Текст книги "Ангел пустыни"

Автор книги: Евгений Габуния

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Не узнаю я что-то тебя, Иван, сегодня. На "Волге" – в самый раз. Внушает доверие. Солидная тачка. Давай толканем...

Не включая мотора, они вытолкали машину на улицу, прикрыли двери, навесили замок (не запирая, впрочем, его на ключ), и только когда машина оказалась метрах в двадцати от гаража, включили мотор. За руль сел Иван, и серая "Волга" без огней, едва различимая на снежном фоне, мягко урча, помчалась по безлюдным ночным улицам, чтобы вскоре остановиться возле неказистого домика на окраине. Одно из его маленьких, задернутых кисейными занавесками окон, слабо светилось.

Водитель не успел еще выключить мотор, как из дому вышел человек в накинутом на узкие сутулые плечи полушубке.

– Принимай тачку, Луи.

Сутулый коротко бросил:

– Молодчики! Все чисто прошло?

– На высшем уровне, шеф! Как обычно, полный хоккей.

– Кончай трепаться. Заходите, да по-быстрому.

В маленькой комнате за столом, покрытым цветастой плюшевой скатертью, сидел парень лет тридцати с грубыми чертами смуглого лица и иссиня-черными курчавыми волосами. Он молча встал, открыл шкафчик и поставил на стол бутылку водки и тарелку с нехитрой закуской. Сутулый потянулся к бутылке, стал разливать водку в граненые стаканы. Было видно, как дрожала его худая рука. Наполнив стаканы до краев, он небрежно придвинул их сидевшим за столом.

– А себе, Луи? – смуглый вопросительно взглянул на шефа. – Неужто и перед делом не примешь?

По бледному нездоровому лицу сутулого скользнуло подобие улыбки.

– Я уже свое принял, Сава, ты же знаешь. Так что не обижайтесь. Я чайку выпью.

Он взял стоящий на столе чайник. Стакан наполнился густой темно-коричневой, почти черной жидкостью.

– Ну, с божьей помощью! – хрипловатым голосом произнес шеф, поднимая стакан, и криво ухмыльнулся.

Тон, каким были сказаны эти слова, и ухмылка придавали им зловещий, дурной смысл, понятный, однако, сидящим за столом. Они переглянулись и мигом осушили свои стаканы. Сутулый же не спеша, с наслаждением потягивал крепкий, словно деготь, чифир, и глаза его, и без того отдающие нездоровым лихорадочным блеском, словно бы стекленели.

Все молча ждали, когда шеф закончит "ловить кайф". Наконец он, очнувшись, взглянул на старые стенные часы:

– Поехали! Иван, портфель не забудь.

Коренастый малый полез под диван и вытащил туго набитый объемистый черный портфель.

Машина уже успела покрыться слоем вязкого мокрого снега.

– Смотри, как метет. В самый раз. Не зря говорится – нет ничего лучше плохой погоды. Кино было такое. Интересное. Детектив. – Луи засмеялся. Поехали! – скомандовал он. – Номера снимать не будем, залепим их снегом.

Пока Иван возился с номерами, Луи уселся на место водителя, осветил панель, убедился, что бак почти полон, и удовлетворенно пробормотал:

– Путь неблизкий, но хватит, еще и останется хозяину тачки на дорогу до милиции.

Стоял глухой предрассветный час, когда "Волга" с выключенными фарами, будто белое приведение, едва различимая на снежном фоне, въехала в село Кобылково. Жизнь словно вымерла в этом большом многолюдном селе, раскинувшемся на правом берегу Днестра. Так, во всяком случае, казалось пассажирам "Волги". И потому они были неприятно удивлены, увидев в центре села, возле церкви, грузовик. В кабине вспыхивал огонек сигареты. Возле кабины стоял человек в огромном тулупе, делавшем его коренастую фигуру еще внушительнее, и, опершись о ружье, разговаривал с шофером.

Водитель "Волги", грязно ругнувшись, прибавил газу, и машина вскоре оказалась на противоположной окраине Кобылкова.

