Текст книги "Шестой моряк"

Автор книги: Евгений Филенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

  – Если я уберу не тот камень, ты меня убьешь? – спросила Хейд.

  – Может статься, – ухмыльнулся тролль.

  – А есть ли возможность тебе исполнить Веление, не покидая круга? – спросила Хейд.

  – Нет, – ответил тролль. – И это тот редкий случай, когда ни к чему мне кривить душой.

  – Но тогда получается, что ты не сможешь убить меня, поскольку Веление тебе не позволит, – сказала Хейд.

  – Твоя глупость убьет тебя раньше, – сказал тролль.

  – Let it be, – промолвила Хейд на одном  из языков, которые знала, и, долго не раздумывая, подняла камень, что первым попал под руку.

  – Хорошие слова, – сказал тролль, выходя за пределы разорванного круга. – Когда-нибудь они станут названием великой песни.

  – Я угадала? – спросила Хейд с надеждой. – Я взяла камень, где хранилось твое сердце?

  – Ты не угадала, – сказал тролль, подходя ближе к очагу и подставляя мохнатые бока жаркому пламени. – У тебя в руках камень, где хранилась моя задница. Уж поверь, сердце я бы доверил тебе с большей охотой.

  – Значит, ты убьешь меня? – спросила Хейд.

  – Конечно, я могу убить тебя, женщина, – сказал тролль, смеясь. – Хотя бы потому что в самом твоем Велении содержится мольба о смерти. Ведь только смерть приносит истинный покой. Я это знаю, потому что сам умирал без числа раз, и лишь в смерти  обретал долгожданное отдохновение от непреходящей глупости бытия. Но я тебя не убью.

  – Почему же? – удивилась Хейд.

  – Мне скучно, – ответил тролль. – И я намерен всласть позабавиться. Скоро в этом мире всем будет не до тебя.

  С этими словами он прыгнул  в очаг и растаял в языках пламени.

10

  Хейд же Босоногая постояла какое-то время  над опустевшим кругом камней, вздыхая и горестно качая головой. Потом собрала в мешок все камни, кроме отмыкающего,  который завернула в расшитое бисером полотенце, явно не предназначенное для вытирания рук, и сложила на полку. Сделав это, она присела перед очагом и разворошила поленья, чтобы пригасить пламя. Когда она обернулась, то увидела, что Бьярки все еще лежит в ее постели под ее одеялом и смотрит на нее во все глаза.

  – Что ты тут делаешь, Медвежонок?  – закричала она. – Да еще голый?!

  – Но ведь ты сама затащила меня сюда, – удивился Бьярки. – И потом, погляди на себя, разве ты одета более моего?

  – Прости, – сказала Хейд и накинула на плечи накидку, что отнюдь не сделало ее одетой. – У меня от переживаний совсем отшибло память.

  – Кто это был? – спросил Бьярки. – Тот, с кем ты разговаривала на чужом языке, хотя, должен признаться, я понял каждое слово? Какой-то мерзкий тролль, которому ты вверила свою душу?

  – Ни к чему тебе это знать, – сказала колдунья. – Спокойнее будешь спать.

  – Нескоро ко мне вернется сон после того, что я здесь увидел, – сказал Бьярки.

  – А ты поклянешься, что не выдашь меня? – спросила Хейд.

  – Всем, чем пожелаешь, – ответил Бьярки.

  – Что-то мне не слишком верится в твою искренность, – сказала Хейд. – Уж больно ты легко соглашаешься со всем, что я тебе говорю.

  – Ничего в том нет удивительного, – сказал Бьярки. – Ты пришлась мне по нраву с первого взгляда. А после того как мы разделили с тобой одно ложе, я и вовсе приник к тебе душой и сердцем. И не скрою, что хотел бы того же снова и снова.

  – Размечтался, мохнатенький, – сказала колдунья. – Ну так слушай. Тот, кого ты видел, не тролль. Я не уверена, что точно знаю, кто он таков и как его имя, но скорее готова предположить, что это один из асов.

  – Что заставляет тебя так думать? – спросил Бьярки.

  – Например, то, что для него нет ничего невозможного, – ответила Хейд. –  Он готов исполнить любое желание человека, которому удалось вызвать его из небытия. Но способ исполнения, как мне поведал мой учитель Мгахобунабох, иной раз способен повергнуть в ужас и смятение самого безрассудного смельчака, а результат покажется настолько обескураживающим, что сам ему не обрадуешься.

  – Зачем же ты призвала его? – спросил Бьярки.

