Текст книги "Генерал Карбышев"

Автор книги: Евгений Решин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Eвгений Решин
ГЕНЕРАЛ КАРБЫШЕВ
Документальная повесть

Жизнь героя не знает предела,

Средь живых он остался живой,

Песня грянула и загремела,

Знамя вспыхнуло над головой.

Ираклий Абашидзе

Е. Г. Решин (1892–1983) прожил долгую, богатую событиями жизнь. В 1916 году – участник большевистского подполья Канавина и политической забастовки в Сормове. В феврале 1917 года вступил в партию большевиков. В дни февральской революции вел агитационную работу среди солдат в Нижнем Новгороде. Принимая деятельное участие в создании отрядов рабочей милиции и Красной Гвардии, с оружием в руках боролся за власть Советов в дни Октября.

В ноябре 1918 года на Восточном фронте встретились начальник 6-го военно-полевого строительства Д. М. Карбышев и военный комиссар этого соединения Е. Г. Решин. Совместная работа оставила неизгладимый след в памяти комиссара.

До конца своих дней Евгений Григорьевич Решин активно участвовал в партийной и общественной работе.

Слово к читателю

Дорогой друг! В этой повести нет ни одного вымышленного имени. Все здесь подтверждено или документами, или свидетельствами родных, друзей, очевидцев.

Я имел счастье близко знать замечательного человека, народного героя Дмитрия Михайловича Карбышева. Многие годы нас связывала дружба, рожденная в пламени гражданской войны.

С той давней поры я не терял связи со своим фронтовым товарищем. О встречах с ним у меня сохранились дневниковые записи. Кое-что я постарался восстановить по памяти. А все остальное, иными словами большая часть книги, – результат переписки с соратниками и друзьями Дмитрия Михайловича, кропотливого поиска в архивах и в книгах о Великой Отечественной войне.

Мне довелось видеться со многими бывшими узниками гитлеровских концентрационных лагерей – с теми, кто боролся рядом с Карбышевым в фашистском плену. Они передавали мне свои записи, великодушно делились всем, что знали о Карбышеве.

Я побывал на родине Дмитрия Михайловича в Омске и там, где пролегал его славный боевой путь в годы четырех войн – первой мировой, гражданской, с белофиннами и Великой Отечественной.

Глубоко убежден, что каждый честный трудовой человек не только нашей необъятной страны, но и всей земли должен знать о бессмертном подвиге Д. М. Карбышева. Он был одним из тех, кто в условиях гитлеровского плена самоотверженно боролся с адом фашизма. Боролся и отдал этой священной борьбе все, что мог: неуемную волю и энергию, кипучую страсть воина, несгибаемое упорство революционера и жизнь.

Считаю своим долгом сообщить имена тех, чьи письма, публикации, книги и рукописи, чья разносторонняя помощь способствовали созданию этой документальной повести.

Прежде всего я приношу сердечную благодарность жене и боевому спутнику Д. М. Карбышева – Лидии Васильевне и старшей дочери Елене Дмитриевне, ее мужу Владимиру Александровичу Семенову, а также Татьяне Дмитриевне и Алексею Дмитриевичу Карбышевым и Зинаиде Алексеевне Филатовой. Общение с семьей прославленного генерала дало возможность узнать о нем много подробностей и фактов, рассказать читателям о его кремневом характере.

Мне помогли инженерная секция военно-научного общества при ЦДСА имени М. В. Фрунзе, а также близкие друзья, сослуживцы, ученики и воспитанники Дмитрия Михайловича Карбышева: генералы Е. В. Леошеня, Ф. М. Савелов, Н. Ф. Слюнин, М. Ф. Сочилов, А. А. Винский, В. А. Огородников, В. Я. Пляскин, А. Д. Цирлин, А. Ф. Хренов, К. С. Назаров, А. В. Сухомлин, И. П. Галицкий, В. К. Мордвинов, С. А. Маркушевич, М. М. Барсуков, М. Т. Каракоз, П. Д. Морозов, Я. Д. Чанышев, Г. В. Шевченко; офицеры В. А. Нечаев, М. К. Шевчук, Д. С. Борисов, Г. И. Матузас, Д. И. Шор, С. М. Эпштейн.