– Вот дела... – растерянно протянул Луи, – черт бы побрал этого атасника*. Дрыхнул бы себе в тепле, так нет, торчит на улице, бдительность показывает. Но и мы отмахали сотню километров не для того, чтобы локш тянуть.

_______________

* А т а с н и к – ночной сторож.

Остальные угрюмо молчали. Молчание нарушил Иван:

– А может, отложим дело, Луи? – Он говорил нерешительно, даже заискивающе.

– Опять сдрейфил, Ванечка? – В темных, неестественно блестящих от чифира глазах шефа зажглись злобные огоньки. – Назад пустыми не поедем, отрезал он. – А с тобой после потолкуем, дорогой.

И хотя эта угроза была адресована только Ивану, все притихли. Они хорошо знали буйный, временами истерический нрав своего шефа и предпочитали не перечить ему.

Полчаса спустя машина снова въехала на главную улицу и остановилась невдалеке от смутно белеющей на пригорке церкви. На этот раз улица была совершенно пустынной. О грузовике и человеке в тулупе напоминали лишь следы колес и огромных сапог сторожа.

Луи открыл дверцу, осмотрелся и скомандовал:

– Действуем, как всегда. Я – в машине, Сава – на стреме, Бума и Иван – в клюкву*.

_______________

* К л ю к в а – церковь.

Иван открыл портфель, порылся в нем, что-то достал, спрятал под куртку, уже хотел было положить портфель обратно, когда прямо над его ухом раздался злой шепот шефа:

– А это? Да ты, Иван, и в самом деле сдрейфил.

Луи щелкнул замками портфеля и вынул три обреза. Короткие и широкоствольные, они походили на старинные пистолеты: не хватало только раструба на конце ствола. Два "пистолета" он сунул Буме и Ивану, третий Саве, коротко приказав:

– Шмолять только в крайнем случае, но наверняка.

Ему никто не ответил, и трое молча зашагали к церкви. Иван и Бума легко перемахнули через невысокую ограду, Сава остался на улице. Иван достал из кармана банку, смазал густой маслянистой жидкостью оконное стекло, приложил газету, надавил шапкой. Хрупкое стекло почти беззвучно треснуло, и его осколки прилипли к бумаге. Он осторожно свернул ее, спрятал в карман куртки. За стеклом оказалась металлическая крестообразная решетка. Иван с сомнением потрогал толстые металлические прутья, покачал головой. Бума понял без слов, подал обрубок водопроводной трубы с расплющенным концом, в котором была сделана прорезь. Иван попытался зацепить самодельным гвоздодером шляпку гвоздя, однако та не поддалась.

– Ну чего ты там? – нетерпеливо зашептал напарник. – Давай по-быстрому...

– Не поддается, зараза, здорово загнали, под самую шляпку. И перчатки эти проклятые мешают. – Он со злостью сорвал толстые шерстяные перчатки и сунул их в карман. – Ты только Луи не говори, что без перчаток работал. Психовать опять будет.

Бума протянул ему ножовку:

– Попробуй лучше вот этим. Верное дело.

– Верное, да медленное, – пробормотал Иван, однако взял ножовку и задвигал ею по железному пруту. Раздался неприятный и довольно громкий скрежет металла. Он испуганно оглянулся, прошептал:

– Вот что я тебе скажу. Бума, надоела мне эта волынка. Шефу что сидит себе в машине, а мы тут уродуемся. – Он хотел еще что-то сказать, однако напарник перебил:

– Ладно, кончай каркать.

Иван замолк, занятый своим делом. Вдруг пила, сделав последний ход, вырвалась, и он услышал мягкий звук ее падения на деревянный пол. "Черт с ней, с ножовкой, пропади она пропадом, – выругался он, – некогда искать". Иван обхватил обеими руками толстый железный прут и с усилием отогнул его. В образовавшуюся щель легко проскользнул худой Бума.

Тонкий луч карманного фонарика прорезал густую темноту, жадно зашарил по украшенным росписью стенам, нащупал алтарную стенку с иконостасом. Скорбные, печальные лики святых, казалось, с удивлением и осуждением смотрели на святотатца. Человеку с фонариком на миг стало не по себе.

– Чего уставились, идолы? – пробормотал он.