  – А затем, – сказала Хейд, – что вряд ли в Медвежьей долине кто-либо захочет обнажить топор в защиту моей жизни, когда к нему подступится конный отряд ирландских ратников.

  – Я бы с радостью, – сказал Бьярки. – Да только где я возьму топор?

  – И где ты возьмешь разумную голову, – сказала Хейд. – Не слишком-то ты похож на человека, готового убивать и умереть. – Тут она снова принялась рвать на себе волосы. – И зачем только я на свет родилась такой дурой? За что мне все эти злоключения, когда я всего только и хочу, что стать ведуньей? За что на меня ополчились небеса и недра? Стоило тащить через два моря эти злосчастные камни, чтобы пустить их в дело и так оплошать!

  – Не стоит сокрушаться, – сказал Бьярки. – Видно, ты никогда не глядела на себя в зеркало, коли считаешь, будто асы были к тебе несправедливы. А я бы только и делал, что сидел и глядел на тебя во все глаза. Потому что вряд ли в этом мире есть хоть что-то, способное лучше утешить мой взор.

  – Фионн [24]24
   Фионн (Финн) – мифический мудрец-провидец в ирландском эпосе.


[Закрыть]знает, что за глупости у тебя в башке в такую минуту! – возмутилась Хейд.

  – И даже он не знает, твой Фионн, – сказал Бьярки, – будь он мудрец из мудрецов. А я так вот что знаю:

   Волосы твои – проволока из червонного золота, которое только слепой способен назвать медью.

   Лоб твой – стена из чистого мрамора, который только неразумный примет за обожженную глину.

   Брови твои  – две тетивы,  выгнувшиеся в ожидании полета стрелы взгляда твоего.

   Один глаз твой – криница голубой воды, сулящая успокоение  души смятенному  путнику. Другой глаз твой – дремлющий омут, зеленой ряской  подернутый, в котором скрываются в облике русалок все обиженные своими женихами невинные девушки.

   Нос твой – покатый выступ над бездонной пропастью, погибель для искателя легких троп к твоему сердцу.

   Губы твои –  врата в пещеру несметных сокровищ, ключ от которых может достаться лишь тому из конунгов, кто осенен покровительством всех асов.

   Уши твои – две морские раковины, осиротевшие без жемчуга.

   Лик твой – отражение солнца в хрустальном пруду ясным днем.

   Шея твоя – столп из драгоценнейшего ясеня, что состоит в прямом родстве с Иггдрасилем, и только ему доверить можно небосвод головы твоей.

   Плечи твои – две долины по краям света, широкие и прохладные.

   Руки твои – коралловые цепи, которые нет желания разрывать.

   Груди твои – два сугроба чистого снега по сторонам нетронутой следами человеческими ложбины.

   Сосцы твои – две ягоды брусники на тех сугробах.

   Живот твой – перина из гагачьего пуха, что даже берсерка убаюкает как младенца.

   Пупок твой – галька в подножии песчаной косы, которую с вожделением облизывал молодой прибой.

   Лоно твое – цветок шиповника среди ржаного поля.

   Бедра твои – дельфины-близнецы, что неразлучны среди волн бескрайних.

   Колени твои – два адамантовых щита на вратах Вальхаллы.

   Икры твои – серебристые лососи, что резвятся в ледяной протоке под весенним солнцем.

   Ноги твои – две прекрасные колонны, на которых зиждится Асгард тела твоего.

   Ступни твои – два корабля, заблудившихся в открытом море, не ведая, что недалек спасительный берег, хотя и скрыт за пеленой дождя...

  – Ну, что молчишь? – спросила Хейд, и Бьярки понял, что все возвышенные слова звучали только для него самого.

  – Я думаю, – сказал он смущенно.

  – Давненько я  не встречала бьёрндальца, который предавался бы этому занятию, – усмехнулась Хейд. – Твой хозяин не в счет, его вообще трудно причислить к какому-нибудь сообществу добрых викингов. Похоже, это он приохотил  тебя к такому пустому времяпрепровождению. И о чем же ты думаешь, Медвежонок? Уж не о том ли, что-де только что огулял саму Хейд Босоногую, чего до тебя никому еще не удавалось, и потому ты всем молодцам молодец?

  – Нет, не о том, – отвечал Бьярки. – Что проку думать о том, что было, когда самое время поразмыслить о том, что будет и что всех нас ждет.

  – Мгахобунабох передал  мне эти камни,  – сказала Хейд, – со строгим наказом пустить их в дело, когда речь пойдет не о моей жизни или смерти, а о том, достанутся ли его книги его преемнику или нет. Почему-то не хотел он их ему передавать. Показалось мне, что этот миг настал, и я вернула в наш мир того, кто заключен был в камнях, а уж ас он или что похуже, о том я не пеклась.