О начале Великой Отечественной войны, борьбе генерала Карбышева за выход из окружения, его отваге и выдержке в боевых столкновениях с превосходящими по числу и вооружению фашистами – об этом удалось рассказать благодаря воспоминаниям полковников Г. А. Валюшкина, Г. К. Здорного, бывшего директора школы деревни Низок Минской области П. М. Лычковского, секретаря парткома совхоза Городищенский Барановичского района И. И. Сташинского, полковников М. В. Догадина и Г. Н. Митропольского.

А летопись всего пережитого Дмитрием Михайловичем в фашистском плену на героическом его пути в бессмертие составлена по воспоминаниям и письмам советских воинов, боровшихся с фашизмом в гитлеровских лагерях, – П. П Кошкарова, А. К. Ужинского, Т. Б. Кублицкого, В. А. Иванова, В. М. Филатова, П. И. Мишина, Н. И. Митрофанова, Н. Л. Белоруцкого, Н. Ф. Панасенко, Н. С. Гусевой, В. Ф. Буковского, В. И. и Н. Н. Сахаровых, И. И. Воронца, А. С. Санина, Р. Т. Червинского, А. П. Есина, Н. Ф. Михайлова, Л. И. Гофмана, П. П. Павлова, Л. Я. Стояновского, Р. Р. Черношея, В. И. Герасимова, П. С. Махура, М. А. Шамшеева, И. И. Вишневского, А. С. Бабенко, Л. В. Подгурского, Ф. Н. Кюнга, Ю. П. Демьяненко, П. И. Генрихова, Героя Советского Союза П. М. Гаврилова и многих других.

Свыше сорока писем узников фашистских лагерей любезно передал мне писатель С. С. Смирнов.

В книге использованы материалы друзей и сослуживцев Д. М. Карбышева, опубликованные в сборнике «Солдат, герой, ученый» (Воениздат, 1961), и очерк Г. Новогрудского «Герой Советского Союза Д. М. Карбышев» (Воениздат, 1948).

Глубоко благодарен за проявленный интерес и заботу о моей книге бывшему директору Института марксизма-ленинизма Социалистической единой партии Германии доктору Людвигу Эйнеке, заместителю директора этого же института Эрнсту Дилю, а также научному сотруднику института Гансу Шуману, приславшим ценные документальные материалы.

Выражаю также искреннюю благодарность зарубежным узникам гитлеровских лагерей, борцам Сопротивления, которые откликнулись на мою просьбу и прислали важные материалы о своих встречах с генералом Карбышевым. Генрих Дюрмайер, генеральный секретарь Интернационального комитета лагеря Маутхаузен, был с Карбышевым в Освенциме, Заксенхаузене и Маутхаузене. Австрийский коммунист Ганс Маршалек написал в своей книге «Маутхаузен напоминает» главу о гибели генерала Карбышева; французский коммунист, генеральный секретарь содружества узников Маутхаузена Эмиль Валле и лейтенант-полковник Дедион были очевидцами гибели генерала и донесли до нас последние его слова.

Считаю также необходимым отметить большую работу, проделанную писателем Л. Д. Давыдовым, за которую я ему благодарен.

Насколько же книга нам удалась – судить читателям.

Е. Г. Решин

Часть первая
ОТЕЧЕСТВУ ВЕРЕН

Огромная сила стоит за плечами,

Огромная жизнь расправляет крыла!

Дмитрий Кедрин

И жизнь, и смерть – подвиг

Скорбная, горькая известность выпала на долю маленького, неприметного австрийского городка Маутхаузен. Такая же известность, как у Треблинки и Майданека, Бухенвальда и Освенцима…

Вскоре после оккупации Австрии гитлеровскими войсками в марте 1938 года вблизи тихого и уютного Маутхаузена началось строительство очередного нацистского концентрационного лагеря. Не обычного, как другие, а особого типа: лагеря смерти.

