Текст книги "Генерал Карбышев"

Автор книги: Евгений Решин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Офицер Е. М. Синьковский присутствовал при таком эпизоде.

У генерала Карбышева внезапно исчезла фуражка. На другой день к нему пришел комендант лагеря и заявил, что ему стало известно об этой пропаже, и предложил генералу пройти с ним на склад и подобрать себе там фуражку.

– Неудобно ходить генералу без фуражки. Пойдемте, помогу вам в беде.

На складе не нашлось генеральской фуражки Красной Армии, на полках лежали различных размеров головные уборы немецко-фашистских войск.

Тогда комендант предложил:

– Господин генерал! Сами видите, на складе, к сожалению, сейчас нет того, что вам нужно. Но генерал всегда остается генералом! Поэтому я готов вам помочь. Предоставляю вам право на свой вкус выбрать любую нашу генеральскую фуражку, нашего вермахта. Да, да, я разрешаю. И носите ее, как говорят русские, на здоровье!

Взгляд Карбышева быстро скользнул по стеллажам. В одном углу он заметил сваленные в кучу советские армейские пилотки. На некоторых из них были даже пятиконечные звездочки. Дмитрий Михайлович подошел к этой куче, взял одну пилотку, расправил ее и, надев на голову, сказал по-немецки коменданту:

– Господин полковник, посмотрите сами: неправда ли, пилотка мне к лицу куда больше любой немецкой генеральской фуражки?

Поблагодарив за оказанную возможность возместить пропажу, Карбышев ушел со склада.

А вот что писал капитан А. К. Ужинский о встрече с Карбышевым в Хаммельбургском подполье:

«…В марте в Хаммельбург была доставлена из Замостья очередная партия военнопленных. В этой партии оказался и Д. М. Карбышев.

Мне довелось много слышать о нем еще в академии, изучать его труды и теперь очень захотелось увидеть его. Меня познакомили с ним. Дмитрий Михайлович припомнил, что перед началом войны встречался с другими слушателями на строительстве укреплений у западной границы. Прощаясь, я рассказал Карбышеву, что среди узников ходят слухи, будто фашисты хотят выведать у него состав нашего бетона, идущего на строительство дотов. Дмитрий Михайлович рассмеялся:

– Тайна нашего бетона в нас самих. Передайте, капитан, товарищам, чтобы они были стойки как бетон, и тогда никаких наших тайн враг не узнает.

С первых же дней пребывания в Хаммельбурге Д. М. Карбышев связался с руководителями подпольного движения сопротивления. Я почувствовал это по одному факту.

В то время готовился побег из лагеря большой группы военнопленных. Поскольку я работал в мастерской игрушек и возглавлял там подпольную группу, генерал Г. И. Тхор и майор Н. Ф. Панасенко поручили мне изготовить компасы для всех участников побега. Один компас, вмонтированный в футляр от часов, я преподнес генералу Тхору.

Но вот встречает меня Дмитрий Михайлович и говорит:

– Компасы-то вы делаете неплохие, а конспиратор из вас неважный. Для чего часовой футляр? Как спрячете его при обыске?

И тут же посоветовал делать сердцевину стрелки не из алюминия, а из меди, чтобы она была надежней. На другой день об этом же сказал мне и Г. И. Тхор. Стало ясно, что он советовался с Карбышевым»[11]11
  Солдат, герой, ученый. – М., Воениздат, 1961, с. 164–165.


[Закрыть].

Старший лейтенант А. С. Санин вместе с другими военнопленными Хаммельбургского госпиталя отмечали 62-летие Дмитрия Михайловича:

«… Это был торжественный, хотя и очень скромный вечер. Готовились к нему около трех недель. От каждого обеда что-нибудь обязательно оставляли для праздничного стола. Выбор, правда, был скудный, картошка в мундире, иногда кусочек маргарина да немножко повидла в бумажке.