Шепот, усиленный хорошей акустикой, прозвучал неожиданно громко, и Бума вздрогнул.

– Ну погодите, я вам покажу...

Светя фонариком, он сорвал несколько икон, сунул их в сумку, зашел в алтарь. На маленьком столике, покрытом плюшевой скатертью, покоилась толстая книга в резном серебряном окладе. Рванул оклад. Ветхие, истонченные временем листы бесшумно разлетелись веером в разные стороны, а оклад занял место в сумке рядом с иконами.

Приоткрыл деревянный старинный футляр, лежащий на аналое. Луч фонарика скользнул по желтой дарохранительнице.

"Неужели золотая? Вот подфартило", – обожгла радостная мысль. Набив сумку чашами, крестами, вор покинул церковь тем же путем, что и проник в нее. У окна его нетерпеливо дожидался сообщник. Они уже перелезли через ограду, как вдруг откуда-то из темноты раздался окрик:

– Стой! Стой, кому говорю!

Голос звучал громко, уверенно. От неожиданности оба на миг оцепенели. Первым пришел в себя Бума, выхватил из-под полы обрез, но не успел взвести курок, как сбоку прогремел оглушительный выстрел, и вслед за ним они услышали голос Савы:

– Чего стоите? Шмоляйте!

Тот, кто приказал им остановиться, уже подбежал совсем близко, и они узнали в нем сторожа, разговаривавшего с водителем грузовика. Над головой сторож занес ружье, будто изготовил его для удара. "Но почему он все-таки не стреляет? – пронеслось в голове у Бумы. – Живыми хочет взять, что ли?" Бума лихорадочно взвел курок и, почти не целясь, выстрелил в белеющее совсем близко лицо.

К ним присоединился Сава, и уже втроем они подбежали к нетерпеливо урчащей мотором машине. Стукнули дверцы, и "Волга" рванулась в темноту. Сбежавшиеся на выстрелы взбудораженные сельчане увидели человека, недвижимо распростертого на снегу, Тревожный колокольный звон поплыл над сонным селом, достигая самых отдаленных домов.

Пассажиры "Волги" не слышали звона колоколов, в которые ударил дьякон церкви святой Троицы. Они были уже далеко. Свернув с шоссе на проселок, Луи выключил мотор, и Бума передал ему сумку, которую держал на коленях.

– Посвети, – распорядился шеф, доставая из кармана мощную лупу. Поглядим, что бог послал на сей раз. – Луи криво ухмыльнулся и хотел уже запустить руку в сумку, но его опередил Бума:

– Подожди, я кое-что покажу. – Он пошарил в сумке и извлек отливающую благородной желтизной дарохранительницу. – Вроде бы рыжая*.

_______________

* Р ы ж а я – золотая.

– Рыжая, говоришь? – недоверчиво переспросил босс. – Посмотрим. Свети лучше, ни черта ни видно.

Луи сосредоточенно разглядывал дарохранительницу сквозь увеличительное стекло и за этим занятием походил на ювелира.

– Нет, скуржевая*. Вот она, проба, – 84-я. – Он подбросил дарохранительницу в руке. – Грамм восемьсот тянет. Что еще взяли?

_______________

* С к у р ж е в а я – серебряная.

Он снова вооружился лупой и тщательно исследовал "трофеи". Некоторые из них после осмотра оказались в портфеле, другие – в грубом холщовом мешке.

Луи приподнял портфель, как бы взвешивая его:

– Прославили Христа на всю катушку. А ты, Ванечка, – снисходительно, уже без прежней злости, продолжал шеф, – еще бодягу разводил.

– Так не зря же, шеф, – подал голос с заднего сиденья Иван, – смотри, какой шухер поднял атасник, не шмолял только. Не успел, что ли?

– Зато мы успели. Хорошо стреляет тот, кто стреляет последним, изрек Луи услышанную в каком-то ковбойском фильме фразу. – Риск – наша профессия, – продолжал он в том же тоне. – Главное – не дрейфить. Не первый же раз, пора привыкнуть.

