Текст книги "Очерки истории российской внешней разведки. Том 2"

Автор книги: Евгений Примаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

16. Убийство в западном экспрессе

Общественный интерес в Советской России к делу об убийстве дипкурьера Нетте и ранении его товарища медленно затухал. Постепенно, как бы исподволь, тема «злодейского покушения» на двух советских граждан с дипломатическими паспортами в кармане сначала исчезла с первых полос газет, из радиопередач, а затем и вовсе канула в Лету, оставшись лишь в художественном слове знаменитого поэта. «Помнишь, Нетте, – в бытность человеком ты пивал чаи со мною в дипкупе?» – вопрошал в те дни Владимир Маяковский.

Ранним утром 5 февраля 1926 г., когда пассажиры экспресса «Москва-Рига» еще спокойно спали, к купе, где находились советские дипкурьеры, перевозившие дипломатическую почту в Латвию, подошли двое неизвестных в масках. Стремительно приоткрыв дверь, запертую на цепочку, они в упор начали стрелять по сидевшим на своих койках пассажирам. Один из них – дипкурьер Теодор Нетте – был сражен пулями убийц наповал, другой – Иоганн Махмасталь – тяжело ранен. Превозмогая боль, Иоганн разрядил свой пистолет в нападавших, и когда на выстрелы сбежалась поездная бригада, их взору предстала жуткая картина: в лужах крови они увидели трех убитых. Имя одного установили сразу по диппаспорту. Личности нападавших – чуть позже. Ими оказались сыновья управляющего одним из помещичьих имений близ Риги братья Габриловичи.

О братьях-убийцах Теодора Нетте – чуть позже. Они были лишь исполнителями террористического акта. А его организаторами…

За несколько дней до трагических событий в экспрессе «Москва-Рига» на стол оперативного дежурного ИНО ОГПУ легла срочная телеграмма из Берлина: «Ввиду усиливающихся здесь слухов о готовящемся на территории Германии нападении на дипкурьеров, отправляющихся в Москву, посылаем с ними до границы усиленную охрану. Примите соответствующие меры для диппочты из Москвы».

В Москве на Лубянке «сигнал опасности» был воспринят очень серьезно. В столицы ряда европейских государств по линии внешней разведки ушли соответствующие директивные указания: «С сегодняшнего дня очередной дипломатической почты не отправляем и просим Вас очередную почту в Москву не направлять впредь до особого распоряжения».

Эта телеграмма-указание была первым сохранившимся до наших дней документом, который открыл «Дело оперативной переписки» внешней разведки России под кодовым названием «Почта». Шли дни, недели, и дело «Почта» из тоненькой брошюрки постепенно превращалось в солидный том. Дипкурьера Нетте всенародно похоронили, воздали должное его товарищу, заклеймили организаторов убийства из империалистического лагеря и, казалось бы, вопрос закрыли. Но это было не так. Вопросами расследования преступления вплотную занялась внешняя разведка.

На экстренном оперативном совещании в день нападения на дипкурьеров начальник ИНО М. Трилиссер зачитал текст известной уже читателю телеграммы из Берлина и попросил выяснить через агентуру и доверительные связи подробности об организаторах убийства. При этом он указал, что братья Габриловичи, беспечные отпрыски богатых родителей, вряд ли представляли себе, в кого они стреляли. Им, очевидно, просто приказали добыть любыми средствами кожаные вализы, которые якобы были набиты деньгами. «Что же касается организаторов покушения, то тут дело куда сложнее, – сказал начальник ИНО. – Подождем ответов из резидентур», – завершил совещание М. Трилиссер.

И ответы не заставили себя ждать.

Из Берлина 7 февраля 1926 г.: «При получении в Берлине первых сведений о нападении на советских дипкурьеров в морской отдел Военного министерства пришли два возбужденных морских офицера. Подозреваем связь морского отдела с нападением».

Из Берлина 9 февраля 1926 г.: «Морской отдел знал о нападении заранее. Английское посольство помогло».

Из Берлина 11 февраля 1926 г.: «Источник из Военного министерства сообщает, что английский военный атташе в Риге Ллойд совместно с немецким морским офицером Гаазе[22]22
  Капитан-лейтенант ВМФ Германии Гаазе – один из активных участников крайне правой немецкой организации «Консул», которая вела разведывательную работу против СССР с момента его образования, а затем влилась в германскую военную разведку абвер.


