Текст книги "Рукопись в кожаном переплете"

Автор книги: Евгений Астахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Глава 16. Энрике Гомес – спутник Олеария. Страна снега и медведей. Великая река. И здесь есть белые звери

В этот вечер у Петра Васильевича было очень хорошее настроение. Заложив руки за спину, он стоял на краю нашей полянки и, глядя на серебряную от луны Волгу мурлыкал под нос свою излюбленную песенку:

 
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса…
 

Потом он хмыкнул себе под нос и пробормотал:

– Федор Шелудяк, хм… да, тьма веков… Интересно…

Что именно ему было интересно, мы, конечно, не спрашивали, потому что было видно – Флибустьер ничего не скажет. У него сейчас какие-то свои, «взрослые» мысли, которыми он не станет делиться с нами. Спать не хотелось. Чай пить тоже не хотелось. Вовка подбросил в костер сухих веток и дернул Гаррика за рукав:

– Попросим почитать, а?

– Можно, – ответил Гаррик. – Дядя Петь, а дядя Петь!

– Что – отозвался Петр Васильевич. – Хотите подбить меня на нарушение распорядка дня?

– Хотим, – сознались мы чистосердечно.

Флибустьер подумал, потом махнул рукой и сказал:

– Ладно! Только в виде исключения. – Он нащупал в палатке рюкзак и вытащил из него свою тетрадь. Мы приготовились слушать.

«С доктором Адамом Олеарием, – начал Петр Васильевич, – судьба связала меня на очень долгие годы. Он был ученым человеком. До этого я встречал лишь людей, которые приплывали к берегам Нового Света только за золотом, жемчугом и красным деревом. В трюмах кораблей плыли черные рабы и плетеные бутыли с дорогим вином, индейские пряности и тюки шелка, ящики с мушкетами и бочки с порохом.

Но доктора Олеария все это совершенно не интересовало. Ему нужно было знать совсем другое: что за народы населяют берега неведомых стран, что они едят, какому молятся богу и как они это делают, какую носят одежду, на каком языке говорят.

Мы побывали с ним у берегов Ямайки и Тринидада, на побережье Юкатана и в дельте Ориноко.

Я был лоцманом и переводчиком, а когда во время шторма смыло волной шкипера бригантины, доктор Олеарий предложил мне занять его место.

Этот тощий чудаковатый человек был моим другом, и он знал обо всем, что произошло со мною.

– Ты поднял руку на морской вал, мой Энрике, – говорил мне Олеарий. – И вал смел тебя. За спиной твоих врагов стоит могущественнейшее в мире королевство! Что могли предпринять против него ты и кучка твоих сподвижников? Оружием не сломить тиранию. Но наука и разум сильнее ее. Только они не подвластны никому, кроме бога.

Доктор Олеарий был просвещенным человеком, но я не мог с ним согласиться. Я твердо верил в силу оружия, поднятого во славу свободы и справедливости.

Долгими вечерами мы сидели в его каюте, и я рассказывал ему о Кубе, о моих друзьях, об Аоле. Доктор сидел в глубоком кресле, закрыв лицо руками.

– Святая дева! – шептал он. – Почему милосердие твое не защитило несчастную девушку? – Олеарий снова и снова вглядывался в мои рисунки. – Она была так прекрасна, мой бедный Энрике!

– О да, доктор, она была прекрасней солнца!

…Однажды, выйдя на палубу, он крикнул мне властным голосом:

– Шкипер Гомес! Мне не нравится больше название моей бригантины. К черту «Флору»!

– Как изволите, доктор, – ответил я.

– Я изволю назвать ее по-другому. Прикажите закрасить старое название и написать новое.

– Какое, доктор?

– «Аола»!

Я был благодарен ему за это, хотя и знал, что никто и никогда не может вернуть мне Аолу, даже бог, о милосердии и всемогуществе которого так много говорят люди…

Наше плавание по Карибскому морю подходило к концу. Доктор Олеарий предложил мне плыть вместе с ним через океан, в далекую незнакомую страну, в которой он жил. Мне ничего не оставалось другого. Родину у меня отнял дон Педро Форменас, Аолу отняло море, друзей – пули врагов. Я дал согласие плыть через океан.