На документе узника, который попадал сюда, имелась зловещая пометка: «Возвращение нежелательно». Или: «Возвращению не подлежит».

Отсюда не вернулись 122 677 узников. Среди них 32 180 советских военнопленных и мирных граждан – казненных, замученных пытками и истязаниями, заживо сожженных.

В памяти грядущих поколений Маутхаузен навсегда останется заклейменным, как место чудовищных злодеяний.

Но тот же Маутхаузен всегда будет и немеркнущим символом безграничного мужества и героизма антифашистов.

…Цветущая зеленая долина. С одной стороны ее опоясывает голубая широкая лента Дуная. С другой – живописные холмы, густо заросшие лесом.

За холмами, за лесом видна гора. Очертания ее четко обозначены на фоне величественных Альп. Издали кажется, что на вершину горы присел и притаился готовый к прыжку хищный зверь, подстерегающий свою жертву. По мере приближения к горе становятся ясно различимыми высокие и мрачные каменные стены, сторожевые башни, массивные, окованные железом ворота. Все это производит впечатление заброшенной средневековой крепости.

Но не в далекие средние века, а в близкое нам и еще кровоточащее черное время разгула фашизма руками узников возведены и трехметровые стены, и башни с деревянными арками, и галерея с пулеметными бойницами, в которых сейчас птицы вьют гнезда.

Руками узников протянута и дополнительная ограда в пять рядов колючей проволоки. По ней был пропущен электрический ток высокого напряжения. Кое-где на ограде болтались железные бляшки с нарисованными на них черепами и перекрещенными костями: «Берегись! Не прикасайся! Смертельно!»

Ныне нет бляшек. Проволока заржавела. Ограда поникла и осела.

Но все равно к ней прикоснуться страшно.

За оградой, поодаль от нее, зияет, словно кратер вулкана, заброшенная каменоломня. В нее можно опуститься по ста восьмидесяти шести крутым ступеням из нетесаного гранита. Узники называли ее лестницей смерти. На ней ежедневно оставались сотни трупов людей.

А вот и газовые камеры – «лаборатория» доктора Кребсбаха. Педантичный доктор следил по секундомеру, какой газ смертоносней, действует на людей всего быстрее и надежней.

Адская печь крематория… Над его закопченной трубой круглые сутки взвивались вместе с клубами дыма огненные языки зловещего пламени. Приторный дым, пахнувший горелым человеческим мясом, ветер разносил далеко по холмам и долинам.

Клокотал, гудел, неистовствовал лагерь-душегуб, наводил ужас на всю округу.

Сейчас там тишина и спокойствие.

Сторожкая тишина. Тревожное спокойствие.

Стоит присмотреться повнимательнее, и повсюду можно заметить притаившиеся тени прошлого. Его не забыть. От него никуда не уйти.

Прошли десятилетия, целое поколение отделяет человечество от злодеяний, творившихся в Маутхаузене. Воздух над ним чист и прозрачен.

Но человеку здесь, если он человек, невмоготу. Сжимает тисками сердце. Стынет кровь. Дышать нечем. И чудится: гарь и дым все еще висят непроницаемой пеленой, окутывают лагерь.

И невольно приходят на память строки узника этого лагеря, рижского портового грузчика и поэта Эйжена Вевериса:

 
Маутхаузен, Мордхаузен —
Марш колодников во тьму.
Дантов ад окутан дымом,
День в дыму и ночь в дыму.
 

Перед окованными железом воротами Маутхаузена возвышается монумент.

Из крупного массива благородного белого мрамора, точно из ледяной глыбы, вырастает исполинская фигура воина. Он стоит, могучий и сильный, полный веры в правоту и торжество того дела, за которое сражался.

На темной широкой гранитной плите пьедестала высечено на двух языках – русском и немецком:

«Дмитрию Карбышеву. Ученому. Воину. Коммунисту.

Жизнь и смерть его были подвигом во имя жизни».

Не по прихоти своего воображения, не произвольно советский скульптор Владимир Цигаль выбрал материалом для памятника белоснежный, почти прозрачный мрамор, подобный плывущему в океане айсбергу.

