Текст книги "Схватка с черным драконом"

Автор книги: Евгений Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц)

Но был еще один и, пожалуй, самый ценный «подарок», который они получили от Артузова перед отъездом. Это была фотокопия доклада, с точным переводом, доклада Канда Масатанэ. Ее показал Артузов контрразведчикам во время беседы. «План стратегических мероприятий» Японии был рассчитан на многолетний период, и его основные положения, раскрывающие систему разведывательной и диверсионной деятельности против дальневосточных районов страны, были действительны и в начале 1930-х годов. В те годы такие документы входили в разряд совершенно секретной разведывательной информации, о существовании которой знало очень мало сотрудников ОГПУ. Доклад был отправлен в Иркутск, хранился в сейфе Особого отдела и использовался при разработке и осуществлении операции «Мечтатели».

* * *

Дальневосточный регион всегда привлекал пристальное внимание политиков, дипломатов, военных и, конечно, разведчиков. События на огромной территории от Байкала и Владивостока до Токио всегда влияли на мировую политику и учитывались не только в политических салонах и дипломатических кабинетах, но и в генеральных штабах и разведывательных центрах крупнейших мировых держав. Все, что происходило на просторах этого региона, учитывалось в Москве, Токио, Лондоне, Париже и, конечно, в Вашингтоне. Захват в 1931 году Японией Маньчжурии и создание в этом районе базы континентальной агрессии оценивались уже в то время как первый очаг Второй мировой войны. Необъявленная война между Японией и Китаем, начатая в июле 1937-го и продолжавшаяся до конца Второй мировой войны, была скромно названа в Японии «инцидентом», а Китаю она стоила миллионов человеческих жизней. На фоне этих масштабных событий пограничные конфликты между Японией и Советским Союзом у Хасана и на Халхин-Голе выглядели очень скромно и, казалось бы, не заслуживали пристального внимания. Но это только казалось.

После эвакуации японских оккупационных войск из Владивостока в 1922 году и подписания Пекинской конвенции 1925 года между Советским Союзом и Японией были установлены нормальные дипломатические отношения. Заработали посольства и консульства, начали развиваться торговые отношения, и вроде бы ничего не омрачало мира и спокойствия в этом регионе.

Но, несмотря на внешнее благополучие, тайная война между разведками продолжалась, не утихая ни на один год. Тайный фронт не знал перемирия. Даже тогда, когда дипломаты обеих стран демонстрировали друг другу и мировому сообществу свое миролюбие, сражения тайного фронта были в полном разгаре. И воевали не только разведки. Тайные сражения велись и в генштабовских кабинетах, когда на стратегические карты наносились стрелы сокрушительных ударов по воображаемому противнику. И это было характерно не только для японского генштаба, который стремился переиграть позорный финал дальневосточной оккупации 1918 – 1922 годов и смыть пятно с мундира «непобедимой» японской армии. В Москве после оккупации Маньчжурии и наращивания сил своей дальневосточной группировки войск тоже готовились к тому, чтобы смыть позор проигранной русско-японской войны и вернуть все утерянное: южный Сахалин, Курилы, КВЖД и доминирующее влияние в Северной Маньчжурии.

Готовились серьезно и основательно. Создавали военно-промышленный комплекс в Дальневосточном регионе, чтобы во время будущей русско-японской войны не зависеть от перебросок по единственной Транссибирской магистрали. Авиационные заводы в Иркутске и Комсомольске-на-Амуре так же, как и крупнейший судостроительный комплекс в том же Комсомольске, тому примеры. На создание военно-промышленного комплекса в оккупированной Маньчжурии Москва отвечала созданием такого же комплекса на Дальнем Востоке. Чтобы обезопасить себя от возможных налетов японской авиации на Транссиб во второй половине 1930-х, началось проектирование и строительство Байкало-Амурской магистрали. Так же, как и в Маньчжурии, в глухих таежных районах подальше от любопытных глаз агентуры японской разведки развертывалось строительство складов для мобилизационных запасов на год ведения дальневосточной войны. В общем, с нашей стороны делалось то же самое, что и по ту сторону Амура и Уссури. И ответ на вопрос, актуальный и для Москвы и для Токио: у кого больше сил и средств и кто сильнее в Дальневосточном регионе, должны были дать разведки. Японская разведка активно действовала на советской территории. Обе наши разведки, политическая и военная, покрыли густой агентурной сетью Маньчжурию и Корею и стремились проникнуть на японские острова. На этом участке тайного фронта сражения были в полном разгаре и в 1920-х, и в 1930-х годах.