  – Я слыхал, что книги – это такие тяжелые штуковины из скрепленных между собою свитков, в которых хранятся самые умные руны, – сказал Бьярки. – Уж не знаю, какое в том удобство и где взять столько рун. А что записано в тех книгах?

  – Все, что происходило, происходит и произойдет в подлунном мире от начала и до конца времен, – пояснила Хейд. – Вот только язык мне тёмен, да и запутано все нарочно, почище ваших вис.

  – Скажешь тоже, – улыбнулся Бьярки. – Нет у нас в долине настоящих скальдов, оттого и висы наши просты, как овечье блеяние. Разве Хрейн Тёртый сумеет сравниться с Браги Старым или Гуннлаугом Змеиным Языком, не говоря уж об Эгиле, сыне Грима Лысого [25]25
   Браги Боддасон, по прозвищу Старый (I пол. IX в.), Гуннлауг Иллугасон, по прозвищу Змеиный Язык (984-1009 или 987-1012 гг.), Эгиль Скаллагримссон (ок. 910-ок. 990 гг.) – знаменитые исландские скальды.


[Закрыть], что бы он о себе ни мнил? И никто здесь отродясь не сложил ни единой саги. Вот уж по ту сторону Медвежего хребта иной раз можно набрести и на настоящего скальда, хотя бы на того же Финнбоги по прозвищу В Душу Мать, и если уж посчастливится застать его трезвым и в добром расположении  духа, то можно услышать настоящую исландскую драпу, а то и сагу!

  – А ты хотел бы, чтобы о тебе сложили сагу? – спросила Хейд.

  – А кто бы не хотел! – горестно вздохнул Бьярки. – Вот только название у той саги будет такое, что овцам на смех: Сага о Бьярки Безродном... Да и какой же подвиг я мог бы совершить, чтобы попасть скальду на язык? Я не викинг, не берсерк, а всего лишь маленький слаф, в руках ничего острее колуна не державший.

  – Ну, может быть, еще совершишь, – успокоила его Хейд.

  – В твоих книгах ничего обо мне не написано? – спросил Бьярки.

  – Там обо всех написано, – сказала Хейд. – Да только ведь никогда не найдешь то, что нужно. А коли найдешь, так не прочтешь.

  – Что проку в таких книгах, которые более непонятны, чем расположение звезд безоблачной ночью? – удивился Бьярки.  – И какие от них могут быть кому-то вред или польза? Отдать их этому ирландскому конунгу, и дело с концом?

  – Я бы отдала, – вздохнула Хейд. – Да только Мгахобунабох не велел. Что же получается? Он сделал меня тем, кто я есть, отдал мне все самое ценное, что у него было, взял  с меня слово унести и сохранить. А я, не увидев даже, а услыхав о каком-то приблудном конунге, который посягает на кусок, что ему не по зубам и не по мозгам, очертя голову несусь навстречу, чтобы только избавиться от книг – с рук долой?! Так не годится. И пускай я всего лишь женщина, слабая и не слишком умная, но и у меня есть свои представления о чести и достоинстве.

  – Много ли помогут тебе твои честь и достоинство, – сказал Медвежонок, – когда Вальдимар конунг занесет меч над твоей головой?

  – Так или иначе, – сказала Хейд, – чему быть, того не миновать. Я уже говорила: Вальдимар конунг все равно убьет меня, отдам ли я ему книги с покорностью или стану цепляться за них, как мать за уводимое в рабство дитя. Не в его обычаях щадить тех, кто вынудил его скитаться по горам и равнинам столько времени. Между прочим, тех, кто оказал ему услугу, он тоже не любит оставлять в живых. Даже если это были те, кто предоставил ему стол и кров.

  – Разве законы гостеприимства для него пустой звук? – поразился Бьярки.

  – Всего лишь проявление слабости перед лицом неодолимой силы, – отвечала Хейд. – Слабых надо убивать, чтобы не плодили слабость. Вот если бы кто-то напал с оружием на Вальдимара конунга и его ратников, едва только те ступили на его двор, он убил бы такого смельчака с радостью и уважением. Потому что смелых убивать одно удовольствие.

  – Но ведь однажды кто-то убьет и самого Вальдимара конунга, – сказал Бьярки.

  – Значит, этот кто-то сильнее, чем он, –  сказала Хейд. – А умереть от рук сильного противника – мечта любого конунга.