[Закрыть] три месяца готовили план нападения на русских дипкурьеров. Операция финансируется Ллойдом».

Из Берлина 12 февраля 1926 г.: «В Министерстве внутренних дел уверены, что за нападением на советских курьеров стоят английские интересы. Уже продолжительное время в МВД имелась информация о том, что определенные круги рейхсвера и морского ведомства поддерживают связи с английскими представителями по этому вопросу…»

Телеграммы из резидентур в Прибалтике косвенно подтвердили контакты братьев Габриловичей с иностранными спецслужбами, но не более того.

Из Каунаса: «По информации надежного источника в руководстве политической полиции Литвы, имеются убедительные данные о том, что нападение на советских дипкурьеров не носило уголовного характера, как это пытались представить следователи криминальной полиции Латвии. Братья Габриловичи, будучи заядлыми охотниками, постоянно проводили время в компании руководителей латвийской полиции, куда они и собирались поступить на службу. Среди охотников было также много иностранных граждан, с которыми братья имели тесные дружеские отношения».

Казалось, что потоку сообщений об организации покушения на советских дипкурьеров не будет конца, и все они в той или иной степени повторяли или перекрывали уже имевшуюся в ИНО разведывательную информацию, пришедшую сразу после трагедии в экспрессе «Москва-Рига». В этом потоке не было только одного – стопроцентного доказательства участия в заговоре английских и германских спецслужб. Начальник ИНО предпринял последнюю попытку прояснить ситуацию. Он направил в Берлин письмо резиденту и попросил по возможности дотошнее «покопаться» в этом деле. И вдруг – неожиданный успех. Берлинская резидентура раздобыла личное письмо одного из заговорщиков (Ллойда) другому (Гаазе) от 14 января 1926 г., то есть датированное тремя неделями ранее нападения на советских дипкурьеров. Вот выдержка из этого письма, которая, пожалуй, все расставляет по своим местам:

«Рекомендованные вами два охотника произвели на меня очень хорошее впечатление, – пишет Ллойд компаньону Гаазе. – Не считаю целесообразным посвящать этих людей в мои планы и пока что инструктировал их набрать еще кое-кого в помощь в моем охотничьем матче[23]23
  Так в тексте оригинала.


[Закрыть]. Я серьезно рассчитываю, что мои большие надежды, вложенные в эту экспедицию, оправдают себя полностью».

Англо-германская «экспедиция», тем не менее, окончилась провалом. Иоганн Махмасталь не отдал дипломатические вализы. В Риге на вокзале, истекая кровью, он отказался от госпитализации, охраняя советскую диппочту. Прибывшему на вокзал представителю советского посольства он почту не отдал, заявив, что будет охранять ее до тех пор, пока не явится кто-нибудь из советских дипломатов, кого он лично знает. Вскоре прибыл знакомый Иоганну генеральный консул, получил почту, и только тогда Махмасталь допустил к себе врачей.

Руководитель ИНО прекрасно понимал, что преступление, совершенное против дипкурьеров, имеет явно политическую окраску и что правительство в Москве ждет квалифицированной оценки происшествия со стороны разведки. И такая оценка была дана. Проанализировав всю полученную информацию, М. Трилиссер сообщил в правительство: «Можно считать инициативу и организующую роль английской разведки (Ллойд) в деле нападения на советских курьеров твердо установленными. Подготовка велась одновременно и в Германии, и Прибалтийских государствах…»

Шли дни, а правительственных решений на высшем уровне, увы, не поступало. Советская сторона была более заинтересована в нормализации своих экономических и политических отношений с западными государствами, чем в усилении напряженности. И поэтому дело «Почта» с письменного стола начальника разведки перекочевало в архив.

17.Кронштадтский мятежник

Среди пестрой массы белоэмигрантов встречались поистине незаурядные личности, для которых судьба родины была неотделима от их собственной судьбы.

В ряде очерков читатель познакомится с некоторыми из них – добровольными помощниками службы внешней разведки, сыгравшими заметную роль в ее истории.

После Октябрьской революции в России произошел ряд вооруженных выступлений против новой власти. Людей, которые брали тогда в руки оружие, называли по-разному: «мятежниками», «бунтовщиками», «бандитами», «борцами за свободу» – в зависимости отличного отношения к власти Советов. Случалось и такое, что «бандит» и «борец» нередко сочетались в одном и том же лице. К числу наиболее противоречивых фигур принадлежал и один из вождей Кронштадтского мятежа, вспыхнувшего 1 марта 1921 г., Степан Петриченко.