Много лет прошло с тех пор. Я сопровождал доктора во всех его экспедициях. Мы побывали с ним во многих странах, о которых он потом написал большие и умные книги.

И вот однажды Олеарий сказал мне:

– Энрике, мой верный спутник! Нам предстоит длинный и опасный путь. Он продлится год, а может, два, а может, это будет началом нашего пути в вечность, и мы никогда не вернемся в мою прекрасную страну тюльпанов и мельниц [41]41
  Имеется в виду Голландия.


[Закрыть]. Согласен ли ты сопровождать меня?

Я молча кивнул головой.

– Погляди сюда! – он разложил на столе большую карту. – Вот Московия, страна загадочных руссов. Наш путь пройдет через их столицу к одной из самых больших рек мира – Волге. Вот она. Мы спустимся по ней до самого устья и, перейдя через это вот море, высадимся на берег Персии…

Спустя полгода, поздней осенью, мы прибыли в столицу руссов Москву и были приняты в Посольском приказе. Нам дали в провожатые отряд стрельцов и грамоту с царской печатью, в которой предписывалось всем воеводам оказывать нам «всякое береженье, честь держать великую и здоровье от русских и от всяких людей остерегать накрепко».

Мы пересекли всю страну, занесенную глубоким снегом и скованную морозами. Я увидел людей пытливых умом и отважных сердцем, но нищих и угнетенных. Здесь тоже были свои доны Педро. Только вместо бархатных камзолов и сорочек с брабантскими кружевами они были наряжены в тяжелые длиннополые шубы, подбитые куньим мехом, да в собольи шапки.

В верховьях Волги руссы строили шлюп, на котором мы собирались доплыть до берегов далекой Персии. Я научился языку этих людей, мне нравились их песни – то рвущие душу безысходной тоскливостью, то буйные, лихие и грозные скрытой, неудержимой силой.

Мне нравились эти люди. Я полюбил их за силу и добродушие, за гордость и свободный дух, которые не были сломлены ни тяжелым рабским трудом, ни ежедневным унижением человеческого достоинства.

Как только сошел лед, мы спустили наш шлюп и подняли на мачте флаг голландского короля. Плавание началось. Команда шлюпа состояла из двенадцати земляков Адама Олеария. Вместе с нами плыл отряд стрельцов во главе с дьяком Леонтием Ляпуном, которому предписано было сопровождать шлюп до самой Астрахани.

В конце мая мы миновали Симбирск. Следующим городом на нашем пути должна была быть Самара.

Доктор Олеарий очень часто приказывал причаливать к берегам. Он собирал камни и травы, осматривал поселения россиян, наблюдал, как они обрабатывают землю, что едят, как поют и пляшут. По старой памяти мы коротали с ним вечера в его каюте за чашкой крепкого кофе.

Олеарий долго раскуривал свою громадную фарфоровую трубку, утопая в клубах ароматного дыма.

– Варвары эти руссы! – кашляя и отплевываясь, возмущался добрый доктор. Он никак не мог избавиться от простуды. – Резать людям носы за то, что они курят табак!

– Вы несправедливы, доктор, – возражал я. – А разве святая католическая церковь не преследует курильщиков? И тем не менее я не знаю еще ни одного монаха, который не пристрастился бы к табаку».

– А почему запрещали курить? – перебил Петра Васильевича Вовка. Мы зашикали на него. Вечно он со своими «почему»! Но Петр Васильевич никогда не оставлял вопрос без ответа.

– Видишь ли, Вова, какое дело, – сказал он. – Табак имеет самое прямое отношение к открытию Америки. До Колумба никто из европейцев не знал о существовании этого растения с острыми пахучими листьями. Родина его – Южная Америка. Предыстория такого распространенного человеческого занятия, каким является курение, довольно интересна. Еще спутники Колумба не раз наблюдали, как индейцы, собравшись вокруг костра, бросали в огонь пучки каких-то сухих листьев, а потом вдыхали густой дурманящий дым через длинные деревянные трубки. Накурившись до одурения, они валились на траву возле потухающего костра и засыпали. Были у них и другие курительные трубки с глиняными чашечками для резаного табака. Чубук такой трубки имел раздвоенный конец, который вставлялся в ноздри.

– Носом курили? – поразился Вовка.

