Текст книги "Схватка с черным драконом"

Автор книги: Евгений Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 40 страниц)

Другой причиной напряженности на Дальнем Востоке была КВЖД. Стратегически важная железная дорога, пересекавшая всю Маньчжурию с северо-запада на юго-восток, фактически являлась экономическим стержнем этого района. Находясь в совместном владении России и Китая, а затем Советского Союза и Китая, она была занозой в теле «независимого» государства Маньчжоу-Го. Командование Квантунской армии, имевшее уже большое влияние в политических и военных кругах Токио, не могло смириться с присутствием чужого государства, к тому же будущего противника, на подконтрольной ей территории. В Москве тоже понимали, что с дорогой надо расставаться и из Маньчжурии уходить окончательно. Дорога нормально уже не работала, а надежды на то, что совладельца удастся вразумить коротким военным ударом, не было. Устроить второй конфликт на КВЖД по образцу 1929 года было невозможно. Любые военные действия, но уже против частей Квантунской армии, привели бы немедленно к длительной кровопролитной войне с Японией.

В Москве не хотели никаких конфликтов на Дальнем Востоке и приняли решение продать советскую часть дороги Японии. Советский Союз никогда не признавал независимость Маньчжоу-Го, и никакие переговоры с этим «государством» были невозможны. После продажи дороги третьей стране можно было с достоинством, сохраняя «лицо», уйти из Китая. В Токио трезвомыслящие политики приняли предложение о продаже. Начались переговоры о цене и условиях выплаты стоимости дороги. Но тут опять вмешались военные. Они хорошо понимали, что решение вопроса о КВЖД будет способствовать нормализации отношений между двумя странами. А это не устраивало горячие головы в штабе Квантунской армии. Им нужна была напряженная обстановка, конфликты и возможная война с северным соседом.

Летом 1935 года не без их влияния переговоры о КВЖД в Токио были прерваны, и обстановка резко обострилась. На Дальнем Востоке запахло порохом. В этих условиях ни о каком отдыхе Зорге не могло быть и речи. Урицкий, Артузов и Карин, проанализировав создавшуюся обстановку, совершенно правильно решили, что место руководителя разведывательной группы должно быть в Токио, а не на черноморском побережье.

Состоялся последний визит Зорге и Клаузена к Урицкому. Начальник Разведупра напомнил, что главная цель их разведывательной деятельности – дать точный анализ японских намерений в отношении Советского Союза. Планирует ли Япония совершить нападение и если да, то когда? Через несколько лет в своих тюремных записках и в показаниях на допросах Зорге утверждал, что Урицкий считал эту цель первостепенной задачей группы: «… Считалось, что в случае ее успеха Советский Союз, пожалуй, сможет избежать войны с Японией, а это было объектом повышенного интереса всех московских инстанций, при этом мы должны были помнить о чувстве недоверия в Советском Союзе в отношении Японии. А именно, Советский Союз, видя возрастающую роль японских военных кругов и их внешнеполитический курс после Маньчжурского инцидента, начал испытывать серьезные опасения, что Япония планирует напасть на СССР».

Урицкий также предупредил Зорге о необходимости пристально наблюдать за развитием японо-германских отношений. Летом 1935 года говорить о том, как далеко могут зайти взаимоотношения между Токио и Берлином, было еще рано, но в Москве были убеждены, что возобновление дружеских отношений между двумя странами началось и, более того, что направлены они были главным образом против Советского Союза. О налаживании дружеских отношений сообщали из берлина и дипломаты, и разведчики. Известно в Москве было и о том, что руководитель внешнеполитического отдела нацисткой партии и будущий министр иностранных дел рейха Риббентроп обратился к доктору Фридриху Хаку. Он попросил этого бизнесмена, имевшего большие связи на Дальнем Востоке, и особенно в Японии, встретиться с военным атташе Японии в Берлине Осима и передать ему просьбу о начале конфиденциальных переговоров между двумя странами о создании оборонительного союза против России.

