Текст книги "Я сделал выбор (Записки курсанта школы милиции)"
Автор книги: Евгений Березиков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Глава четвертая
В течение недели мы стреляли из пистолета, водили автомашины, изучали топографию, азбуку Морзе, работали на рации, слушали лекции по криминалистике, судебной медицине и психиатрии, уголовному праву и другим наукам – в общем, дни и часы были заполнены до отказа напряженной учебой.
В неделю раз, по субботам, нам, ташкентским, разрешалось уходить в увольнение с ночевкой. Дома уже привыкли видеть меня в милицейской форме, да и я сам чувствовал себя в ней так, как будто всю жизнь носил синий китель с курсантскими погонами.
И все же, когда бы я ни подходил к дому, каждый раз слышал чьи-нибудь возгласы:
– Гляньте, гляньте, бабоньки, Алексей наш идет!
Этого бывает достаточно, чтобы из домов, как бы ненароком, кто с ведром, кто с веником, выходили женщины. Они здороваются со мной, осведомляются о моем здоровье, заводят разговоры, большей частью, о всяких небылицах. С особым усердием делает это тетка Акулина. Как-то завидев меня, она, низко поклонившись, спросила:
– Небось, трудно тебе, Лексей, с бандитами-то оборачиваться? Они ведь вон какие, с пистолетами ходят. Недавно слышала я на базаре от одной женщины, которая капусту продавала. Пришел, эдак, к ней один мужчина да и говорит: «Можно я около вас капустой торговать буду?» А сам рядом поставил мешок и пошел будто бы за весами. Пошел и с концом. А женщина эта, не дождавшись его, директора позвала и объяснила ему, вот так, мол, и так, оставил человек мешок с капустой, а самого нет и нет. Тот возьми да и развяжи мешок, а в нем – человеческие головы.
И тетка Акулина, покачав головой, заохала:
– Ужас-то какой! Что это делается на белом свете?! Ты, милок, не знаешь, поймали этого бандита?
Я хотел объяснить тетке Акулине, что это все небылицы, но в это время проходивший мимо нас кладовщик Семен гаркнул:
– Что, мать, провинилась что ли, стоишь перед ним на вытяжку? – и, покосившись в мою сторону, пробурчал: – Ходят тут всякие бездельники, людям голову морочат.
Тетку Акулину как ветром сдунуло, а Семка, ехидно улыбаясь, прошел мимо меня своей косолапой походкой.
И такое повторяется каждый раз, когда я появляюсь в нашем огромном дворе. Семка, завидев меня, всегда пытается отпустить в мой адрес очередную колкость.
Однажды его назойливость вывела меня из терпения, и я было двинулся к нему. Почувствовав недоброе, Семка прибавил шагу, а затем перешел на бег, хотел скорее улизнуть в свою калитку, но споткнулся и угодил в канаву с помоями, куда только что тетка Акулина вылила грязную воду после стирки.
Вся злость моя к нему исчезла, и я, от души рассмеявшись, пошел к себе домой.
В одно из увольнений я ночью проснулся от непонятного шума, доносившегося со двора.
– Ой! Что-то там происходит? – услышал я испуганный возглас матери. Она вскочила с кровати и выбежала во двор.
В открытую дверь ворвался истошный крик:
– Помогите! Убивают! Помогите, люди!
Почувствовав что-то неладное, я натянул на босу ногу сапоги, накинул на плечи китель и на пороге столкнулся с теткой Акулиной. Ее седые волосы были растрепаны, правый рукав платья от самого плеча до локтя разорван, на лице испуг.
– Ой! Леша, помоги! Семку убивают, – закричала она навзрыд.
Не обращая внимания на вопли тетки Акулины, я выбежал на улицу. Моросил дождь. В дальнем углу двора у Семкиной калитки столпилось несколько кричащих женщин.
Подбежав, я увидел, как здоровый мужик, ухватив Семку за грудки, бил его головой об стенку. Семка не сопротивлялся.
– Что же ты делаешь? Ведь ты убьешь его! – кричала какая-то женщина.
Вокруг дерущихся мужчин не было, только одни женщины, словно в нашем дворе и мужчин-то нет.