– Носом. Когда индейцы собирались на свои советы, трубка торжественно ходила по кругу. Украшенная резьбой и перьями, она была символом мира. Помните, Лонгфелло описывает эту трубку в «Песне о Гайавате»?

 
…Трубки сделали из камня,
Тростников для них нарвали,
Чубуки убрали в перья…
 

Вот такую трубку мира одно из индейских племен подарило Христофору Колумбу.

– Зря, – вставил Витька.

– Да, пожалуй, зря, – согласился Петр Васильевич. – Конкистадоры были слишком вероломны, и мир с ними не давал индейцам никаких гарантий. Так вот об этом самом табаке, листья которого, сгорая, дают необычный дым, «возбуждающий сердце и утоляющий голод», писал еще некий монах Панэ, спутник адмирала Колумба. Вскоре табак попал в Испанию, а оттуда уже распространился по всем европейским странам. Кстати, почти одновременно с табаком в Испанию прибыли помидоры и индюки.

– Помидоры?!

– Да, помидоры. Томатль по-индейски, отсюда – томаты. Их тоже до Колумба никто из европейцев не пробовал на зуб. Ну, а уж индюки – одно название говорит за себя, индейский петух. Все это пришло, друзья, из Южной Америки много веков назад, поэтому теперь нам кажется удивительной такая родословная обычного помидора, индюшки или папиросы. Так вот, из-за того, что курильщики без конца чихали и кашляли во время церковных служб, курение запретили сначала в Испании, а затем и во всем католическом мире. Преследовали за него довольно сурово. И только, уже в восемнадцатом веке сам римский папа, большой, кстати, любитель подымить, официально разрешил курение. Ну, а в России, действительно, в те времена за употребление табака отрезали носы. Было такое дело, Олеарий не преувеличивает… Итак, на чем же мы с вами остановились?

– Доктор Олеарий ругался из-за того, что режут курильщикам носы, – подсказал Витька.

– Правильно… – Петр Васильевич, полистав свою тетрадь, продолжал рассказ:

«Доктор Олеарий отложил в сторону трубку, встал и подошел к окну каюты. Шлюп плыл мимо безлюдных берегов, заросших вековым лесом.

Могучая река несла его легко и быстро, словно скорлупу ореха.

– Руссы жестоки к своим братьям по крови, Энрике, – сказал доктор. – Это царство рабства, в нем жизнь человека не стоит ничего.

– Много ли дороже она в наших краях – спросил я. – А что касается рабства, так разве не бежал я от него с берегов моей далекой родины? Разве не твердят нам ежечасно святые отцы, что мы лишь жалкие рабы королей. И если мы с вами осмелимся не согласиться с этим, нас ждет костер. Вы говорите, руссы жестоки, они режут носы курильщикам табака. Но разве не менее жестоко сжигать людей на кострах только за то, что они думают не так, как католические священники? Разве это не то же варварство?

– Мой благородный Энрике! – доктор волновался и кашлял еще сильнее. – Ты прав, это варварство! Святая церковь огнем хочет остановить триумфальное шествие науки. Но огонь свободного человеческого разума сильнее огня костров, мой Энрике! Сильнее! И он победит!

Однажды под вечер за крутой излучиной реки показались три покрытых лесом острова. Около крайнего стояла большая барка. Как только мы приблизились, от нее отчалила лодка со стрельцами. На носу во весь рост стоял высокий толстый человек в богатой шубе. Лодка причалила к нашему борту, и стрельцы тут же вскарабкались на палубу. Рулевой зазевался, и течение резко развернуло шлюп. Захлопали паруса, судно накренилось и со всего хода село на мель.

– Пошто творишь бесчестие?! – накинулся на незнакомца Леонтий Ляпун. – У голштинского гостя грамота за царевой печатью!

– А по мне хошь две грамоты, – невозмутимо ответил тот. – Велено всех у островов проверять, нет ли среди прочего люда воров и разбойных людишек…»

Петр Васильевич посмотрел на часы, потом на остаток подготовленного им текста и, покачав головой, заявил:

– На сегодня, друзья, хватит. Поздно…

– Так на самом же интересном месте! – запротестовали мы.

Но Флибустьер был неумолим. Он положил тетрадь обратно в рюкзак и, взяв полотенце, пошел к реке умываться.