..."Волга" катила по шоссе. Начало светать, но дорога была еще пустынной. Возле колодца с деревянным срубом Луи притормозил. Из машины выскочил Бума и бросил в черную замшелую шахту холщовый мешок. Он очень торопился и не услышал бульканья воды, поглотившей реликвии церкви святой Троицы.

– Еще один колодец освятили, – со своей обычной ухмылкой процедил Луи, и "Волга", далеко отбрасывая комья мокрого снега, понеслась по шоссе.

Утро и вечер делового человека

Еще не было девяти, но Олег Георгиевич Воронков уже сидел за письменным столом, просматривая утреннюю газету, время от времени отчеркивая красным карандашом фразы и целые абзацы. До очередного занятия семинара, который он вел, оставалось несколько дней. Руководство занятиями было его основным партийным поручением, и он тщательно к ним готовился. Кроме того, он знал, что слушатели хорошо о них отзывались, и это льстило его самолюбию.

Воронков оторвался от газетной полосы, медленным изучающим взглядом обвел кабинет. Совсем недавно, после того, как его назначили начальником отдела, он стал (впервые в жизни!) обладателем собственного кабинета. И потому, наверное, созерцание обыкновенных канцелярских стульев, весьма к тому же обшарпанных, и даже простого графина с желтоватой, давно не менявшейся водой, приносило удовлетворение, радовало взор. Только сейчас он приметил на подоконнике стакан с букетиком подснежников. Нежные весенние цветы казались лишними, не вязались с казенной обстановкой кабинета. "Надо поговорить с завхозом, пусть хотя бы стулья заменит. И вообще, пора заняться интерьером... А то казармой отдает..."

Он встал, высокий, элегантный, одернул модный синий блейзер с блестящими металлическими пуговицами, подтянул узел яркого галстука, прошелся по комнате. "Вот здесь, возле окна, чудесно смотрелось бы кашпо, а на противоположную стену, где потемнее, хорошо бы картину повесить. Безусловно, подлинник. Лучше всего натюрморт, можно и жанровую. Пятно здесь так и просится".

Хозяин кабинета снова перевел взгляд на букетик подснежников и недовольно поморщился: "Совсем потеряла голову девка. Весна, что ли, на нее так действует? Говорил же ей, дуре, – никаких цветочков. Увидят разговоров не оберешься. А это сейчас совсем ни к чему..."

И в самом деле. Все складывалось в жизни Олега Георгиевича как нельзя удачно, если не сказать – превосходно. Каких-нибудь десять лет назад он кончил институт. Распределения в район удалось избежать: помогли старые друзья покойного отца, заслуженного, известного человека. В общем, получил "свободный" диплом и укатил на море, а осенью был зачислен в республиканское управление с длинным неудобоваримым названием "Молдглавупрфондснабсбыт".

В рядовых сотрудниках ходить долго не пришлось. Руководство быстро приметило энергичного, услужливого молодого специалиста. Воронков не лез на глаза начальству, но и в тени не держался. На собраниях выступал коротко, что называется, по делу, формулировки давал четкие, грамотные. И потому никто не удивился, когда его вскоре назначили старшим инженером, потом заместителем начальника отдела. И вот недавно, когда начальника отдела проводили на пенсию, его место естественно занял Воронков. Повышение по службе льстило самолюбию молодого человека и, кроме весомой прибавки к зарплате, открывало радужные перспективы: приближало получение новой квартиры и вообще возвышало его в собственных глазах, придавало вес в обществе.

Олег Георгиевич отвернул манжетку свежей розоватой рубашки, взглянул на сверкающий хрустальным стеклом циферблат "Ориента", и его худощавое лицо с тонкими губами и породистым римским носом приняло строгое, официальное выражение, приличествующее руководителю отдела солидного учреждения. Он открыл папку с бумагами и стал сосредоточенно их просматривать, не выпуская красный карандаш из рук. Но сейчас он держал его по-другому: важно, даже торжественно, словно это был некий жезл, скипетр, символ высшей начальственной власти. Машинописные страницы запестрели подчеркиваниями, вопросительными, восклицательными и прочими знаками. Воронков считал себя тонким стилистом и даже пробовал свои силы на литературном поприще.