  – Странные вы люди, – промолвил Бьярки и призадумался. А потом спросил: – У тебя те  же мысли, что и у меня?

  – Похоже на то, – сказала Хейд.

  – И мой хозяин Ульвхедин Пустой Мешок обречен?

  – Ты прав, Медвежонок.

  – А об этом тоже написано в твоих книгах?

  – Ну разумеется.

  – А написано ли в них, что будет, если я предупрежу хозяина о грозящей ему смерти?

  – Лучше тебе там не появляться, – сказала Хейд. – Тогда, быть может, хоть кто-то уцелеет в Медвежьей долине.

  – Бьёрндаль не так тесен, как кажется, – сказал Медвежонок. – Вальдимару конунгу еще нужно как-то пересечь его из края в край. А у нас тут в каждом доме на стенах висят топоры.

   – Вы, исландцы, далеко не трусы, – согласилась Хейд. – А если еще и разогреете свою кровь брагой, так и чужую сразу не прочь пролить. Но вы отважны, а Вальдимар конунг и его ратники искусны. Они пройдут сквозь долину, как раскаленный клинок сквозь брусок масла. И даже потеряв  половину своего отряда в  схватках с викингами, Вальдимар конунг не отступит и придет за мной.

  – Если только вызванный тобой ас не остановит его, – заметил Бьярки.

  – Вот только что-то мне подсказывает, что не очень-то он рвется исполнить Веление, – сказала Хейд. – По-моему, он затеял какую-то злую шутку надо всеми нами.

  – Мне тоже так показалось, – сказал Бьярки. – И по всему выходит: это сам Локи [26]26
   Локи – бог-шутник и выдумщик, хитрец и дебошир. Часто помогал другим богам обманывать мифологических персонажей поплоше. Еще чаще бывал жестоко наказан за свои выходки. В Рагнарёке принял богопротивную сторону, для участия в бойне пригнав из царства Хель целый корабль мертвецов. Самый противоречивый и будоражащий воображение персонаж скандинавского пантеона.


[Закрыть]. Уж он-то горазд на разные козни. И больше всех от него доставалось самим асам. То он ожерелье украдет у Фрейи, то саму Идунн [27]27
   Фрейя – богиня плодородия и любви, жена бога Ода, которого путают с Одином, как и ее самое с Фригг, супругой Одина. По каким-то причинам особенно неравнодушны к ней были великаны. Идунн – богиня просто плодородия, снабжающая асов золотыми яблоками, что возвращают молодость и здоровье. Жена бога по имени Браги, что само по себе говорит о многом.


[Закрыть]отдаст на потеху своему дружку-великану Тьяци... А ведь асы не из тех, кто безнаказанно дозволит над собой потешаться! Вот и оказался он разделен на девять частей и заключен в камни, даром что и сам из асов. На всякого хитрого аса есть свой Тор с молотком! Так что готов я биться об заклад чего угодно, что это Локи.

  – Это-то меня и пугает больше всего, – кивнула женщина. – Кроме, пожалуй, собственной смерти. Конечно, мне льстит, что один из асов снизошел, чтобы принять участие в моей судьбе. Но вот только старины Локи  нам  здесь недоставало для полного счастья. Вот и получается, что спасала-то я себя, а беду накликала на весь Бьёрндаль!

  – Правду говорят, что нужно подальше держаться от женщины, особенно если она ведьма, – сказал Бьярки, – и от ведьмы, особенно если она женщина.

  – Кто это так говорит? – спросила Хейд.

  – Например, я, – ответил Бьярки.

  – А ты не так умен, как кажешься, – сказала Хейд.

  – Уж каков есть, – вздохнул парень.

  – Ты гораздо умнее, – сказала колдунья.

11

   Ранним утром Вальдимар конунг оторвал голову от медвежьей шкуры, на которой спал мертвым сном всю ночь, и закричал:

  – Люди, к оружию!

   Вернее, ему хотелось бы выкрикнуть боевой клич и тем самым вернуть свою дружину в седла, чтобы завершить наконец этот чрезмерно затянувшийся поход. Вместо этого из его пересохшей глотки вырвалось нечленораздельное сипение.

  – Ну, чего хрюкаешь? – спросил самого гнусного вида приблудный ас, что сидел на корточках прямо на кострище и шевелил длинным кривым пальцем тлеющие угольки. – Давай спи дальше.

  – Ты кто? – спросил Вальдимар конунг удивленно.

  – В жопе долото, – сказал ас. – Но куда чаще меня называют Локи.

  – Я тебя не знаю, – сказал Вальдимар конунг.