Откройте скрипучую железную калитку, войдите внутрь лагеря.

Лагерь начинается просторной площадью – аппельплацем. На ней заключенные дважды в день – утром и вечером, в дождь и снег, на резком ветру и нестерпимом солнцепеке – часами простаивали, пока их пересчитывали, проверяли.

Тут же нацисты совершали показательные казни. Тут же устраивали дикие «игры». Узников травили собаками – так фашистские палачи тренировали псов.

С левого края аппельплаца, на сторожевой башне, все еще висит посреди одной из стен стальная цепь. Ею палач обвязывал шею узника. Свободный конец медленно затягивался за спину обреченного. Наступало постепенное удушье. Носильщики уносили труп в крематорий.

Рядом с цепью – стальные кольца. На них вешали заключенных и не снимали по нескольку дней. Дабы мертвые устрашали живых.

Дальше – стена плача. Осталось тайной, почему ей дали такое название. Возле нее не роняли слез. Здесь стояли те, кого допрашивали, над кем велось нацистскими палачами «следствие». Сюда приводили мужественных и отважных. Приводили, чтобы склонить к измене, предательству.

«Следствие» тянулось долго. Иногда несколько недель подряд. Не достигнув цели, лагерное командование применяло к непокорным наиболее изощренные методы пыток, варварские способы казни.

Остановитесь перед стеной плача. Прочтите надпись на вмурованной здесь мемориальной доске – она имеет прямое отношение к памятнику, который вы видели у входа в лагерь:

«На этом месте мучительной смертью погиб генерал-лейтенант инженерных войск Советской Армии Герой Советского Союза Карбышев Дмитрий Михайлович 1880–1945 гг.

В ночь с 17 на 18 февраля 1945 года, после зверских пыток, немецкие фашисты вывели генерала Карбышева на мороз, сняли с него всю одежду и обливали холодной водой до тех пор, пока тело генерала не превратилось в ледяной столб. Труп генерала фашисты сожгли в печах Маутхаузена. Пытки и издевательства не сломили волю пламенного борца за освобождение народов мира от фашистского ига.

Генерал Карбышев погиб смертью героя».

Легендой, примером доблести и героизма стал бессмертный подвиг советского генерала.

Подвиг во имя жизни.

И живущие на земле должны помнить, как священную заповедь, настойчивое напоминание Карбышева:

«Главное – не покоряться, не пасть на колени перед врагом!»

И еще – его последние слова:

«Бодрее, товарищи! Думайте о своей Родине, в мужество вас не покинет!»

А кто же он сам? Какие титанические силы вознесли его к славе и бессмертию? Что знаем мы о его предках и родителях, где рос и воспитывался этот воин-богатырь?

Постараемся проследить, как закалялся его характер, как формировались стойкость, верность долгу, беспредельная преданность своему народу.

Потомок сибирских казаков

В XVI веке в бескрайних просторах Сибири стали возникать поселения, сыгравшие известную роль в развитии этого необъятного края.

Со всех концов России, главным образом с Дона, Урала, из Башкирии, стрельцы и ратники, разного рода и звания служивые и штрафные оседали на необжитых степях и становились «крепостными» казаками.

Крепостными не потому, что принадлежали, как тогда почти все безземельное русское крестьянство, крепостникам-помещикам, а в ином смысле. Поселенцы сами возводили и сами охраняли свои крепости, несли государственную пограничную и конвойную службу.

Нелегкая служба. Суровое житье.

Но поначалу обособленного военного сословия в Сибири еще не существовало. Казаков здесь просто именовали по городу или острогу, в котором их поселяли.

В Березове – березовскими. В Тюмени – тюменскими. В Красноярске, Томске, Омске, на Енисее – красноярскими, томскими, омскими, енисейскими…

Казаки не только охраняли далекие границы Российского государства, они считались наиболее верным и преданным войском. Казачьим уставом было предусмотрено несение полицейской службы. Казаков привлекали и к подавлению революционных вспышек среди рабочих и крестьян – казачьи нагайки и сабли усмиряли народы Сибири, восставшие против царского произвола и угнетения.