Наконец, 26 октября 1942 года поздно вечером, когда из госпиталя ушли все гитлеровцы, в палату санитаров вошел Дмитрий Михайлович – подтянутый, чисто выбритый и даже веселый. Мы усадили его на почетное место, и вечер начался. Горячо поздравив Дмитрия Михайловича с днем рождения, пожелали ему доброго здоровья, долгих лет жизни и счастья. Вместо вина в кружки налили холодный кофе. Потом начались воспоминания о мирной жизни, рассказы о планах, которые нарушила война, но к исполнению которых мы намеревались вернуться после разгрома фашизма.

Беседа затянулась далеко за полночь. Дмитрий Михайлович был весел, разговорчив, а когда уходил от нас, сердечно благодарил за скромные подарки и товарищеский ужин. Этот вечер каждый из нас запомнил на всю жизнь. Тогда мы еще ближе узнали Дмитрия Михайловича, еще раз убедились в том, какой он замечательный человек, простой и душевный, беспредельно любящий Родину, твердо уверенный в неизбежности победы над врагом»[12]12
  Солдат, герой, ученый. – М., Воениздат, 1961, с. 172.


[Закрыть].

Герой Советского Союза, защитник Брестской крепости, майор П. М. Гаврилов вспоминает об одном характерном эпизоде:

«Осенью 1942 года в Хаммельбург для усиления вербовки советских военнопленных приехал власовский генерал в гитлеровской форме, с нарукавным знаком „РОА“. Накануне его приезда Карбышев, Тхор, Михайлов побеседовали с пленными.

Договорились: если вызовут кого-либо из строя, то всем взяться за руки и не выпускать вперед малодушного.

Так и поступили.

Генерал-предатель долго витийствовал перед строем, сулил „златые горы и реки, полные вина“. Напоследок скомандовал:

– Кто готов с оружием в руках бороться против большевиков – пять шагов вперед!

Никто не сделал ни шагу.

Генерал побагровел, повторил команду:

– Пять шагов вперед!

Опять никто ни шагу.

И тут генерал Тхор неожиданно и громко крикнул:

– Господин фашистский холуй! Желающих нет и не будет, убирайтесь вон!

В строю на левом фланге раздался свист, его поддержали в середине и на правом фланге. Вербовщик РОА ушел освистанный, как тенор, задавший, козла».

Дошла в Хаммельбург и радостная весть об окружении и разгроме армии фельдмаршала Паулюса под Сталинградом. Ее привез попавший в плен командир 17-й танковой бригады майор П. С. Махура.

17-я бригада входила в состав 26-го танкового корпуса 5-й танковой армии, которой командовал генерал Романенко, и принимала участие в прорыве фронта гитлеровских войск южнее Усть-Хоперской. Здесь она стала гвардейской. Махура командовал группой прорыва и, тяжело раненный, обожженный, контуженный, попал в руки гитлеровцев.

Карбышева отважный танкист знал с 1939 года по Москве. Это было после возвращения Махуры из Испании. Как и Тхор, он сражался в Интернациональной бригаде и, возвратившись в Москву, прочел в Академии моторизации и механизации[13]13
  Ныне Военная ордена Ленина, Краснознаменная академия бронетанковых войск имени Маршала Советского Союза Р. Я. Малиновского.


[Закрыть] лекцию о форсировании реки Эбро республиканскими войсками в районе Флико-Аско. На лекции присутствовал Карбышев. Он работал тогда усиленно над своим трудом «Форсирование рек» и весьма заинтересовался этой операцией. Дмитрий Михайлович попросил Махуру подробно рассказать, какие меры применили республиканцы для обеспечения переправы.

Махура передал тогда генералу любопытные подробности об одной военной хитрости, которая удалась республиканским саперам. Они навели над Эбро для форсирования этой реки три моста – два постоянных под водой, а один ложный – над рекой. Фашисты бомбили видимую переправу, а о подводных понятия не имели.

В Хаммельбурге Петр Махура поделился с Карбышевым новостями с фронта.

А новости были ошеломительными. Армия Паулюса разгромлена. Поражение полное.

– Судный день фашистской Германии настал, – сказал Дмитрий Михайлович друзьям. – Слава советского оружия восторжествовала!