  – Еще узнаешь, – обещал ас.

  – Что за место, куда мы приехали! – посетовал Вальдимар конунг, поднявшись и пытаясь умыться. – Вокруг одни только жуткие рожи, какие не привидятся и в страшном сне. Что у тебя, что у старика, который напоил нас этой отвратительной брагой. А уж этот ублюдок, который корчит мне гримасы из колоды с водой, одарит медвежьей хворобой самого храброго воина.

  – Мой тебе совет, конунг, – сказал Локи. – Поворачивай коней и возвращайся в свою Ирландию, найди себе дебелую девку, рыжую, как лисица после линьки, объяви ее королевой и заделай ей десяток рыжих крольчат... или корольчат, уж не знаю, что и вернее.

  – Я дал слово, что найду колдунью и жестоко ее накажу, – сказал Вальдимар конунг.

  – Здесь ты не столько найдешь, сколько потеряешь. Кому же ты дал свое слово?

  – Диармайду Мак Мурроху.  Нет, скорее  Тирнану О'Рурку. Или наоборот: Диармайду О'Рурку или Тирнану Мак Мурроху. Хотя поручиться в том за давностью уже не могу.

  – Видишь, как ты бываешь опрометчив! – захохотал Локи.  – Раздаешь слова налево и направо кому ни попадя, словно гнутые медяки. А еще, наверное, считаешь себя хозяином своего слова. Никудышный ты хозяин, если разбрасываешься без разбору тем немногим скарбом, что нажил за всю жизнь.

  – Почему я слушаю столь оскорбительные бредни? – спросил сам себя Вальдимар конунг. – Почему бы мне просто не убить этого мерзкого гоблина, чтобы скормить его потроха собакам, а из шкуры сделать знатный бубен, и так найти хоть какое-то доброе применение этой падали?

  – Тебе и впрямь скоро понадобится бубен, – сказал Локи. – Должна же быть хоть какая-то музыка на твоих поминках! И все же послушайся доброго совета, конунг. Не выезжай с этого двора в направлении Утиного утеса. Там тебе не снискать ни славы, ни чести, а вот изъяну огребешь полной мерой.

  – Кажется, ты мне угрожаешь, злодей? – рассердился Вальдимар конунг.

  – Угрожаю?! – и Локи залился самым отвратительным смехом, какой только могла  исторгнуть человеческая глотка. Хотя человеческой ее назвать было бы опрометчиво. – Конунг, я давно мог бы прихлопнуть тебя, как комара, и не тратить время на пустую болтовню. Не зря же местные жители считают меня асом!

  – Что тебе помешало, если ты такой могущественный? – усмехнулся Вальдимар конунг.

  – Не то мне повелели, – сокрушенно сказал Локи. – Всегда и всюду мне велят делать не то, что следует, а то, что первым взбредет в голову.

  – Не к лицу мне бояться какого-то безобразного гоблина, хотя бы даже он и считал себя асом, – сказал Вальдимар конунг.

  – Тут ты прав. Не меня тебе нужно страшиться, конунг. А того, о ком ты сейчас и не упомнишь.  И не о лице тебе надлежит  беспокоиться, а о заднице. Примерно так же, как и я сейчас крайне обеспокоен участью своего зада,  что остался в доме у колдуньи с Утиного утеса.

  – Для чего же я стану переживать за собственную задницу?

  – Это я для красного словца, – сказал Локи. – Хотя чует мое сердце, скоро тот меч, которым ты так любишь размахивать, запросто может оказаться в твоей собственной заднице... Да и ноги, что растут у тебя из той же самой задницы, очень бы пригодились, чтобы дать деру из этих мест.

  – Хорошо, что ты, сам того не ведая, указал мне верный путь, – усмехнулся Вальдимар конунг. – Еще до заката солнца я доберусь до Утиного утеса и расправлюсь с колдуньей.

  – Ах, я такой глупый! – воскликнул Локи. –  Ах, я разболтал самую сокровенную тайну! – И он снова загоготал. – Да только ты, конунг, легко отнимешь у меня первенство в скудоумии, если разбудишь своих людей и отправишься туда, куда тебе не следует.

  – Зачем тогда ты мне выдал жилище колдуньи?

  – Потому что так получится веселее. Я уже мечтаю, чтобы ты приступил к воплощению своей угрозы! Ведь ты даже представить  себе не  можешь, конунг, во  что ты окунешься с головой, едва только  покинешь двор Ульвхедина Пустого Мешка. Ты, конунг, споткнешься о каждый камень в этой долине.