Не раздумывая, схватил я мужчину за плечо и, сильно дернув на себя, заломил его руку за спину, да так ловко, что даже сам удивился. Ведь именно этот прием не удавался мне на последних тренировочных занятиях по самбо. Мужчина заревел от боли.
Женщины вокруг что-то шумели. Не обращая внимания на них и не отпуская руки, я повел полусогнувшегося мужика в сторону от домов. Вдруг он прохрипел:
– Отпусти, курсант, зря силу тратишь. Я же никуда не убегу.
Поразмыслив немного, я ослабил ему руку. Он выпрямился, и только тут я заметил, какая громадина стояла передо мной. В первую секунду мелькнула мысль, что сделал я это зря. Возиться с таким геркулесом дело не из приятных. Но мои опасения оказались напрасными. Лицо его приобрело спокойное выражение, и он, оправившись, сказал:
– Спасибо тебе, курсант. А то ведь я мог его и ухлопать. И тогда снова к «хозяину», и чего доброго за эту скотину получил бы «вышку».
Я сначала не понял, почему он меня благодарит, и продолжал с недоверием смотреть на него, держа на всякий случай за правую руку.
– Да ты не бойся, никуда я не уйду, – пробасил он, видя мою настороженность. – Семке я поддал крепко, это да, но он заслужил большего. Это по его милости я оттянул срок целых шесть лет.
Перехватив мой вопросительный взгляд, он продолжал:
– Да не удивляйся, курсант, я, действительно, только неделю назад освободился. А за что, собственно говоря, я таскал шесть лет парашу? Там ведь не сладко, да и года идут, – произнес он с грустью в голосе. – Было двадцать четыре, а теперь уже тридцать. А этот, – он кивнул со злостью через плечо в сторону Семкиного дома, – спал на мягкой кровати, посасывал пивко. Ну, ничего, мы еще посмотрим, Семка, теперь я не тот Вовка Криворук! Мне бы только с Васютиным встретиться. Неужели он и теперь меня не поймет? Времена другие, должен понять, – рассуждал он вслух. – Теперь я на подставку не пойду.
Посмотрев на меня, он улыбнулся своим широким ртом.
– А ты, молодец! Крепко меня хватанул, не то бы опять... народные заседатели...
– Да вы и так заработали, – сказал я, с интересом посматривая на этого человека. – Вон как избили Семку.
Так за разговорами мы подошли к телефонной будке. Я набрал ноль два и вызвал дежурного по городу.
– А знаешь, курсант, меня ведь не посадят, так что зря усердствуешь.
– Как это не посадят? – удивился я.
– А вот так, чтобы дать срок, необходимо заявление потерпевшего. А заявленьица не будет, – произнес он уверенно.
Но почему его не будет, узнать я не успел. К нам подъехал наряд работников милиции и прервал наш разговор с Криворуком. Садясь в машину, он крикнул:
– Бывай здоров, курсант! До встречи!
Глава пятая
Утром после ночи с Семкиной историей я, придя в казарму, заметил, что здесь произошли какие-то события. Все спорили, говорили о приметах неизвестного воришки, вспоминали Степку Заболотного.
– Слушай, что тут у вас произошло? – спросил я встретившегося мне Толика Федорова.
– А... а... а, не говори, – произнес он протяжно, с характерной медлительностью. – Степка, понимаешь, ввязался в одно неприятное дело.
– Какое? – удивился я.
– Вчера был на базаре и черт его дернул связаться с каким-то воришкой. Дела нет, а хлопот много, – продолжал он.
– Что ж произошло? – снова не выдержал я.
– Сам расскажет, – кивнул он в сторону приближающегося к нам Степана. Он шел вместе с Анваром, жестикулируя руками, о чем-то рассказывал ему.
Оказалось, пока я был вчера дома, Степка уговорил старшину отпустить его на рынок за фруктами для посылки домой. Сделав покупки, Степка сел в автобус, где в это время двое молодых парней схватили какого-то мужичонку. Естественно, Степка решил прекратить это безобразие.
– Утихомирив драчунов, стал я искать потерпевшего, – рассказывал дальше Степан, – но его и след простыл. А ко мне пристала какая-то полная дамочка в соломенной шляпке, кричит на весь автобус, что у нее кошелек украли.