Степан Максимович родился в 1892 году в семье малоземельного крестьянина Жиздринского уезда Калужской губернии. Когда ему исполнилось два года, отец с семьей переехал в Запорожье, стал работать на металлургическом заводе. Окончив двухклассное городское училище, четырнадцати лет от роду на тот же завод поступил и Степан. Работал металлистом, а в 1913 году ушел на военно-морскую службу. «Во время войны, – вспоминал он впоследствии, – от души кричал «Ура!» на всяких смотрах и парадах в честь побед российского оружия и сильно болел душой при поражениях. Ни в каких партиях не состоял, хотя после победы Октября всеми силами поддерживал укрепление советского строя».

Первые сомнения в правильности большевистской политики возникли у Степана Петриченко в 1918 году. По поводу Брестского мира он высказывался отрицательно. Выступал против ухода России из Финляндии, Литвы, Латвии, Эстонии, возмущался передачей Черноморского флота Германии. Командование линкора «Петропавловск» поспешило избавиться от Петриченко и демобилизовало «оппозиционера». Тогда Степан по собственной воле и разумению отправился на Украину для борьбы с германским ставленником гетманом Скоро-падским. Но был в пути арестован, просидел в тюрьме три месяца и с покаянием вернулся на линкор. Чтобы как-то оправдаться и обрести доверие, записался в сочувствующие коммунистам и в этом качестве состоял до самого начала Кронштадтского восстания…

Прошло шесть лет. Теплым августовским днем 1927 года у здания советского консульства в Риге долго прохаживался в глубокой задумчивости плотный человек средних лет. Полицейский у входа в здание стал обращать на него внимание. Наконец, словно отбросив сомнения, незнакомец решительно зашагал к входу.

– Здравствуйте, – сказал он, войдя в кабинет консула. – Я Степан Петриченко. Прошу советское правительство разрешить мне снова стать советским гражданином и вернуться на родину. Вот мое заявление на имя Михаила Ивановича Калинина. – Он протянул несколько листков бумаги.

Консул взял заявление и начал читать: «Кронштадтское восстание свалилось на мою голову против моей доброй воли или желания. Я не был ни душой, ни телом в подготовке этого восстания. (Оно было неожиданным и для меня самого.) А участие в восстании я принял опять-таки потому, что слишком чутко принимал к сердцу все нужды тружеников и всегда готов был положить свою голову за интересы трудящихся.

Но беда моя состояла в том, что я был политически наивным младенцем. Эта наивность и привела меня, кроме Кронштадтского восстания, к еще большим и тягчайшим преступлениям уже на финляндской территории – полной и невольной попытке вести борьбу против СССР. Для этого мне пришлось иметь общение со всеми врагами Советской власти, кто этого хотел, например с Савинковым, Чайковским, Врангелем…»

По просьбе консула Петриченко в дополнение к своему заявлению составил доклад о Кронштадтском восстании и своей роли в нем, рассказал о деятельности в Финляндии бывших кронштадтцев и различных организациях, выступавших против СССР.

В Финляндии после восстания оказались около восьми тысяч участников Кронштадтского мятежа. Их руководителями были несколько белых офицеров. Но тон всему задавал председатель Военнореволюционного комитета Степан Петриченко. Без него не решался ни один вопрос. Очевидцы событий рассказывали, что большинство бывших участников мятежа слушали указания и распоряжения только самого Петриченко.

А эти указания не всегда нравились белогвардейским офицерам и финским властям, поддерживавшим российскую контрреволюцию. Например, решение о направлении кронштадтских «добровольцев» для организации восстания в Советской Карелии или приказ о слиянии отряда бывших кронштадтцев с армией барона Врангеля были отменены по указанию Петриченко.

К этому времени все большее число кронштадтцев убегали из финских лагерей и возвращались на родину. К августу 1921 года в Финляндии их осталось всего около трех тысяч.