Карбышев достал самодельную карту, разложил ее на столе и попросил Махуру показать места боев, расположение наших и вражеских войск на фронте.

Некоторое время генерал сидел в раздумье, потом взял в руки самодельный циркуль и линейку, старательно измерил расстояние по карте, что-то вычислил.

– Обрадовать вас, так сказать, взаимно? – спросил лукаво Карбышев. – По моим подсчетам, мы окончательно отпразднуем победу, то есть займем Берлин, где-то в апреле сорок пятого.

Петр Махура по настоянию Дмитрия Михайловича несколько дней подряд переходил из барака в барак, рассказывал узникам правду о Сталинграде.

Генерал Тхор так же, как Карбышев, был убежденным сторонником массовых побегов из лагеря. По предложению Григория Илларионовича наметили побеги нескольких групп военнопленных из Хаммельбурга. Группа Тхора должна была направиться на восток, в Советский Союз, группа Михайлова – в Югославию. Третья группа в составе Поносова, Трифонова, Толкачева – в Швейцарию.

Комплектование групп закончили быстро. Назначили старших. Поручили дозорным изучать смену часовых и расположение постов, чтобы отвлечь внимание охраны лагеря в момент побега. Распределили обязанности. Смастерили разборные компасы. Скопировали в немецкой столярной мастерской масштабную карту. Заготовили запас продуктов, который хранился в инфекционном отделении ревира, куда гитлеровцы, опасаясь заразы, предпочитали не заходить. Но не избегли предательства. Генерала Тхора арестовали и увезли в нюрнбергскую тюрьму. Осуществление побегов приостановилось.

Застряв на востоке, гитлеровцы стали спешно подбирать «подчистую» все резервы. Их тыл остался без рабочей силы. Особенно остро ощущался недостаток в квалифицированных рабочих на военных заводах. Выпуск танков, самолетов, орудий, пулеметов, ружей и боеприпасов катастрофически падал. В Хаммельбургском лагере срочно приступили к формированию рабочих команд.

Вначале набирали только младших офицеров, позднее – всех, до полковников включительно.

Во время одной из проверок на аппельплаце гитлеровцы зачитали приказ, гласивший, что каждый человек, который находится в Германии, обязан работать, иначе его не будут кормить.

Раздалась команда:

– Все желающие ехать на работу добровольно – в сторону!

Из трех тысяч советских военнопленных отошли в сторону не более ста человек.

Администрация лагеря начала урезать и без того скудный паек. Среди военнопленных пошли толки о том, что отказ от работы приведет к усилению репрессий и к новым жертвам, в то же время поездки на работу увеличат возможность побега.

Карбышев считал, что от работы, предложенной немцами, не нужно отказываться. Но работать советские люди должны так, чтобы работа эта приносила фашистам только вред. Дмитрий Михайлович советовал всячески саботировать, портить оборудование, выпускать такое оружие, которое сразу же выходило бы из строя в боевой обстановке.

Вторичный набор в рабочие команды прошел более удачно и спокойно, что весьма удивило администрацию лагеря, подготовившуюся к «крутым мерам».

Одну команду в 600 человек гитлеровцы отправили в город Райсендорф, вторую – 2000 пленных – в Нюрнберг.

В сентябре из того же лагеря была отправлена рабочая команда № 10 113. Она состояла почти полностью из советских старших офицеров. Среди них полковник П. Ф. Сухаревич, много политработников: бригадный комиссар Григорьев-Перельман, полковые комиссары С. А. Снитцарь и Л. С. Николаев и другие сподвижники Д. М. Карбышева по борьбе в Хаммельбурге.

Хаммельбургский лагерь почти опустел. В лагере остался «обслуживающий персонал» и военнопленные югославы, поляки и французы.

Тяжело переживал Дмитрий Михайлович расставание с друзьями, особенно с Петром Филипповичем. В самые мрачные дни фашистской неволи в Острув-Мазовецка, Замостье и Хаммельбурге Сухаревич был правой рукой генерала. Прощаясь с Петром Филипповичем, Дмитрий Михайлович крепко обнял его и, не скрывая своего волнения, сказал:

– Верю, хочу верить, Петр Филиппович, что мы еще встретимся! Час победы скоро пробьет!