– Причем тут кошелек? – пытался я остановить дамочку. – Но вслед за ней ко мне подступила уже не одна, а целый десяток кричащих женщин.
– Поверьте, ребята, я так растерялся, – сокрушался Степан. – Еле-еле понял, что мужичишка, которого я отбил у этих ребят, карманный вор. Он, оказывается, вытащил кошелек у этой самой дамочки, а один из парней, заметив это, схватил его за руку. Карманник хотел увернуться, а они ему тут и поддали... И нужно ведь... его-то я и защитил, – при этих словах Степан от злости заскрипел зубами. – И самое обидное, – продолжал он, – пока я расправлялся с ребятами, воришка исчез, прихватив с собой украденный кошелек. Тут началось такое... – и Степка, тяжело вздохнув, разочарованно махнул рукой.
– Что я им мог ответить, – низко опустив голову, говорил Степан. – Ведь я не нарочно это сделал, но в такой обстановке объяснить им что-то было трудно. Они меня, как преступника, привезли и сдали дежурному по городу. Что мне теперь делать? – и Степка посмотрел на нас вопросительным, безнадежным взглядом.
– Да, история неприятная, – заметил я.
– Что и говорить, – подтвердил Толик.
– Э-э-э, откуда взялся этот ишак-карманщик! – выругался Анвар.
– Ничего, Степка, не падай духом, чего-нибудь придумаем, – сказал я, хлопнув его по плечу.
– Нужно поймать этого воришку, – продолжал со злостью Анвар. Нервничая, он коверкал русские слова.
– Это мысль, – поддержал его подошедший к нам Вадим.
– А что, ребята, давайте не пойдем в следующее воскресенье в увольнение, будем искать этого карманника, – предложил я.
– Где ты его найдешь... город большой, конца и края не видать, – вмешался Толик.
– Как где? В автобусе, – вставил Вадим.
– В автобусе... – повторил Толик. – Поди, ищи ветра в поле. Ташкент – это тебе не наша станция, тут не меньше тысячи автобусов.
– Начальник курса, пожалуй, не разрешит, – вполголоса произнес Степан.
В течение недели Степан ходил невеселый, ни с кем не разговаривал, лишь время от времени произносил:
– Вот, гад, а! Вот, гад какой!
Ясно было, что Степан не мог простить себе случившегося и каждую минуту с ненавистью вспоминал карманника.
Радоваться, конечно, было нечему, да и, к тому же, начальник школы, узнав о случившемся, лишил курс на два воскресенья увольнительных в город. Видя удрученное настроение Степана, я, Толик и Вадим старались не оставлять его наедине.
– Ты, Степка, не очень переживай, – успокаивал его Толик. – Подумаешь, упустил. Я слышал, что Мирный весь курс хочет бросить на его розыски. Так что изловим.
– Вид-то больно был безобидный у этого мужика, – сокрушался Степка. – Его били, а он молчал, вот это меня и разжалобило. Ну, попадись он мне... я из него лепешку сделаю. Будет он помнить Степана!
– Зря ты, Степа, горячишься, – прервал его Вадим. – Избить – дело не хитрое. Ты ведь не имеешь права трогать человека.
– Да какой он человек, – вспылил Степка, – ворюга он. А таких давить надо. Притворился мышкой... Погоди, попадется мне... – И Степка сверкал своими большими, навыкате, глазами.
Всегда добродушное и веселое, в этот момент его лицо было на редкость злым, губы вытянуты вперед, нос с горбинкой скорее походил на клюв орла.
– Так ты, друг мой милый, долго в милиции не протянешь, – обратился я к нему.
– Отчего же?!
– Да от того, что работник милиции не должен быть холеричным.
– Э-э-э, – рассмеялся Степка, – тоже мне, нашелся теоретик милицейской психологии.
– Ты, Лешка, всегда уговариваешь других, а сам вон вчера как со старшиной ругался. Он тебе этого не простит, – поддержал Степку подошедший к нам Анвар.
Его за последнее время все чаще и чаще можно было видеть рядом со Степаном. Анвар оказался очень чувствительным человеком и искренне переживал случившееся.
