Текст книги "Рукопись в кожаном переплете"

Автор книги: Евгений Астахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Глава 8. Костры и звезды. Энрике Гомес продолжает рассказ. Белый зверь Педро Форменас. Кровавое золото. Совесть и честь сеньора

Вечером мы собрались у костра. Костер разожгли очень большой и яркий. Вовка следил за ним и все время подкидывал в него заранее нарубленные березовые поленца. Огонь яростно набрасывался на сухое дерево, рой искр поднимался к черному небу. Искры плясали в воздухе и вместе с дымом улетали высоко вверх, смешиваясь с холодными мигающими звездами. Иногда в отсвете костра мелькала бесшумная серая тень. Это выныривал из тьмы ночной гуляка – козодой. Вероятно, свет костра привлекал много мошкары и мотыльков, а козодой большой до них охотник.

Где-то в заросшем осокой заливе сонно покрякивали утки и далеко-далеко, за зелеными огоньками бакенов, шел пароход. Огни отражались в ночной воде, и до нас долетал шум работающей машины, шлепанье плиц и голос диктора:

– Внимание, говорит Москва. Московское время двадцать два часа…

– Колесный идет, – сказал Вовка. Он был большой значок всех волжских пароходов. – Старик какой-нибудь, местного сообщения. «Кольцов», скорее всего…

Мы лежали на теплой земле и смотрели в небо. Оно было темно-синее и далекое, словно припудрено серебряной пылью Млечного пути.

– А над Кубой небо совсем другое, – сказал Витька и вздохнул. – Над Кубой по ночам ярко сияет созвездие Южного Креста, и в банановых рощах перекликаются потревоженные обезьяны.

Это он, конечно, здорово сказал про Южный Крест. Вовка тоже вздохнул, и только Гаррик внес поправку:

– Обезьяны ночуют на высоких деревьях, а бананы низкие, метра по три.

Ох, уж этот Профессор! Петр Васильевич поправил костер и расстелил на земле одеяло. Потом он достал из рюкзака дневник Энрике Гомеса и свои записи. Мы давно ждали этого момента.

– На сон грядущий несколько страничек, – сказал Петр Васильевич и раскрыл тетрадь. – Где же мы остановились? Ага, вот здесь…

«Алькальду Педро Форменасу принадлежали золотые рудники, плантации, уходящие на много миль в глубь острова, и золотопромывальни, в которых дробили золотоносную руду, а потом промывали ее в длинных деревянных лотках.

Больше трех тысяч негров-рабов было у Форменаса, да еще нас, вольных людей, работало около тысячи человек. Все добытое нашим трудом: золотой песок, сахарный тростник, рыба, черепахи, фрукты, табак, раковины жемчужниц – все уплывало в широкие ворота крепости алькальда. Это были крепкие ворота, сделанные из толстых досок железного дерева и для верности еще окованные стальными полосами. Каждые два месяца из нашей маленькой гавани отходили каравеллы, тяжело груженные богатствами Кубы. Они уходили в открытое море к берегам далекой ненасытной Испании.

По существовавшим законам, пятая часть всех благородных металлов, добытых в колониях, принадлежала королю. Но я уверен, что Педро Форменас бессовестно надувал своего коронованного хозяина. Он богател с каждым годом. Все многочисленнее становились его стада, все больше лодок выходило в море за черепахами, жемчугом и рыбой, все дальше в леса уходили тростниковые плантации. И все Педро было мало. Мы вырубали и жгли джунгли, солдаты Форменаса сгоняли ароваков с плодородных земель, оттесняя их все дальше и дальше в горы. Горели индейские селения, ароваки, вооруженные копьями и соломенными щитами, падали под градом пуль. Почти повсеместно индейцы были вытеснены с побережья. На северо-западе – крупная колония Хавана, на южной оконечности острова – Сант-Яго, а между ними десятки разных Педро Форменасов. Отрезанные от моря, лишенные своего привычного промысла, ароваки вымирали в суровых и неприветливых горах. Смерть летала по всему острову в стальной испанской кирасе [9]9
  Металлические латы, сохранившиеся и во время огнестрельного оружия.


[Закрыть].

Нашего алькальда не зря называли белым зверем. За малейшую провинность он подвергал рабов самым тяжелым и унизительным наказаниям. Ему ничего не стоило забить. Ему было совершенно все равно, кто перед ним: старик, женщина или подросток.