Но издавна в рядах самого казачества существовало классовое расслоение. И из среды верноподданных служивых выходило немало людей, которые становились потом на сторону трудового народа и боролись за его счастье.

Потомком таких сибирских казаков был и Дмитрий Михайлович Карбышев – об этом рассказали сохранившиеся архивы.

В середине двадцатых годов прошлого века сибирские казаки, которыми командовал генерал Капцевич, губернатор Западной Сибири, обосновались в Омске. Одновременно они начали строить укрепления в киргизской степи: Каркалинское, Баян-Аульское, Аман-Карагайское, Кокчетавское, Акмолинское, Кушмуринское… В каждом из них обосновался казачий конный отряд.

А там, где появлялся отряд, сразу же росли казачьи поселки. Проникли они далеко на юг – за Семиречье, заняли обширный край.

В казачьем войске особо отличился сотник Иван Карбышев. Да и в сотники (офицерский чин, равный поручику в армейской пехоте) его произвели «за удаль и отвагу».

Уцелели рапорты по начальству – в них с достаточной полнотой описано несколько подвигов сотника Ивана Карбышева.

В одной из баталий Иван Карбышев с конным отрядом в две сотни и приданным в дополнение артиллерийским расчетом рассеял скопища приверженцев хана Сарыджана Касимова у озера Кургальджин. Хан бежал. Казаки захватили пленных и трофеи.

Отвага, смекалка, казачья лихость – все это сочеталось в Иване Карбышеве с жаждой познания. Он охотно принимал участие в нескольких научных экспедициях землепроходцев середины прошлого века, которые изучали природные особенности и естественные богатства Семиречья.

И здесь работа Ивана Карбышева была замечена. Войсковой старшина Абакумов предложил ему войти в состав экспедиции, снискавшей впоследствии особую популярность своим тщательным обследованием района у озера Иссык-Куль, считавшегося до этого недоступным и диким.

Уже в чине полковника Иван Карбышев возглавил казачий поход в глубь казахской степи. Здесь был заложен город Верный, центр Семиреченского казачьего войска, выросший при Советской власти в большой и красивый город – теперь это столица Казахской республики Алма-Ата.

Близкий родич Ивана Карбышева Илья, дед Дмитрия Михайловича, не оставил после себя никаких документов в подтверждение своей удали или радения к наукам. Его жизнь протекала скромней. Известно только, что он, как и Иван, с успехом окончил военное училище Сибирского казачьего войска. На ратной службе стал обер-офицером и ничем не посрамил боевой славы семьи.

– Два его сына – Михаил и Алексей – по фамильной традиции тоже не свернули с военной стези. К тому времени училище было преобразовано в кадетский корпус – братья оказались среди первых его выпускников, А дальше – войсковая служба.

Михаил Ильич начал ее в середине прошлого века. В отличие от подавляющего большинства казаков он пренебрег возможностью обзавестись землей, не имел никакого пристрастия к сельскому хозяйству и по характеру напоминал Ивана Карбышева. Наряду с ревностным отношением к службе Михаил Ильич был непоседлив. Он постоянно стремился в дальние края, к необжитым землям.

Если судить по послужному списку, можно сказать, что Михаилу Ильичу улыбалась фортуна, его повсюду сопровождала удача. В послужном списке следуют одно за другим повышения в чине, поощрения и награды. Да и личная жизнь его сложилась удачно. Он женился по любви на дочери коллежского советника Александре Ефимовне Лузгиной. Венчались они в станице Каркаралы, где находился казачий отряд.

Отсюда, из Каркаралы, Михаил отправил своему племяннику – студенту Петербургского университета Александру Шайтанову – письмо, полное неожиданных признаний.

«Любезный друг мой Саша!

Давным-давно собирался писать тебе, да не знал твоего адреса. А вот ныне, именно с прошлой почтой, твой отец был так добр, что сообщил мне его, и я спешу исполнить свое желание.

