Текст книги "Схватка с черным драконом"

Автор книги: Евгений Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)

Были еще две встречи в редакции «Харбинского времени», на которых стороны обо всем договорились. В обратный путь его снабдили оружием и контрреволюционной литературой. Границу переходил ночью. И вскоре в Джалайнор пришло шифрованное письмо, в котором сообщалось, что эмиссар благополучно вернулся. Было в письме и сообщение о том, в какие числа месяца ждут гостей из-за кордона.

Поездка Серебрякова в Харбин прошла успешно. На сотрудников японской военной миссии он произвел хорошее впечатление. Разговаривал солидно, со знанием дела, не заискивал, чувствуя за собой силу «организации», в которой так нуждалась японская разведка. Удалось договориться о поездке Кобылкина, о том, что все переброски через границу будут вестись только с использованием «окна». Это давало преимущества чекистам, так как на некоторое время удалось парализовать действия японской разведки на забайкальском направлении. А в этом и заключалась их работа: парализовать действия противника, выиграть время, снабжать его «информацией», которую так ждали в Харбине, и готовиться к новым невидимым боям. Василий Терентьевич успешно выполнил свою трудную задачу. Подробный отчет о его поездке в Харбин был отправлен в Москву.

Для успешного продолжения операции нужна была дезинформация военно-политического характера. «Организация» в глазах японской разведки выглядела авторитетно, ее возможности в получении информации считались весьма солидными. И переданная по каналу связи «деза» могла выглядеть вполне правдоподобно. Передача «информации» еще больше упрочила бы ее положение и позволила успешно продолжать операцию. Нa это и рассчитывали в Иркутске.

Но такую дезинформацию, согласованную со всеми инстанциями, могла дать только Москва. Туда и было послано подробное письмо. В письме отмечалось: чтобы создать у японской разведки видимость активной террористической деятельности, предлагается выдать за дела «организации» ряд несчастных случаев – крушений на железной дороге, пожаров в учреждениях и взрыв на складе «Взрывпрома» в Иркутске. У Москвы также запросили дезинформационный материал о дислокации частей Красной Армии, наличии в крае авиационных и технических частей, а также подробности о Борзинском укрепленном районе, прикрывавшем Забайкалье со стороны Маньчжурии. В случае получения согласия и соответствующих материалов операция могла продолжаться.

Но начался 1935 год. Артузов уже не был начальником политической разведки. А у его преемника Абрама Слуцкого были другие соображения об этом деле, которые он и отстаивал перед руководством НКВД и наркомом Генрихом Ягодой. На Лубянке уже дули другие ветры. Поэтому в ответном письме указывалось на необходимость прекращения операции, так как продолжение легенды потребовало бы выполнения заданий японцев о сборе военных сведений и проведении диверсий. Было признано, что выдавать аварии и несчастные случаи за действия «организации» невозможно по политическим соображениям. В письме также отмечалось: «Прекращение дела освобождает нас от необходимости давать информацию, почти на 80 процентов отвечающую действительности». Предписывалось также арестовать Кобылкина при появлении его на советской территории. Многолетняя контрразведывательная операция подходила к концу.

He очень хотелось Кобылкину идти через границу. Боялся, несмотря на заверения Серебрякова, что путь через «окно» абсолютно безопасен. Трусил бывший полковник, да и грехов против советской власти у него было столько, что в случае поимки высшая мера наказания ему была обеспечена. Но идти было надо. Слишком большое значение в харбинской военной миссии придавали «организации» в Забайкалье. Но Кобылкин был не рядовой фигурой для японской разведки, да и лишний раз проверить все, что было связано с переходом границы, тоже хотелось. И решили сначала послать Переладова. Фигура эта была более солидной, чем «Темный», и веры ему у японцев было больше. Если он благополучно пройдет, осядет на советской территории, осмотрится, напишет подробно обо всем, то тогда можно пускать и Кобылкина.

Все элементы перехода границы были уже четко отработаны. Переправляться можно было только два раза в месяц. Дни перехода были согласованы, и в другое время «окно» было закрыто. С нашей стороны «гостей» всегда принимали только Яковлев и начальник погранзаставы. В одну из ходок «Темного» на ту сторону японцы сообщили ему, что в следующий раз он будет возвращаться уже с Переладовым и ему заготовили паспорт и другие необходимые документы. Они оба на этот раз были приняты «Учителем» и приведена на конспиративную квартиру.