– Ай, ай, – тянул он с характерным восточным акцентом. – И зачем ты, Степка, поехал на этот базар. Сказал бы, что тебе нужны фрукты, я бы тебе из дома целый мешок притащил.
– Причем тут базар? Ты говори лучше о преступнике, а не о базаре. Базар... базар, – не зло ворчал Степан. – Сам я виноват, Анварчик. На два румба взял правее, вот и наскочил на рифы, – усмехнулся он. – Но посудина моя течи не дала. Держусь я, брат, держусь.
И все же Степке держаться приходилось трудновато. На каждой перемене кто-нибудь из курсантов подходил и просил его рассказать, как все это случилось. Сначала Степка терпеливо и добросовестно рассказывал всем, а затем это его уже начало раздражать.
– Да идите вы от меня к чертовой бабушке, – ругался он в коридоре. – Никаких я карманников не упускал и ничего не знаю.
В довершение всех этих разговоров на семинарском занятии по криминалистике (мы как раз проходили словесный портрет) преподаватель вызвал к доске Степана и попросил его описать внешность мужика-карманника. Мы, не выдержав, засмеялись, а у Степки уши покраснели, видимо, в самые печенки въелся ему этот злосчастный воришка.
Но это было еще не все. В следующее воскресенье, сразу же после завтрака, нас выстроили на плацу, и Мирный попросил Степана выйти перед строем и рассказать всему курсу, как выглядит карманник, во что он был одет.
Степан нервничал, после каждого слова откашливался и кряхтел, но несмотря на это, он все же подробно описал внешность карманника, словно знал его несколько лет. Степан закончил свой рассказ, и Мирный обратился к нам:
– Товарищи курсанты, сегодня по приказу начальника школы, вместо увольнения, вы пойдете на розыск гражданина, только что описанного курсантом Заболотным. Сейчас старшина вас распределит по маршрутам городских автобусов.
Старшина, зачитывая фамилии, распределял нас по автобусным маршрутам и попарно отправлял в город до самого вечера.
Как ни старались наши ребята разыскать Степкиного карманника, но день оказался безрезультатным. К вечеру вернулись все в казарму усталые.
Каждый из нас за день повидал несколько тысяч лиц в поисках лишь одного: худощавого, с большим ртом и впалыми, быстро бегающими глазами, с расплющенным, как у боксера, носом.
Разыскивая карманника и думая о случившемся, я неоднократно возвращался к одной мысли: «Что руководит человеком, когда он совершает преступление. По какому праву он лишает другого того, что ему принадлежит?» Ответа на этот вопрос, пока что, я не находил.
В этот день я впервые посмотрел на людей со стороны: суетливых, куда-то спешащих, то озабоченных, то беспечных, опрятных и неряшливых, вежливых и грубых. Раньше я их такими не видел. Наверное, потому, что пристально не всматривался.
Глядя на людей, я в этот день открыл для себя новый, доселе неизвестный мне мир человеческой психологии и сделал первый робкий шаг на пути к его познанию.
За последние дни мы очень подружились с Вадимом. Меня привлекала в нем почти детская, чистая и непосредственная натура. Пришел он к нам в школу после суворовского училища. Его и еще двенадцать ребят приняли без вступительных экзаменов, все они закончили училище с золотыми и серебряными медалями.
Ребята из суворовского как-то сразу заметно выделялись из курсантской среды. Может быть, потому, что они были самые молодые: им всем исполнилось по во-семнадцать-девятнадцать лег. Остальные курсанты уже отслужили в армии, работали на производстве или в органах милиции. Выделялись они и своей выправкой.
В Вадиме меня привлекала его эрудиция и глубокие знания, чего недоставало мне. Ведь не сравнить: суворовское и «вечерку». Он, в свою очередь, тянулся ко мне.
Во время поисков карманника я на минуту оставил Вадима одного на остановке и пошел купить газету. Возвращаясь к нему, я еще за несколько метров услышал брань какой-то тетки. Ее хриплый пропитый голос неприятно резал слух.
– На-а-а, выкуси, – кричала она. – Забрать меня в милицию! Много я таких видела, как ты.
Я понял, что Вадим попал в неприятное положение, и прибавил шагу.