Глава 17. Разговор у потухающего костра. Тайное решение. Приоритет. «Пещера потерянных друзей»

Мы долго шептались у потухающего костра. Наконец Петр Васильевич высунулся из палатки и грозно крикну нам:

– Спать! Немедленно! Быстро все по палаткам! Завтра у нас «пещерный» день. Подниму чуть свет!

Мы нехотя разошлись. Я долго лежал с открытыми глазами и слушал шорох ветра в кустах. Рядом, посапывая, спал Вовка.

А Гаррик? Я тихонько окликнул его. Но он не отозвался. Значит, тоже уснул. Зато в соседней палатке кто-то зашевелился. Через минуту меня дернули за ногу. Я выглянул наружу.

– Что, не спишь? – спросила Ветка.

– Не могу уснуть…

– Вот и я тоже. Никак.

Ветка покопалась концом палки в подернутых пеплом угольках, выкатила печеную картофелину.

– Хочешь?

Я взял дымящуюся половинку. На зубах захрустела подгоревшая корочка.

– А на Кубе пекут плоды хлебного дерева… – мечтательно сказала Ветка.

– Вы чего это не дрыхнете? – раздался из палатки шепот Витьки. Он осторожно вылез наружу. Этот человек вечно появлялся рядом, как только я оставался с Веткой вдвоем. – Чего шушукаетесь, пепчики?

– Есть дело, – таинственно ответила Ветка. – Хорошо, что остальные спят. Чем меньше народу, тем лучше.

– Что за дело?

– Тише! – Ветка приложила палец к губам. – Дело в том, что я знаю продолжение папиных записей о дальнейших приключениях Гомеса.

– Ну? – удивился Витька. – Ведь Петр Васильевич спрятал свои заметки…

– А я достала. Пока вы у костра сидели, я все посмотрела.

– Ну так рассказывай, что дальше!

– А дальше… – Ветка приняла еще более таинственный вид. – Дальше были удивительные приключения. Знаете, ребята, кто остановил шлюп Олеария? Шлюп остановил царский воевода. Он осадил на неприступном утесе казаков во главе с их бесстрашным атаманом. Может, даже самого Федора Шелудяка! У казаков был один выход – через Волгу в степи, на левый берег. Но здесь их сторожили пушки воеводы. У него на барке было полным-полно пушек. В общем, казакам приходил конец. Вокруг – царские войска, а сзади – Волга с пушками воеводы.

– И вот тогда, поздней ночью, – продолжала торопливо шептать Ветка. – Энрике Гомес сказал доктору Олеарию:

«Мы должны спасти казаков, мой доктор! Они сражаются за свою свободу!»

А доктор ему:

«Вашу руку, отважный Энрике!»

Потом они потихоньку разбудили своих людей, навели на воеводскую барку пушки и – трах! Бах! Бах! – открыли огонь. Стрельцы проснулись. Паника, конечно. Завязался бой. Энрике дрался как лев. Он палил сразу из двух пушек. Барку потопили. Путь осажденным казакам был открыт! – Ветка буквально захлебывалась словами. – И в этот момент Ляпун – помните, тот, который был приставлен к доктору царем, – нанес ему предательский удар в спину.

– Кому? Царю?

– Да какому царю! Доктору Олеарию! Тот упал на руки Энрике. Гомес – раз его из пистолета!

– Олеария!!!

– Да нет, Ляпуна. «Я умираю, мой верный Энрике!» – прошептал доктор.

Ветка сделала паузу и глубоко вздохнула.

– А дальше что дальше!

– А дальше на Гомеса навалилось сразу шестеро стрельцов. Их же было много. Он одного шпагой, другого сапогом, потом р-раз – и за борт!

– О-о-х! – вырвалось у нас.

– Чего вы «ох». Он же кубинец, а значит, плавает как рыба. Постреляли по нему со шлюпа, да не попали. Переплыл он Волгу – и прямо к казакам. Те сели на свои ладьи, добрались по Волге до потайной пещеры и через нее вышли царским войскам в тыл. И дали им как следует.

– Вот это да! – восхитился Витька. – Не зря Петр Васильевич не хотел читать дальше, знал, что самое интересное впереди.