– Я такого же убеждения, – ответил Сухаревич.

Команду № 10 113 направили в город Регенсбург на Дунае в тяжелый режимный лагерь. Изможденных военнопленных принуждали грузить и выгружать баржи и железнодорожные вагоны в Регенсбургском порту.

Всю дорогу к порту Сухаревич, Снитцарь и Григорьев-Перельман ехали в одном вагоне. В Регенсбурге у причала порта Снитцарь, выбрав удобный момент, обратился к военнопленным:

– Наша рабочая команда прибыла сюда не покоренными пленниками, а представителями великой партии Ленина.

Снитцарь сказал, что твердо верит: немецкие коммунисты действуют в подполье, накапливают силы. А закончил словами Карбышева:

– Плен для советских людей не означает прекращения борьбы. Они ее продолжают и в лютых, даже самых тяжелых условиях.

Вскоре Снитцарь, Сухаревич, Григорьев-Перельман стали популярными не только среди военнопленных, но и у немецких грузчиков, крановщиков и матросов Регенсбургского порта. Команда № 10 113 портила грузы, создавала заторы.

В конце 1942 года кто-то предал Снитцаря и Григорьева-Перельмана. Их схватили гестаповцы и казнили.

Но и после казни двух патриотов-коммунистов подполье продолжало действовать.

Летом 1944 года, после покушения на Гитлера, гестапо особенно свирепствовало. В июне Сухаревича, Шамшеева и Панфилова вместе с другими участниками подполья отправили в Вюрцбург в тюрьму гестапо. У Сухаревича при обыске обнаружили схему с нанесенными на ней населенными пунктами от Регенсбурга до чехословацкой границы. Гестапо усмотрело в этом доказательство подготовки побега.

На допросе Петру Филипповичу предъявили обвинение в саботаже и коммунистической пропаганде и отправили на «медленное уничтожение» в лагерь смерти Маутхаузен.

Лето 1943 года. Кровопролитные бои на Курской дуге.

Начальник инженерных войск 38-й армии, генерал-майор Н. В. Крисанов, взволнованный известием о своем учителе, писал своей жене:

«Любаша, здравствуй! Спешу тебе сообщить новость. Нашими войсками взят в плен фашист, бывший надзиратель Хаммельбургского лагеря для советских военнопленных. Я его сам допрашивал, чтобы выяснить, не знает ли он генерал-лейтенанта Карбышева. Он мне ответил, что фамилии он не помнит, но по внешности, которую я ему описал, он вспомнил одного пленного. Весь лагерь называл его „большевистским генералом“, ему создали особые условия, положенные пленному генералу, он отказался от них, ел то, что давали всем пленным. За ним приезжали из Берлина, обещали генеральский чин германской империи. Но от всех благ, которые ему предлагали, он отказался. Пленные в лагере считали его своим руководителем, и вскоре командование было вынуждено перевести его в другой лагерь.

Любаша, пока эти сведения нельзя считать достоверными, я еще приму все меры, чтобы уточнить их. Но я этим данным верю. Именно таким и представляю себе Дмитрия Михайловича. Гитлеровцы могли пытаться завербовать его к себе на службу как известного, талантливого ученого. Коммунист Карбышев, истинный патриот, мне кажется, не только не мог согласиться продать свою Родину из-за личных благ, но считал позором даже разговаривать с теми, кто сулил ему всякие „блага“, требуя от него измены. В плен он мог попасть только тяжело раненным. Но и в плену, мне кажется, он не мог не разъяснять пленным правоту нашего дела. Человек стальной воли, каким был Дмитрий Михайлович, он не мог не вселять военнопленным бодрость духа и веру в победу советского народа…

Очень прошу тебя, Любаша, попытайся разыскать семью Карбышевых и узнай, нельзя ли оказать ей помощь».

В сетях гестапо

Берлинская тюрьма гестапо на Принц-Альбертштрассе, 5, лагерь на пересыльном пункте РОА в Бреслау… Только человек несгибаемой воли мог выдержать издевательства изощренных палачей. «Друзья бывшего царского подполковника» старались любыми путями склонить Карбышева к измене Родине.