Путь Зорге опять лежал через Берлин в столицу Японии. Но прежде чем попасть в столицу рейха, он встретился в Варшаве с военным разведчиком Герхардом Кегелем. Он работал в посольстве фашистской Германии в Варшаве и был отлично осведомлен о всех немецких делах. Зорге интересовал целый ряд специальных вопросов: введение в марте 1935 года всеобщей воинской повинности и увеличение численности армии, подробности подписания в июне 1935 года военно-морского соглашения между Германией и Англией, выступления нацистов в Данциге. По всем этим вопросам Зорге получил от Кегеля исчерпывающую информацию. Встреча была организована с разрешения Урицкого резидентом Разведупра в Польше Рудольфом Гернштадтом. Он начал работать в военной разведке с 1929 года и с 1933-го до разгрома Польши в 1939-м успешно работал в Варшаве под «крышей» корреспондента немецких газет.

Перед тем, как покинуть Берлин, Зорге совершает протокольные визиты к тем, от кого зависит в Токио его реноме, к «сильным мира сего». При этом положено начинать с младших чинов и постепенно подниматься до верха, если, конечно, там пожелают и соблаговолят принять. Но Зорге, откровенно говоря, на знакомства и визиты очень везет. Открывая каждую следующую дверь, он заранее знает что сказать, кому чем польстить, вплоть до шутливого: «привет от тэнно хейка» (японского императора). Это в Берлине воспринимается с улыбкой, как хороший тон. Прощаясь, Рихард никогда не дает понять, что этот визит последний или все дела уже решены. Иногда он приглашает… посетить Японию и подняться на гору Фудзияма, а то и воспользоваться древним искусством восточных гетер, именуемых «гейшами».

С газетными предпринимателями и заказчиками на информацию у Зорге особые отношения. Здесь он себя чувствует как «рыба в воде», разъездным коммивояжером: одному напоминает о долгах и денежных отношениях, другому предлагает серию статей на модную тему, третьего – просто интригует. Нет, не подумайте, что он комедиант и фокусник. Зорге – мастер слова, приз и талант журналистского дела, особенно по проблемам Дальнего Востока, он – артист сенсации.

В журналистских и газетных кругах ему выразили полное удовлетворение его деятельностью в Токио и теми информациями, которые он регулярно направлял из Японии. Более того, ряд новых газет Германии и Голландии проявили желание поручить ему представлять их в той далекой от Германии стране, с ее экзотикой и все более дерзкой политикой в отношении таких гигантов, как Китай, Америка, Россия. Крупнейшая либеральная газета «Франкфуртер цайтунг» и орган нацистских геополитиков журнал «Цайтшрифт фюр геополитик» раньше других поняли вкус и направление японских устремлений после захвата Маньчжурии, поэтому и не думали о другом представителе прессы в Японии. А отсюда и поддержка, и полномочия этому Зорге. В сентябре 1935 года он опять кружным путем возвратился в Токио.

К этому времени в правительственных кругах Японии взяла верх реалистичная политика по отношению к Советскому Союзу. Жесткий отпор на советской и монгольской границах и твердая позиция на переговорах о продаже дороги подействовали отрезвляюще, и в Токио решили пока не ссориться с северным соседом. Переговоры о продаже КВЖД возобновились. Обе стороны пошли на уступки, и дорогу продали за 140 миллионов иен. Подтвердилась информация Одзаки, полученная Зорге перед отъездом в Москву: «В связи с событиями вокруг переговоров о продаже Северной железной дороги (КВЖД) усиливаются мнения о том, что, хотя и есть осложнения в вопросе о покупке железной дороги, японская сторона склонна в конечном счете к компромиссному завершению переговоров…» Эта информация была подтверждена информацией, полученной от Отта, и Зорге передал в Москву: «Япония вынашивает планы колонизации Северного Китая и не ведет подготовки к военным действиям против Советского Союза». Отт получил эту информацию из японского генштаба, но в Москве к ней отнеслись с большим недоверием.

Первые два года работы в Японии Зорге расценивал как начальный период, когда изучалась ситуация в стране и велась подготовка к реальной работе. В своих записках он писал: «В период с осени 1933-го по весну 1935 года говорить о реальном выполнении задач почти не приходилось. Это время мы провели в подготовительных работах в условиях очень трудной обстановки в Японии. Надо было организовать разведывательную группу и создать основу для разведывательной деятельности. Будучи иностранцами, мы должны были прежде всего хорошо узнать проблемы, ставшие объектом нашей миссии. Добиться точного понимания различных проблем, которыми мы обязаны были заниматься, сразу было почти невозможно. Даже для Мияги, который долго жил за границей, потребовалось определенное время для того, чтобы войти в курс японских проблем. Нам же, иностранцам, для этого был необходим гораздо больший срок. Начало действительной разведывательной деятельности пришлось на то время, когда я вернулся из своей короткой поездки в Москву летом – осенью 1935 года». Только с начала 1936 года группа стала сильной организацией и смогла выполнять свои функции.

