Текст книги "Ангел пустыни"

Автор книги: Евгений Габуния

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

– У тебя что новенького, Петр Иванович? – спросил полковник Кучеренко.

– В принципе ничего, все то же. Дают показания эти субчики, разговорились, на Хынку, конечно, всех дохлых кошек вешают. Как обычно. Он, значит, змей-искуситель, а они вроде ни при чем. Кроме Ботнаря. Чистосердечно признается, кажется, дошло, в какую историю вляпался. Детали сейчас уточняем.

– А сам этот искуситель, заговорил, наконец?

– Молчит, прохиндей, комедий ломает. – Кучеренко достал из папки, которую держал в руках, лист бумаги. – Вот заключение психиатрической экспертизы, сегодня поступила. "Отец испытуемого, – прочитал он вслух, смолоду злоупотреблял спиртными напитками и в настоящее время находится на лечении по поводу хронического алкоголизма. По словам матери, в детстве был ребенком очень неспокойным, непослушным, озлобленным. В школе вел себя плохо, дрался, ссорился, грубил учителям. На работе не уживался. Начал пить с молодых лет. По словам жены, однажды в состоянии сильного опьянения избил ее, пытался задушить, облил керосином и пытался поджечь. При поступлении на экспертизу выявил ясное сознание, однако с самого начала старался произвести впечатление несобранности, непонимания. Даже на элементарные вопросы отвечал заведомо неправильно, считал на пальцах, какой он по счету ребенок в семье. Старался также показать отсутствие заинтересованности, однако было заметно, что нервничает. Из обстоятельств дела явствует, что приспособлен и самостоятелен, умело совершал кражи, проявляя сообразительность и смекалку. Диагноз: установочное (симулятивное) поведение с признаками психопатии возбудительного круга. Признать вменяемым"

– Действительно, прохиндей. – Ковчук с видимым удовольствием повторил вслед за Кучеренко это словечко. – Черт с ним, пусть молчит. Посмотрим, что он запоет, когда узнает, какую телегу на него дружки катят. Не заговорит, а заорет благим матом. Тут и дураку ясно, что надо шкуру спасать, а он, судя по всему, не дурак. У нас доказательного материала и так достаточно. На данном этапе, по крайней мере. Не так ли, Лидия Сергеевна? – В последнее время Андронова занималась в основном Воронковым и поняла, что начальник ждет ее доклада. Она порылась в сумочке и достала изящный блокнотик.

– Воронков на работе характеризуется исключительно положительно: трудолюбив, исполнителен, требователен, замечаний не имеет, одни благодарности. Инициативен. В интересующих нас районах в последнее время в командировках не был, я по книге приказов проверила.

– Это еще ни о чем не говорит, – вставил Кучеренко. – У него же своя машина. В выходной мог смотаться, впрочем, и в рабочий день тоже, найдет отговорку на службе, сообразительный.

– Вот именно, – продолжала Андронова. – Среди коллекционеров антикварного искусства пользуется репутацией знатока, особенно изделий из серебра и фарфора. И в музее тоже. К нему даже специалисты за консультацией обращаются. В музее свой человек. Но вот что любопытно: раньше регулярно продавал музею антикварные вещи, а в последнее время ничего не приносит, однако недавно купил машину. Откуда деньги? Спекулирует. Из показаний Сухаревской следует, что Воронков, воспользовавшись ее неосведомленностью, купил у нее скульптуру и вазу и продал во много раз дороже, в Москве.

– Положим, не он лично продавал, а его дружок Карякин. И еще не известно, сколько ему Карякин денег отдал. Не сомневаюсь, что надул. Тоже прохиндей порядочный, – повторил Ковчук полюбившееся ему словцо. – А картины, которые Карякин в комиссионный сдал, у этого знатока откуда, выяснили? Помнится, не шла у вас эта разработка.

– Выяснила, Никанор Диомидович, и не только с картинами. – Андронова улыбнулась одной из своих самых обаятельных улыбок. – У одного старика-пенсионера. Очень нужны были деньги старику, тут наш фигурант и подвернулся.