В кабинет, предварительно постучав, вошел немолодой лысоватый человек в мешковатом пиджаке с синими сатиновыми нарукавниками, столь милыми сердцу служилого люда много лет назад, ныне они воспринимаются как смешной анахронизм. Воронков сдержанно ответил на приветствие, скользнул глазами по его нарукавникам и снисходительно улыбнулся:

– Никифор Максимович, ну разве так можно... – Он полистал папку. – Я же убедительно просил вас: ничего лишнего, только суть. Краткость – сестра таланта, как говорили классики.

Мужчина в сатиновых нарукавниках с тоской воззрился на испещренные красным карандашом страницы и пробормотал:

– На то они и классики. Куда уж нам... Не понимаю, Олег Георгиевич, не первый год составляю докладные, и ничего, проходило.

– Раньше, может, и проходило, а теперь не пройдет. И не обижайтесь, ради бога уважаемый Никифор Максимович. Это же в наших общих интересах. Сами знаете, куда бумага идет. – Воронков показал куда-то вверх, под самый потолок. – Надо, чтобы комар носа не подточил. Возьмите, пожалуйста, и посидите еще. Но чтобы к обеду было готово, – жестко закончил Воронков. Да и цифры заодно еще раз проверьте. Ошибки нам не прощаются. Мы – как саперы, ошибаемся только один раз.

Неизвестно, сколько бы еще строгий начальник распекал подчиненного, если бы не телефонный звонок. Едва взяв трубку, он прикрыл ее ладонью и мягко, почти ласково сказал переминавшемуся с ноги на ногу сотруднику:

– У меня пока все...

Воронков продолжил разговор только после того, как дверь за Никифором Максимовичем плотно закрылась. Оглянувшись, как бы желая удостовериться, что в кабинете никого нет, он, по-прежнему прикрывая ладонью трубку, тихо спросил:

– Есть новости? Говори быстрее, некогда... Ладно, вечерком буду, – он осторожно положил трубку на рычаг и стал разбирать бумаги, в изобилии разбросанные на столе.

Началась обычная и привычная круговерть: телефонные звонки, бумаги, посетители, вызовы к руководству и многое другое, из чего складывается рабочий день начальника отдела республиканского учреждения.

В конце дня заглянула Наташа, нарядная, оживленная, в новом ярком платье. Она подошла совсем близко к его столу, прощебетала:

– Подумать только, Олежек, со вчерашнего дня не виделись. Целую вечность. – Она вздохнула и влюбленно заглянула ему в глаза. – Не дождусь конца работы. Сегодня – как всегда?

– Сегодня, к сожалению, не получится, – озабоченно произнес Воронков, – не могу, дорогая. – Он вспомнил о букетике подснежников и добавил: – За цветы – спасибо. Но, пожалуйста, больше не надо. Заметит кто-нибудь... Сама понимаешь...

Молодая женщина обиженно поджала свежеподкрашенные губы, отвернулась к окну, туда, где стоял букетик подснежников, и прошептала:

– Хорошо, милый, больше не буду. И вообще мы можем совсем не встречаться.

– Я в самом деле сегодня вечером очень занят, неужели ты не можешь понять, – повторил Воронков. – Дела у меня важные. Завтра встретимся.

Наташа Морозова появилась в их учреждении сравнительно недавно. Все началось с того, что после работы они случайно оказались рядом на улице. Выяснилось, что им по пути домой. Стоял тихий теплый вечер ранней осени, они шли не торопясь, болтая о том, о сем. Наташа то и дело кокетливо смеялась каким-то особенным, обещающим смехом и явно стремилась ему понравиться. Выяснилось, что у них много общего. Больше всего в жизни, по словам Наташи, она любила искусство, но, как вскоре убедился Олег Георгиевич, ее познания в основном ограничивались слухами, в изобилии витающими вокруг известных имен. Однако это не помешало ему увлечься молодой привлекательной женщиной. Наташа мало походила на обремененных семейными заботами и не слишком следящими за модой и своей внешностью учрежденческих дам. Была в ней какая-то легкость, даже артистичность, и требовала она так мало – только любви.