Операция «Мечтатели»

В начале 1932 года газеты на первых полосах давали сообщения о стройках на востоке страны. В Сибири и на Дальнем Востоке сооружались заводы, шахты, поднимались новые города и поселки. Эшелоны с добровольцами двигались по Транссибирской магистрали к Тихому океану. О добровольцах писали, их фотографии появлялись в газетах. Но были среди добровольцев и такие, о ком никогда не упоминала ни одна газета. Их фамилии были известны очень немногим в Москве и в том городе, куда мчали их пассажирские поезда. На восток ехали не только добровольцы строители, но и добровольцы чекисты. Из центрального аппарата ОГПУ к границе с Манчжоу-Го. Эта граница была тогда самой горячей границей страны.

Решили отправиться в Восточную Сибирь на оперативную работу и Гудзь с Агаянцем. Положение на границе им было хорошо известно, работы в Иркутске, где размещалось полпредство ОГПУ, было много, опытных сотрудников не хватало, и работники центрального аппарата, прошедшие школу Артузова, ценились там очень высоко.

Предварительно списались с начальником Особого отдела полпредства Борисовым. С начальством в Москве тоже удалось договориться. Здесь понимали, что чекистские кадры на периферии надо укреплять, и инициативе молодых сотрудников не препятствовали.

В связи с отъездом в другой конец огромной страны у них возникло много проблем. Но основная проблема – как работать на новом месте, в специфических сибирских условиях, какими методами пользоваться в контрразведывательной деятельности, что взять на вооружение из опыта прошлого. Причем взять на вооружение и применять так, чтобы исключить возможность ошибок и провалов в борьбе против японской разведки. А эту разведку и в Москве, и в Иркутске считали сильной, опытной, профессиональной, с большим стажем борьбы еще со старой Россией. Поэтому в борьбе с будущим серьезным противником нужно было использовать все то, что было накоплено ОГПУ в 1920-е годы и в начале 1930-х годов.

Какой же информацией они могли воспользоваться в своей повседневной работе в Иркутске?

Довольно полная осведомленность имелась об органах японской разведки в Маньчжурии, их структуре и руководящих сотрудниках, например, таких, как начальник военной миссии в Харбине полковник Камацубара, бывший военный атташе Японии в Москве и будущий генерал-лейтенант и командир 23-й пехотной дивизии, разгромленной на Халхин-Голе в августе 1939 года. Или сменивший его Канда Масатанэ, начальник военной миссии в городе Маньчжурия, капитан Обара и другие. Были собраны точные сведения о лидерах и активистах белой эмиграции в Маньчжурии, сотрудничавших с японской разведкой и совмещавших разведывательную и диверсионную деятельность с попытками одновременно проводить и контрреволюционную работу среди населения Сибири и Дальнего Востока. В Иркутске обладали подробной информацией о генерале Шильникове, полковнике казачьих войск Кобылкине, бывшем начальнике контрразведки атамана Семенова Сипайло, лидере русской фашистской партии Родзаевском и многих других. Располагали чекисты и фотокопиями японских документальных материалов. Вся эта информация была тщательно изучена Гудзем и Агаянцем. Перед отъездом в Иркутск Артузов познакомил их с самыми последними документами японской разведки, которыми он располагал к тому времени. Такая обширная информация помогла разрабатывать результативные комбинация против японской разведки в Маньчжурии.

В один из морозных январских дней 1932 года Транссибирский экспресс подошел к перрону иркутского вокзала. Телеграмма об отъезде была послана, и чекистов встречали. После необходимых хлопот об устройстве и жилье первая встреча с начальником Особого отдела. Беседа была дружеской, теплой. Вспомнили Москву, товарищей, с которыми работали в центральном аппарате. Сразу же был решен вопрос о работе в Иркутске. После тщательных размышлений и взвешивания всех «за» и «против» Гудзю с учетом его опыта работы было предложено возглавить отделение по борьбе со шпионажем, а Агаянцу – отделение по борьбе с контрреволюцией.