В нескольких шагах от Вадима, который был в каком-то оцепенении, стояла пьяная женщина.
– Что хочу, то и делаю – вы мне не указ.
Стоявший на остановке трамвай не трогался. Женщины, выглядывая из окон, возмущались. Мужчины брезгливо отворачивались.
Взглянув на Вадима, я понял его состояние. Только я один знал, как чист этот парнишка в милицейской форме, как легко ранимо его сердце.
Глава шестая
Казарма встретила нас шумом. Ребята делились впечатлениями дня, но Степана среди них не было. Значит, еще не вернулся и обминает свои бока в переполненных городских автобусах, в поисках карманника.
Вслед за нами сразу же пришел Толик.
– Ну, как дела? – спросил я его.
– А-а-а, не говори, – разочарованно махнул он рукой. – Я же говорил, что это – иголку в сене искать.
– А как у вас?
– Как видишь, – ответил я, – тоже ни с чем.
– А чего это Вадим такой невеселый? – спросил он, показывая на проходившего мимо Стриженова. – Уж не заболел ли он?
– Устал, наверное, пройдет, – успокоил я.
Вадим тем временем свернул на лестничную площадку.
– Куда это он побрел? – глядя Вадиму вслед, удивленно произнес Толик.
– Тоже ничего не пойму, – пожал плечами я. – Только что вернулись, все было в норме. Схожу узнаю, – я направился вслед за Вадимом. Но его нигде не было.
«Значит, он в кинобудке», – мелькнула мысль, – и я побежал на третий этаж.
Вадим еще в суворовском имел пристрастие к «железкам», и даже, говорят, сделал радиоуправляемую модель автомобиля и получил за нее первую премию на республиканских соревнованиях. Придя к нам в школу, он как-то быстро нашел общий язык с киномехаником и получил в свое распоряжение кинобудку, где все свободное время проводил за конструированием детекторных приемников, каких-то аппаратов, за что у нас во взводе его прозвали «гаечником». Дверь в кинобудку оказалась не запертой.
Я шагнул в помещение и увидел Вадима. Он сидел ко мне спиной, повернувшись к окну, через которое с высоты третьего этажа хорошо были видны красные крыши домов и стройная аллейка пирамидальных тополей.
Вадим, кажется, даже и не заметил моего прихода.
– Ты не болен? – нарушив молчание, спросил я его.
Он отрицательно покачал головой.
– Тогда чего же ты тут сидишь? Скоро подадут команду на ужин, а ты еще даже не умывался.
– А мне все равно, – произнес он глухо.
«Тут что-то неладное», – подумал я и осторожно обнял по-дружески, но он резко повернулся, в глазах у него блеснули слезинки, лицо выражало отчаяние.
– Уйду, уйду я из школы милиции, – одним духом выпалил он.
– Как уйдешь? – не понял я.
– Надоело мне все это, понимаешь, надоело! – Вадим резко тряхнул головой.
Тут я понял: Вадим всем своим существом протестовал против увиденного сегодня.
– Ты понимаешь, – продолжал он, – я не знал, что...
Вадим говорил, а я стоял и обдумывал, что ему сказать.
– Понимаешь, Вадим, – начал я тихо, опустившись рядом с ним. – Твоя реакция на все это оправдана. Но возмущаться – этого мало. Нужно действовать.
– Я не готов сегодня к такой жизни, понимаешь! – упорно продолжал он. – А другим стать за несколько месяцев не могу. – Он снова уставился в окно и, немного помолчав, уже более спокойным тоном продолжал:
– Меня в суворовском в течение семи лет учили бальным танцам, правилам хорошего тона: в какую руку брать вилку, ножик, вытирать рот салфеткой, говорить на английском и французском языках, учили всему, но только не тому, как обращаться с пьяницами.
Да, разговор оказался, тяжелым. Но я решил наступать.
– Вот ты говоришь, суворовское, если хочешь знать, то я тебе завидую, да и не только я, а и все наши ребята. Ты получил прекрасное образование и воспитание и должен это ценить. Такие, как ты, ребята и должны работать в милиции. А быть тебе в милиции или нет – это другой вопрос. Только я тебе скажу одно: путь, по которому ты идешь, выбирай сам. Выбрал – не сворачивай. Чтобы не ошибиться, сверяй его по жизни, это самый надежный компас.