«Золота, золота, побольше золота!» – вот что занимало душу и сердце этого человека. Золото вытеснило из них все: и беззаботность, и веселье, и отвагу, и бога. Он вечно боялся, боялся всего: своих рабов, которые его ненавидели, своих солдат, которые завидовали его богатству, соседних алькальдов, которые могли оговорить его перед наместником короля. Он боялся нас, кубинцев, свободных людей, живущих по законам товарищества и чести.

Форменас старался опутать народ сетью долгов, подчинить нас власти своего золота. Часто ему это удавалось. Мы были бедны, и у нас порой не хватало песо, чтобы купить нового коня, или пороха, или лодку. Педро ссужал нас деньгами, а потом мы выплачивали ему вдвое больше, чем взяли.

Мой сосед, старик Хуан Монтехо, задолжал ему очень много. Неудачи преследовали этого человека. Во время шторма у островов Лос-Тортугас [10]10
  Черепашьи острова, сейчас Кайманские острова.


[Закрыть]разбило его барку, на которой ходил за черепахами сын Хуана – Диего. Диего затонул. Совсем недавно кто-то поджег хижину старика, и он лишился и крова и всей своей скромной утвари. И вот тогда к нему пришел одноглазый Альфонсо – правая рука Педро Форменаса. Он потребовал уплаты всех долгов. А у Хуана было всего лишь два десятка песо.

– Оставь это себе на гроб, – сказал ему со смехом Альфонсо. – Если до конца недели ты сам не принесешь всех денег, сеньор отберет у тебя твою дочь, Аолу. Она будет его служанкой до тех пор, пока ты не заплатишь все сполна.

В эту ночь я ушел в джунгли, к развалинам древнего арогакского жертвенника. Там, под одним из камней, была зарыта золотая фигурка священной птицы Кецаль. Когда-то она служила символом власти у последнего вождя одного из племен прибрежных ароваков. Умирая, он отдал ее своей дочери Ачупаллу. А она отдала ее своему мужу, Панфило Гомесу, отцу моего отца.

И вот сейчас я выкопал этот кусок грубо обработанного золота весом около фунта. Я решил отдать его Педро Форменасу, ради того, чтобы тот не трогал Аолу.

– Где ты украл этого золотого урода – спросил Педро, бросая фигурку на весы. – Ну, ладно, будем считать, что старик Хуан расплатился со мной.

Я знал подлость этого человека, но никогда не думал, что она может быть так велика.

В конце недели Педро пришел к Хуану Монтехо. Он привел с собой дюжину солдат и миссионера [11]11
  Священник, живущий в колониях.


[Закрыть]. Форменас потребовал от Хуана, чтобы тот вернул долг или отдал свою дочь.

– Но вам же заплачено, сеньор! – крикнул я Педро. – Разве фунт чистого золота, это мало за те жалкие песо, которые должен вам этот несчастный старик?

– Какое золото? – воскликнул Педро. – О чем говорит этот парень? Вот расписки на сто восемьдесят песо. Будьте свидетелем, монсеньер, – обратился он к миссионеру.

– Истинный бог, здесь все по совести, – поспешно заверил тот и принял от Педро пачку расписок. Откуда я мог знать, что старый Хуан давал в свое время Форменасу расписку. Ну, а он в свою очередь был уверен в том, что я, заплатив за него долг, порвал их.

– Педро Форменас! – крикнул я. – Даже если вы продали свою душу дьяволу, это не спасет вас от моей мести!

– Ах, вот ты как заговорил, парень! За угрозу алькальду по нашим законам полагается виселица! Берите его, ребята! – крикнул он солдатам. Но я уже держал по пистолету в каждой руке. Алькальд схватил Аолу и прижал ее к себе так, чтобы я не мог выстрелить в него. Солдаты попятились. Они отлично знали, что в нашем поселке не следует шутить с оружием.

– Положите расписки в мою шляпу, монсеньер, – сказал я миссионеру. – Вот так. Теперь Хуан Монтехо должен только мне и больше никому! Я призываю в свидетели бога и всех, кто стоит за вашими спинами, сеньоры.

Форменас и солдаты оглянулись. Сзади них стояло уже не меньше полусотни человек. Это были люди из хижин.

– А теперь идите отсюда, синьоры. – Я спрятал за пояс пистолеты. – И помните, что Энрике Гомес без труда попадает в высоко подброшенное песо. Вам не следует встречаться с ним на одной тропе.