От разведчиков не отставали и стратеги в генштабах Токио и Москвы. Различные варианты японского плана «ОЦУ» – плана нападения на Советский Союз хорошо известны историкам. О советских планах войны с Японией, планах не менее агрессивных, пока еще ничего не известно. Не случайно в Российском государственном военном архиве (РВВА) документы Оперативного управления Генштаба РККА не рассекречены даже за период 1920-х годов. Если бы это случилось, то на страницах печати появились бы планы войны с государствами, с которыми Советский Союз поддерживал в те годы нормальные дипломатические и добрососедские отношения. И Япония не являлась бы исключением. Ударные группировки тяжелой и дальнебомбардировочной авиации – Авиационные армии особого назначения (АОН) были развернуты в середине 1930-х в европейской части страны и нацелены против западных соседей. Но точно такая же группировка АОН была развернута на Дальнем Востоке на аэродромах под Владивостоком и нацелена против Японии. Тяжелые бомбардировщики могли взлететь с советских аэродромов, долететь до Токио, отбомбиться и вернуться обратно. Для граждан Советского Союза наличие такой группировки было одной из важнейших военных тайн. Но для японского генштаба и для генштабов крупнейших мировых держав наличие АОН у Владивостока никогда не было военной тайной, как и то, что наличие такой армии было одной из составляющих наступательных, а не оборонительных планов Советского Союза на Дальнем Востоке.

Автор считает, что сражения на тайном фронте между тремя разведками, военными ведомствами двух стран и их генеральными штабами в 1920-х и 1930-х годах велись на равных. Дипломатия обеих сторон прикрывала дипломатическим флером подготовку к войне, сосредоточение крупных группировок, диверсии, террор, действия разведок на территории друг друга. Япония была грозным хищником. Но таким же хищником был и Советский Союз, который готовил большую войну в дальневосточном регионе не только для того, чтобы вернуть потерянное в начале века, но и для того, чтобы урвать кусок, который никогда не принадлежал российской империи.

И последнее. В начале 20-го века в Японии было создано тайное общество «Черного Дракона». Оно занималось провидением тайных разведывательных операций на Азиатском континенте в предверии новых военных операций. Очень многие ведущие сотрудники японской военной разведки вышли из этого общества, пройдя в нем солидную разведывательную школу. Поэтому автор и счел возможным дать такое название книге, ассоциируя японскую военную разведку с этим тайным обществом, имевшим большое влияние в Японии.

Глава первая.
1925 – 1931 годы. Схватка трех бульдогов под ковром

25 февраля 1926 года японские города оделись в траурный наряд. Умер император Японии Иосихито, ушла в прошлое эра Тайсё. На престол вступил молодой император Хирохито. Началась новая эра – эра Сёва. Нового императора, приступившего к осуществлению государственных дел, нужно было посвятить во внешнеполитические и экспансионистские планы империи. Эту задачу взял на себя премьер-министр Японии Танака, правительство которого пришло к власти весной 1927 года.

Барон, отставной генерал, премьер-министр Гиити Танака занимал одновременно и должность министра иностранных дел. Он принадлежал к древнему самурайскому роду и, как потомственный самурай, гордящийся своей родословной, хранил приверженность к прошлому, стремясь умножить славу воинственных предков. Превыше всего он ставил военную профессию и клан, к которому принадлежал. Послужной список генерала был обычным для представителя самурайского рода. Кадетский корпус и первый офицерский чин; служба в войсках и учеба в академии генерального штаба. После академии военная служба за пределами империи, в Китае и Корее. Затем участие в войне с Россией, опять служба, новые воинские звания и ордена с экзотическими названиями. И вот он уже военный министр и возглавляет японскую интервенцию на Дальнем Востоке…

Отдав более сорока лет военной службе, генерал вышел в отставку, занявшись политической деятельностью. Он становится председателем партии сейюкай, самой правой и реакционной партии в империи, опиравшейся на круги японской аристократии и крупного капитала. Эти агрессивные круги и выдвинули отставного генерала на пост премьер-министра империи, сделав его вторым человеком в стране после божественного императора.