Мы еще немного помолчали. Вадим снова повернулся и, виновато опустив глаза, тихо попросил:
– Прошу тебя, Леша, никому не говори.
– Ну что ты, – радостно произнес я, понимая, что выиграл. – Вот моя рука, держи. – Не говоря больше ни слова, мы вышли из кинобудки. На улице уже выстроились курсанты, готовые отправиться на ужин.
После ужина мы увидели Степана. Он был в подавленном настроении.
Еще бы, из-за него никто не пошел в увольнение. А многим хотелось попасть в город. Ну что поделаешь, все это хорошо понимали и никто не пытался упрекнуть в чем-то Степана.
Глава седьмая
Прошло уже два месяца, как мы начали учиться. Преступника мы изучали только по учебникам, да целыми днями слушали лекции о нем. Преподаватели рассказывали нам об ухищрениях и повадках правонарушителей, тут же приводя примеры из своей практики. И нам не терпелось самим лицом к лицу встретиться с загадочной личностью – преступником.
За последние дни нас усиленно натаскивали по самбо, предупреждая, что скоро выйдем на самостоятельное патрулирование в город.
И вот этот день наступил. Пятого ноября после лекций начальник курса объявил:
– Товарищи курсанты, с сегодняшнего дня мы все переходим на казарменное положение и являемся резервом дежурного по городу. Сегодня на патрулирование пойдут все взводы нашего курса.
– Ура! – закричали ребята.
– Это что еще такое?! Отставить! – прозвучал строгий голос Мирного. И, сделав паузу, он продолжал:
– Патрулировать будете по четыре человека. Вот так, товарищи курсанты. А сейчас: разойдись! – подал он команду.
Через минуту-другую машины, урча, выезжали из ворот, развозя нас по отделениям.
Было около пяти часов вечера. В отделении милиции, куда только что прибыл наш взвод, стояла удивительная тишина. По двору размеренно прохаживался постовой. Успокаивающе журчала вода в арыке; посреди двора цвели розы, кажется все так и должно быть. В этот момент отделение милиции ничем не отличалось от любого городского учреждения. Время от времени в дверях кабинетов, которые были расположены замкнутым двориком, появлялись люди в штатском и реже в форме. Они выходили с бумагами в руках и, не отрываясь от их чтения, тут же исчезали в других дверях.
Вот в такой момент и пришел наш пятый взвод на первое свое патрулирование. Увидев нас, сидевший за стойкой дежурного лысоватый майор широко улыбнулся и крикнул кому-то в глубь двора:
– Подмога пришла, принимай курсантов.
В дежурку вошел старший лейтенант. Это, видимо, ему были адресованы слова в отношении подмоги.
Он нас вывел во двор, где уже в две шеренги, дожидаясь инструктажа перед выходом в город на дежурство, стояли работники милиции. Увидев нас, они слегка оживились, перекинулись с нами приветствиями. А затем замерли по команде «смирно», приветствуя подошедшего к строю пожилого подполковника.
– Вольно, вольно, – произнес он спокойным, слегка уставшим голосом. – Ну, ребятки, и вы тут. Хорошо-о-о, – протянул он, – значит, будем воевать сегодня вместе. В общем, распределяйте, – кивнул он старшему лейтенанту. – Двух курсантов и двух наших на участок.
Старший лейтенант выкрикивал фамилии. Работники милиции и курсанты выходили из строя и, пожав друг другу руки, шли на задание.
– А вы четверо, – и старший лейтенант остановился против меня, Вадима, Толика и Степана, – пойдете патрулировать самостоятельно. Наших работников больше нет.
Нам немного стало обидно. Каждому хотелось пойти патрулировать с опытным работником, посмотреть, как нужно действовать при задержании преступника.
Увидев наши кислые лица, старший лейтенант произнес:
– Ничего, ребята, носы не вешать. Мы вам такой участок дадим, что только ходи да прогуливайся.
«Тоже мне, обрадовал, – подумал я. – Мы не за этим пришли сюда, чтобы прогуливаться».