Большое влияние на умонастроения кронштадтских эмигрантов оказало в то время постановление ВЦИК о полном прощении всех рядовых участников Кронштадтского мятежа и разрешении им беспрепятственно вернуться на родину. Рядовых, но не руководителей! Для Степана Петриченко главарями русской эмиграции был задуман совсем другой маршрут. Он должен был отправиться в США для публичных выступлений о злодеяниях большевиков в период Октябрьской революции. Все, казалось, было готово к отъезду за океан, но в последний момент организаторы поездки решили посоветоваться с послом Временного правительства в США Б.А. Бахметьевым. Его вердикт был однозначен: «Яркая фигура кронштадтского руководителя будет американцам занимательна, но денег под него они не дадут». Вопрос о поездке Петриченко в Соединенные Штаты отпал сам собой.

Несмотря на то что амнистия не коснулась главаря Кронштадтского мятежа, Степан Петриченко все же решил проситься на родину, о чем поделился с некоторыми друзьями – бывшими членами Ревкома. Результат оказался печальным: на имя полицмейстера г. Выборга был написан донос о «гнусном замысле» Петриченко. 21 мая 1922 г. он был брошен в тюрьму, где провел несколько месяцев.

Оказавшись на свободе, Петриченко перестал заниматься активной политической деятельностью. Он устроился работать на лесопильный завод, стал квалифицированным плотником. Однако его имя продолжало оставаться широко известным, сохранились связи в среде белой эмиграции, которая все еще возлагала на него надежды. Но сам Степан Петриченко думал иначе. И это привело его в советское консульство в Риге.

…Пока консул обсуждал с Петриченко возможность его возвращения в СССР, в Москву от резидента внешней разведки ушла срочная телеграмма: «Прошу указаний о линии поведения в отношении бывшего руководителя Кронштадтского мятежа Степана Петриченко, обратившегося с просьбой о возвращении на родину».

Председатель ОГПУ Ягода докладывал лично Сталину о просьбе Петриченко. Как поступить? Что сделать?

– Родине можно полезно служить, даже находясь за ее рубежами, – был ответ.

В резидентуру направили следующее указание:

«Установить по возможности негласный контакт с известным Вам П., дать проверочное задание и в случае его успешного выполнения закрепить на постоянной агентурной работе по месту проживания в Финляндии. Обговорить условия конспиративных явок и встреч».

Так Степан Максимович Петриченко стал активным помощником советской внешней разведки. Через него она получала информацию об антисоветских планах и замыслах белоэмигрантских организаций, обосновавшихся в Финляндии, их контактах с единомышленниками в других странах Европы, сведения о самой финской разведке и контрразведке.

«Он всегда оставался личностью», – так характеризовала Петриченко известная советская разведчица Зоя Ивановна Рыбкина (Воскресенская), у которой он находился на конспиративной связи.

«В 1937 году, когда в Москве начались процессы над «врагами народа», на одну из встреч явился взбешенным, – вспоминала о нем З.И. Рыбкина. – Он заявил, что сейчас убьет меня и закопает в снежный сугроб. На мой недоуменный вопрос, в чем дело, он ответил, что страшно возмущен тем, что в Москве судят не врагов народа, а истинных борцов за его собственные идеалы, травят людей, которые делали революцию и остались верны ей. «В любом случае, – заявил он, – я отказываюсь с вами работать!» С превеликим трудом удалось мне тогда успокоить Петриченко и убедить его продолжать сотрудничать с советской внешней разведкой», – докладывала в Центр З.И. Рыбкина.

Обстановка в Европе накалялась, и германская угроза становилась все более ощутимой. Как и другие советские разведчики, Петриченко был ориентирован на работу против гитлеровской Германии.

В начале 1941 года от него поступает несколько сообщений о совместной подготовке немецкой и финской военщины к войне с СССР.

19 января 1941 г. он сообщил конкретные факты о военных приготовлениях Финляндии, о прибытии и размещении в стране немецких офицеров, о концентрации немецких дивизий в Польше.

В марте 1941 г. информировал Центр о прибытии в район Петса-мо немецкой дивизии, а еще некоторое время спустя – о получении резервистами военного обмундирования, что означало практически приведение их в полную мобилизационную готовность.

Это было последнее сообщение Степана Максимовича.

Что же произошло с ним дальше?

После нападения гитлеровской Германии и ее союзника Финляндии на Советский Союз Петриченко был интернирован, а затем и арестован финскими властями и содержался в тюрьме до 1944 года, вплоть до подписания Финляндией договора о перемирии с Советским Союзом. 25 сентября 1944 г. на основании советско-финляндского соглашения он был освобожден, а уже 21 апреля 1945 г. вновь арестован финнами и передан в органы контрразведки Красной Армии.