Со временем, однако, этот роман начал причинять некоторые неудобства и даже тяготить Воронкова. И Наташа, конечно же, своим женским чутьем это безошибочно понимала. Когда обиженная его отказом Наташа, оставляя нежный аромат французских духов, покинула кабинет, он взглянул на часы и торопливо сбежал по лестнице с третьего этажа. Новенький "Жигуль" цвета "коррида" стоял во дворе, дожидаясь своего хозяина. Воронков протер ветровое стекло, убедился, что бак почти полон, и озабоченно взглянул на сумрачное, в низких тучах небо. Могло показаться, что он готовится к дальнему путешествию, хотя путь предстоял сравнительно короткий. Воронков был человеком предусмотрительным и не любил дорожных сюрпризов.

В этот предвечерний час центральные улицы Кишинева были забиты транспортом, и ему стоило немалых усилий выбраться на загородное шоссе. Только на широкой, отливающей чернотой асфальтовой полосе, он ощутил острое чувство наслаждения ездой, послушности автомобиля каждому его движению. Это чувство было новым; Воронков, лишь недавно севший за руль собственного автомобиля, еще не успел к нему привыкнуть. А сидящий за рулем человек с тонким интеллигентным лицом был очень жаден до всего, что приносило новые удовольствия.

Уже совсем стемнело, когда "Жигуль" въехал на главную улицу маленького городка. Редкие фонари скудно освещали улицы, однако водитель ориентировался в городе уверенно. Машина остановилась возле приземистого дома, уединенно стоящего на тихой безлюдной улице. Огромная собака, злобно лая, заметалась по двору, и Воронков не решился покинуть машину до тех пор, пока во двор не вышел худой сутулый человек и не прикрикнул на пса.

– С приездом вас, Олег Георгиевич, – хриплым голосом произнес сутулый, пропуская Воронкова вперед. – Заходите, гостем будете.

В комнате, куда они вошли, за столом, покрытым плюшевой скатертью, сидело трое молодых людей, не знакомых Воронкову.

– Мои друзья, – коротко представил их сутулый. По лицу гостя пробежала гримаса недовольства. – Да вы не беспокойтесь, Олег Георгиевич, люди верные.

Трое мужчин с видимым интересом, не таясь, молча разглядывали гостя.

– Я сейчас, Олег Георгиевич, – продолжал сутулый и вышел из комнаты, чтобы через минуту появиться с бутылкой водки в одной руке и тарелкой с закуской – в другой. Обнажил в кривой улыбке гнилые зубы:

– Не побрезгуйте, Олег Георгиевич.

Разлил водку в стаканы, плеснув себе самую малость.

– Вы уж извините, я ведь не пью. Но ради такого гостя немного можно, – подобострастным тоном, не вязавшимся с угрюмым выражением изможденного лица, закончил сутулый.

Воронков оглядел грязную, заляпанную скатерть, граненые, нечистые стаканы, поморщился и произнес:

– Я же за рулем... А теперь к делу.

Сутулый полез под кушетку, покрытую ветхим, истрепанным ковром, вытащил туго набитую сумку и вывалил ее содержимое прямо на стол. Рядом с бутылкой водки, тарелками с брынзой и луком старинные, покрытые благородной чернью кресты, потиры, дарохранительницы и особенно иконы смотрелись кощунственно, противоестественно и казались чудовищной игрой больного воображения сумасшедшего художника. Возможно, эта мысль и пришла в голову гостя, потому что брезгливая усмешка снова тронула его тонкие губы и тут же исчезла.

Воронков аккуратно разложил вещи на столе и зорко, оценивающе оглядел их одну за другой. В комнате воцарилось молчание. Все смотрели на гостя, напряженно ожидая, когда он заговорит.

– Ну ладно. Завтра привезешь. Вечером. Как всегда.

Воронков говорил сдержанно, деловито, не отрывая глаз от стола, как бы весь поглощенный осмотром, однако если бы собеседники могли заглянуть в его глаза, то заметили бы в них хищный алчный блеск.

– Однако вы ничего не сказали о цене, – раздался голос смуглого мужчины с иссиня-черными курчавыми волосами.