Мировоззрение барона полностью соответствовало самурайским традициям, принципам «Кодо» – политике захвата чужих земель, как далеких, так и близких, «Хако Итио» – восемь углов под одной крышей, то есть политике мирового господства расы Ямато, которую проповедовал еще легендарный император Дзимму, и, конечно, «Бусидо» – кодексу самурайской чести. Как у истинного самурая, суровость воина сочеталась в бароне с холодной расчетливостью, гибкостью ума и свойственной японцам лирической склонностью к созерцанию прекрасного.

В июне 1927 года премьер-министр созвал конференцию по делам Востока. Проводили ее за закрытыми дверями под покровом непроницаемой тайны. Пригласили членов кабинета, некоторых дипломатов, служивших в Китае, а также высокопоставленных военных: командующего Квантунской армией, начальника генштаба и руководителей военного и морского министерств. И, конечно, на совещании присутствовали представители крупнейших концернов и банков, заинтересованные в «освоении» богатств Востока, и в первую очередь Китая. На конференции высказывались различные предложения, пожелания, планы. Все сказанное необходимо было систематизировать, обобщить и, сгладив возникшие противоречия, объединить в план внешнеполитической экспансии. Этим и занялся генерал-премьер, составляя свой печально знаменитый меморандум.

Документ был адресован императору – «сыну неба». И, естественно, форма обращения к нему была самой почтительной: «Премьер-министр Танака Гиити от имени Ваших многочисленных подданных нижайше вручает Вашему Величеству меморандум об основах позитивной политики в Маньчжурии и Монголии». Но это было только обращение – дань верноподданной почтительности божественному микадо. Дальше шел деловой текст без каких-либо лирических отступлений.

Планы этапов экспансии в борьбе за передел мира излагались в документе с военной четкостью и предельно откровенно. Никакого камуфляжа, никаких завуалированных форм изложения. Конечная цель – мировое господство! Сейчас, когда во всех подробностях стали известны бредовые планы Гитлера, этим трудно кого-то удивить. Но меморандум писался в 1927 году, за несколько лет до прихода Гитлера к власти, так что первенство в составлении подобных планов принадлежало японским милитаристам и их хозяевам, сидевшим в офисах корпораций и банков.

Первый раздел меморандума был озаглавлен: «Позитивная политика в Маньчжурии и Монголии». Агрессоры всегда хорошо знают географию, и для того чтобы понять, почему отставной генерал начал именно с этих районов, достаточно лишь взглянуть на географическую карту. Провинции Маньчжурии огромным клином вдаются в территорию Советского Союза, занимая выгодное положение по отношению к районам Забайкалья, Приамурья и Приморья. 3,5 тысячи километров границ Маньчжурии проходят рядом с самыми развитыми и заселенными районами советского Дальнего Востока. Плодородные земли у берегов Амура, такие крупные города, как Владивосток, Хабаровск и Благовещенск, линия Транссибирской магистрали – все это находится у самой границы. Захват Маньчжурии и использование ее в качестве плацдарма агрессии позволило бы ударным группировкам японской армии наносить удары по любым дальневосточным районам. В случае успеха можно было бы перерезать Амурскую и Уссурийскую железные дороги и захватить Приморье.

Захват Монголии, а под этим названием подразумевались районы Внутренней Монголии Китая и территория Монгольской Народной Республики, также сулил агрессору заманчивые перспективы. Оккупация Внутренней Монголии позволяла выйти к Великой Китайской стене, крупнейшим городам и густонаселенным районам Китая. И именно с этого плацдарма в 1937 году началась необъявленная война Японии против Китая, продолжавшаяся до разгрома японских милитаристов в августе 1945 года. Овладение же, в случае успеха, территорией МНР выводило агрессора в район Байкала. Это открывало перед ним возможность перерезать Транссибирскую магистраль в самом уязвимом месте – районе байкальских туннелей и в случае выхода японских войск к Иркутску отторгнуть Дальний Восток от Советского Союза.

