Текст книги "Обручник. Книга первая. Изверец"
Автор книги: Евгений Кулькин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
Глава восемнадцатая
1Это событие обсуждалось наравне с чем-то, если не глобально, то исторически значительным.
– В Питере открываются высшие женские курсы.
– Какие?
– Бесстужевские.
– А может, Бесстыжевские?
А какая-то старушка болезненно интересуется, с какого возраста и, главное, до какого предела туда зачисляют.
– Бойкий возраст должен быть, – сказал какой-то зубоскал, на что старушка рассудительно ответила:
– Да они, бойкие-то слова, не каждому просто даются. От одного так и отлетывают, а из другого и клещами не вытянешь.
– Ну вот, старая, – произнес зубоскал, – сама на свой вопрос и ответила. Все, что когда-то было влекущим, теперь застылой магмой торосится впереди.
Женщина обмануто усмехнулась.
Есть такая особая улыбка, которая как бы подчеркивает, что любая беспричинность делает нас жесточе, чем мы могли бы быть.
Надя Крупская слышала эти разговоры. Даже в некоторых из них участвовала. И исходила тем предэкзаменационным зубрежом, который волей или неволей, но входит в привычку отличников.
Вместе с тем ей размышлялось легко и просторно. В сознании не было, как это случалось раньше, смешения языков. Отовсюду навевала уже подзабытая с ними родность.
И это все оттого, что сейчас она шла на математическое отделение.
И все предчувствия курсиства не обволакивали ее, а как бы пеленали в некую смирительную простыню, способную при случае распуститься на ленты, чтобы свить из них удавку.
Почему такое пришло сравнение, она еще в ту пору не знала.
Тем более, что кто-то, выведав, что она поступает на Бесстужевские курсы, спросил:
– А ты можешь мне ответить, какой разврат грешнее, здравый или больной?
И она, нисколько не смущаясь, ответила:
– Глупый.
Но Надя, поступив на курсы, решила не только углубить свои знания в математике, но и прослушать филологический курс. Тем более, что там училась ее старая знакомая Ольга Витмер.
Она-то и надоумила Крупскую с некой компанией побывать за городом.
Надежда согласилась.
И вот они на месте.
Изможденная пригородом, природа тут выглядела не столь древней, сколь разоренной.
И первым, кто им встретился, был явный предместный дурачок. На груди у него красовалась фальшивая медаль. А в неопрятном зачесе была улажена какая-то лента, обозначающая цветок.
– Если захочешь кому-либо помолиться, – сказал убогий, – молись Киеву. Он грехи отпускает почти за так.
И он тут же им продемонстрировал, что не просто дурак, а еще и мастеровой, показав, как из куска кровельника – с широким шумом – коль его поволочь – можно понаработать много чего забавного.
А через минуту забыв об этой своей забаве, дурак сказал, как бы отвечая на чей-то вопрос:
– И нищенствовать надо уметь.
Он вроде бы решил не открывать своего секрета, потом все же произнес:
– Я могу самым бойким макаром добыть пятак.
Девушки не спросили, что это за «макар», больше по застенчивости, потому как любопытность в деревнях если не презиралась, то уж довольно плотно не поощрялась.
Они вышли к дороге и стали ждать тех, с кем Витмер хотела познакомить Надежду.
И Надя обратила внимание на три скособоченные березки, которые словно прилизал кто-то в одну сторону и – вдобавок – полежал на них, чтобы не распрямились.
И именно из-за них вышли трое.
– Они! – сказала Ольга, и девушки двинулись этим фигурам навстречу.
Крупкская по походке угадала, кто из троих весельчак.
Был он выше своих спутников, все время как бы пританцовывал и бесконечно что-то говорил.
Один вел себя сугубо нейтрально. А чуть приотставший от этих двоих и, кажется, припадающий на ногу, преломившись в шее, угнул голову.
Подошли они, однако, все вместе.
В руках у высокого был букет из осенних листьев.
– Тысяча извинений! – сказал он. – И миллион оправданий.