– Я же сказал – как всегда, – пожал плечами Воронков. – Потом договоримся, не обижу... – Не вижу иконы в эмалевом окладе, – продолжал он недовольно. – Той, о которой мы говорили.

– Не получается пока, Олег Георгиевич, – заискивающе отвечал сутулый, – не сомневайтесь, сделаем вам эту икону.

– А я уже начинаю сомневаться. Сапфир тоже обещали сделать, а где он?

– Ищем, Олег Георгиевич, ищем, был один с таким камешком у нас на крючке, да уехал и камешек с собой захватил. Теперь снова искать надо. Главное – найти фраера, остальное – пустяки. – Сутулый ощерил гнилые зубы. – Вы, часом, не знаете такого? – как бы между прочим поинтересовался он.

Воронков оторвал голову от стола, пристально взглянув в отливающие наркотическим блеском темные глаза говорившего и на секунду задумался. В этот момент он походил на хищную птицу, выбирающую жертву.

– Надо подумать, – и многозначительно добавил: – Потом поговорим.

Стоял уже поздний вечер, когда Олег Георгиевич приехал домой. Жена не стала допытываться о причинах столь позднего возвращения, торопливо собрала ужин и ушла, оставив супруга на кухне в одиночестве. Быстро покончив с едой, он вышел в прихожую, где стояла тумбочка с телефоном, набрал код автоматической междугородней связи и отчетливо, так, чтобы его хорошо услышал далекий собеседник, сказал:

– Валентин, я жду тебя в ближайшую субботу. Есть новости.

Судя по выражению лица Воронкова, ответ был утвердительный, и он в хорошем расположении духа отправился спать. Впрочем, для такого настроения у него были и другие причины.

День начинается со сводки

Реклама "Союзпечати" утверждает, что день начинается с газеты. И если для Олега Георгиевича Воронкова, как и для тысяч других, он действительно начинается с газеты, то сотрудники уголовного розыска начинали его со сводки. В то самое время, когда Воронков с красным карандашом в руке просматривал газету, готовясь к семинарским занятиям, начальник республиканского управления уголовного розыска, вооружившись точно таким же карандашом, изучал оперативную сводку происшествий.

Сводка происшествий – не самое увлекательное чтение и уж отнюдь не веселое, но полковник Ковчук не сдержал улыбки, узнав об угоне "Волги" председателя "Межколхозстроя". Он живо представил растерянное лицо знакомого ему председателя и невольно улыбнулся. "Пусть пару дней пешком походит. Скорее всего хулиганствующие юнцы угнали. Покатаются – бросят. Никуда она не денется, а урок серьезный, пусть как следует гараж охраняют."

Улыбка сошла с обычно серьезного, даже сурового лица полковника, когда он дошел до сообщения из Приреченского района о вооруженном нападении на ночного сторожа и ограблении церкви. Подчеркнул скупые строчки сводки и нахмурился. За сравнительно короткое время это было уже шестое по счету ограбление церквей, однако с применением огнестрельного оружия – первое. Едва Ковчук прочитал ее до конца, как зазвонил один из пяти телефонов – прямой связи с министром. Он быстро снял трубку, отчеканил: "слушаюсь" и заторопился на второй этаж. "Не иначе, как по этому делу вызывает".

Министр сидел в самой глубине огромного длинного кабинета, обшитого деревянными панелями. Полковник переступил порог и сразу отметил, что министр сегодня был в форме. Форму он носил редко, предпочитая обычный штатский костюм. Очевидно, предстояло важное совещание или прием. Седой, представительный, с правильными, спокойными чертами лица, в генеральском мундире с несколькими рядами орденских планок, он выглядел весьма внушительно за своим массивным письменным столом.

При появлении Ковчука министр оторвал голову от бумаги, которую читал, не спеша снял очки и жестом пригласил садиться. В его неторопливых движениях сквозила спокойная уверенность человека, наделенного немалой властью и отдающего себе в этом отчет.

– С утренней сводкой вы, Никанор Диомидович, надеюсь, уже ознакомились? – как о само собой разумеющемся спросил он ровным голосом.

– Так точно, товарищ министр, ознакомился! – чуть громче, чем надо, отвечал полковник.