Японский премьер-министр при составлении меморандума не страдал отсутствием воображения. Планы его были грандиозными – огромная азиатская континентальная империя, а затем и мировое господство. «… Для того чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай», – уверял он в меморандуме. Отставному генералу казалось, что захвата Китая будет достаточно, чтобы обеспечить господство на всем Азиатском материке: «Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные малые страны, Индия, а также страны Южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами. Мир тогда поймет, что Восточная Азия наша, и не осмелится оспаривать наши права». Сказано цинично, откровенно и в полном соответствии с желаниями истинных хозяев островной империи, выразителем взглядов которых и был Танака.

Были расписаны все этапы агрессии, определена последовательность захвата стран и континентов. Вот выдержка из этого документа: «Овладев всеми ресурсами Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, стран Южных морей, а затем к завоеванию Малой Азии, Центральной Азии и, наконец, Европы». Барон мыслил с солдатской прямолинейностью, когда в одном из разделов меморандума писал: «Под предлогом того, что Красная Россия готовится к продвижению на юг, мы прежде всего должны усилить наше продвижение в районы Северной Маньчжурии и захватить таким путем богатейшие ресурсы этого района страны».

Хотя в те годы с севера Стране восходящего солнца никто не угрожал, война с Советским Союзом представлялась в этом документе неизбежной: «Продвижение нашей страны в ближайшем будущем в район Северной Маньчжурии приведет к неминуемому конфликту с Красной Россией. В этом случае нам вновь придется сыграть ту же роль, какую мы играли в русско-японской войне… В программу нашего национального развития входит, по-видимому, необходимость вновь скрестить мечи с Россией…»

Под меморандумом стояла дата – 7 июля 1927 года. 25 июля он был представлен императору Хирохито. Ознакомившись с планом завоевания мирового господства, император одобрил документ. Генеральный штаб в Токио и штаб Квантунской армии в Порт-Артуре, получив меморандум, взяли его положения за основу при разработке планов будущей войны.

Автор меморандума, будучи премьер-министром и одновременно министром иностранных дел, должен был тщательно скрывать свои мысли и планы при общении с иностранными дипломатами, аккредитованными в столице империи. И особенно при встречах с советскими дипломатами. Нужно было играть в миролюбие и выдавать черное за белое. Одна из таких встреч состоялась 8 марта 1928 года, через семь с половиной месяцев после вручения меморандума императору. Газеты тех лет не сообщали ни о содержании беседы полпреда СССР в Японии А. А. Трояновского с Гиити Танака, ни о самом факте встречи. Запись беседы была отправлена полпредом в Москву, и только в 1966 году, когда МИД СССР выпустил очередной том документов внешней политики, этот документ, прекрасно характеризующий японского премьер-министра, стал достоянием историков.

Инициатива встречи принадлежала советскому полпреду. Танака согласился на нее, изъявив желание прийти в советское полпредство, как он выразился, «запросто, пешком, дабы слишком частыми разговорами не вызвать ревность со стороны послов других государств и не создать почву для излишних разговоров». Так он и сделал, придя на встречу только в сопровождении переводчика. В полпредстве был накрыт стол, и премьер-министра угощали по русскому обычаю блинами с икрой. Трояновский свободно владел французским языком, и переводчик переводил беседу с французского на японский. Беседовали два часа.

– Я хотел бы иметь с господином послом неофициальный, совершенно частный и совершенно откровенный разговор, – начал беседу Танака. – Я бы просил его говорить мне все, что он думает по поводу русско-японских отношений, как приятное, так и неприятное, начистоту, не как дипломат с дипломатом, а как частное лицо, желающее устранить все недоразумения и создать почву для укрепления дружбы между Японией и СССР. Я, не будучи дипломатом по профессии, предпочитаю такие разговоры, полагая, что они больше способствуют сближению, чем переговоры, связанные с разного рода формальностями. И вообще мне, как человеку военному, весьма тяжелы разного рода протокольные дела.

– Я буду говорить совершенно откровенно, – ответил советский полпред, – следуя предложению господина премьер-министра, и прошу его не обижаться, если действительно кое-что из сказанного мною будет ему не совсем приятно. У нас в СССР еще не вполне изгладился неприятный осадок от недавнего прошлого и в настоящее время имеются кое-какие опасения… Кое-какие отдельные заявления, имевшие место здесь, в Токио, кое-какие намеки… все это дает повод для недоразумений, создает почву для разного рода предположений и затрудняет благоприятное решение целого ряда конкретных вопросов тем, что заставляет думать о каких-то широких планах Японии в отношении нашего Дальнего Востока.