Очнувшись от долгого кошмара моральной и физической пытки, уже в Нюрнбергском лагере, Дмитрий Михайлович смог кое-что из пережитого поведать своим товарищам. Если выживут, вернутся домой, пусть расскажут обо всем его семье – жене, детям.

В живых остались единицы… Среди них – старший лейтенант Петр Павлович Кошкаров. Он выполнил просьбу генерала – записал как можно подробнее то, что тогда услышал.

В начале февраля 1943 года Карбышева вызвали к коменданту Хаммельбургского лагеря. После длительной беседы с сотрудниками гестапо – они выдавали себя за высокопоставленных офицеров инженерных войск из ставки фюрера – Дмитрию Михайловичу задали несколько вопросов. Вопросы были обычными, беседа проходила спокойно. В заключение заявили, что придется ехать с ними в Берлин: там Карбышева обменяют на немецкого генерала, находящегося в плену в Советском Союзе.

Генерал попросил разрешения зайти в барак, чтобы забрать нужные вещи. Ему хотелось попрощаться с товарищами и сообщить им о намерении немецкого командования. Но сотрудники гестапо ответили отказом под тем предлогом, что можно опоздать на поезд.

Был холодный февральский вечер, когда Карбышев в сопровождении двух гестаповцев выходил из ворот лагеря. Подмораживало, дул пронизывающий северо-восточный ветер.

В автомашине, мчавшейся на Хаммельбургский вокзал, Карбышевым овладело какое-то тупое состояние, точно он не жил, а спал тяжелым, кошмарным сном…

Скорый пассажирский поезд на Берлин уже стоял под парами. Гестаповцы ввели Карбышева в вагон, сняли с него наручники, предложили диван в отдельном купе, а сами сели напротив…

Карбышев погрузился в глубокое раздумье. Куда и зачем его везут? Не похоже, чтобы на обмен! За свою жизнь он мало беспокоился – измучен до крайности. Но ему было ясно, что в Берлине предстоят тяжелые испытания.

Легенду о предстоящем обмене они использовали не зря. Очередная провокация предпринята гестапо с определенной целью. Но какой? Нечто подобное он уже пережил в Острув-Мазовецка в Замостье. А может, гестапо на сей раз решило привести в исполнение свою угрозу и, чтобы сломить его, заставить сдаться, изолировать от других пленных или бросить в концлагерь уничтожения? Увидит ли он когда-нибудь Родину, семью, друзей, товарищей?.. Что они будут думать о нем? Ведь в Хаммельбургском лагере он видел листовку с призывом к советским генералам, офицерам и солдатам переходить на сторону врага, добровольно сдаваться в плен. В той листовке среди якобы добровольно перешедших на сторону фашистской Германии упоминалась его фамилия и фамилии многих других честных советских воинов. Они попали в плен по несчастью – тяжело раненными, контуженными, больными. И Карбышев знал, что они с презрением отвергли все домогательства врага и остались до конца верными своему воинскому долгу…

Мелькали в окне вагона заснеженные поля, луга, холмы, тянулась вдоль железной дороги бесконечной лентой поросль кустарника. На соседних путях встречались вереницы санитарных поездов с ранеными гитлеровцами. Иногда с грохотом проносились составы с установленными на платформах орудиями, танками и другой военной техникой.

Чем дальше поезд уходил в глубь Германии, в промышленные районы, тем больше было вокруг разрушений. Свежие воронки от разорвавшихся бомб. Закопченные стены разбитых заводских цехов с зияющими в них, как пустые глазницы, оконными проемами. Заснеженные груды битого кирпича, раздробленного бетона, искореженного железа.

Печальная картина. Но она не вызывала у Карбышева ни сожаления, ни сочувствия.

Он видел белорусские и польские села, раздавленные гусеницами танков со зловещей свастикой на бронированных башнях. Он видел горе и кровь ни в чем не повинных жертв на истерзанной советской и польской земле.