«Учитель» с новым посланцем из-за кордона отправился поездом до Читы, а затем в Иркутск. Конечно, с ними ехали Яковлев с сотрудниками наружного наблюдения. В Иркутске Переладову устроили встречу с Кобылкиным, который обещал ему содействие в устройстве на работу на одном из военных заводов города. После этой встречи Переладов написал подробное письмо в Харбин, что границу перешел нормально, виделся с руководителем «организации», перспективы для дальнейшей работы отличные, Кобылкин также написал брату, что встретился с Переладовым и он произвел на него хорошее впечатление. С этим письмом «Темный» ушел за кордон.

Переладов сыграл свою роль до конца. От него получили все, что нужно, и было принято решение о его аресте. Воспользовались тем, что он работал в паспортном отделе на пограничной станции Маньчжурия и оформлял паспорта советских граждан, работавших на КВЖД. Один из сотрудников Полпредства «опознал» в нем полицейского чиновника. Переладова пригласили пройти в транспортное отделение ОГПУ якобы для выяснения его личности. Там ему и предъявили ордер на арест. На этом карьера японского шпиона закончилась.

Первая часть задания Москвы была выполнена, и в Иркутске стали ждать главного «гостя». Письма были отправлены, и «Темный» ушел за кордон. На границе было спокойно. Пограничники не проявляли никакой активности в этом районе границы, которая могла быть замечена наблюдателями с той стороны. Там получили письма Переладова и Кобылкина, выслушали рассказ «Темного» о благополучном переходе границы туда и обратно, о встрече Переладова в Иркутске с руководителем «организации». Никаких сомнений не возникло. Легенда «Мечтатели» выдержала проверку и на этот раз. И полковник Кобылкин начал готовиться в свой последний путь.

Здесь, пожалуй, уместно провести некоторые аналогии с операцией «Синдикат-2». Конечно, Кобылкин не Савинков, а Переладов не Павловский. Эти фигуры более мелкого масштаба. Но события в Забайкалье в 1934 – 1935 годах развивались так же, как и события в начале 1920-х годов, когда проводилась операция «Синдикат-2». Та же мнимая контрреволюционная организация, на которую клюнули и руководители белоэмигрантских организаций в Харбине, и руководители японской разведки в Маньчжурии. Такое же «окно» на границе. Та же разведка боем, когда, чтобы обезопасить Кобылкина, выпустили перед ним Переладова. Письмо Переладова, что все в порядке и можно идти, напоминало письма Павловского. Такой же переход границы белогвардейским руководителем и его арест. И, наконец, такой же открытый процесс. Получилось, что через 10 лет операция «Синдикат-2» была повторена на другом конце страны, против другого противника, но, конечно, в меньших масштабах. Прав был Артузов, когда еще в начале 1932 года в беседе с Гудзем говорил, что в методике легендирования «контрреволюционных организаций» заложены большие потенциальные возможности, которые в операциях «Трест» и «Синдикат-2» были использованы не полностью. Это утверждение руководителя политической разведки было абсолютно правильным.

Стало известно, что Кобылкин готовится перейти границу. Ему заготовили необходимые документы и стали ждать заранее согласованного дня, чтобы принять важного гостя. Кобылкин переходил границу вместе с «Темным». У протоки их встретил «Учитель». Яковлев и начальник погранзаставы осуществляли наружное наблюдение, чтобы убедиться, что границу перешли только двое. Переход прошел благополучно.

Визитеров доставили на станцию Борзя. Яковлев обеспечил всех билетами и вместе с сотрудниками наружного наблюдения сопровождал до Читы. В Чите Кобылкина поместили в квартире члена «организации» Гудкова. С Гудковым он походил по городу, посмотрел дом, в котором родился и жил. Настроение у него было отличное, и никаких подозрений не возникало. Об этом и написал своим хозяевам в Харбин.