– И подзалетел, – с ехидцей вставил Чобу. – Левитан-то оказался поддельным. Карякин его в Третьяковскую галерею на атрибуцию носил.

– Пусть сами разбираются. Вор у вора дубинку украл. Ваза, картины это все эпизоды, конечно, весьма выразительные. Не будем умалять "заслуг" нашего фигуранта, – Ковчук усмехнулся. – Он на большее тянет. По 17-й* вполне может пройти, хотя сам и не лазил по церквам. Предпочитал, чтобы другие таскали каштаны из огня. Кстати, Лидия Сергеевна, сколько всего он натаскал?

_______________

* Статья 17 предусматривает уголовную ответственность за

соучастие в преступлении.

– Вы хотите сказать – они, Никанор Диомидович, – поправила начальника Андронова. – Трудно точно подсчитать. Сами церковники затрудняются ответить. Справлялась я в епархиальном управлении, показывала вещи, изъятые у Карякина. Даже главный эконом не мог оценить. Говорит, вещи старинные, серебряные, намного дороже тех, что получают сейчас из Московской епархии. У них там мастерская или фабрика имеется. Придерживайтесь, говорит, цен, которые называют священники.

– Что значит – придерживайтесь? – проворчал полковник. – Мы должны точно знать. Священники ведь и завысить могут. Умышленно или по неведению.

– Я тоже об этом подумала, Никанор Диомидович, – Андронова снова раскрыла свою сумочку. – Вот акт экспертизы торгово-промышленной палаты.

"Дарохранительница шестиэтажная с пятью крестами высотой 49 сантиметров, – прочитал Ковчук, – серебряная, 84-й пробы, вес 935 граммов, с четырех сторон изображены житейские рельефы, стоимость – 1935 рублей. Дарохранительница четырехэтажная с изображением воскресшего спасителя, серебряная, 84-й пробы, вес 327 граммов, стоимость 727 рублей. Крест напрестольный серебряный – 400 рублей, крест на стойке серебряный – 530 рублей..."

Перечень был довольно длинным. Ознакомившись с ним, Ковчук задумчиво сказал:

– Порядочно... Однако в списке об иконах ничего не сказано. Сколько же они всего заграбастали?

– Трудно сказать, по крайней мере сейчас, – заметил Кучеренко, – они ведь только серебряную утварь отбирали, а остальное в колодцы выбрасывали, мерзавцы, когда с "дела" возвращались. Сейчас вспоминают, где эти самые колодцы находятся.

– А в церквах, как известно, описей имущества нет, к сожалению, продолжила Андронова, – священники и старосты сами точно не знают, сколько и чего украдено. Может, теперь, наконец-то, перепишут, как положено по закону. А иконы, Никанор Диомидович, на экспертизу в палате не взяли. Нет, говорят, специалистов. Они и при оценке утвари в основном на вес ориентировались. А там редкой красоты старинные вещи есть, глаз не оторвешь.

– Вот именно, – оживился Степан Чобу. – Мне в МУРе ребята говорили, что икона "Иоанн Ботезаторул", "Ангел пустыни" еще ее называют, не меньше тридцати тысяч долларов стоит. Я даже не поверил, думал разыгрывают. Оказалось, все точно, у них там какой-то знаменитый эксперт есть, женщина, она определила.

Ему никто не ответил. Все сидели молча, наблюдая, как начальник сосредоточенно перелистывает папку с делом. Переложив последний лист, полковник оторвал голову от стола. Его обычно добродушные голубые глаза смотрели жестко. Начальник управления принял решение.

– Будем брать, пора. И сразу ко мне. – Он обвел глазами подчиненных. – Других предложений или возражений как будто нет? Так и запишем, – улыбнулся Ковчук, и снова его взгляд приобрел обычное выражение.

Очная ставка

Воронкова привезли сразу после обыска в его квартире. С выражением крайнего негодования на холеном лице он нервно, энергично шагнул в дверь и направился было к маленькому столику, приставленному к массивному столу хозяина кабинета, но Ковчук указал на стул, одиноко стоящий посреди комнаты:

– Сюда, пожалуйста.