В Берлин поезд прибыл рано утром. Гестаповцы надели Карбышеву наручники и повели к выходу.

Но у Дмитрия Михайловича это не вызвало особой тревоги, настроение его ощутимо переменилось: весьма заметные удары нашей авиации убеждали в том, что врагу стало туго, дела его плохи. И это вселяло в закованного в наручники генерала светлую надежду и радость.

У подъезда вокзала их ждала полицейская машина. Сидя между двумя охранниками, Карбышев с любопытством разглядывал улицы Берлина. Они показались ему мрачными и старыми. Вытянулись унылой чередой высокие каменные дома, выкрашенные в камуфляжные защитные цвета.

На всех улицах – стрелы, они указывали ближайшие бомбоубежища. Кое-где торчали «головы» дотов, некоторые здания ограждала густая паутина колючей проволоки. По углам кварталов – щиты с написанным большими буквами напоминанием: «Бойтесь темного человека!» (т. е. шпиона).

Машин мало, и почти все военные или санитарные. И людей на тротуарах мало, или тоже военные, или инвалиды на костылях, или исхудалые женщины. Лица усталые, бледные, озабоченные.

Миновав центральные улицы города, машина выехала на окраину, свернула на шоссе и через несколько минут остановилась перед воротами длинного серо-зеленого забора, поверх которого были протянуты две нитки колючей проволоки. На звук сигнального рожка автомашины из будки у ворот вышел солдат, он проверил у гестаповцев предъявленные ему документы и, раскрыв настежь ворота, пропустил машину в большой парк, густо усаженный липами.

Проехав метров 250–300 по главной аллее парка, автомашина остановилась у вторых ворот. Они также вели в огороженную колючей проволокой аллею, но по бокам ее вместо лип стояло десятка полтора одинаковых деревянных бараков, а между ними каменное двухэтажное кирпичное здание.

Машина подъехала к одному из бараков. Гестаповцы ввели Карбышева в большую комнату, в углу которой за письменным столом сидел лейтенант. Гестаповцы предъявили ему какие-то бумаги, он прочел их, расписался и одну оставил у себя. Сняв с Карбышева наручники и оставив его на попечение лейтенанта, сопровождавшие Дмитрия Михайловича гестаповцы покинули барак.

Лейтенант вежливо попросил Карбышева присесть к столу и объяснил, что его привезли в лагерь с облегченным режимом для военнопленных офицеров.

– Здесь я комендант, – сказал лейтенант, – а вы на моем попечении. Побудете у нас временно, чтобы поправиться перед обменом.

Комендант вынул из папки анкету и, вооружившись ручкой, стал задавать Карбышеву вопросы: о звании, где, когда родился и проживал до войны, о семейном положении, когда, где и при каких обстоятельствах был пленен и еще много других в том же духе. Ответы он записал в анкету. Затем объяснил Дмитрию Михайловичу, что во время его пребывания в этом лагере ему предоставляется право пользоваться столовой, библиотекой и другими помещениями, а также совершать в установленные часы прогулки по парку.

Карбышеву отвели отдельную комнату в бараке, трижды в день хорошо кормили.

Через несколько дней Карбышева стали довольно часто возить в Берлин к высоким гитлеровским чинам. Они много говорили с ним о войне, интересовались его мнением по различным вопросам.

Иногда к нему в лагерь приезжали гитлеровские генералы, вместе с ними нацисты и какие-то подозрительные лица. Они пытались предложить Карбышеву заманчивые посты, большие деньги.

Однажды Карбышева повезли в главную квартиру инженерных войск немецкого вермахта на беседу с генералом имперских инженерных войск.

– Этот фортификатор профессор Гейнц Раубенгеймер, – говорил позже своим друзьям Карбышев, – оказался всего-навсего крупным нацистским чиновником – и только. Он у них на положении министра и довольно подробно показал мне объем работ, которые ведет. Масштаб значительный, но ни одной свежей, оригинальной идеи в военной инженерии Раубенгеймер преподнести не смог. Все удивительно шаблонно.