Через несколько дней нужно было ехать в Иркутск. И опять билеты обеспечивали Яковлев и сотрудники наружного наблюдения в соседнем купе. Кобылкин ехал в Иркутск, надеясь встретиться с братом, а «Темный» возвращался в Маньчжурию. Он должен был сообщить японцам о благополучном переходе Кобылкина от границы до Читы и передать его письмо.

Но в планы чекистов не входила встреча полковника с его братом. Не должен был Кобылкин догадываться и о роли «Учителя». Поэтому на вокзале в Иркутске его уже встречала группа захвата. Как только Кобылкин вышел на перрон, его посадили в автомашину, которая и доставила его в Полпредство. На этом в операции «Мечтатели» была поставлена последняя точка.

Кобылкин и Переладов были арестованы, но ни в харбинских эмиграционных центрах, ни в японской военной миссии об этом не знали. И «окно» действовало, а «организация» пока еще продолжала существовать. Японская разведка не сомневалась в информации, полученной из Забайкалья – письма Кобылкина и Переладова, сообщения «Темного». Как развернулись бы дальнейшие события, какие бы указания дала Москва? Нет ответов на эти вопросы, потому что, пожалуй, впервые за все время проведения операции в четко спланированный чекистами ход событий вмешался случай.

«Темный» должен был вернуться на нашу сторону. Были оговорены сроки пребывания его в Маньчжурии и время возвращения. У «окна» его ждали Яковлев и начальник погранзаставы. Яковлев сразу же после начала функционирования «окна» получил из Иркутска строгий приказ: принимать только тех людей, о переходе которых было заранее известно. И еще одно непременное требование, которое он должен был выполнить: все перешедшие границу должны были идти по определенному маршруту до конспиративной «квартиры» под его негласным наблюдением. Оставлять их одних на советской территории он не имел права ни при каких обстоятельствах, ни при какой погоде. Эти требования неоднократно подчеркивались и на оперативных совещаниях в Полпредстве. Их четкое выполнение и предопределили ход дальнейших событий.

На этот раз границу переходили четверо: Виктор Олейников, его брат Михаил, Владимир Кустов из «Союза Нового поколения» и один из наших агентов, возвращавшийся из Маньчжурии. Яковлев и Серебряков ждали светового сигнала с той стороны. После световых вспышек и ответного сигнала Василий Тереньтевич вышел к протоке и принял группу. Вместе с «Темным» он пошел вперед к Абагайтую. И вот тут события и начали развиваться не по плану. Михаил Олейников, Кустов и агент, шедшие сзади, свернули с тропы и ушли в сторону. В Абагайтуй в назначенное время они не пришли. Прошла ночь, наступал рассвет, а «гостей» из-за кордона не было.

Двое вооруженных диверсантов могли наделать много бед, и надо было принимать срочные меры. Яковлев связался с начальником погранзаставы и вызвал наряд пограничников, потребовав самых лучших следопытов и стрелков. Уже рассвело, и след ушедшей в сторону группы отыскали быстро, но ничего нельзя было исправить. Серебрякова рядом с диверсантами на было, а агент ничего не знал об операции «Мечтатели». Поэтому, когда Михаил Олейников и Кустов увидели зеленые фуражки пограничников, они открыли огонь. Последовали ответные залпы пограничного наряда. Агент был ранен, а оба диверсанта убиты. Все это происходило недалеко от границы.

Среди местных жителей у японцев могла быть своя агентура. Могли слышать перестрелку и на той стороне. «Окно» у Абагайтуя захлопнулось.

11 июля 1935 года заместитель наркома Ягоды Прокофьев направил Сталину очередную докладную записку. В документе отмечалось, что следствием по делу арестованных японских диверсантов Кобылкина и Переладова, проведенным в Москве, установлено, что они были нелегально переброшены на советскую территорию японской военной миссией в Харбине. Кобылкин во время следствия показал, что вышел на советскую территорию по поручению секретаря миссии в Харбине для того, чтобы связаться с существующей на территории Забайкалья контрреволюционной «организацией». Японская разведка решила переключить эту «организацию» на осуществление террористических и диверсионных актов. Для этого их обоих и снабдили оружием и термитными зарядами. И конечно же, пропагандистской литературой, изданной «Братством русской правды» (БРП). Все это было изъято при аресте.