– Вот и отлично, – тем же спокойным голосом продолжал генерал. Стало быть, в курсе. – Он чуть помедлил. – Какое это у нас по счету ограбление церквей? Пятое, кажется?

– Нет, шестое, – поправил начальство Ковчук и виновато добавил: – К сожалению.

– Значит, шестое... Но с применением оружия – первое?

– Первое, товарищ министр. – Полковник глубоко вздохнул. – Совсем обнаглели.

– Вот именно, чего им не обнаглеть. – Министр внимательно посмотрел на полковника. Ковчук правильно истолковал этот взгляд:

– Так мы же не сидим сложа руки, товарищ министр, розыскная работа ведется. Кое-что рисуется, но в целом – туман.

– Кто, кстати, ведет эти дела?

– Следователь Бордеяну, а от нас – старший лейтенант Чобу.

– Чобу? – переспросил министр. – Помню такого, он, если не ошибаюсь, Высшую Омскую школу милиции закончил. Смелый парень, отлично проявил себя при задержании особо опасного преступника. Весь в деда, тоже у нас в органах служил. – Он сделал паузу. – Однако одной только смелости в данном случае недостаточно. Нужен более опытный розыскник, дело, судя по всему, трудное, я бы сказал, деликатное. А тянуть больше никак нельзя. Звонили из вышестоящих органов, интересовались ходом расследования. Там взяли его на особый контроль, и я тоже – соответственно.

Министр снова бросил выразительный взгляд на Ковчука, открыл папку с бумагами и протянул ему лист, исписанный затейливым каллиграфическим почерком, какой сейчас редко увидишь: буквы были украшены причудливыми завитушками. Но еще больше полковника удивил непривычный, странный слог этого письма.

"Смиреннейше доводим до сведения уважаемого Министра, – прочитал Ковчук, – что нашу святую Михайловскую церковь постигло большое несчастье. Злоумышленники проникли в храм божий, осквернили алтарь. Они унесли драгоценные реликвии нашей церкви, чем ввергли прихожан в непреходящую скорбь. С душевной просьбой к Вам – помогите найти святотатцев, и пусть их покарает Бог и закон.

Церковный совет".

Ковчук в некоторой растерянности повертел письмо.

– Жалуются, значит, верующие... – он хотел еще что-то сказать, но его остановил министр:

– Не жалуются, товарищ полковник, а просят помощи, и не у кого-нибудь, а у нас, органов внутренних дел. Значит, доверяют, ищут защиты. Хочу, Никанор Диомидович, чтобы вы и другие четко уяснили: дело это особое, необычное. Ограбить церковь – это не совсем то, что, допустим, обокрасть магазин. Не исключаю, что какой-нибудь демагог пустит грязный слушок: смотрите, люди добрые, вот как коммунисты-атеисты борются с религией. И кто-нибудь может поверить в эти басни. И потом похищены действительно большие ценности. Ведь все эти потиры и иконы – не только религиозная утварь. Это же свидетели нашей с вами истории, произведения искусства. Между прочим, собственность государства.

– Извините, товарищ министр, но я не совсем понял... о государственной собственности.

Министр не удивился этому вопросу и даже, кажется, ожидал его.

– Если уж начальник управления министерства не в курсе, то что говорить о наших работниках на местах. Видимо, и в этом кроется одна из причин наших неудач. Подумаешь – украли у попов какую-то чашу, ну и бог с ней. Не велика потеря. Не исключено, что так кое-кто рассуждает. И отношение соответствующее. Церковь же отделена от государства, пусть сами попы и разбираются...

Он порылся в серой папке и извлек из нее бумагу с грифом уполномоченного Совета по делам религии при Совете Министров СССР по Молдавской ССР.

– Прошу ознакомиться.

"В соответствии со статьей 28 Положения о религиозных объединениях в Молдавской ССР, – гласила бумага, – утвержденного Указом Президиума Верховного Совета МССР от 19 мая 1977 года, все молитвенные здания, а также необходимое для отправления культа имущество, переданное по договору верующим, образовавшим религиозное общество, приобретенное ими или пожертвованное им, является собственностью государства".