В этот же вечер, навьючив двух мулов, я ушел в горы. Вместе со мной ушла Аола. Уходя, я поджег свою хижину, все равно люди Педро Форменаса сделали бы это…»

Глава 9. Мы находим пещеру. Летучие мыши. Трусость и осторожность – понятия разные. Уроки спелеологии. Спуск в бездну

Часа два мы карабкались по крутым склонам Соснового оврага. Петр Васильевич все время внимательно разглядывал отметины на деревьях. По ним мы ориентировались. Скалы словно полукруглые крепостные башни, выступали из каменистых склонов оврага и заходили высоко вверх, чуть ли не к самым облакам.

– Ничего себе овраг! – жалобно сказала Ветка. – Это скорее ущелье какое-то. Все руки ободрала.

Витька презрительно фыркнул. Он шел рядом с Петром Васильевичем. Позади всех плелся Вовка. Он был слишком толст для таких горных проулок. Останавливаясь через каждые десять шагов, Вовка прикладывался к фляжке. Пот лил с него ручьями.

Овраги в наших заволжских горах и впрямь больше похожи на ущелья с каменистыми крутыми склонами.

Солнце немилосердно палило. Вырываясь из-под ног, скатывались вниз камни. Наконец мы увидели, что Петр Васильевич остановился. У подножия высокого утеса он раздвинул густые кусты бересклета и скрылся в них.

– Пещера!..

Она оказалась совсем не такой, как мы ожидали. Не было ни величественного грота, в котором, словно в оскаленной пасти чудовища, торчат сталактиты и сталагмиты. Была просто узкая черная щель в скале, и из нее тянуло холодком. Мы стояли возле этой щели немного разочарованные.

Минут через пятнадцать раздалось шуршание мелкой щебенки, и в щели показалась голова Петра Васильевича. Он ползком выбрался из пещеры. Следом за ним с тревожным писком вылетела стайка маленьких летучих мышей. Ветка взвизгнула и схватилась за волосы.

– Здесь, – сказал Петр Васильевич, – мы разобьем дневной лагерь. Ветка займется обедом, а мы, друзья, сделаем с вами первое обследование по всем левым ответвлениям. Часам к пяти нужно спуститься вниз, а не то Гаррик совсем заскучает на своем дежурстве.

– А где мне воду взять – спросила Ветка. – Или, может, сухой паек пожуете?

– Никаких сухих пайков, – ответил ей Петр Васильевич. – Вода в пещере есть. Чистая и холодная. Сочится по стенам и собирается в естественной чаше.

Петр Васильевич роздал всем по карманному фонарику, вынул из рюкзака большой клубок шпагата, и мы нырнули в щель.

– Ой, Генка, я с тобой! – жалобно попросила Ветка. – Я одна боюсь.

– Генка, не отставать! – грозно предупредил меня из темноты Витька. Луч его фонарика прыгал по осклизлым стенам где-то далеко впереди. Надо сказать, что, начинаясь щелью, пещера почти сразу же раздавалась в ширину и в высоту и в ней можно было стоять в полный рост. В настороженной тишине звонко капала вода. Под ногами похрустывала щебенка. Кто-то, невидимый в темноте, бесшумно простел мимо моего лица. Только едва слышно прошелестели маленькие крылья.

– Ой! – опять пискнула Ветка. – Кто это?

Я повел фонариком по стенам и своду пещеры. Ухватившись когтистыми лапками за каменные выступы, вниз головой висели летучие мыши. Их было очень много. Потревоженные светом, они завозились и, расправив крылья, с писком сорвались в воздух.

– Не бойся, – шепнул я Ветке. – Они же маленькие.

– Маленькие! Зато противные. Они в волосы вцепляются.

– Предрассудки! – ответил я, но все же покрепче ухватился за теплое Веткино плечо.

Вот и обещанная Петром Васильевичем чаша с водой. В ее пугающей глубине плавали маленькие солнца наших фонариков. Я зачерпнул воду ведром. Во все стороны разлетелись сотни мельчайших огненных брызг. Вода была холодная, как лед.

– Одна назад не пойду! – решительно заявила Ветка. – Боюсь!