Прежде всего считаю нужным известить тебя, что я уже женат. Спустя дня три после свадьбы, венчали нас 24 августа, я с женой отправился в Омск, где пытался было застать тебя, но, к сожалению, немного запоздал – ты уже уехал.

Из Омска мы возвратились опять в степь, и вот теперь проживаем в Каркаралах, откуда я и пишу тебе.

Описывать тебе нашу степную жизнь было бы излишне потому, что ты с ней сам был примерно знаком. В ней пока ничего не изменилось. Все та же дичь и тоска смертельная…».

Тоска смертельная! Почему же? Почему ничего не изменилось и каких он ждал перемен? Чего вообще желал и к каким «райским садам» стремился?

Вот что мы узнаем из дальнейших строк.

«…Отец твой пишет, что ты поступил уже в университет. Слушаешь лекции. Но главное он не сказал, то есть, по какому факультету ты проходишь курс. По юридическому ли, как ты раньше желал, или по другому какому. Я полагаю, что ты не изменил свое желание и поступил на этот факультет. Впрочем, как бы то ни было, я от души желаю тебе полных успехов в благом твоем намерении посвятить себя наукам и надеюсь, что добрые порывы твои не охладеют, а более разгорячатся при общем стремлении современной молодежи учиться…

Да, теперь наступило такое время, когда ученая молодежь не останется в накладе, а пойдет все вперед да вперед…

Из письма Дмитрия Афанасьевича видно также, что ты ждешь меня в Питере. Да, если бы не сложились так мои обстоятельства, то есть если бы я нынче не женился, то, наверное, был бы теперь в Питере, я был бы, может, вместе с тобой, жили бы на Васильевском…».

Канцеляристы продолжали вписывать в послужной список Михаила Ильича Карбышева повышения, поощрения, награды. На его груди блестели ордена Станислава, Анны третьей степени, медаль за участие в баталиях 1855–1856 годов.

Но мрачноватое облачко тоски и внутренней неудовлетворенности постепенно разрасталось в грозовую тучу, заслоняя блеск полученных наград. Он недоволен собой. Иначе могла бы сложиться его судьба. Он принадлежал к поколению казаков, у которых с новой силой и по-новому пробудилось свободолюбие Ермаковой вольницы.

Еще одна характерная деталь. Михаил Ильич увлекся фотографией – это было редким пристрастием. Аппараты стоили очень дорого, отличались сложным, хитроумным устройством. Процесс проявления и печатания снимков не мыслился без специальных знаний.

В одном из писем в Питер, все к тому же племяннику-студенту, Михаил Ильич напоминает: «…до сих пор не бросаю намерения позаняться фотографией и непременно хочу для этого поехать в столицу, только теперь поеду уже не один, а с женой, которую тоже хочу поучить чему-нибудь доброму. Во всяком случае раньше будущей осени отправляться мне отсюда нельзя, а осенью непременно хотелось бы приступить к исполнению давнишнего своего желания, побывать на Неве, посмотреть, как живут люди, и поучиться чему желаю».

И еще одна приписка с важным поручением: «Р. S. Не можешь ли ты, Саша, достать и прислать мне фотографическую химию? Хочу постепенно ознакомиться с искусством фотографии».

Между тем и семье появился первенец Владимир. Побывать в столице супругам, к сожалению, так и не пришлось.

Семья росла. Вслед за Владимиром родились Софья, Михаил, Евгения. Когда старший сын достиг школьного возраста, Михаил Ильич по болезни уволился из Иррегулярных казачьих войск и перебрался со всей семьей в Омск.

Сперва он поступил помощником бухгалтера в губернское акцизное управление Западной Сибири. Там ему, однако, не сиделось на месте. Он поменял спокойную кабинетную должность на суетную и кочевую. Отправился младшим смотрителем на Карасукские соляные озера.

В Омске он появлялся изредка, наездами. Большую часть времени проводил на промыслах и в той же степи, куда, несмотря на «дичь и тоску смертельную», его манило и влекло, как плененную птицу из клетки на волю, на простор.

Опять-таки – почему?