В записке подчеркивалось, что «Антисоветская» организация, для связи с которой прибыли Кобылкин и Переладов, фактически представляет небольшую группу лиц, подставленных нами специально для перехвата деятельности японской разведки в Забайкалье. То есть признавалось, что это была легеидированная разработка контрразведки Полпредства Восточно-Сибирского края.

В документе также отмечалось, что арест обоих диверсантов был произведен скрытно. Японская разведка, считая что они на свободе, перебросила 28 мая 1935 года к ним в помощь вооруженную группу из трех человек – Кустов Владимир (эмигрант, инженер, член БРП) и братья Олейниковы: Михаил и Виктор. Задержанный Виктор Олейников должен был по заданию японской военной миссии в Харбине передать письма Кобылкину и оказать ему содействие при осуществлении террористических и диверсионных актов. Его этапировали в Москву, и следствие против всех троих было продолжено.

Руководство НКВД, учитывая, что Кобылкин и Переладов являются активными агентами японской разведки и в то же время состоят членами БРП, а также то, что Кобылкин до своего выхода на советскую территорию был официальным служащим маньчжурской полиции, сочло целесообразным передать это дело в Военную Коллегию Верховного Суда СССР для слушания в открытом порядке. Прокофьев предлагал провести процесс «под углом разоблачения деятельности японских разведывательных органов на территории Маньчжоу-Гo, питающих и широко использующих участников различных белогвардейских организаций для осуществления на нашей территории террористических и диверсионных актов». Он согласовал этот вопрос с Наркоминделом, и дипломаты согласились с проведением открытого процесса, считая целесообразным проведение его в Иркутске – подальше от иностранных дипломатов и корреспондентов.

15 июля на очередном заседании опросом членов Политбюро был рассмотрен «вопрос НКВД» (пункт 30/114 – гриф «Особая папка»). Политбюро постановило: «Согласиться с передачей дела арестованных японских диверсантов Кобылкина и Переладова в Военную Коллегию Верховного Суда СССР для слушания в открытом порядке в городе Иркутске». Выписки из постановления были посланы наркому Ягоде, председателю Военной коллегии Ульриху и заместителю наркоминдела Стомонякову. Всех троих арестованных отправили обратно в Иркутск и там начали подготовку к открытому судебному процессу.

После ознакомления с этими документами возникает естественный вопрос – а была ли альтернатива? Можно ли было не арестовывать Кобылкина и Переладова, а, используя их пребывание на советской территории, организовать через них передачу дезинформации в Харбинскую военную миссию – основной центр японской военной разведки на континенте? Дать четкие ответы на эти вопросы, основанные на документах, нельзя. В распоряжении автора их нет. И ему остается строить предположения, высказывать свои версии и пытаться их обосновать.

Конечно, разработчики «Мечтателей» в Иркутске думали о создании дезинформационного канала и о том, что можно было бы передать через него за рубеж. Но в подобных серьезных вопросах решающее слово было за Москвой. Туда и обратились иркутские контрразведчики. Есть один документ, опубликованный в художественном произведении – повести «Время стрекоз». Это не ксерокопия из архива, поэтому фраза «Степень достоверности – документально» к нему не применима. Но все-таки можно его использовать. Очевидно, это письмо было отправлено в Иркутск в конце 1934 года. В нем сообщалось начальнику Управления НКВД Восточно-Сибирского края Яну Зирнису: «… В дополнение наших телеграфных указаний, подтверждаем необходимость прекращения дела „Мечтатели“, так как продолжение легенды поставило бы перед нами вопрос о том, как выполнить задание японцев о сборе военных сведений и проведении диверсий… Прекращение дела освобождает нас от необходимости давать информацию, почти на 50 процентов отвечающую действительности. При появлении на нашей территории Кобылкина и Переладова обоих арестовать».