Я проводил ее до выхода из пещеры. В щель врывался яркий жар летнего солнечного дня. Веткины брючки на секунду мелькнули в щели и исчезли. Я остался один. Сзади на меня наступал холодный тугой мрак. Петр Васильевич и Витька с Вовкой были уже где-то за поворотом. Их фонарей не было видно. Преодолевая противную дрожь в коленках, я пошел вперед. В луче фонарика мелькнул шпагат, привязанный за выступ скалы. Это Петр Васильевич закрепился у выхода. Взявшись за подрагивающую бечевку, я пошел вдоль нее. Один поворот, второй, потом – развилка. Неожиданно в глаза ударил ослепительный луч.

– Генка! – раздался Витькин голос. – Во, здорово! Понимаешь, провал. Пропасть. Бросали камни и считали. Петр Васильевич говорит, метров десять глубины, не меньше. Давайте спускаться вниз.

– Только не сегодня, – сказал Петр Васильевич. – Спешить не следует.

– Почему не сегодня? Чего там! Веревка у нас есть, и времени хватит. Давайте, Петр Васильевич, попробуем.

– Нет, Витя. Пещеры не любят неосмотрительных людей. Их исследование – это дело очень серьезное. Целая наука. Она даже имеет специальное название – спелеология. Исследователь пещер должен быть и геологом, и археологом, и альпинистом, и, самое главное, очень осторожным человеком, который никогда не спешит.

– И не трусит, – с ехидцей, как мне показалось, заметил Витька.

– Ни в коем случае, – согласился с ним Петр Васильевич. – И в первую очередь потому, что трусость и осторожность – понятия совершенно разные.

Остаток дня Петр Васильевич учил нас самым невероятным вещам. Например, он выложил из небольших камней длинный коридор, перекрыл его сверху ветвями, и мы по очереди проползали через него. Затем по веревке взбирались на скалы и, страхуя друг друга, спускались вниз. Потом Петр Васильевич заставил нас ходить по карнизам шириною с ладонь, причем зажмурив глаза. Эти карнизы возвышались над землей сантиметров на двадцать, не больше, но прибираться по ним зажмурившись было все-таки страшновато.

Хуже всех приходилось Вовке. Он был ужасно неповоротливый. Дважды Вовка падал с карниза, не говоря уже о том, что каждый раз он застревал где-нибудь посредине «чертова коридора», как прозвали мы сооружение Петра Васильевича. Ветка всем утерла нос. Даже Витьке. Она оказалась ловкой как кошка.

Мучил нас Петр Васильевич целых три дня. На четвертый день было решено спуститься в провал. Мы собрались у маленького грота, от которого круто вниз уходила зияющая черная пустота, Петр Васильевич закрепил веревку за вбитый в расселину костыль и, привязав к ее концу большой камень, бросил вниз. Только секунды через две до нас долетело приглушенно: бац! Луч фонарика не доставал до дна, свет рассеивался – очень глубоко. Спуск был доверен Витьке. Петр Васильевич по всем правилам закрепил на Витьке капроновую веревку и вынул из своего рюкзака стальную каску. Да, да, каску. Вроде как у пожарных, только более плоскую.

– Это зачем – удивились мы.

– Чтобы предохранить голову от камней. Ведь они могут сорваться сверху. Мало ли что. Под землей, ребята, надо вести себя строго. Не спешить, не кричать, всегда иметь с собой неприкосновенный запас пищи. Пещеры мстят за неосмотрительность.

Он надел на Витьку каску, закрепил подбородный ремень и, перекинув веревку через плечо, сказал:

– Начинай потихоньку спускаться.

Мы стояли рядом и светили фонарями… Петр Васильевич широко расставив ноги, осторожно направлял руками уходящую в темноту веревку. С шорохом осыпалась мелкая щебенка. Все ниже и ниже уходила тускло поблескивающая Витькина каска. Наконец, через несколько минут, он крикнул:

– Дно! – и потом еще: – Пещера идет дальше, снимай страховку!

– Закрепи сигнальный шпагат! – напомнил ему Петр Васильевич.

Витька бродил целых полчаса. Мы успели порядком соскучиться. И вдруг внизу раздался какой-то шум. Затем все услышали задыхающийся голос Витьки, даже не голос, скорее вопль:

– Нож! Петр Васильевич! Нож!

Глава 10. Наваха из толедской стали. Экспедиция или игра! Еще одна встреча с плантатором. Петр Васильевич недоволен Витькой

Да, это действительно был нож. Большой, с кривым лезвием и длинной рукояткой из гладко отполированной рога. Таких ножей мы нигде и никогда не видели.