Воронков правильно истолковал этот жест. На побледневшем лице выступили красные пятна.

– Может быть вы, наконец, объясните, что все это значит? – он говорил тихо, как бы сдерживая переполнявшее его благородное негодование. Сначала вот эти люди. – Воронков кивнул в сторону сидящих возле окна Кучеренко, Чобу и Андроновой, – врываются в мой дом с обыском, а теперь вот вы, извините, не имею чести знать ваше имя и отчество, обращаетесь со мной как с преступником. По какому праву?

– Вы спрашиваете, по какому праву? – переспросил полковник, с интересом разглядывая Воронкова. – По праву закона, перед которым эти люди, как вы изволили назвать сотрудников уголовного розыска, несут ответственность... так же, как и я, начальник управления. А теперь разрешите напомнить, что вопросы здесь задаем мы, и чем скорее вы на них ответите, тем лучше.

Полковник говорил сдержанным, рассудительным голосом, только чуть прищуренные глаза выдавали, что это стоит ему немалых трудов. Он весь подобрался и даже, как показалось Кучеренко, помолодел. Во всяком случае, Петру Ивановичу не доводилось видеть его таким прежде. На Воронкова слова полковника не произвели впечатления. Глядя куда-то поверх лица Ковчука, он со скрытой угрозой сказал:

– Теперь я понимаю... Вы покрываете произвол своих подчиненных. Это возмутительно. Я буду жаловаться... Я требую, чтобы меня приняло вышестоящее руководство. Я это так не оставлю...

Глаза полковника сузились еще сильнее.

– Жаловаться – ваше право, гражданин... – Он сделал намеренную паузу, прежде чем назвать фамилию Воронкова. – К сожалению, сегодня у министра неприемный день, придется отвечать на наши вопросы. Не желаете – дело ваше. Мы люди не гордые, можем и подождать. – Он нажал кнопку звонка, и в кабинет тотчас вошел немолодой старшина. – Уведите задержанного, приказал Ковчук.

Воронков смерил старшину презрительным взглядом, встал, одернул пиджак, поправил галстук. Возле самых дверей он остановился:

– А что вас, собственно, интересует?

– Многое, гражданин Воронков. – Полковник пододвинул поближе толстую коричневую папку. В глазах Воронкова промелькнула тревога. "Дорого бы дал ты, – подумалось Ковчуку, – чтобы заглянуть в содержимое этой папки". – Да что же вы стоите, присаживайтесь, – продолжал он как ни в чем не бывало, знаком отпустил старшину и повернулся к старшему лейтенанту: – Товарищ Чобу, ведите протокол.

При упоминании о протоколе Воронков оторвал наконец глаза от папки и удивленно спросил:

– Какой протокол? Это что, допрос?

– Вы не ошиблись, гражданин Воронков, – подтвердил полковник, именно допрос подозреваемого Воронкова Олега Георгиевича, тысяча девятьсот...

Воронков не дал ему продолжить:

– Это я, значит, подозреваемый?.. – Он деланно рассмеялся.

– Да, пока подозреваемый.

– Что значит – пока?

– Видите ли, у нас так: сначала – подозреваемый, потом – обвиняемый, наконец – виновный. Конечно, не каждый подозреваемый становится обвиняемым, а тем более виновным.

– И в чем же вы меня подозреваете? – Воронков деланно рассмеялся. Это просто невероятно.

– Об этом поговорим немного позже, а пока расскажите о себе.

– А что рассказывать? – Воронков передернул плечами. – Вы, небось, и сами справки навели. Моя жизнь на виду, дом открыт, меня многие в городе знают, мое общественное положение известно. Что вас, собственно, интересует? – повторил он свой вопрос.

– Допустим, ваше занятие коллекционированием старинных вещей.