Второй тут же пояснил:
– За нами пристроилась какая-то колымага, пришлось проехать до соседнего села.
А третий ничего не сказал. Он нянчил на ладони божью коровку, рассматривая ее, как невиданную диковину.
– Вот это, – указала Ольга на высокого, – зиновий.
– И не просто зиновий, а зиновий с зимовий, – поправил он.
– Да, – подтвердила Витмер, – с Олонецкого края.
Второго представил уже зиновий:
– Прошу любить и жаловать: Денис, но, к сожалению, не Давыдов.
– Почему к сожалению? – включилась в процесс переознакомления Надежда. – Я, например, терпеть не могу гусар, да еще таких, какие стихи пишут между дуэлями.
Третий, однако, представился сам:
– А я Михаил Иваныч Бруснев. Происхожу из казаков. Из истории знаю, куда сбирался вещий Олег отметить неразумным хазарам, то есть шел к нам на Дон. Из географии, что тот же Дон впадает в Азовское море.
– А из математики? – лукаво спросила Надежда.
– Вот тут я – профан.
– А почему же тогда – технарь?
И тут Надежда поймала себя на стремлении немедленно доказать этим трем, что не так уж проста и, главное, не до той степени глупа, чтобы с ней разговаривали, как с обыкновенной курсисткой.
И вдруг заговорил Михаил Иванович:
– Был у меня один знакомый музыкант. Причудник такой.
– А что такое «причудник»? – поинтересовалась Ольга.
– Ну, значит, человек со странностями, – пояснил Бруснев. – Так он такую игру для своих гостей придумывал.
Усаживался оркестр, которым он руководил. Гасился свет. И потом в процессе игры начинал солировать тот или иной инструмент.
Кто угадывал, какой именно. Этот музыкант уходил.
– Ну и в чем был смысл? – спросила Крупская.
– А в том, чтобы так сыграть…
– И не быть обнаруженным? – подхватил зиновий.
– Вот именно!
Михаил Иванович помолчал, потом сказал:
– Таким должен быть и политик. Он обязан отличить скрипку от трубы даже в темной комнате.
После этого рассказа Надежде стало как-то уютнее именно рядом вот с этим Брусневым. Остальные двое вроде бы даже проскользили по поверхности ее восприятия и не оставили никакого следа, хотя и были, по всему видать, весьма умными юношами.
– Расскажите что-нибудь про Дон, – попросила его Надежда, когда они значительно удалились в лес, чуть приотстав от остальных, которых увлекал своей болтовней зиновий.
– Дон – река песенная. Нигде больше нет распевцев, как у нас.
– А я угадала, – сказала Надя, – «распевцы» значит певуны. Правильно?
– Не совсем. У донской песни есть зачинцы, которые, как нетрудно догадаться, берут под узцы тональность. Потом уже распевцы. Они добавляют мощи. Затем – подхватцы. Эти ждут, когда у распевцев иссякнет дыхание, они тут же вклиниваются своими голосами. И, наконец, дишканцы.
– А эти что делают?
– Дишканят.
– Как это?
– Ведут таким тоненьким голосом. Украшают песню.
– Целая наука, – сказала Надя. И вдруг попросила: – А спойте чего-нибудь.
Она увидела, как лицо Михаила Ивановича преобразилась. Одна рука была опущена по швам, другая чуть прихватила ремень, и он начал:
По Дону гуляет,
По Дону гуляет,
По Дону гуляет
Казак молодой.
По Дону гуляет
Казак молодой,
А дева там плачет,
А дева там плачет,
А дева там плачет
Над быстрой рекой.
Надежда слышала эту песню и считала ее русской народной.
Вернулись те трое, что ушли вперед.
– Кажется, вы спелись? – произнес зиновий, и песня тут же иссякла. Вернее, не сама песня ушла, а то настроение, которое потребность в ней породило. И, главное, лицо у Михаила Ивановича стало каким-то другим, нежели было тогда, когда он пел.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
