкой как сильным и выгодным партнером. Следует подчеркнуть, что наше взаимодействие с турецкими контрразведчиками при некоторых взаимных политических симпатиях базировалось главным образом на строгом учете совпадавших интересов и не было обременено какими-либо идеологическими или политическими обязательствами.