Шел 1935-й год. Руководству нового НКВД, созданного в 1934 году, нужно было «показать товар лицом», выслужиться перед «хозяином». Поэтому сообщали ему об аресте двух шпионов и диверсантов и предлагали провести открытый процесс, чтобы были сообщения в газетах. Имело значение и то, кто в Москве выдвигал подобное предложение. Для успешного проведения легендированных разработок и серьезных дезинформационных операций нужны были люди типа М. Трилиссера и Артузова под руководством Менжинского. Прокофьев, хотя и зам наркома Ягоды, был не тем человеком, который мог вдохновиться легендированной операцией и дезинформационными разработками и отстаивать все это на самом «верху». В 1935-м, в обстановке начала репрессий, больше думали о целостности собственной шкуры, а не о пользе дела – возможность обвинения в шпионаже в пользу Японии была достаточно реальной. Так что с учетом атмосферы 1935-го можно сказать, что у операции «Мечтатели» был вполне закономерный конец и никакой альтернативы не было. В тех условиях никакое проведение легендированных и дезинформационных операций было уже невозможно.

Уголовное дело по обвинению Кобылкина, Переладова и Олейникова в шпионской и диверсионной деятельности было на редкость отлично документировано, оснащено объективными вещественными доказательствами и обеспечено полным признанием обвиняемых. На редкость – потому, что в практике подобных следственных дел не всегда бывало столь исчерпывающе полное сочетание всех видов доказательств: вещественных, документальных, свидетельских и личных признаний обвиняемых.

Бывало в иных делах, что такой наиважнейший, решающий, можно сказать классический, вид доказательств, ценных своей неоспоримой объективностью, как вещественные доказательства – был слабо представлен, либо вообще отсутствовал. Иногда случалось, что преступление на стадии наблюдения или разведки обнаружено, вскрыто. Выявлены участники шпионской сети, каналы связи и прочие существенные обстоятельства. Но для получения санкции прокуратуры (речь идет о нормальных, а не липовых судебных делах) на их арест и возбуждение против них уголовного дела оснований, то есть доказательств состава преступления, не имеется. Разведывательная информация – это негласные, тайные, неофициальные сведения, на основании которых можно знать о преступных действиях, но нельзя возбудить уголовного дела.

От подобных «сюрпризов» дело по обвинению Кобылкина, Переладова и Олейникова было надежно застраховано благодаря тщательно проведенному следствию, которое опиралось и на разведывательную информацию, полученную в результате проведения операции «Мечтатели», и на вещественные доказательства, полученные при захвате преступников.

Военная Коллегия Верховного Суда не испытывала каких-либо осложнений или трудностей при рассмотрении этого уголовного дела. Вещественных доказательств, показаний свидетелей и признаний самих подсудимых было вполне достаточно. Поэтому необходимости знакомить состав суда с разведывательными материалами операции «Мечтатели» не было. Только председательствующий был информирован в общих чертах о том, что уголовное дело – результат контрразведывательной операции и что ввиду этого некоторые лица, фамилии которых, возможно, будут называться на процессе обвиняемыми, объявлены в розыск, и материалы на них подлежат выделению в отдельное производство.

Читатель может усомниться и не поверить автору, вспомнив о множестве процессов во времена Большого Террора. Но не следует забывать, что этот процесс проходил за два года до начала массовых репрессий, хотя и после убийства Кирова. Обстановка была немного другой. Кроме того, иркутский процесс был как бы финалом разведывательной операции, проводившейся в течение нескольких лет, и все материалы операции были использованы в полной мере.

Можно считать, что для 1935 года это был уникальный случай честно проведенного следствия и процесса.

В центральных газетах «Правда», «Известия» и «Красная Звезда» были помещены краткие одинаковые сообщения ТАСС из Иркутска о ходе процесса. Оставалась надежда на местную печать. Если процесс был открытым, то подробные сообщения в местной газете должны были быть обязательно. В двух номерах «Восточно-Сибирской правды» за 3 и 4 сентября 1935 года были помещены подробные отчеты с выступлениями прокурора, обвинителя, допросами подсудимых и выдержками из приговора. Фактического материала было много, но и вопросов не меньше. О чем говорилось на закрытых заседаниях, чем вызван достаточно прозрачный камуфляж, когда вместо «военная миссия Японии» в газете говорилось о военной миссии «некоей державы»? Пришлось обратиться с вопросами к полковнику Егорову, который участвовал в подготовке процесса и присутствовал на всех судебных заседаниях. Вся надежда была на профессиональную память старого контрразведчика (беседа состоялась в 1985 году). Вот выдержки из этой беседы:

– Валентин Кронидович, были ли какие-нибудь особенности в проведении процесса?