24 апреля 1945 г. на основании постановления на арест, утвержденного начальником Главного управления контрразведки «Смерш», Петриченко был подвергнут аресту и обыску за то, что, как говорилось в постановлении, «являясь руководителем Кронштадтского мятежа в 1921 году, бежал за границу, проживал в Финляндии, вступил в антисоветскую организацию РОВС, занимался переброской членов РОВС на территорию СССР для подрывной антисоветской деятельности».

Началось следствие. 15 мая 1945 г. Степану Максимовичу были предъявлены обвинения, за каждым из которых мог последовать смертный приговор. Формально следственные нормы были соблюдены. Даже допрошены свидетели.

6 сентября 1945 г. Степану Максимовичу Петриченко было предъявлено обвинительное заключение. Петриченко заявил, что ходатайств и дополнений не имеет.

Уголовное дело на Петриченко С.М. имело такую сопроводительную справку: «Внести в Особое совещание. Меру наказания Петриченко С.М. определить 10 лет исправительно-трудовых лагерей.

Военный прокурор Лозинский».

Без гласного рассмотрения его дела Степан Максимович был осужден. Он умер в Соликамском лагере в июле 1947 года, оставив искренние строки:

«В моей черепной коробке все перевернулось кверху тормашками. Но уверяю, что все, что я делал, делал искренне, честно: отдавал свои силы, энергию и жизнь, будучи убежден, что служу мозолистыми руками интересам рабочих и крестьян. Я не карьерист и не честолюбец. Я не преследовал никаких, абсолютно никаких личных целей…»

18. Два письма царского генерала

Ежедневный прием посетителей в советском посольстве на улице Гренель в Париже подходил к концу, когда в вестибюль вошел среднего роста худощавый господин, одетый в дорогую темно-серую тройку. Гость назвался русским политическим эмигрантом. Дождавшись, когда дежурный комендант закончит разговор по внутреннему телефону, он обратился с просьбой:

– Милостивый государь! Я хотел бы обязательно встретиться с господином послом по вопросу, не терпящему никаких отлагательств. Речь идет о военном заговоре против республики Совдепов. Я – один из непосредственных участников этого заговора. Меня зовут Павел Павлович Дьяконов.

Слово «заговор» подействовало магически, и гостя сразу же провели в отдельный кабинет. Павел Павлович удобно устроился в кожаном кресле и попросил листок бумаги. Надев пенсне, он неторопливо достал из бокового кармана автоперо и принялся писать:

«Настоящим я заявляю, что, будучи в прошлом человеком, враждебно настроенным по отношению к Советской власти, в настоящее время я решительно изменил свое отношение к ней. Обязуюсь охранять, защищать и служить интересам Союза Советских Социалистических Республик и его правительства.

П. Дьяконов, Париж, март 1924 г.»

Имя генерал-майора Павла Павловича Дьяконова – бывшего российского военного атташе в Великобритании – было достаточно хорошо известно в советских военно-дипломатических кругах. Во время неофициальных встреч с советскими представителями он не раз выражал желание вернуться на родину, предлагал себя на любую работу, которая была бы полезной советской дипломатической службе. Но Москва не спешила с ответом. Как и все другие его гражданские и военные коллеги из «бывших», Дьяконов находился под большим подозрением, и чем чаще он говорил о своем намерении помогать новой России, тем осторожнее отвечали на его предложения. Тем более что имелись сведения о тесной связи Павла Павловича с «Российским общевоинским союзом» (РОВС), объединявшим свыше ста тысяч офицеров белой армии.

Вот и на этот раз письмо генерала Дьяконова, доставленное с дипкурьером в Москву, казалось, останется без всякого внимания. Но ситуация к этому времени в Советской России несколько изменилась: войска иностранных интервентов были разбиты и выдворены из страны, внутренняя оппозиция новому режиму, лишившись международной поддержки, притаилась и затихла, и только различные эмигрантские военные и полувоенные организации в Германии, Франции и Англии представляли, по мнению советского правительства, реальную угрозу. Именно против этих организаций и групп, избравших методом борьбы террор, была сосредоточена бескомпромиссная борьба ОГПУ.