– Вот оно что! – воскликнул Воронков. – Кажется, я начинаю понимать. Меня оклеветали завистники, недруги, эти тупицы, бездари, которые абсолютно не смыслят в искусстве, а лезут туда же. А я всю сознательную жизнь занимаюсь собирательством. Это моя страсть и, без ложной скромности, могу сказать, что кое в чем разбираюсь.

– Охотно вам верю, Олег Георгиевич, – Ковчук согласно кивнул. Однако у вас дома при обыске не обнаружено никаких старинных предметов искусства. Это обстоятельство выглядит несколько странно.

Воронков снисходительно улыбнулся:

– Вы меня извините, товарищ начальник, но сразу видно, что вы собирательством никогда не занимались.

– Не приходилось, – полковник виновато развел руками. – Знаете, все недосуг как-то. Однако вы не ответили на мой вопрос.

– Тут и отвечать нечего, все ясно. Коллекционер бы меня понял сразу. Видите ли, я человек настроения, увлекающийся, так сказать. Главный интерес для меня представляет не сама антикварная вещь, а сам процесс ее поиска и последующего изучения. Часто к вещи как-то охладеваешь, привыкаешь, что ли... И расстаешься без сожаления. А потом все снова. Поверьте, это так интересно!

– Действительно, интересно. А кому вы продавали вещи, к которым, как вы выражаетесь, охладели?

– В музей, как правило, – не без пафоса отвечал Воронков. – Как истинный коллекционер. Я полагаю, что делал полезное и нужное дело. Пусть все, а не только одиночки, любуются красотой.

Сидящие поодаль Кучеренко, Чобу и Андронова незаметно обменялись выразительными взглядами, а Чобу даже что-то тихо пробормотал.

Полковник хотел продолжить, но его опередила Андронова:

– Разрешите вопрос, Никанор Диомидович? Ваши слова, – обратилась она к Воронкову, – не согласуются с фактами. В последние месяцы в музей вы ничего не сдавали.

– Значит, ничего не было. Странный вопрос.

– Не такой уж странный, если принять во внимание, что недавно вы приобрели весьма ценные вещи: французскую вазу, скульптуру "Похищение сабинянок", картины Сарьяна, Самохина...

– Вы забыли упомянуть Левитана, – с вежливой улыбкой произнес Воронков. – Ну и что из этого следует? Не украл же я эти вещи. Какой здесь криминал? А потом, я уступил их одному коллекционеру, москвичу, он меня буквально умолял продать, я согласился, тем более, что это – не мой профиль. Я больше по фарфору... Это очень приличный человек, знаток...

– И этот приличный человек, фамилия которого Карякин, тут же тащит в комиссионку так полюбившиеся ему вещи. Не кажется вам это странным? Кстати, Левитан-то оказался поддельным, Олег Георгиевич.

– Не может быть! – воскликнул Воронков, и было непонятно, к чему относилось это восклицание: к тому, что Карякин отнес вещи в магазин или к сообщению о поддельности картины.

– Все может быть, гражданин Воронков, – Андронова не стала уточнять, что именно она имела в виду под этим "может быть". – Однако Карякин утверждает, что не покупал у вас ни картины, ни вазу, ни скульптуру, а вы сами просили сдать их в комиссионный. Кстати, сколько вы заплатили за них Сухаревской и этому старичку-пенсионеру?

– Право, уже не помню, – Воронков посмотрел в глаза Андроновой. – Да и какое это имеет значение? Бывает, купил дешевле, продал дороже. Обычное дело у коллекционеров.

– Это обычное дело на юридическом языке называется спекуляцией, заметил Ковчук. – Статья 161, скупка и перепродажа товаров или иных предметов с целью наживы.

– В таком случае любого коллекционера можно под эту статью подвести. Да и где доказательство спекуляции? Этот Карякин может утверждать все, что угодно. – Воронков словно забыл, что он говорил о своем знакомом пять минут назад. – Я ему пошел навстречу, из уважения, а он вот каким негодяем оказался.

– Оставим пока скульптуру и прочее, – продолжил допрос Ковчук. Скажите, Воронков, вы еще что-нибудь продавали или передавали Карякину, только честно?