– Примечательным атрибутом зала судебных заседаний, сразу привлекавшем внимание всех присутствующих, являлись очень удачно и наглядно представленные для общего обозрения вещественные доказательства преступной деятельности подсудимых. На специальных столиках и стендах, размещенных около судей, находились пистолеты «маузер», «астра», «роял», патроны к ним, гранаты, взрывные устройства, яды, антисоветские листовки, брошюры и другие издания, а также фальшивые паспорта, письма, советские деньги и иностранная валюта, изъятые у подсудимых при их задержании и обысках. Любой из участников процесса имел возможность по ходу дела обращаться к показу требуемого вещественного доказательства.

– Могли ли осматривать эту «выставку» зрители, сидевшие в зале?

– Каждый из присутствовавших в зале суда имел возможность не только видеть все вещественные доказательства на расстоянии, но в перерыве подойти вплотную и убедиться в неопровержимости доказательств, уличавших японских шпионов, сидевших на скамье подсудимых. Открытый судебный процесс как раз и должен был убедительно, со всей наглядностью и очевидностью показать представителям рабочих и всех трудящихся восточно-сибирской столицы враждебность капиталистического окружения, агрессивность империализма вообще, японского – в частности. И эта цель была достигнута.

– Вход в клуб во время судебного заседания был свободным?

– Чтобы избежать заполнения зала суда случайной публикой и завсегдатаями-любителями судебных тяжб, были изготовлены специальные пропуска для посещения судебного процесса, которые через завкомы и профкомы предприятий вручались рабочим и служащим.

– Чем было вызвано требование не упоминать на процессе Японию?

– Требование председателя выездной сессии Военной Коллегии Верховного Суда к сторонам и подсудимым на процессе – не называть государство, в пользу которого действовали обвиняемые, заменяя его в некоторых случаях выражением «некая иностранная держава», было отнюдь не исключительным явлением, присущим только Иркутскому процессу. Это процедурное условие применялось и в ряде других открытых судебных процессов по делам о шпионаже в других регионах страны. Возможно, это условие диктовалось требованиями главным образом судебно-дипломатической практики, когда целесообразность гласных процессов по некоторым делам о шпионаже следовало сочетать с интересами сохранения дальнейших нормальных дипломатических отношений с тем государством, которое оказалось фигурантом конкретного судебного процесса.

Думаю, что в подобных случаях представители Верховного Суда каждый раз специально консультировались с Наркоминделом. Решение, очевидно, принималось с учетом конкретной ситуации в межгосударственных отношениях с той иди иной страной на данный момент. Такая мера в какой-то степени страховала от возможных демаршей, протестов, придирок со стороны того или иного государства.

– Не помните ли Вы, о чем говорилось на закрытых заседаниях суда?

– За давностью времени я, естественно, не сохранил в памяти все детали хода Иркутского процесса, в подготовке и проведении которого мне довелось принимать непосредственное участие. Поэтому я лишен возможности с исчерпывающей полнотой ответить на этот вопрос.

Помню, например, что подробностей перехода границы Переладовым, Кобылкиным и Виктором Олейниковым на открытых заседаниях касались в общих чертах, чтобы не раскрывать тайну способов охраны границы и не давать информации о местах, использовавшихся для переправы через границу. Детали перехода границы также разбирались на закрытых заседаниях.

– «Восточно-Сибирская правда» в судебных отчетах не упоминала Японию. Но было ли ясно для присутствовавших в зале суда, о какой стране идет речь?

– Безусловно, подобная «деликатность» или форма определенного такта были весьма условны и прозрачны. На Иркутском процессе подобное условие сплошь и рядом нарушалось подсудимым Кобылкиным, у которого вместо слов «некая иностранная держава» часто невольно срывалось «некая японская военная миссия» или «некая иностранная японская держава, и Олейниковым, трудно усваивающим такие тонкости на процессе. Председателю нередко приходилось прерывать показания Кобылкина и Олейникова, делать замечания и напоминать о требовании суда не называть государство, на которое они работали. Всем присутствовавшим в зале было совершенно ясно, что „некоей державой“ является Япония.