– Но главное не это, – перебила его Ветка. – Самое главное, что это была та самая пещера, в которой мы были в последний раз.

– С чего ты взяла?

– А ты посмотри вверх по Волге.

– Ну?

– Что видишь?

– Вижу, острова.

– А сколько их?

– Три!

– Это и есть те самые острова, у которых Энрике потопил барку. Потом ты же сам говорил нам, что пещера тянется в глубину без конца и края.

– Точно.

– У меня есть идея, ребята! – Ветка зашептала еще тише. – Отправимся прямо сейчас и быстренько первыми обследуем пещеру. И к утру будем знать о ней все. Наши встанут, а мы им предъявим отчет и утрем Профессору нос. Приоритет будет наш. А в науке это очень важно, как говорит сам Гаррик.

– А Петр Васильевич?

– Что Петр Васильевич? Ну, поворчит немножко. Это ведь не очень страшно, он у меня добрый.

– Ночью… – усомнился я.

– В пещере что ночью, что днем одинаково темно. – Витька уже зажегся Веткиной идеей.

Не мог же я отговаривать их. Подумают, что струсил, и еще, чего доброго, уйдут одни.

– Вот только летучие мыши… – сказал я в надежде, что этот довод будет решающим для Ветки.

– Чепуха! – отрезал Витька. – На ночь они как раз улетают из пещер.

Сборы наши были недолгими. Мы взяли фонарики, большой моток шпагата, веревку и каску.

– А запас еды – шепотом спросила Ветка.

– Это зачем?

– Как зачем? Неприкосновенный запас.

– Да мы же к утру вернемся.

– Правило есть правило, – упрямо возразила Ветка. – Пещеры мстят неосмотрительным. Разве не помнишь, папа говорил?

– Если б ты всегда так слушалась своего папу, – пробурчал Витька и осторожно полез в палатку. – Что брать – спросил он, высовываясь.

– Да бери ты целиком один из рюкзаков. Перебудим мы всех с этими сборами, – не выдержал я.

Витька вытащил рюкзак, надел его, и мы гуськом пошли по тропинке. Впереди шел Витька с зажженным фонариком, потом Ветка и сзади я.

Через час мы были уже у входа в пещеру. Где-то в черной чаще леса зловеще ухал филин. Верховой ветер гудел в вершинах столетних сосен. Ветка посмотрела на часы.

– Двенадцать сорок пять, – торжественно объявила она. – Группа отчаянных начала свой исторический маршрут в глубь веков!..

Мы вошли под каменный свод. Почти сразу же исчезли все звуки; и уханье филина, и гудение сосен, и плеск родника, текущего по дну оврага. Только хруст щебенки под ногами да звон капель, срывающихся со стен. Мы переговаривались шепотом.

Вот наконец и тупик. Луч Витькиного фонарика скользнул вверх по отвесной стенке. Где-то там, наверху, была щель, через которую мы должны были попасть в неисследованную часть пещеры.

Витька снял рюкзак и взгромоздился мне на плечи. После нескольких попыток ему удалось уцепиться за край щели. Он подтянулся на руках и исчез.

– Ну, как ты там? – спросили мы его.

– Полный порядок! – Он сбросил нам веревку.

Царапая колени и локти, мы с Веткой полезли вверх, а потом вперед, в глубь щели.

Время от времени я стукался лбом о подметки Витькиных башмаков.

– Ой, мальчики! – вдруг вскрикнула Ветка. – Мы же рюкзак забыли! Неприкосновенный запас. Что делать?

– Только не возвращаться! – решительно откликнулся Витька.

– Почему?

– Во-первых, дурная примета, а во-вторых, тащить через эту щель тяжелый рюкзак удовольствие маленькое.

– А неприкосновенный запас? – настаивала Ветка. – Папа говорил…

Мы стояли на четвереньках на колкой щебенке прижавшись спинами к холодному потолку щели. Стояли и препирались. Наконец я не выдержал:

– Да пусть рюкзак останется там! Пусть это будет наш базовый склад. Зачем таскать неприкосновенный запас обязательно при себе?

Ветка нехотя согласилась со мной, и мы поползли дальше. А вот и провал. Витька спустился вниз. Он помог слезть Ветке и мне. Мы оказались в высоком сводчатом зале, от которого во все стороны расходились коридоры.