– Генерал Дьяконов очень вовремя напомнил о себе, – сказал начальник ИНО, дочитав до конца послание бывшего военного атташе. – А что касается его информации о программе тотального террора за границей против советских граждан и учреждений, то она, несомненно, достоверна. Она перекрывается другими сведениями из надежных источников. Впрочем, прежде чем довериться Дьяконову, нам следует хорошенько изучить его, проследить весь жизненный путь генерала…

На следующий день на стол руководителя ИНО Трилиссера легла справка-объективка на генерал-майора Его Императорского Величества Генерального штаба Российской армии Павла Павловича Дьяконова:

Родился в Москве в 1878 году в семье военнослужащего. В 1905 году окончил Академию Генерального штаба и был направлен в действующую армию на Русско-японскую войну. Безупречное знание английского, немецкого и французского языков позволило Дьяконову добиться перевода на воєнно-дипломатическую службу. В июле 1914 года он назначается в Лондон на должность помощника военного атташе. После начала Первой мировой войны Дьяконов подает личное прошение начальнику Генерального штаба с предложением направить его на германский фронт в составе русского экспедиционного корпуса во Франции. В январе 1916 года П.П. Дьяконов назначается командиром 2-го Особого полка русского экспедиционного корпуса и принимает активное участие в сражениях против немцев. За боевые заслуги в сражении на Марне получил отличие офицера Почетного легиона, награжден офицерским крестом Почетного легиона и двумя французскими военными крестами. По представлению начальника Генерального штаба был произведен Николаем II в генералы. В сентябре 1917 года откомандирован в Лондон для исполнения обязанностей военного атташе в Великобритании, где и находился до мая 1920 года. После закрытия русской военной миссии в Лондоне переехал на постоянное жительство в Париж.

Революцию генерал Дьяконов встретил, находясь за границей. В белом движении на российской территории участия не принимал. По свидетельству людей из окружения генерала Дьяконова, ни он, ни члены его семьи никогда не высказывали враждебных намерений пролив новой власти в России.

Последние три фразы руководитель ИНО подчеркнул жирной чертой. В резолюции в левом углу справки-объективки он написал: «Провести с генералом Дьяконовым доверительную беседу и выяснить его дальнейшие намерения».

Во время беседы Дьяконов передал план общей работы РОВС. «Террор, исключительно за границей, против советских чиновников, – говорилось в документе, – а также тех, кто ведет работу по развалу эмиграции».

В Париже, Варшаве, Софии, Праге, Берлине и других столицах европейских стран рекомендовалось готовить «тройки», «пятерки» и индивидуальных боевиков РОВС для убийства советских дипломатов, а также для заброски диверсионных групп на территорию СССР с целью организации вооруженных выступлений против советской власти.

Беседа с оперработником подходила к завершению, когда Павел Павлович, хитро прищурившись, вдруг неожиданно спросил своего собеседника:

– Думаете, только большевики интересуются делами и планами РОВС? Отнюдь нет, – ответил сам себе Дьяконов. И продолжил: – Сам великий князь Кирилл Владимирович просил меня постоянно снабжать его новостями о деятельности РОВС. Он так и сказал мне при личной встрече: «Хочу знать все, что Кутепов и его боевики замышляют против русских монархистов». Так что объекты интереса, – засмеялся Дьяконов, – и у большевиков, и у монархистов, выходит, одни…

Добровольный, а главное, основательно продуманный и бескорыстный переход П.П. Дьяконова на службу советской власти открывал совершенно новый, полный неожиданностей этап в жизни бывшего царского генерала. Павел Павлович как бы вновь обрел смысл жизни, получил приносящую радость творчества увлекательную работу, близкую по своему характеру к той оперативно-разведывательной деятельности, которой он занимался, будучи военным агентом царского Генерального штаба.

Начало сотрудничества Павла Павловича Дьяконова с советской разведкой совпало по времени с первыми шагами мало кому тогда известного в Европе лидера Национал-социалистской рабочей партии Адольфа Гитлера, стремившегося захватить власть в Германии. Несмотря на опасность возрождения германского милитаризма, некоторые политические и военные лидеры Запада видели в лице Гитлера не столько возможного диктатора и тирана, сколько фигуру, способную бросить перчатку «красной опасности». К числу таких людей во Франции принадлежала влиятельная военная группировка бывших российских генералов, во многом определявших настроения и политические симпатии тогдашнего высшего руководства французских вооруженных сил.