Отставной генерал явно переигрывал, изображая простого солдата, чуждого дипломатических церемоний. Откровенности и искренности в его словах не было, конечно, и в помине. Трояновский, естественно, не обольщался на этот счет. В то время меморандум еще не был ему известен, но общая тенденция японской политики по отношению к советскому Дальнему Востоку была для него ясна. Танака почувствовал это и пытался вернуть беседу в спокойное русло пустых, ничего не значащих заверений.

– Это не более как недоразумение. Я торжественно заявляю, – сказал он, – что никаких намерений и планов, даже самых отдаленных, в какой-либо мере напоминающих политику территориальных захватов, нападений на СССР, интервенций или чего-либо тому подобного у японского правительства нет, что никаких инструкций кому бы то ни было предпринимать что-либо в этом направлении, никаких пожеланий никогда японское правительство и я никому не давали. Никаких мыслей относительно нападений на СССР и территориальных захватов у нас нет и быть не может. Я это совершенно открыто и твердо заявляю. Это, несомненно, какое-то недоразумение.

– Я лично тоже в этом убежден. Я тоже думаю, что это недоразумение, – продолжал Трояновский. – Я нисколько не сомневаюсь в том, что у японского правительства не может быть каких-либо захватнических планов, но и само существование таких планов могло бы иметь очень тяжелые последствия и для нас, и в неменьшей степени для Японии. Существование таких планов омрачило бы наши взаимоотношения, создало бы тяжелую атмосферу для всякого рода переговоров. Я не думаю, чтобы это было выгодно для Японии. А существование таких планов привело бы к борьбе не на жизнь, а на смерть, ибо при всей силе и мощи японского народа, в особенности его армии, всякий знает, что мы тоже умеем за себя постоять и в обиду себя не дадим.

– Я думаю, что на эту тему много не стоит говорить. Вопрос совершенно ясен. Я уже сказал, что на этот счет Советское правительство и господин посол могут быть совершенно спокойными и выкинуть из головы всякие мысли о каких-либо агрессивных планах со стороны Японии…

«Язык дан дипломату для того, чтобы скрывать свои мысли» – это основное правило дипломатии отставной генерал усвоил очень хорошо, хотя и кичился солдатской прямотой и откровенностью. Его задачей было убедить полпреда, что северному соседу ничего не угрожает, что в Москве могут быть спокойны и заниматься своими европейскими делами без оглядки на дальневосточные границы Союза. Что при этом черное выдается за белое, а агрессивные планы, изложенные в меморандуме за миролюбивую политику, премьера нисколько не смущали. В дипломатии такие понятия, как открытость, честность, верность своему слову, стоили очень немного. Главное – высшие интересы своей страны. Этим и руководствовался Танака во время беседы с полпредом.

В беседе с японским премьер-министром советский полпред был дипломатичным, хотя и достаточно откровенным. В миролюбие отставного генерала верилось слабо, и поэтому предупреждение любителям военных авантюр было высказано Трояновским вполне определенно. Но тогда шел только 1928 год, японские войска еще не стояли у дальневосточных границ нашей страны, не было еще ни нарушений границ, ни провокаций. Все это было в будущем…

* * *

Пока дипломаты беседовали, высказывая и выслушивая миролюбивые заявления, разведки обеих стран уже вели тайную войну на дальневосточном фронте. Началась эта война за несколько лет до того, как был составлен знаменитый меморандум, и конец ее не просматривался даже в отдаленном будущем. Тайный фронт на Дальнем Востоке не знал мира.

Харбин – один из самых больших городов Маньчжурии. Крупнейший железнодорожный узел на Китайско-восточной железной дороге, крупный речной порт на Сунгари. Но также и крупнейший центр белой эмиграции, где сосредоточены многочисленные русские партии, союзы и общества, члены которых мечтают переиграть результаты гражданской, после которой их выкинули из России, и вернуться домой на белом коне. Всего этого для политической разведки достаточно, чтобы иметь в таком городе мощный разведывательный центр со своей резидентурой и разведывательной сетью. Но была и еще одна причина для пристального внимания к этому городу. Здесь находилась Харбинская военная миссия Японии. Под этим довольно невинным названием скрывался крупнейший на азиатском материке центр японской военной разведки. Щупальцы этой организации охватывали всю Маньчжурию, Корею, Внутреннюю Монголию и Монгольскую Народную Республику, районы Китая. Под контролем миссии находились почти все белоэмигрантские организации в Маньчжурии. Члены этих организаций использовались для агентурной работы в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. Из их числа формировались диверсионные группы, забрасываемые через Амур на советскую территорию. В стенах миссии разрабатывались и осуществлялись разведывательные операции, направленные не только против азиатских стран, но и против Советского Союза. Все это было хорошо известно в Москве. И в здании на Лубянке создавали свой мощный разведывательный центр – харбинскую резидентуру.