Там, в степи, он находил применение своей неистраченной энергии, своей мятущейся деятельной натуре. Там осваивались земли. Кочевники приобщались к оседлому, образу жизни. Смельчаки-краеведы вели разведку природных сокровищ края. На озерах промысловики добывали соль. За нею приезжали из ближних и дальних мест чумаки, крестьяне, рыбаки.

А в Омске Михаилу Ильичу было тоскливо. «Человек в Омске, – писал о той поре журнал „Сибирские вопросы“, – ценился только как поручик, генерал, статский советник. Город без общества, без общественной жизни, город сослуживцев, зараженных формой, инстанцией… Омск ничего не производил. Канцелярский и военный, он не мог жить без плошек для иллюминаций и свеч для канцелярий: три завода заботились об этом».

Известный путешественник и ученый Григорий Николаевич Потанин, к слову сказать, также окончивший Сибирский кадетский корпус, называл Омск «тщедушным городом Акакиев Акакиевичей».

А семья все росла. Появились на свет еще дети, но жить остались только двое мальчуганов – Сергей и самый младший Дмитрий.

Михаил Ильич высоко ценил образование, науку. Но служба вдали от дома и семьи на протяжении многих лет подавала ему возможности воспитывать по своему желанию и разумению четырех сыновей и двух дочерей. Столь же мало занималась ими и мать, Александра Ефимовна. Она была женщиной болезненной и слабой, и дети пользовались относительной свободой, чувствовали себя «вольными казаками».

Но Михаил Ильич все-таки сумел направить детей по верному пути. Он увлек их учебой, привил вкус к литературе, заронил в их сознание свободолюбие.

Влечение к науке, литературе, запретные мечты о вольнице в семье одной из боевых казачьих династий корнями уходят в Сибирский кадетский корпус.

Несколько поколений молодых Карбышевых вышло на самостоятельную дорогу из его стен. Кто же их воспитывал? Чье влияние прослеживается в поведении, в направлении мыслей Михаила Ильича и его детей?

Прежде всего это Н. Ф. Костылецкий, преподаватель русской словесности. Он раскрывал кадетам не только поэтическую прелесть, но и взрывчатую силу произведений русских классиков, всегда объявлял себя горячим почитателем Белинского. Революционно-демократические идеи неистового Виссариона молодой педагог излагал с таким воодушевлением, что многие кадеты искренне видели в нем самого опального критика, скрывавшегося под чужим именем.

В конце концов стараниями фискалов крамола педагога дошла до генерала. Увещевания, угрозы, дисциплинарные взыскания – ничто не помогло. «Костылецкий, – как пишет его биограф академик А. К. Моргулян, – оставался до конца жизни стойким борцом против крепостничества, верил, что придет час свободы. Это был человек кристальной чистоты, всегда смело стоявший за правду. Он с убийственным сарказмом говорил о крепостнических порядках в России, о несправедливости и косности, с которыми надо бороться… Впоследствии за открытую пропаганду освободительных идей Костылецкий был уволен из кадетского корпуса и умер в большой нужде».

Еще один педагог – Г. В. Гансевский, сосланный в Сибирь за сочувствие декабристам и участие в студенческих волнениях в Петербурге, казалось бы, должен был «извлечь урок». И не извлек. Вопреки министерским предписаниям «доводить курс истории в кадетских корпусах лишь до конца Отечественной войны 1812 года», он на своих лекциях захватывал более поздние – «крамольные» годы. Посвящал кадетов в подробности восстания декабристов, уделял внимание «преступному» хождению в народ революционеров-народников. И, что уж совсем нетерпимо, рассказывал кадетам о французской революции.

И еще один воспитатель снискал симпатий кадетов, также был явным носителем «крамолы». Это В. П. Лободовский. Он читал курс отечественной и европейской литературы. Но на каждой лекции почему-то уклонялся в сторону от предмета и вел недозволенные речи на злободневные социальные темы.

Разумеется, генерал ведать не ведал о том, что привлек для воспитания кадетов в духе верности и преданности трону и отечеству личного друга Николая Гавриловича Чернышевского.