Работа Гудзя в этом отделении была творческой, интересной, во многой самостоятельной. Можно было в полной мере проявить свои знания и опыт, накопленные за девять лет работы в Москве. Привлекала и сложность работы. Противник – японская разведка – был сильным, опытным, но со своими недостатками, которые нужно было использовать. База шпионажа и диверсий, созданная после оккупации Маньчжурии, способствовала активизации его деятельности против Забайкальского района, являвшегося одним из основных направлений во всех стратегических планах японского генштаба. На главных направлениях разведка всегда идет впереди армии, так что можно было помериться силами с серьезным противником. Привлекала и большая самостоятельность в работе. В то время начальник контрразведывательного отделения подчинялся только начальнику Особого отдела и Полпреду. Выбор был сделан, и в дальнейшем Борис Игнатьевич ни разу не пожалел об этом за время двухлетней работы в Восточной Сибири.

Когда принимались дела отделения, то Борисов обратил внимание Гудзя на тоненькую папку. На обложке надпись: «Мечтатели». В папке всего несколько документов. Это была легендированная разработка, имевшая зацепку с выходом на зарубежные белогвардейские организации, действовавшие в Харбине. Борисов считал эту разработку перспективной.

В папке лежали несколько листков, на которых была зафиксирована разработанная под руководством Борисова легенда «Мечтатели». Вот краткое содержание идеи, которая была положена в основу создания «контрреволюционной организации» в Забайкалье, по воспоминаниям Гудзя.

В Иркутске изредка встречаются интеллигентные люди, внешне обыкновенные советские служащие, нормально выполняющие возложение на них обязанности. Среди них Кобылкин – бывший полковник казачьих войск, офицер колчаковской армии, сражавшийся с красными. Его младший брат Иннокентий, есаул белой армии, ушел в Маньчжурию. Старший Кобылкин тоже имел такую возможность, но не использовал ее, полагая, что советская власть не надолго, надо будет как-то пережить временный успех красных, а потом видно будет, куда кривая вывезет.

Было решено начать переписку с братом, сначала сугубо личного характера и невинного содержания, но переправлять эти письма в Маньчжурию через проводника почтового вагона экспресса Москва – Маньчжурия, чтобы избежать цензуры и сразу же показать маньчжурскому адресату свои возможности. Постепенно в письмах должны появляться отдельные фразы и мысли, указывающие на тяжесть жизни в советских условиях, на то, что общения с «близкими по духу» затруднены, хотя все же происходят, и эти люди с полуслова понимают друг друга. В письмах должен постепенно проявиться интерес к жизни старых друзей, ушедших в Маньчжурию, и желание обменяться подлинными мыслями. В письмах должно было отразиться, конечно не сразу, и некоторое улучшение материального положения, и что с властью дело обстоит не просто, часть интеллигенции стоит на стороне Советов, но многие терпят через силу.

В разработанной легенде была отражена мысль о том, что старая интеллигенция замкнулась в своем недовольстве и по-прежнему напугана и всего боится. Смакует молча неудачи власти в строительстве народного хозяйства и если может, то не помогает, саботирует, но это опасно – доносчиков хоть пруд пруди, люди друг другу не доверяют. И все же есть люди, которые не теряли надежду на возврат старых порядков. Появилась молодежь, вместе со своими отцами-кулаками недовольная коллективизацией и раскулачиванием. Эта молодежь бурлит, есть смельчаки, готовые на дело, но они разбросаны по глухим местам Забайкалья.

Такая разработка легенды учитывала реальную обстановку, сложившуюся в Восточно-Сибирском крае: трудности и перегибы при коллективизации, большая прослойка зажиточного забайкальского казачества, множество недовольных советской властью колчаковских и семеновских офицеров, имевших родственные связи в Маньчжурии. Работа над письмами должна была быть вдумчивой и осторожной. Особых иллюзий не создавать, но дать понять эмигрантам, что есть еще огонек среди ближних. И если они об этом расскажут японцам, то те могут заинтересоваться такой связью и пойти на ее развитие. На это при составлении легенды и рассчитывали.