В эту резидентуру Москва направляла свои лучшие кадры, уже прошедшие школу гражданской войны и нелегальной работы в других странах. Одним из них был Федор Карин – резидент харбинской резидентуры в 1924 – 1926 годах. До Харбина он уже работал нелегалом в Румынии, Австрии и Болгарии. Его замом был знаменитый в будущем разведчик – нелегал Василий Зарубин. В эту же резидентуру в 1924 году был направлен один из опытных контрразведчиков, отличившийся в операции «Синдикат-2», Василий Пудин. Он специализировался на добывании японских и китайских шифров. За два года работы в Харбине ему удалось добыть до 20 шифров, а также сотни секретных японских документов, многие из которых докладывались высшему политическому и военному руководству страны.

О Пудине писали мало. Поэтому стоит сказать об этом разведчике несколько слов, используя документы его личного дела. Родился 9 февраля 1901 года в деревне Клусово Дмитровского уезда Московской губернии в крестьянской семье. Окончил трехклассную сельскую школу. Уже после войны в 1946 году он писал в автобиографии: «… В 1916 году я начал самостоятельную трудовую жизнь, работая чернорабочим у разных предпринимателей в Дмитрове и Москве. В октябре 1919-го добровольно вступил в Красную Армию. Участвовал в боях против белогвардейских банд Врангеля и Шкуро в составе 4-го ударного отряда при Реввоенсовете 9-й армии. С 1920-го по июнь 1921-го работал помощником коменданта в Ревтрибунале 9-й армии Кавказского фронта и войск Донской области…»

После ликвидации Кавказского фронта Пудин был направлен в Москву. С лета 1921-го по 1923-й работал уполномоченным по информации МЧК. В 1923-м был переведен на работу в знаменитый Контрразведывательный отдел и в 1924-м направлен в Харбинскую резидентуру.

После возвращения в Москву в 1926 году работал в ИНО ОГПУ, но в 1927 году был опять переведен в КРО, где и проработал до 1930 года. В 1930 – 1932 годах работал уполномоченным Особого отдела и с этой должности был направлен в командировку в Монголию, где находился с 1932 по 1934 год. В 1932 году в Монголии погиб сотрудник ОГПУ Кияковский, и, возможно, Пудин прибыл в Улан-Батор по линии Особого отдела, чтобы заменить погибшего товарища. Во всяком случае, к ИНО эта командировка отношения не имела. После возвращения в Москву в 1934 – 1936 годах работал оперативным уполномоченным 7-го отдела ГУГБ НКВД (бывший ИНО) и в 1936 году был направлен в Болгарию. В Софии работал под дипломатической «крышей» заместителем резидента. Используя свой успешный опыт работы в Харбине, завербовал на материальной основе крупного японского дипломата, через которого добыл японский дипломатический цифр. Такое ценное приобретение позволило в начале войны читать дипломатическую переписку между Берлином и Токио. Вернувшись в 1938-м в Москву, окончательно переходит на работу в разведку. В 1938 – 1940 годах он работал заместителем начальника отделения 5-го отдела ГУГБ, а в 1940 – 1941 годах – уже начальником отделения этого отдела. Один из немногих старейших работников, которого, к счастью, обошли репрессии.

Характерный штрих в работе Харбинской резидентуры. И Карин, и Пудин покинули Харбин и вернулись в Москву в 1926 году. Случайное совпадение или угроза провала? На этот вопрос сейчас нельзя дать определенного ответа – документов нет. Но факт отъезда ведущих сотрудников резидентуры в одном и том же году симптоматичен, и предположение об угрозе провала можно высказать.