В доме Карбышевых довольно часто упоминались имена перечисленных выше педагогов. Почтением пользовались тут и питомцы кадетского корпуса Григорий Николаевич Потанин и Чокан Велиханов. Михаил Ильич хорошо знал обоих. Он рассказывал детям о возмутившей его до глубины души «гражданской казни» Потанина в мае 1868 года на Базарной площади Ильинского форштадта, свидетелем которой он был и не мог об этом забыть до конца своей жизни.

Гораздо позднее Потанин в своих воспоминаниях дал примечательную характеристику Сибирскому кадетскому корпусу:

«…Мы вышли из корпуса с большим интересом к общественным делам… Еще на школьной скамье мы задумывались, как будем служить прогрессу… Любовь к прогрессу у нас включалась в любовь к Родине… Мы смотрели на себя как на будущих борцов… Мы даже сочувствовали революции там, где общество не могло мирными средствами проложить путь к прогрессивным учреждениям…».

Судя по всему, Михаил Ильич усвоил эти же взгляды и убеждения. Это подтверждается и его дружескими связями с близким родственником Александром Шайтановым, которого царские жандармы сурово преследовали за принадлежность к революционной группе. Именно поэтому было так сильно стремление Михаила Ильича попасть в столицу и быть вместе с Александром на Васильевском острове, у берегов Невы.

Обнаруженные нами архивные документы позволили прояснить личность студента юридического факультета Петербургского университета Александра Дмитриевича Шайтанова.

Хорунжий Сибирского казачьего войска, он был также питомцем кадетского корпуса в Омске. Приехав из Сибири в Петербург, Александр сразу же обратил на себя излишне пристальное внимание жандармов. Они завели на него «дело», установили негласный надзор, и шпики выследили опасные связи молодого сибиряка с местными революционерами. Затем последовал арест за участие в студенческих волнениях 1861 года. Петропавловская крепость. Сырой тюремный каземат Кронштадта.

После отбытия наказания студент подвергается уже гласному полицейскому надзору. Александру удается ускользнуть от слежки, но ненадолго. Жандармы настигают его в Москве и вновь сажают – на сей раз в Бутырскую тюрьму за принадлежность, к революционной группе Потанина – Ядринцева, по обвинению «в готовности принять участие в вооруженном восстании». Из Бутырок Александра Шайтанова по этапу доставляют в Омскую тюрьму. Ввиду особой важности следственная комиссия передает его «дело» на рассмотрение Сената. Последний, согласно мнению Государственного совета, 20 февраля 1868 года приговорил Шайтанова «к лишению всех прав состояния и ссылке в отдаленный уезд Архангельской губернии».

Очередной этап – из Омска в далекую Пинегу.

Пять лет суровой ссылки. Наконец, измученному и больному Александру «дозволено» возвратиться на родину, в Западную Сибирь, и поселиться под полицейским надзором в Усть-Каменогорске.

Не одно лишь кровное родство побуждало Михаила Ильича поддерживать дружескую переписку с Александром Шайтановым – родство было и духовным.

Михаил Ильич только по воле случая избежал подобной судьбы.

«…Я впервые узнала о далекой Сибири еще в раннем детстве из материнских рассказов. Она очень любила делиться с нами, детьми, своими воспоминаниями и делала это обычно по вечерам перед сном.

А мы, дети, зачарованно слушали ее».

Это – из воспоминаний Зинаиды Алексеевны Филатовой, внучки Михаила Ильича от его дочери Евгении. Она рассказала о быте семьи Карбышевых в конце прошлого столетия.

«Таинственной и необычайно интересной казалась нам, выросшим в теплом солнечном Крыму, эта далекая Сибирь, с ее трескучими морозами и долгой зимой, снегами, заносившими по пояс улицы старого Омска, где жило на тихой улице в большом доме на горе семейство Карбышевых.

Широкий Иртыш вставал в нашем детском воображении как огромная северная река, связанная в песнях с легендарной фигурой Ермака – атамана вольного сибирского казачества.