Эта легенда должна была обрасти людьми. И теми, кого можно было включить в «контрреволюционную организацию», и теми, кто помогал бы чекистам, оставаясь в тени. Люди не должны были вызывать ни малейших сомнений: ни у руководящих деятелей белогвардейских организаций в Маньчжурии, ни у их хозяев из японских военных миссий. Подбором таких людей и развертыванием мероприятий, по легенде, с учетом меняющейся оперативной обстановки и должен был заняться новый начальник иностранного отделения Особого отдела, приехавший в Иркутск в начале 1932 года.

Когда принялись изучать картотеку учета бывших колчаковских и семеновских офицеров, то выяснилось, что некоторые имеют интересные кастовые и родственные связи с активистами белой эмиграции в Маньчжурии. Этим и peшили воспользоваться, чтобы установить контакт с ними.

Предполагалось, что родственный контакт, установленный не по открытой почте, постепенно перерастет в политический контакт между двумя единомышленниками, находящимися по разные стороны границы. Таким контактом должен был заинтересоваться эмигрантский центр, а следовательно, и японская военная миссия в Харбине, то есть японская разведка. Такова была идея, предложенная Борисовым и использованная при разработке легенды «Мечтатели». Но на пути осуществления этой идеи было много препятствий. Родственный контакт мог и не перерасти в политический. А политический контакт между двумя родственниками мог и не заинтересовать эмигрантский центр. Все зависело от умения чекистов, их мастерства, виртуозности, политической дальнозоркости. Переписка должна была быть вполне естественной, а содержание писем, отправляемых за рубеж с помощью машиниста поезда, идущего в Маньчжурию, не вызывать никаких сомнений. При малейшей ошибке на осуществлении этой заманчивой идеи можно было ставить крест.

При разработке подобной легенды очень важным было установление первых начальных завязок, которые должны быть особенно естественными. Но для успешной работы в такой операции мало было опыта, умения и чекистского мастерства. Нужен был энтузиазм, личная инициатива, умение работать «с огоньком». Нужны были вера в успех именно этой операции и, если так можно выразиться, вкус к ней. Но в этом Борисову не повезло. В течение всего 1931 года найти подходящего сотрудника, который мог бы успешно продолжать разработку «Мечтателей», не удалось.

Была и еще одна причина. Вся «организация», созданная для операции «Мечтатели», состояла пока что из трех человек. Но это были серьезные люди, имевшие большой жизненный опыт и прошедшие суровую школу мировой и гражданской войны. Для успешных контактов с ними, для серьезной совместной работы нужен был человек, не уступавший им и по знаниям, и по интеллекту, и по жизненному опыту. Но свободных опытных чекистских кадров не было – каждый был загружен сверх меры. Поэтому вполне понятно желание Борисова подключить к этой перспективной операции человека, которого он хорошо знал по работе в Москве и который уже имел девятилетний опыт чекистской работы.

Основной фигурой в «организации» был Кобылкин. Его родной брат – полковник Кобылкин – был заметным деятелем в белоэмигрантских кругах в Маньчжурии и правой рукой генерала Шильникова, руководившего отделением РОВС[2]2
  Русский общевоинский союз. Военная организация русских офицеров-эмигрантов.


[Закрыть] на Дальнем Востоке. После смерти генерала в 1934 году он занял его место. Бывший полковник был связан и с японской разведкой. Прямых доказательств этой связи еще не было, но иркутские чекисты не сомневались в этом. Вот к нему и было направлено первое письмо от его родного брата, проживавшего в Иркутске.

Были у Гудзя опасения, что Ян Зирнис может и не поддержать мероприятия по операции, так как сиюминутных успехов она не давала и была рассчитана на длительный срок. Основания для таких опасений были. К этому времени среди некоторых периферийных руководящих работников, недостаточно хорошо знакомых с контрразведывательными операциями, проводившимися Москвой, установилось такое мнение, что легендирование – это мышиная возня, требующая много усилий и времени и не дающая почти никаких результатов. Борисов заверил его, что Полпред не принадлежит к числу таких руководителей.

Между начальником Особого отдела и начальником отделения установились отличные деловые отношения. Годы работы в Москве позволяли им с полуслова понимать друг друга, и работа по «Мечтателям» могла пойти слаженно и эффективно. К сожалению, Борисов вскоре был переведен на Украину, и они больше уже никогда не видели друг друга.