А старший лейтенант тем временем продолжал:
– В вашем распоряжении улица Шота Руставели, от угла улицы Богдана Хмельницкого и до самого Текстильного комбината. Улица прямая, как линейка, освещение хорошее, так что, я думаю, справитесь сами. Участковый что-то не пришел, видимо, приболел, – как бы размышлял он вслух. – Хулиганы там встречаются, а серьезных преступлений – этого нет. Ну, идите, ребятки. Только уговор – всех подряд в отделение не водите, по возможности разбирайтесь на месте. А то я знаю вашего брата, – весело улыбнулся он, – вам только доверь, так вы приведете сюда каждого, кто попытается плюнуть на тротуар...
Напутствуемые старшим лейтенантом, мы вошли в дежурку.
Майор, мурлыча какую-то песенку, решал задачку.
– Он это у нас любит, – пояснил старший лейтенант. – Восемнадцать лет тому назад, до службы в милиции, был учителем. Сюда пришел по общественному призыву, но и по сегодняшний день задачки решает. И когда он этим занят, значит, в городе жизнь идет своим чередом.
– Ну, будет, будет, – улыбнулся майор. – Тебя хлебом не корми, только дай поговорить о моих задачках...
На город опускались сумерки. То там, то здесь вспыхивали лампочки, зажигались неоновые светильники. Редкие прохожие спешили домой, громыхали полупустые трамваи.
– Кому положено, те уже дома, – как бы угадывая мою мысль произнес Степан. – А у нас сейчас на флоте вечерние склянки отбивают, – задумчиво продолжал он, всматриваясь в вечернее небо.
– Мать сейчас корову доит, Ленька стоит около нее с кружкой – ждет парного молока, – в тон Степану тихо сказал Толик.
Вадим шел молча. Трудно сказать, о чем он думал. Уличные фонари отсвечивали на стеклах его очков, за которыми были скрыты умные и всегда по-детски чистые глаза.
Отец у него погиб на фронте, а матери Вадим не помнит. До суворовского он жил у тетки в Ташкенте, куда его привез отец перед уходом на фронт в сорок третьем.
Так и шли мы, размышляя каждый о своем. Улица, действительно, была прямая, лишь в одном месте преградила нам дорогу куча битого кирпича. Здесь шло строительство нескольких многоэтажных домов, а затем опять ровная лента тротуара.
– Ребята, там что-то неладное, – вдруг сказал Вадим, показывая на толпу возле автобуса.
Мы ускорили шаг и, подойдя поближе, увидели пьяного мужчину, преградившего путь автобусу.
Степка подошел и аккуратно взял мужика за одну руку, а я – за другую.
– Чего ты, дяденька, так наклюкался? И не стыдно тебе? – спросил его Толик.
– Хи, хи, – усмехнулся пьяный.
– Надо отправить его в вытрезвитель, – предложил я.
– Правильно, – согласился Степан, – только до вытрезвителя далеко, давайте лучше отведем в отделение.
Остановив попутную грузовую машину, я и Вадим погрузили пьяного и поехали в отделение, а Степан с Толиком остались патрулировать.
В отделении около стойки дежурного стояла всхлипывающая женщина, ее успокаивала пухленькая девочка лет двенадцати-тринадцати.
– Не плачь, мама, может быть, он к Кольке в старый город уехал, – говорила она.
– Да нет же, я туда уже звонила. Он у них три дня не был, – и она опять заплакала.
– Мамаша, подойдите к детскому инспектору, – подойдя к женщине, проговорил дежурный. Лицо его в этот момент было строгим; от добродушия, которое я видел несколько часов тому назад, не осталось и следа.
Дождавшись машину из вытрезвителя, сдав документы и пьяного, мы отправились к ребятам.
Степан с Толиком, пока мы были в отделении, уже дважды подходили к назначенному месту.
На участке было все спокойно, если не считать, что в одном доме пришлось вызывать скорую помощь для роженицы.
Патрулировать молча было скучновато, и мы перешли к излюбленной нашей теме о Степкином карманнике. Как только об этом напомнил Толик, Степан сразу же взорвался:
– Дался вам этот карманник...
А Толик, как бы не замечая Степкиной раздражительности, продолжал нараспев:
– Вечерами карманник выпивал за здоровье Степана.