– Наваха, – сказал Петр Васильевич, недоуменно разглядывая нож при свете фонаря. – Только не индейская, а уже испанская, из знаменитой толедской стали. Есть такой город Толедо, который славится оружейной сталью. М-да, наваха… – он почему-то пристально глянул в сторону Ветки. Та с независимым видом крутила в руке свой фонарик.

– Смотрите, даже не заржавел! – удивились мы.

– Толедская сталь не ржавеет, – сказал после паузы Петр Васильевич. – К тому же там, где она лежала, наверное, сухо. Не так ли, Витя?

– Да, там совсем сухо.

Мы выбрались из пещеры. Нож переходил из рук в руки. Только Ветка не проявила к нему никакого интереса.

– Эти ножи очень удобны в метании, – сказал Петр Васильевич. – Тяжелое лезвие придает ножу устойчивости в полете. И индейцы, и испанцы очень метко бросают эти ножи. Вот так, – он ухватил нож за рукоятку и с силой швырнул его лезвием вперед. Нож просвистел в воздухе и воткнулся в березу метрах в десяти от нас. Ай да Флибустьер!

– Сила! – вздохнул Витька. – Никакого пистолета не надо.

Мы спустились в лагерь. Вовка теперь уже больше не делал попыток сварить артельный суп. Он сидел в тени развесистой липы и жевал хлеб с колбасой.

Вечером возле костра у нас разгорелся спор. Что делать с ножом? Мы все предлагали сейчас же сообщить о находке в областной краеведческий музей, в Москву и даже, может быть, на Кубу.

– Почему на Кубу – удивился Петр Васильевич.

– Да потому, что это нож самого Энрике Гомеса! Или кого-нибудь из его товарищей.

– Откуда вы это взяли?

– Что же, по-вашему, в заволжских горах испанцы бродили толпами, что ли? Если один побывал – и то удивительно.

– А вы выяснили такую деталь: сходится ли возраст ножа и возраст автора нашей рукописи?

– Пусть музей и выясняет.

– Какая же мы тогда научная экспедиция? В музей сдаются только уже обработанные материалы. А если сдавать в них случайные находки, то они превратятся в склады антикварных вещей.

– Да, с выводами и сообщениями спешить не следует, – важно поддакнул Петру Васильевичу Гаррик.

– Но кто, кроме Гомеса или его спутников, мог потерять в пещере наваху – не унимался Витька.

– Вопрос обоснованный, – согласился Петр Васильевич. – Однако насчет именно этой навахи у меня есть кое-какие сомнения, о которых я пока что умолчу. Так что не будем спешить, а самое главное, не будем до поры до времени разглашать результаты своей работы. Договорились, друзья?..

Следующие два дня Петр Васильевич объявил днями «камералки». А это значит, мы должны были заняться камеральной обработкой собранных материалов: начертить план пещеры, сделать ее описание, приложить образцы горных пород, табличку температур и влажности, замеренных в различных точках. Сначала нам это показалось скучным. Тем более, что Гаррик придирался к каждой неточности. Но потом мы постепенно вошли во вкус. В награду Петр Васильевич обещал нам перевести еще несколько страниц из дневника Гомеса.

Мы не заметили, как пролетела неделя. Утром в воскресенье к косе, на которую мы высаживались, подошла лодка дяди Гриши.

– Привет робинзонам! – весело крикнул он, жмуря глаза. – Ну, как живете-можете?

Мы ответили, что ничего, спасибо.

Петр Васильевич еще с вечера предупредил нас о предстоящей поездке в город. Нужно было «подкупить провианту» и, кроме того, запастись батарейками к карманным фонарям.

– У нас впереди еще не одна пещера, – сказал он.

С Петром Васильевичем должны были ехать Витька, Ветка и я. Вообще-то говоря, ничего интересного в этом не было. Мы быстренько показали родителям свой загар и исцарапанные в пещерах коленки, потом долго бродили из магазина в магазин, таская рюкзаки, словно вьючные лошади. Не стоило бы и вспоминать об этом, если б не одна штука, которая произошла в самом конце.

– Вы бегите к Волге и грузитесь, – сказал нам Петр Васильевич, – а я зайду за Григорием Ивановичем. Он ждет меня дома.