– По какому пойдем? – спросил Витька.

– Давай по часовой стрелке, как учил Петр Васильевич, – предложил я.

– Ладно! Ветка, закрепляй конец шпагата. Готово? Ну, пошли.

Коридор то расширялся, превращаясь в небольшие залы, то сужался так, что мы едва протискивались сквозь него. Через каждые двадцать-тридцать шагов то вправо, то влево уходили ответвления. Скоро мы потеряли им счет.

– Что-то мы очень долго идем, неужели еще не прошли километра? – спросил Витька.

– Почему именно километра?

– Потому что в мотке шпагата ровно километр. Много там его еще осталось?

– Больше половины, – удивленно воскликнула Ветка.

– Не может быть! Который час?

– Двадцать минут третьего.

– Значит, уже больше часа как мы в пещере. Тут что-то не так.

Витька взял бобину с намотанной бечевкой. Отвел руку назад. Раз, потом второй, третий…

– В чем дело?

– Шпагат запутался! Не соскальзывает с бобины.

– Но ведь он же закреплен вначале, сразу за щелью!

– Значит, плохо закреплен. – Витька еще раз с силой потянул уходящую в темноту бечевку. Она послушно подалась.

– Я привязала камешек, – испуганно сказала Ветка. – И сверху придавила другим, побольше.

– Вот мы и волочим за собой твой камешек. А другой, который побольше, – тот соскользнул себе и все.

– Ой, мальчики, что же делать!

Хорошо, что Ветка так испугалась. Иначе испугались бы мы сами.

– Спокойно! – сказал Витька, подражая голосу Петра Васильевича. – Погасить один фонарь и идти назад по шпагату, сколько его хватит.

Хватило шпагата ненадолго. Уже минут через десять мы увидели тот самый камешек, на который понадеялась Ветка.

– Куда дальше?

Впереди, тускло освещенный лучом фонарика, уходил вдаль нависающий над головой свод пещеры. Шагах в двадцати от нас он раздваивался и исчезал в темноте. Мы отметили развилку и пошли наугад, влево. Коридор все сужался и сужался, превращаясь в щель. Пришлось идти боком, плотно прижимаясь спиной к холодному камню.

– Ой, мальчики, мы здесь ведь не были, – жалобно сказала Ветка. – Геночка, я боюсь! – и она схватила меня за рукав.

– Спокойно! – прикрикнул на нее Витька. – Отставить панику! Впереди развилка.

Мы отметили и эту развилку. Выбрав коридор пошире, пошли по нему. В течение часа миновали восемь развилок и, наконец, наткнулись на одну из отмеченных ранее.

– Кружим… – сказал Витька и, присев на корточки, выключил фонарик.

– Ой, лучше включи! – попросила Ветка. – Так совсем страшно!

– Надо беречь батарейки, – неумолимо отрезал Витька. – А страшного ничего нет. Мы уже сделали один круг, значит, пещера не так уж велика. Еще часа два, и вылезем на поверхность. – Тон у него был бодрый и очень уверенный.

– Главное, нам узнать бы то место, где щель, ведущая к выходу, – сказал я. – Там заодно и припасы наши.

– Узнаем, никуда не денется. – Витька включил фонарик, и мы снова пошли.

Развилка, еще развилка, еще две и еще пять. Наконец Ветка прошептала:

– Я устала, мальчики. Давайте сядем…

Мы сели. Витька выключил фонарик. Со всех сторон на нас навалились мрак и тишина.

– Который час?

В луче фонарика на секунду блеснул циферблат часов.

– Четыре часа пятьдесят минут…

– Уже рассвело. Еще два-три часа, и нас начнут искать.

– Да-а… Вот вам и «исторический маршрут в глубь веков»…

Ветка положила мне на плечо голову и задремала.

– Хорошо, что хоть это известная пещера, – сказал я шепотом.

– Как известная? – спросил Витька.

– Ну, помнишь, дед Фома рассказывал про нее. Шелудякина пещера.

– Шелудякина… – Витька вздохнул. – Теперь ее вполне могут переименовать.

– Как?

– В «Пещеру потерянных друзей»… – Голосу него был уже далеко не бодрый. Честно говоря, мне стало страшновато…