  – Ничего, я поеду верхом.

  – У слафов есть пословица: у коня четыре ноги, но он спотыкается.

  – Подковы у них плохие, – сказал  Вальдимар конунг. – Или дороги никуда не годятся. Но, скорее всего, и то, и другое, и третье.

  – А что же третье?

  – А то, что дураки они все, коль не могут ни коня толком подковать, ни дорогу проложить.

  – Жив ли твой отец, конунг?

  – Отправился пировать в небесные чертоги еще до того, как я убил первого врага.

  – А вот мой до сих пор коптит небеса своим костерком и тягает подружек-великанш при любом удобном случае.

  – Так ты родом из великанов?! – изумился Вальдимар конунг.

  – Разве не заметно? – нахмурился Локи.

  – По тебея не скажешь. Однако же потому отец твой, должно быть, все еще крепок телом и здрав рассудком, что убивал всех своих врагов и крыл всех своих женщин.

  – Нет, не потому.

  – А почему же?

  – Он никогда не считал себя умнее всех.

  – Тогда не будем откладывать в долгий ящик то, что можно сложить в дорожную сумку, – сказал Вальдимар конунг. И закричал зычным голосом, как в свою лучшую пору: – Эй, люди! Поднимайтесь, мы выступаем!

   Пока его ратники протирали глаза, умывались из колоды с водой и подбирали оружие, Вальдимар конунг прошел в дом, где Ульвхедин Пустой Мешок сидел у окна и смотрел, как паук охотится на муху.

  – Я должен отблагодарить тебя, старик, за гостеприимство, – сказал Вальдимар конунг. – Мясо было свежим, а брага – хмельной, как ей и положено.

  – Чем же ты намерен расплатиться, конунг? – спросил Ульвхедин. – Какой монетой?

  – В дороге я поиздержался, – сказал Вальдимар конунг. – Но немного железа для тебя все же я припас.

   С этими словами он пронзил Ульвхедина Пустого Мешка своим мечом. И тот умер, успев спросить только:

  – Что тебя задержало в пути, моя хромая овца?

   И лицо его при этом было счастливым.

  – Вот такие люди здесь живут! – поразился Вальдимар конунг, вытирая меч стариковским фартуком. – Даже в смертную минуту не упустят оскорбить гостя. Разве сходен я хотя бы в чем-то с овцой, да еще с хромой?!

  – Еще и как сходен, – сказал Локи. – Вы словно брат и сестра.

   Со смертью Ульвхедина Пустого Мешка заканчивается история о том, как бражничали на его дворе ирландские ратники.

12

   Ранним утром Бьярки вышел из хижины Хейд Босоногой на Утином утесе и увидел, что все вокруг изменилось.

   Поэтому он постоял-постоял на перепутье,  а после вернулся к хижине Хейд Босоногой и постучался в дверь.

   И его впустили.

  – Входи, Медвежонок, – сказал Локи.

  – Что  ты  тут делаешь? – спросил Бьярки потрясенио. – Разве ты не занят тем, что исполняешь Веление? И куда подевалась Хейд Босоногая?

  – Она нам пока не понадобится, – ответил Локи. – И я услал ее по делам. А вот ты мне нужен здесь и сейчас. Так что проходи к очагу и устраивайся поудобнее, нам предстоит длинный день. Хочешь выпить браги?

  – Не хочу, – сказал Бьярки, который и впрямь не слишком был охотлив до любимого напитка бьёрндальцев.

  – А ведь придется, – промолвил Локи. – Потому что скоро тут заварится такая похлебка, что лучше тебе оказаться посреди нее пьяным, чем трезвым.

   Ранним утром человек по имени Хрейн Тёртый сидел в своем доме за столом, пил вместе с человеком по имени Хродкетиль Зеленый и рассуждал о числе «тринадцать». Кроме них, в пиршестве больше никто  не участвовал, если не брать в расчет жену хозяина по имени Мимра-бьярмка, которая прислуживала гостю и временами корила хозяина, а большую часть времени проводила на дворе, да еще какого-то приблудного аса, который бесстыдно врал, что его зовут Локи.

  – Не люблю я число «тринадцать», – сказал Хрейн Тёртый и выпил чистой ключевой воды из ковша.

  – А за что же ты его не любишь? – спросил Хродкетиль Зеленый.

  – Даже и не знаю, как ответить, – сказал Хрейн Тёртый. – Только не лежит у меня к нему душа, и все тут. Как сосчитаю до тринадцати, так всегда и жду какого-нибудь подвоха.

  – Выпей-ка лучше браги, – сказал Локи.