– Пару резных костяных фигурок, медальон, в общем, мелочи.

Полковник выдвинул ящик стола, достал икону "Ангел пустыни" и повернул ее лицевой стороной к Воронкову:

– И это вы называете мелочью? Простите, но я отказываюсь вас понимать.

На лице Воронкова мелькнуло смятение, но только на долю секунды.

"Посмотрим, надолго ли тебя хватит", – подумал Ковчук.

– Мне, конечно, трудно судить, поскольку я в иконах не очень разбираюсь, но доска интересная, старинная школа. Никогда не приходилось видеть, – спокойно произнес Воронков.

– А вы постарайтесь припомнить, Олег Георгиевич, – вступил наконец в допрос Кучеренко. – Посмотрите внимательнее.

– Нет, никогда не видел. К сожалению. Да и где я мог ее видеть? Культовая живопись не мой профиль.

– Где могли видеть? – с усмешкой переспросил Кучеренко, открыл портфель и достал из него старую потрепанную книгу. На ее красном кожаном переплете значилось: "Историко-статистическое описание церквей и приходов Кишиневской епархии". – Эта книга, весьма любопытная, изъята у вас при обыске.

Воронков молчал, как загипнотизированный, не сводя глаз с книги. В тишине было слышно, как подполковник переворачивает страницы.

– Вот он, Иоанн Креститель, отличная репродукция. Здесь и описание иконы имеется, подробное причем. И, что самое интересное, отчеркнуто карандашом.

– И что из того? – нервно перебил его Воронков. – Почему вы считаете, что это мои пометки? Оставил кто-нибудь из прежних владельцев книги. Я ее по случаю приобрел и даже не успел раскрыть.

Кучеренко не обратил никакого внимания на эти слова и продолжал:

– Именно эту икону вдруг воруют из церкви...

– Печальное совпадение. – Воронков развел руками. – Неужели вы хотите сказать, что я украл икону? После этого не значит вследствие этого – так говорили еще древние римляне.

– Совпадение, стало быть? Пойдем дальше. Под видом командированного министерством культуры вы, Воронков, являетесь в церковь села Кобылкова. Священник опознал вас по фотографии...

– Ну и дела... – Воронков попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной, жалкой. – Милиция за меня всерьез взялась. Был такой грех, был... Попался мне случайно под руку командировочный бланк – решил воспользоваться. Для солидности, чтобы священник не опасался. Очень хотелось осмотреть церковь подробнее. С познавательной целью.

– Вы только что сказали, что культовая живопись – не ваш профиль. Что же привело вас в храм божий? Или вы в бога веруете? В это время службы в церкви не было.

– Кроме икон в церквах и много другого есть, что представляет интерес для любителя старины.

– В этом вы абсолютно правы, – согласился Кучеренко. – И самое интересное, что после вашего визита эту церковь тоже обворовывают.

– Да что вы ко мне прицепились с этими кражами! – с плохо скрываемой злостью процедил Воронков.

Эти слова прозвучали так неожиданно грубо, будто их произнес другой человек: не этот, с вежливыми, вкрадчивыми, интеллигентными манерами, а другой – циничный, вульгарный. Однако Воронков мгновенно опомнился: Извините, я, кажется, немного погорячился. Это ошибка, чудовищная ошибка... трагическая... – Он хотел еще что-то сказать, но его остановил Ковчук:

– Олег Георгиевич, упорным отрицанием вы только усугубляете свою вину. Однако у вас еще есть возможность как-то облегчить свою участь, и для этого требуется только одно – чистосердечное и полное признание.

– В чем виноват, я уже признался. Действительно, нехорошо получилось с этими картинами... и с вазой с точки зрения этики. И с удостоверением тоже. А больше ни в чем нет моей вины. – Голос его звучал тихо и проникновенно.

Полковник с минуту внимательно разглядывал Воронкова, словно увидел его впервые, и с оттенком сожаления произнес:

– Ну что ж, в таком случае пеняйте на себя. С разрешения следователя мы сейчас проведем очную ставку. – Он нажал кнопку звонка. Появился конвойный. – Приведите арестованного Хынку, – распорядился Ковчук.