Понимая всю опасность сближения на антибольшевистской основе Германии и Франции, советская разведка в те годы принимала все меры, чтобы не допустить этого альянса. И здесь роль генерала Дьяконова оказалась во многом решающей. Именно ему, кавалеру ордена Почетного легиона, советская разведка поручила довести до сведения Второго бюро Генерального штаба французской армии сведения о «пятой колонне» – профашистски настроенных офицерах и генералах. Незадолго до начала Второй мировой войны французские власти, которым генерал Дьяконов представил соответствующие документы (частично полученные из Москвы), объявили персонами нон грата и выслали из страны большую группу прогерманского крыла русской эмиграции во главе с генералом Туркулом. А сам Павел Павлович получил благодарственное письмо от руководства французской разведки: «Ваша информация о русских, которые известны своими немецкими симпатиями, чрезвычайно ценна для Франции. Мы высоко оцениваем наше сотрудничество».

Жизнь Павла Павловича во Франции была сложной и беспокойной. После смерти жены он остался вдвоем с дочерью Машей, которая нуждалась в постоянной заботе и внимании. К тому же над бывшим генералом нет-нет да и собирались темные тучи. Влиятельная эмигрантская газета «Возрождение» опубликовала статью, в которой назвала Дьяконова «чекистским агентом» и прямым участником нашумевшего на всю страну дерзкого похищения руководителя РОВС генерала А.П. Кутепова. Хотя многим из окружения Кутепова был известен тот факт, что Дьяконов даже не был лично знаком с руководителем РОВС и никогда не видел его, тень подозрения была брошена, и пришлось потратить немало времени и сил, чтобы в судебном порядке опровергнуть клевету. Французский суд, рассмотрев материалы следствия по делу «Генерал Дьяконов против газеты “Возрождение”», признал утверждения газеты необоснованными и принудил ее принести соответствующие извинения…

Началась Вторая мировая война. В 1940 году гитлеровцы заняли Париж. В первые же дни оккупации гестапо стало арестовывать антифашистов и людей, сочувствовавших Французскому Национальному фронту. В числе арестованных оказался и генерал Дьяконов. Сорок три дня он провел в фашистском застенке, надеясь на помощь советского посольства, которому когда-то генерал предложил свои услуги. И эта помощь пришла. Павлу Павловичу и Марии было пре-доставлено советское гражданство, и Народный комиссариат иностранных дел Союза Советских Социалистических Республик незамедлительно потребовал от германских властей освободить арестованных во Франции советских граждан П.П. Дьяконова и его дочь М.П. Дьяконову. Германскому военному командованию в Париже не оставалось ничего иного, кроме как выполнить это требование. Нужно было соблюдать в те дни правила взаимоотношений между СССР и Германией.

В конце мая 1941 года, за месяц до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз, Павел Павлович и Маша вернулись на родину.

– Это самый счастливый день в нашей жизни! – сказал растроганный старый генерал оперативному работнику, встретившему их на вокзале в Москве. – Надеюсь, что наша жизнь теперь будет лишена всяких тревог и странствий…

Дьяконов, к сожалению, ошибся. Пять недель спустя после возвращения на родину он и его дочь были арестованы «по подозрению в поддержании связи с иностранными разведками и шпионаже против СССР». Следственный изолятор, снова тюрьма. На этот раз – советская. После первых допросов Павел Павлович снова, как когда-то в Париже, попросил лист бумаги. В письме к руководителю Лубянки он писал:

«За 17 лет заграничной работы мне пришлось выполнить много ответственных заданий. За эту работу я получил только благодарности. В голове моей не укладывается, как могли меня всерьез подозревать в преступной деятельности против родины. Излишне говорить, какую нравственную боль мне причинило такое подозрение».

Следователь, который вел дело Дьяконовых, передал письмо по инстанциям, и оно, вопреки логике тех первых военных дней, не затерялось и не было выброшено в корзину для ненужных бумаг. Послание из тюремной камеры нашло адресата. Им оказался начальник внешней разведки НКВД. И его резолюция «Прошу разобраться» возымела неожиданное действие: в рапорте, направленном в следственные органы, говорилось: «Дьяконов и его дочь известны 1-му управлению НКВД. Управление считает необходимым их освободить».