По рассказам пленных, с которыми Дмитрий Михайлович общался в лагерях, писатель Г. С. Новогрудский с большой полнотой воспроизвел картину той тщательной психологической обработки, с помощью которой фашисты пытались поколебать убеждения Карбышева, его преданность Родине, верность воинскому долгу.

«Когда Карбышева ввели в кабинет Раубенгеймера, навстречу ему поднялся высокий пожилой немец в мундире, сверкающем орденами и золотыми нашивками.

Выразив на своем лице радушие, Раубенгеймер предложил Карбышеву кресло.

– Вы, как я знаю, господин генерал, свободно говорите по-немецки, – обратился он к Дмитрию Михайловичу, – полагаю, услуги переводчика нам не понадобятся, не правда ли?

– Нет, по-немецки я не говорю, – ответил Карбышев на чистом немецком языке, – я говорю по-русски.

Фашистский сановник пожал плечами и нажал кнопку. Явился офицер-переводчик.

На столе перед Раубенгеймером лежала объемистая папка. Он раскрыл ее и, полистав, начал:

– Прежде всего, господин генерал, разрешите отнять у вас несколько минут на чисто формальную процедуру. Я зачитаю данные, касающиеся вас, с тем, чтобы потом не возвращаться к этому вопросу. Итак: Карбышев Дмитрий Михайлович, профессор, доктор военных наук, генерал-лейтенант инженерных войск, родился в Омске в тысяча восемьсот восьмидесятом году. Как видите, мы информированы о вашей биографии. Но, признаюсь, мне неясен, например, вопрос о вашей партийной принадлежности. По имеющимся данным, вы никогда не были членом Коммунистической партии, но это не мешало командованию вашей армии относиться к вам с полным доверием. Такое положение, вероятно сохранилось вплоть до текущей войны? Впрочем, этот вопрос, так сказать, больше академический, чем по существу, – Раубенгеймер улыбнулся. – Ведь я отлично понимаю, генерал, что в данном случае формальная принадлежность к определенной партийной организации мало затрагивает сущность вашей идеологии и является моментом, более связанным с общественным и служебным положением, чем с убеждениями. Не правда ли? Трудно предположить, что люди нашего с вами возраста увлекались идеями…

– Ничего не могу сказать о вас, – ответил Карбышев, – но что касается меня, то в моем представлении зрелый возраст и идеи не являются понятиями, взаимно исключающими друг друга. В тридцать девятом году Коммунистическая партия большевиков оказала мне величайшее доверие и честь, приняв меня в свои ряды кандидатом партии. Мне было тогда почти шестьдесят лет. С тех пор я постарел на три года, но убеждения мои не выпадают вместе с зубами от недостатка витаминов в лагерном рационе. Моя идеология не зависит от того, какое общественное положение занимаю в данное время. Я принял на себя высокие обязательства коммуниста и не собираюсь от них отказываться.

– Ваша горячность подтверждает мою мысль, генерал, – пробовал отшутиться Раубенгеймер. – Вы просто сохранили молодой задор. Но перейдем к делу. Я уже говорил, что отношусь с уважением к вам, как к своему коллеге, который много сделал для военно-инженерного искусства. Мне больно, генерал, за вас. Намного хлопотал, чтобы увидеть вас в Берлине и иметь возможность предложить вам…

Раубенгеймер сделал паузу. Карбышев молчал.

– Вы человек науки, господин генерал, – продолжал немец, – а у нас, в Германии, люди науки в почете. Мы не можем допустить, чтобы такой крупный ученый, как вы, находился на положении военнопленного, был выключен из области умственных интересов. От имени моего командования я предлагаю, господин генерал, условия, которые позволят вам работать и в дальнейшем так, как вы привыкли работать всю жизнь.

Раубенгеймер достал из папки, лежавшей на столе перед ним, лист бумаги и начал читать заранее сформулированный текст условий, разработанных для Карбышева.

Они сводились к тому, что генерал-лейтенанту инженерных войск Дмитрию Карбышеву предлагалось освобождение из лагеря, возможность переезда на частную квартиру и полная материальная обеспеченность.