Воронков бросил быстрый, испуганный взгляд на дверь.

Минут через десять старшина привел Хынку. Тот хмуро глянул на сидящих в кабинете и молча сел на стул, также поставленный посредине комнаты.

– Скажите, Хынку, вы знаете этого человека и какие у вас с ним взаимоотношения? – полковник указал на Воронкова. – Хынку исподлобья взглянул на сидящего напротив Воронкова, и в его мутных глазах мелькнуло нечто, похожее на удовлетворение, однако ничего не ответил и тут же отвернулся.

– Смотрю я на вас, Хынку, и удивляюсь, – продолжал Ковчук, – неужели не надоело в молчанку играть? Пока вы, извините, комедию ломаете, ваши дружки времени не теряют. – Он раскрыл папку. – Вот протоколы допросов Ботнаря, Кравчука и Кангаша. Раскололись ваши дружки, не в вашу пользу показания, совсем не в вашу. Выходит, вы, Хынку, во всем виноваты. Организатор. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так что советую подумать. Итак, повторяю вопрос: вы знакомы с сидящим напротив вас гражданином?

Ответа не последовало, и полковник обратился с этим же вопросом к Воронкову. Воронков, избегая устремленного на него выжидательного взгляда Хынку, пробормотал:

– Да, знаю. Его зовут Спиридон Хынку.

В глазах Хынку зажегся недобрый блеск, но он продолжал хранить молчание, в упор глядя на Воронкова.

– При каких обстоятельствах вы познакомились с Хынку? Расскажите подробнее. – Ковчук обернулся к Чобу, чтобы убедиться, не забыл ли тот о протоколе.

– Месяца три назад он пришел ко мне на квартиру и говорит: "Слышал я, что вы собираете старинные предметы искусства." От кого слышал – не сказал, а я не стал спрашивать, меня ведь многие знают как коллекционера. "Ну так вот, – продолжает, – кое-что могу предложить". Я заинтересовался. Хынку открывает сумку и вынимает несколько крестов, дарохранительниц, чаш и еще что-то, я уж не припомню сейчас. Красивые были вещи, редкостные. Я, естественно, спросил, откуда у него они. Хынку пояснил, что купил или выменял у какой-то вдовой попадьи, у нее на чердаке много всякого пылится. Но я ничего у него не приобрел.

– Почему же, если вещи вам понравились? – Ковчук сделал вид, что удивлен.

– По двум причинам, – не сразу, а как бы после раздумья ответил Воронков. – Во-первых, цены он называл непомерные, фантастические, а главное не в этом: мне показалось, что вещи краденые. Очень уж все подозрительно выглядело. – Он снова помолчал и виноватым голосом добавил: – Конечно, я должен был сразу сообщить, куда следует.

В кабинете раздался сдавленный вскрик, больше похожий на стон, Хынку вскочил и с поднятым над головой стулом кинулся на Воронкова. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы Чобу промедлил и не успел схватить его руку в железные клещи. Хынку взвыл от боли. Немного придя в себя, бешено вращая глазами, он глухо прошипел:

– Это я, значит, вор, а ты, падла, чистенький? Он, он во всем виноват, гражданин начальник, наводку давал и вещи с дела покупал, а теперь кружева плетет, падла. Нет уж, вместе будем дерево полировать*. Хынку снова сделал попытку подняться со стула, но стоящий рядом Чобу мягко положил ему на плечо свою тяжелую руку, и тот сразу обмяк.

_______________

* П о л и р о в а т ь д е р е в о – сидеть на скамье

подсудимых.

Заметно побледневший Воронков брезгливо пожал плечами:

– Чушь, бред сумасшедшего. Больной человек. Где доказательства?

При упоминании о доказательствах Хынку весь зашелся:

– Смотри, какой прокурор выискался, доказательства требует. Сам взвешивал еще вещички с дела, по шестьдесят копеек за грамм давал за скуржевые, а простые почти задарма брал. Шакал, барыга проклятый!