Мы спустились к реке, отыскали нашу лодку и с облегчением сбросили в нее рюкзаки. Потом искупались и легли загорать. Витьке, как всегда, не сиделось на месте. Его распирали идеи. По большей части геройские. Я заметил, что их у него бывало особенное множество, если где-нибудь рядом находилась Ветка.

В общем, пока что мы лежали на горячем песке и загорали. И тут наше внимание привлек давнишний знакомый – Плантатор. Пыхтя, он тащил большой мешок. Аккуратно положив его в одну из стоявших у берега лодок, он ушел и минут через десять опять появился еще с одним мешком. Клал он мешки не просто в лодку, а в здоровенный ларь, сколоченный из досок на носу его громадном ладьи. Ларь запирался на большой висячий замок. Плантатор здорово устал, и ему было жарко. Перед тем как запереть очередной мешок, он достал из него румяное яблоко-скороспелку и смачно откусил добрую половину.

– На пляж собрались, Иван Макарыч? – окликнул его с берега какой-то старикан.

– Точно! – ответил Плантатор. – Туда. Вот яблочки повезу, воскресенье сегодня. По гривеннику за штуку в момент распродам.

Он доел яблоко и, заперев ларь, заспешил в гору, наверное, еще за одним мешком.

– Спекулянт проклятый! – процедил сквозь стиснутые зубы Витька. – Тунеядец!

– Плюнь на него, – посоветовал я.

– Как бы не так! Вот сейчас подползу и отцеплю его каравеллу. Пусть плывет вниз, а он ее поищет. Плантатор! Я его воспитаю!

Витька приподнялся было с песка, но тут его ухватила за плечи Ветка.

– Не смей!

– Почему?

– Это ведь хулиганство. – Ветка продолжала держать его за плечи. – Тебя заберут за такие дела.

– Так он же спекулянт! – возмутился Витька. – По гривеннику за такие яблоки! Пусти!

– А хулиган не лучше спекулянта. Вот что.

– Это я хулиган?

– Отцепишь лодку, значит будешь хулиганом.

– А ну, пусти!

– Не пущу!

– Это что у вас за дебаты? – раздался над нашими головами голос Петра Васильевича.

Никто из нас не заметил, как он подошел. Рядом с ним стоял дядя Гриша. В тенниске и соломенной шляпе, он совсем не был похож на участкового уполномоченного. Только вот усы да рыжие глаза выдавали хорошо знакомого нам дядю Гришу.

– Так о чем спор – повторил свой вопрос Петр Васильевич.

Перебивая друг друга, мы рассказали о Витькиной попытке «воспитать» Плантатора.

– Не дело это, – сказал Петр Васильевич, присаживаясь на борт стоящей у берега лодки. – Как, Григорий Иванович, по-вашему? Не дело ведь?..

– Какое уж дело. – Дядя Гриша покрутил головой. – Конечно, «садовод» этот дрянь человечишка. Согласен. Ходячий пережиток капитализма – так можно про него сказать. Однако, ребята, такое обращение с ним – штука незаконная. Да, да, незаконная. – Дядя Гриша тоже присел возле нас, прямо на песок. Снял шляпу, вытер платком веснушчатый лоб. – Вы думаете дядя Гриша только так глаза жмурит, понарошку? А видеть – ничего не видит? Дудки. – Он погрозил нам пальцем. – Знаю обо всем. О грядках заминированных, о расписке насчет урожая и о соли, которой Вовке вашему одно место подсолили. – Мы с Витькой невольно переглянулись. – Нечего переглядываться, нечего. Все знаю. Всыпать вам за это не мешало бы как следует. Вот погодите, вернетесь из своей экспедиции, поговорим тогда с вами. По-мужски. А пока, так сказать, на поруках вы у Петра Васильевича. Так-то. Тоже мне, диверсанты отыскались…

– Да, друзья, – поддержал дядю Гришу Петр Васильевич. – С плантаторами так не борются. Это только козыри им в руки отдавать. Серьезные козыри, – продолжал Петр Васильевич. – Вы ведь могли поплатиться за эти ваши вылазки. Вот и получилось бы, что спекулянт, или, как вы его назвали, Плантатор, обвинял бы и наказывал с помощью властей того же Витю, скажем. Человека в общем-то хорошего и смелого. Правильно я говорю, Григорий Иванович?

– Конечно.

– А ты, Витя, согласен со мной?

Витька промолчал. Он такой. Но про себя, наверно, он все же согласился с Флибустьером.