В 1930-е годы фамилия Карина стояла в одном ряду по присвоенным персональным воинским званиям с такими фамилиями асов разведки, как Берзин, Артузов и Штейнбрюк. Как и им, ему было присвоено звание «корпусный комиссар», что соответствует теперешнему званию генерал-лейтенант. Четыре генерала разведки, руководившие работой Разведупра в 1934 – 1937 годах. В августе 1937-го трое из них: Артузов, Карин и Штейнбрюк – были расстреляны в один день «в особом порядке». О Карине, и особенно о Штейнбрюке, почти ничего не пишут.

Вот небольшая биографическая справка о харбинском резиденте, составленная по немногим архивным документам.

Родился Карин в 1896 году в селе Суслены Бессарабской губернии. О его жизни до 1919 года никакой информации нет. В январе 1919-го, после оккупации Бессарабии Румынией в 1918 году, уехал в Киев. Работал в одном из советских учреждений по заготовкам. Тогда же вступил в РКП(б). Весной в Киев из Москвы приехал секретарь Бессарабского бюро при ЦК РКП(б) Хоровой (Гринберг). Хоровой познакомился с Кариным. Очевидно, он понравился московскому представителю и тот предложил ему должность своего секретаря. Позднее Хоровой переехал в Одессу, где была сформирована Бессарабская ЧК. По его рекомендации Карин назначен заместителем начальника контрразведывательного отдела. Потом был фронт и командование эскадроном в бессарабской бригаде. Был ранен и после госпиталя направлен в Киев, где был назначен комиссаром одного из отделов Всеукраинского уголовного розыска. При наступлении белых на Киев был направлен в Особый отдел 12-й армии. С августа 1919-го стал работать в органах ЧК и ОГПУ. Такая вот биография за один год.

Способного бессарабца, владевшего английским и немецким языками, приметили, и в 1920-м он вместе с Артузовым участвует в операции против Игнатия Сосновского и агентуры Польской организации войсковой. С 1922 года начинается его нелегальная агентурная работа. Румынским он владел хорошо, и его решили использовать для работы в этой стране. Но агентурного опыта еще не было, и, очевидно, он попал под подозрение румынской контрразведки. Пришлось в июне 1922-го перебраться в Австрию, а потом в Болгарию. Для Карина начались 11 лет агентурной работы во многих странах мира. В марте 1924-го его направляют резидентом ИНО в Харбин под «крышей» сотрудника генерального консульства. С ноября 1926-го по июль 1928-го нелегальная работа в США. В 1928 – 1931 годах он нелегальный резидент ИНО во Франции, а с 1931 по 1933 год нелегальный резидент в Германии. За время работы объездил полмира, работал во многих странах, опыта и квалификации хватило бы на несколько нелегалов. Осенью 1933-го возвращается в Москву и начинает работать в центральном аппарате политической разведки – ИНО ОГПУ. И опять вместе с Артузовым.

Не удивительно, что начальник ИНО очень высоко ценил одного из своих помощников. В аттестации на Карина за 1933 год он писал: «… Один из наиболее опытных и квалифицированных руководителей разведки в условиях подполья. Прекрасный конспиратор, смелый, инициативный оперативник… За блестящую разведывательную деятельность имеет две высшие награды ОГПУ – два знака почетного чекиста, а также был представлен к ордену Красного Знамени. Последняя должность у Карина – начальник центрального отделения ИНО с правом помощника начальника ИНО, с присвоением 12-й категории. Считаю Карина в первой десятке лучших организаторов разведки ИНО». Этот документ был подписан Артузовым 14 ноября 1934 года.

В Харбинской военной миссии работали лучшие военные разведчики японского генштаба. Это были профессионалы высшего класса с отличной подготовкой. Но и у них имелись недостатки, которые были подмечены советской разведкой и полностью использованы. Высокомерие, презрение к местному китайскому населению, недооценка возможностей иностранных разведок в Харбине – все это позволило сотрудникам Харбинской резидентуры нащупать слабые места в работе японских разведчиков и в первую очередь в пересылке служебной и дипломатической почты. На главных пунктах линий почтовой связи, через которые следовала японская секретная почта, была внедрена агентура. В основном здесь использовались местные китайские почтовые служащие. Получаемые через них пакеты вскрывались, просматривались, наиболее ценные документы фотографировались. После заделки пакетов японская секретная почта следовала по своим маршрутам.