– Спокойнее, Хынку, давайте обо всем по порядку. – Ковчук счел, наконец, нужным вмешаться. – На чем взвешивал Воронков серебряные вещи?

– На весах, на чем же еще, зеленые такие весы, на кухне.

– В каком именно месте на кухне? Не можете ли поточнее?

– На кухне, я же говорю, в нише за занавеской.

Ковчук вопросительно взглянул на Кучеренко, который молча кивнул.

– На сегодня, пожалуй, хватит, – полковник нажал кнопку звонка. Уведите арестованных, – приказал Ковчук.

Хынку быстро поднялся, сам, без команды конвоира, заложил руки за спину. Воронков же продолжал сидеть, понурив голову. Для него очная ставка продолжалась. Очная ставка с самим собой, со своей совестью, добрым именем, – со всем тем, что теперь осталось позади.

– Вставайте, гражданин, – поторопил его сержант.

Воронков очнулся, встал, не поднимая головы, скрылся за обитой черным дерматином дверью.

– С Хынку, пожалуй, все ясно. Уголовник, жалкий сломленный человек. А этому Воронкову что было нужно?.. – задумчиво, как бы размышляя сам с собой, промолвил Ковчук. – Никогда, наверное, не пойму. Все, кажется, было у человека – и так низко пасть...

– А что тут непонятного, Никанор Диомидович? Жадность фраера сгубила, как выражаются наши клиенты.

Все, кроме Ковчука, улыбнулись.

– Почему-то не каждого она, эта самая жадность, губит. Вот в чем вопрос. – Начальник управления помолчал. – Благодарю за службу. Все свободны.

ИЗ ПОСЛЕДНЕГО СЛОВА

ПОДСУДИМОГО ВОРОНКОВА НА СУДЕ

Я потерял все, что может иметь полноценный гражданин нашей страны: любимую работу, уважение окружающих, доброе имя... Я всю сознательную жизнь восхищался и преклонялся перед искусством, музыкой, литературой. Теперь я буду надолго лишен этого. Во всем случившемся виню только себя и постараюсь честным трудом искупить вину перед народом, людьми...

ИЗ ОСОБОГО ОПРЕДЕЛЕНИЯ ВЕРХОВНОГО СУДА

...Одной из причин, способствующих совершению преступлений, следует считать отсутствие должной организации охраны церквей. В соответствии с законом организацией охраны церквей, которые являются собственностью государства, обязаны заниматься сельские Советы. Однако некоторые ответственные работники Советов... устранились от этого вопроса; больше того, даже запрещали организовывать охрану.

Другой причиной следует считать отсутствие описи церковного имущества, представляющего большую не только материальную, но и историческую и художественно-культурную ценность. Отсутствие описей особенно характерно для недействующих церквей, что затрудняет передачу находящегося в них имущества, в соответствии с существующим положением, финансовым органам, учреждениям Министерства культуры, а также действующим молитвенным учреждениям...

В ВЕРХОВНЫЙ СУД

Исполком Приреченского райсовета в связи с особым определением Верховного суда сообщает, что создана районная комиссия по учету материальных и культурных ценностей, находящихся в пользовании религиозных объединений. Созданы также аналогичные комиссии на территории каждого сельсовета. Составлены акты всех художественных, исторических и других культурных ценностей в районе.

Во всех действующих церквах организована сторожевая охрана, а часть ценностей недействующих церквей передана музеям Министерства культуры и действующим церквам. Принимаются меры к освоению зданий, снятых с регистрации церквей.

Особое определение было обсуждено на семинаре председателей исполкомов сельских Советов.

Председатель исполкома Приреченского районного

Совета народных депутатов (подпись)

* * *

Подполковник Кучеренко сидел у себя в кабинете, поглощенный изучением уголовного дела, время от времени задавая уточняющие вопросы молодому капитану. Капитана только недавно назначили начальником отделения уголовного розыска одного из РОВД. Убийство, которое произошло в районе, было жестоким, преступление запутанным. Дело шло туго, со скрипом. И вот капитан приехал к старшему начальнику за советом и помощью.