  – Нет, не хочу, – сказал Хрейн Тёртый. – Я уже выпил с утра двенадцать ковшей браги. А теперь боюсь, что тринадцатый ковш вдруг встанет мне поперек горла.

  – Пока что виса, которую ты сочинил про Оттеля и Откеля, стала поперек горла этой неразлучной парочке, – напомнил Хродкетиль Зеленый. – Ты должен помнить, что еще вчера они приходили с тем, чтобы убить тебя и разорить твой дом.

  – Должен, – сказал Хрейн Тёртый, – но не помню. Знаю обо всем только со слов своей бьярмской женушки, не к столу будь помянута. Столько шуму из-за одной неправильной висы! Вон даже мой щит обглодали, как будто в доме совсем ничего нет съестного. Я и сам уже не рад, что она слетела с моего языка. Но не потому, что так уж боюсь одного берсерка и одного дуралея.  А потому, что негоже начать дело да бросить, а то еще закончить, да криво.

  – Так закончи дело, – сказал Локи.

  – А как? – спросил Хрейн Тёртый.

  – Твою вису продувает ветром, как недокрытую крышу. Вот и накрой ее последней строкой, чтоб не сквозило.

  – И то верно, – согласился Хрейн Тёртый.

   И он сказал вису:

             Бродят по долине

             Два больших придурка.

             Хоть один – Разумник,

             Прозван так затем лишь,

             Что двоих Долдонов

             Для одной долины

             Непомерно много...

             Вот такая жопа.

  – Не ас весть что, – сказал Хродкетиль Зеленый.

  – И все же лучше, чем никак, – возразил Хрейн Тёртый.

  – А мне нравится, – заявил Локи. – Я вообще люблю думать о жопе.

  – Это все потому, что у тебя самого нет задницы, – пояснил Хрейн Тёртый.

  – Ничего, – сказал Локи. – Скоро я и моя задница воссоединятся и будут жить долго и счастливо. Но что мы все о моей заднице? За ней, думается, неплохо присматривают, так что не о чем беспокоиться!

  – Так уж у нас, мужчин, повелось спокон веку, – заметил Хрейн Тёртый. – Чем бы ни начали заниматься, все заканчивается жопой. Я уж и не помню, о чем мы тут давеча рассуждали.

  – О числе «тринадцать», – сказал Локи.

  – Тогда продолжим, – сказал Хрейн Тёртый.

   И они замолчали. Потом Хродкетиль Зеленый и приблудный ас, который называл себя Локи, выпили браги, а Хрейн Тёртый – воды из ковша. И беседа потекла своим чередом.

  – А чего у тебя в хозяйстве есть такого, что можно сосчитать до тринадцати? – спросил Хродкетиль Зеленый.

  – Была у меня без малого дюжина овец, – сказал Хрейн Тёртый. – А потом одна овца принесла несколько ягнят, и стало у меня овец ровно тринадцать.

  – Случается и такое, – согласился Хродкетиль Зеленый. – И как же ты поступил?

  – Я ждал до вечера, – сказал Хрейн Тёртый, – не родится ли у какой-нибудь овцы еще один ягненок. Потому что сердце у меня было не на месте от одной мысли, что вокруг дома бродит тринадцать овец, и все голодные, что твои тринадцать волков. Но сгустились сумерки, а ягнят больше не появилось.

  – Тебе следовало подождать до утра, – сказал Хродкетиль Зеленый.

  – Я бы не уснул той ночью, – сказал Хрейн Тёртый.

  – Нужно было  поставить перед собой добрый жбан браги, – сказал Локи. – И все дурные мысли мигом покинули бы тебя, словно по волшебству.

  – Не привык я пить без закуски, – сказал Хрейн Тёртый.

  – И как же ты поступил?  – спросил Хродкетиль Зеленый.

  – Я взял самый острый нож, какой нашел в доме, – сказал Хрейн Тёртый, – наточил его еще сильнее, а потом вышел  на двор и зарезал одну из овец. Ту, что под руку подвернулась.

  – И тебе сразу полегчало?  – спросил Хродкетиль Зеленый.

  – Тролля с два,  – сказал Хрейн Тёртый. – Я всю ночь не спал, обдирая да разделывая эту проклятую овцу. Должно быть, ей было зим сто, не меньше. Это была тринадцатая овца, понимаешь? Будь она пятой, десятой или даже двенадцатой, никаких хлопот с нею не было бы и в помине. А так она меня едва в гроб не вогнала. Вернее, это была жена моя, Мимра-бьярмка, что чуть не съела меня живьем, вместо той овцы. Видишь ли, то была какая-то особенная овца, больше других ей по нраву. Или они росли вместе, в одном загоне, я так и не понял. Нет, недаром это число мне не нравится. Есть в нем что-то неприятное.