– Еще бы, – подтрунивал я, – ведь Степка помог ему схватить куш в пять рублей.
Теперь над этой историей уже можно было шутить. Того самого мужичишку, которого два месяца тому назад Степан «спас», несколько дней тому назад задержали в автобусе курсанты-старшекурсники и передали в уголовный розыск.
– Хватит, хватит, ребята, – до слез смеясь, произнес Толик. – Карманник стал уже подсудимым, да и Степка за это время... – Вдруг голос Толика оборвался. Мы отчетливо услышали топот и тревожный крик:
– По-мо-ги-те! По-мо-ги-те! – кричал срывающийся на фальцет мужской голос.
Не раздумывая, как по команде, кинулись вперед на голос кричавшего. Впервые я бежал к человеку, взывающему о помощи откуда-то из темноты. Бежал, а сердце трепетало: «Вот оно то, ради чего ты рабочую спецовку сменил на милицейский мундир. Ты нужен человеку, как никогда нужен, быстрей, быстрей, ты можешь не поспеть...»
Было где-то уже около двенадцати часов ночи. Большинство домов погрузилось во мрак, лишь кое-где в окнах горел свет.
А крик доносился оттуда, где стояли без крыш остовы строящихся многоэтажных домов.
Толик, бежавший впереди, вдруг грохнулся, растянувшись во весь рост.
– У-у-у, черт, – выругался он.
Я пробежал мимо, заметил, что он споткнулся о груду кирпичей. Сразу же за кирпичами на тротуаре, увидев наше приближение, остановился запыхавшийся, небольшого роста паренек.
– Товарищи ми-ли-ци-онеры, – еле переводя дух, с трудом произнес он, – скорее, скорее! Там она, а их двое.
– Где? Где? – крикнул Степка.
– Там, – показал в темноту парень и ринулся в сторону недостроенного четырехэтажного дома.
Сначала мы бежали все вместе, а затем, как по уговору, разделились на две группы и побежали в обход здания.
– Ребята, он здесь! – что было силы крикнул я.
В мгновение я и Толик – он бежал за мной – оседлали парня, скатившегося с груды кирпича к нам под ноги. Он не сопротивлялся. Лежал молча и, кажется, даже не дышал.
– Встань! – резко приказал я, удивившись твердости своего голоса.
Лежавший пошевельнулся, но не тронулся с места.
– Вставай же, вставай, будет лежать, – потребовал Толик.
Парень встал сначала на четвереньки, потом во весь рост, но тут же снова присел. Видимо, от страха.
«Так вот ты какой?! – подумал я, удерживая его за предплечье. – Ты, оказывается, трус, гнусный трус. Трус перед мужчинами и храбрый перед слабыми».
– Пошли, нечего приседать, – как можно строже сказал я и подтолкнул его вперед, на тротуар, вспомнил неоднократный наказ Мирного:
«Первое, что ты должен сделать, задержав преступника, это немедленно обыскать его. Обыскать, чтобы он не успел придти в себя и пустить в ход оружие или, боясь улики, выкинуть его. И то, и другое, опасно».
Мысль пронеслась мгновенно, и я воспринял ее как приказ к действию.
Остановив задержанного, я попросил Толика и нашего потерпевшего, который все это время семенил за нами, то и дело пытаясь шырнуть под бок кулаком своего обидчика, подержать за руки, а сам стал обыскивать.
Задержанный не сопротивлялся. При лунном свете я разглядел его лицо, оно было круглое с маленькими черными усиками, глаза большие, бегающие; фигура плотная, скорее холеная, нежели мускулистая. Ему было не больше двадцати лет.
При прикосновении парень задрожал, как лошадь от испуга. В карманах оказалось пусто.
– Эх, «дружище», что это тебя так разлихорадило? – обратился я к нему.
Парень молчал.
– Не ищи, ножик здесь, – крикнул появившийся из темноты Степан, – девушка его подобрала.
Только тут я заметил за спиной Степана худенькую, лет девятнадцати, девушку с косичками, торчавшими в разные стороны. Я продолжал обыск, а грабитель, не выдержав взгляда потерпевшей, отвернулся.