– Понимаешь, дорогой, – подполковник вынул из папки исписанный протокол допроса свидетеля, – я бы этого человека передопросил, и вот под каким углом... – Он не успел сказать, под каким именно углом надо вести допрос. Зазвонил телефон внутренней связи. Говорил дежурный из бюро пропусков:

– Товарищ подполковник, тут вас один гражданин спрашивает.

– Какой гражданин? – переспросил Кучеренко.

– Мардарь Леонид Павлович, утверждает, что вы его знаете. Форма на нем длинная такая, ну, которую священники носят. – В голосе дежурного сквозило удивление.

– Рясой эта одежда называется, товарищ дежурный, – в памяти подполковника ожила встреча с настоятелем церкви архангелов Михаила и Гавриила отцом Леонидом. – Выписывайте пропуск.

...В дверь тихо постучали, и в кабинет вошел невысокий полный человек в черной рясе, держа в руках аккуратный завернутый в бумагу перевязанный сверток. Он осторожно сел на предложенный стул, отвернул рясу, вытащил носовой платок.

– Жаркий, однако, сегодня день, – произнес он, тяжело дыша и вытирая покрытый испариной лоб. – Да еще третий этаж. – Мардарь перевел взгляд своих маленьких заплывших глаз с Кучеренко на капитана.

– Может быть, Леонид Павлович, вы желаете поговорить со мной наедине? – спросил подполковник. Он догадывался, что Мардаря привело к нему важное дело, не каждый ведь день служители культа посещают Министерство внутренних дел.

– Нет, нет, молодой человек не помешает, – не выпуская из рук свертка, ответил Мардарь.

"Что это у него там, неужели подарок притащил? – с досадой подумал Кучеренко, – этого еще не хватало".

– Так чем же я обязан, Леонид Павлович, вашему приходу? – вежливо осведомился Кучеренко.

Священник стал развязывать сверток. Догадка подполковника насчет подарка как будто подтверждалась. Когда Мардарь освободил наконец сверток от бумаги, Кучеренко с облегчением понял, что ошибся, однако его удивление возросло: он узнал так хорошо ему знакомую икону Иоанна Крестителя.

– Дошла до нас благостная весть, – начал несколько торжественным тоном отец Леонид, – что в музее открывается отдел древнего искусства. Совет нашего храма архангелов Михаила и Гавриила постановил внести лепту в это святое дело. – Он помолчал. – И посему просим принять наш дар музею икону Иоанна Крестителя, Ангела пустыни. Пусть все, а не только миряне нашего прихода, лицезреют лик предвестника Мессии.

Озадаченный Кучеренко молчал, не зная, как и что ответить. Собравшись с мыслями он мягко произнес:

– Леонид Павлович, так мы же милиция, такими делами не занимаемся. Вам лучше в музей обратиться.

– Милиция всем занимается, – со значением ответил священник.

– Кажется, Леонид Павлович, раньше вы о нас были несколько другого мнения.

Мардарь только вздохнул, снова полез за носовым платком, приложил его к полному округлому лицу и смущенно пробормотал:

– Вы уж извините, грешен... А икону в музей я сам отнесу.

Необычайный посетитель замолчал, что-то обдумывая.

– Ну тогда, Петр Иванович, я благодарственный молебен в храме отслужу... в честь милиции. Если вы, конечно, не возражаете.

– А чего мне возражать, святой отец, – улыбнулся подполковник, – дело ваше, мы в церковные дела не вмешиваемся.

Когда дверь за Мардарем затворилась, капитан с удивлением произнес:

– Занятный поп. Первый раз слышу, чтобы по милиции молебен справляли.

– И я тоже первый, – согласился Кучеренко, – только не поп, товарищ капитан, а священник. Такие вот дела, молодой человек.

И снова углубился в изучение лежащего перед ним уголовного дела. Оно только начиналось.