Утром 31 августа 1935 года в зале городского профсоюзного клуба началось судебное заседание. Секретарь суда зачитывает обвинительное заключение. Вопросы к подсудимым – признают ли они себя виновными? Три вопроса и три коротких ответа – «да», «да», «да». Доказательства бесспорны, и отпираться бесполезно. Затем начался подробный допрос подсудимых. Первым допрашивали Иннокентия Кобылкина. Обязательные вопросы для любого судебного заседания: год и место рождения, социальное положение, образование, служба и Царской армии. Из коротких ответов для присутствовавших в зале вырисовывался облик матерого, опытного, непримиримого врага.

Выходец из семьи офицера Забайкальского казачьего войска. Воинское звание в царской армии – есаул. С 1917 года принимал самое активное участие в вооруженной борьбе с большевиками. Вместе с войсками генерала Каппеля бежал из России. В эмиграции – самый активный член «Русского общевоинского союза», «Братства русской правды» и других белоэмигрантских организаций. После смерти известного белого генерала Шильникова, возглавлявшего все белогвардейские организации в Маньчжурии, он фактически возглавил руководство этими организациями. В ночь на 6 мая 1935 года нелегально перешел границу и был задержан.

Под перекрестными вопросами членов суда Кобылкин признает, что его переход на советскую территорию был санкционирован военной миссией «некоего иностранного государства», которая поставила перед ним задачу собирать сведения о состоянии частей Красной Армии, взрывать военные склады и другие сооружения оборонного значения. Для этого сотрудники миссии снабдили его специальным вопросником для сбора различных сведений, а также диверсионными снарядами для подрывных актов.

Во время допроса Кобылкин признал, что он имел задание от своих хозяев развернуть подготовку к совершению террористических актов против отдельных партийных и советских руководящих работников. Кроме того, он должен был лично руководить контрреволюционной организацией в Забайкалье. «Контрреволюционная организация» была уже создана. В ее существовании Кобылкин не сомневался, и именно этой «организацией» он и должен был руководить. Но об этом на открытом процессе в присутствии сотен зрителей говорить было нельзя. Признал Кобылкин на допросе и то, что границу перешел, имея в кармане подложный паспорт на имя инженера Михаила Саловарова. Все отобранное у него при задержании было выставлено на стендах в зале суда и отпираться было бессмысленно.

С Кобылкиным все было ясно. Вопросов к нему больше не было, и суд перешел к показаниям другого подсудимого – ученика Кобылкина по Шаньдунской военной школе Евлампия Переладова, перешедшего границу также с подложным паспортом и по поручению той же военной миссии. В своих показаниях он откровенно рассказал суду о своих убеждениях, не скрывая также и убеждений своего учителя.

Еще в 1919 году он вместе с армией генерала Каппеля бежал в Китай. Пятнадцать лет он принимал самое активное участие в деятельности многих белоэмигрантских группировок и организаций, боровшихся против Советского Союза. Он старался, очень старался и сознательно, и это было подчеркнуто на суде, принял на себя ряд поручений по организации террористических актов против советских работников, и для этой цели перешел границу. Перед судьями был убежденный враг.

– На меня рассчитывали, – говорил в своих показаниях Переладов, – так как я считался идейным. Мне поручали самые серьезные дела, я пользовался доверием не только в белоэмигрантских кругах, но и среди сотрудников военной миссии иностранной державы.

Перед переходом границы с ним беседовали, его наставляли, инструктировали. Ему было поручено собирать сведения шпионского характера, поджигать объекты, уничтожать отдельных советских деятелей. Чувствуя, что выглядит неприглядно, Переладов старался смягчить свою вину, заявляя, что он не имел правильного представления о Советском Союзе и «теперь убедился, что Советская Россия не та, какой ее рисуют эмигрантам».

Потом суд приступил к допросу третьего обвиняемого – Виктора Олейникова. Военная миссия «некоей державы» поручила ему переправить на советскую территорию Кустова и своего брата Михаила Олейникова, а также оружие, письма, деньги для Кобылкина и Переладова. Это задание он получил непосредственно от секретаря военной миссии. При допросе Олейников признается, что начальник военной миссии в городе Маньчжурия просил его передать Кобылкину, который уже находился на советской территории, чтобы тот съездил на станцию Зилово и в другие места для сбора различных шпионских сведений.