Следующие пункты условий говорили о том, что Карбышеву будет открыт доступ во все библиотеки и книгохранилища, какие ему понадобятся для работы, а также возможность знакомиться с другими материалами в интересующих его областях военно-инженерного дела, предоставление ему, в случае надобности, любого числа помощников, выполнение, по его указанию, любых опытных конструкций, устройство лаборатории и обеспечение иных мероприятий научно-испытательного характера. Затем условия предусматривали возможность самостоятельного выбора Карбышевым тем для его научных работ и возможность выезда на фронт для проверки его расчетов в полевых условиях. Правда, как предусмотрительно оговаривали немцы, это касалось любого фронта германской армии, за исключением восточного.

Заключительные пункты условий говорили о том, что результаты работ Карбышева, естественно, должны стать достоянием германских специалистов и что чины германской армии будут относиться к Карбышеву согласно его званию генерал-лейтенанта инженерных войск.

Закончив чтение, Раубенгеймер сделал многозначительную паузу и затем произнес:

– Вот, господин генерал, то великодушное предложение командования германской армии, которое я имею честь передать вам. Его нельзя не оценить по достоинству.

– Я его оцениваю по достоинству, – сказал Карбышев, вставая. – Ваше предложение не подходит мне. Я солдат, и я остаюсь верен своему долгу. Мой долг запрещает мне работать на страну, которая находится в состоянии войны с моей Родиной.

Раубенгеймер тоже встал.

– Не спешите с ответом, господин Карбышев, – сказал он жестко. – Не надо поддаваться настроению. Я предоставляю вам возможность подумать. Ваше решение будет очень ответственным решением для вас.

Через несколько дней Дмитрия Михайловича возили опять по тому же адресу. Еще через неделю – в третий раз. И в четвертый.

– Ну как? – произносил с немецкой педантичностью Раубенгеймер.

Карбышев молчал.

Генерал снова и снова повторял: квартира в Берлине, загородная дача…

Карбышев молчал.

Раубенгеймер между тем распалялся.

– Согласитесь, господин генерал… Ведь это не кто-либо вам предлагает… даже не я, а сам верховный главнокомандующий Адольф Гитлер!..

– Мне нечего прибавить к тому, что я уже сказал вам, – ответил Карбышев.

Снова к Карбышеву в лагерь стали приезжать представители разных чинов и рангов из штаба немецкого главного командования. Ответ они все получали одинаковый: „Нет!“

Старший лейтенант Н. Л. Белоруцкий уже в лагере Флоссенбюрг слышал, как Карбышев рассказывал товарищам следующее:

– Сначала они все были вежливы со мной, расписывали прелести жизни, которая меня ждет, если я соглашусь на них работать… Постепенно они становились все суше, начали намекать на мой престарелый возраст, на то, что я все равно не выдержу сурового режима концентрационных лагерей…

Один из генералов, который принимал участие в переговорах с Карбышевым, был крайне недоволен тем, что немецкому командованию приходится его так долго уговаривать. По-видимому, стойкое поведение Карбышева, его патриотизм вывели фашиста из терпения, и он гневно заявил:

– Напрасно вы, генерал и профессор, кичитесь так своим патриотизмом и ученостью. Имейте в виду, что Германия в скором времени применит в войне такое новое оружие массового уничтожения, что от СССР и его войск не останется и следа. А вы, генерал, своим упорством и нежеланием помочь великой Германии в ее победе добьетесь того, что закончите свою жизнь на виселице.

Карбышев спокойно возразил:

– Советские ученые, наверное, тоже не сидят сложа руки, они тоже совершенствуют свое оружие…».

Узнав о том, что Карбышев отказался принять условия главной квартиры инженерных войск, гестапо попыталось соблазнить его другим предложением.

Узник Майданека врач Л. И. Гофман-Михайловский рассказывает о том, как уговаривали фашисты советского генерала перейти на службу в РОА:

«– Если вы не хотите служить Немцам, служите русской армии, созданной и руководимой генералом Власовым. Он борется с оружием в руках против коммунизма. Время Советской власти сочтено, измена не будет тяготеть над вами.