  – А какой сегодня день? – вдруг спросил Хродкетиль Зеленый.

  – Тринадцатый, – сказал Хрейн Тёртый  и пригорюнился.

  – Пятница, – добавил Локи.

  – Почему ты решил, что сегодня как раз тринадцатый день? – удивился Хродкетиль Зеленый.

  – Потому, – сказал Хрейн Тёртый, – что с самого утра настроение у меня плохое. Честно признаюсь, ни к троллю у меня нынче настроение.

   И Хрейн сказал такую вису:

             Если бонд с женою

             Уж тринадцать вёсен

             Спят к спине спиною

             Не милуясь вовсе,

             Если то и дело

             Бонд с женой бранятся,

             Сваливай всё смело

             На число «тринадцать».

   Затем он ни с того ни с сего сказал другую вису:

             По реке плывет топор

             В сторону Рейкьявика.

             И пускай себе плывет, —

             Видно, конунг обронил.

             Что упало, то пропало —

             А не блюй за борт драккара!

             Ели мухи мертвеца...

             Ламца-дрица, оп-ца-ца!

   После не удержался и сказал еще одну вису:

             Я тринадцатым родился,

             Ни на что не пригодился.

             Видно, я в семье урод,

             Коли брага в рот нейдет.

             Только совы запоют —

             Тут и берсерки придут.

             Будут резать, будут бить —

             Я ж не стану брагу пить.

   Хродкетиль Зеленый сказал ему: – Да уж затрахал ты всех своими висами.

   А Локи вдруг закричал:

  – Чем слагать за висой вису, поцелуй-ка лучше крысу!

  – Плохая виса, – сказал по этому поводу Хродкетиль Зеленый. – Неправильная. Нельзя такую произносить. Да и не запомнить никак. Скальд из тебя, как из меня законоговоритель.

   Между тем Хрейн Тёртый не успокоился, пока не сказал еще вису:

       Клен ты мой опавший,

       Клен потоков скалы ликования друга

             Мимира,

       Клен защитника Асгарда и Мидгарда,

       Клен убийцы Кёйлы, Кьялланди, Аута,

             Лейди, Бусейры, Хенгьянкьяфты,

             Хюрроккин и Свивер,

       Клен того, кто добыл ожерелье Фрейи,

       Клен недруга и убийцы Фенрира Волка,

       Клен похитителя козла, ожерелья

             Брисингов и яблок Идунн [28]28
   Упоминаемые кеннинги находятся в полном соответствии с поэтическими уроками Снорри Стурлусона, приводимыми в «Младшей Эдде».


[Закрыть],

       Что стоишь склонившись?

   Он говорил бы еще, но Локи дал ему по башке, и Хрейн уснул.

14

   Ранним утром кузнец Вермунд по прозвищу Сухой разбудил подручного, которого звали Харек Курятник, и послал за водой. Сам же стал разводить огонь в погасшем за ночь горне, чтобы доделать работу, какая осталась незаконченной с предыдущего дня. Работы и вправду накопилось изрядно: три острожьих наконечника для Хьяльмара Рукохвата, медвежий капкан для Харри Красного, новый топор для Брюнки Короткого, замок висячий для Фроди Мохноногого, замок врезной сундучный для Арни Железного, замок «собачья голова» для Мёрда Наглого, засов амбарный для Асвальда Треснутого, вертел для Ерунда, сына Ёкуля, две дюжины колец к упряжи для Глума, сына Гнупа, серп для Колли Рыжего, ключ для Хергерд, жены Хербьёрна, ключ для Херрёд, жены Херлейва, ключ для Хервер, дочери Херли, и напоследок та хреновина  для Грейпа по прозвищу Фрукт, которую нужно было сделать хотя бы издали похожей на орало. Вермунд насыпал в горнило слой угля, сверху накидал стружек, которые придавил сухими дровами, сыпанул еще немного угля и кремнем высек искру. Когда пламя занялось, он поддул его мехами и стал раскладывать на кузнечном камне ручники и зубила. В это время пришел Харек Курятник, налил в бочку воды и сел рядом с нею, уставясь в пустоту прямо перед собой. Он был бледен, как лужа обрата, а глаза его походили на две лужи грязной дождевой воды. Словом, весь он был словно соединение разнообразных жидкостей, по большей части довольно мерзких.