Начальником Особого отдела был назначен Иван Чибисов. До этого он несколько лет проработал в КРО ОГПУ под руководством Артузова и Пузицкого, занимаясь контрразведывательными операциями против японской разведки. Меня очень интересовал Чибисов, и в одной из бесед я задал вопрос:

– Борис Игнатьевич, какое у Вас сложилось впечатление о Чибисове как руководителе Особого отдела?

– Когда я изложил ему свои соображения по операции «Мечтатели», то он с воодушевлением поддержал их. Чибисов был настоящий мастер агентурных комбинаций. У него был большой опыт в работе по контршпионажу против японцев. Он с полуслова понимал смысл и значение проводимых нами мероприятий по «Мечтателям». У нас была полная поддержка со стороны всех вышестоящих руководителей, и это воодушевляло.

Несколько слов о Полпреде ОГПУ в Восточно-Сибирском крае. Зирнис руководил операцией по поимке Оперпута в 1927 году. На первой странице «Правды» от 6 июня сообщение коллегии ОГПУ: «Подробности последней операции белогвардейцев на советской территории».

В сообщении говорится о переброске в Советский Союз через финляндскую границу группы террористов генерала Кутепова в составе Захарченко-Шульц, Оперпута и Вознесенского. После неудавшейся организации взрыва здания ОГПУ в Москве террористы решили прорваться через западную границу. На территории Смоленской губернии они были обнаружены. Вот короткая выдержка из сообщения, где впервые упоминается фамилия Зирниса: «Руководивший розыском в этом районе заместитель начальника Особого отдела Белорусского округа т. Зирнис созвал к себе на помощь крестьян деревень Алитуховка, Чернаково и Брюлевка Смоленской губернии. Тщательно и методически проведенное оцепление дало возможность обнаружить Оперпута, скрывавшегося в густом кустарнике. Он отстреливался из двух маузеров и был убит». За эту операцию Зирнис был награжден орденом Красного Знамени.

Родился он в 1894 году в Латвии. В ряды партии вступил в 17 лет. Партийная работа, арест, ссылка в Сибирь. Февральская революция дала возможность вернуться на родину в свой Вилмиерский уезд. Возглавлял уездный ревком, проводил конфискацию помещичьих земель. Был избран в Совет рабочих, солдатских и безземельных депутатов Латвии. В 1918 году боролся против германских захватчиков в составе частей красных латышских стрелков. Потом был направлен вместе с другими латышскими большевиками в органы ВЧК. С этого времени и началась его чекистская биография.

Во время Гражданской войны – начальник особых отделов 11-й и 27-й дивизий и руководящий работник Особого отдела фронта. Сразу же после войны – командир Полоцкого пограничного отряда на западной границе. Затем начальник Витебского и Смоленского губернских отделов ОГПУ. После этого перевод в аппарат Белорусского округа. В 1927 году – заместитель, а затем начальник Особого отдела округа. В 1930 году он уже заместитель председателя ГПУ Белоруссии. С этой должности до рекомендации ЦК партии был направлен в том же году на должность Полпреда ОГПУ Восточно-Сибирского края и командующего пограничными и внутренними войсками Восточно-Сибирского округа. Было ему в это время 36 лет. На этом посту Зирнис работал до лета 1937 года. Два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды и два знака Почетного чекиста.

Зирниса отличала кипучая энергия и быстрота ориентировки. У него была редкая способность одновременно вникать во множество разнообразных дел и вопросов, не разбрасываясь в них, нацеливаясь на главное и доводя их до конца. На первый взгляд, он своим внешним обликом производил впечатление суровости и жесткости. Плечистый и крепко скроенный, с четкими и резкими движениями сильной фигуры, он имел волевое лицо с пристальным взглядом крупных светлых глаз. Вместе с тем он был человеком общительным, любившим и умевшим пошутить, внимательным и отзывчивым к людям и веселым в кругу друзей. В работниках, особенно молодых, он ценил инициативу, смелость замыслов и способность к самостоятельному мышлению. Ему нравились те, кто умел и не боялся отстаивать свое мнение, если даже оно не совпадало с его собственным.

Вот воспоминания Бориса Игнатьевича о нем:

– Это был умный, честный и исключительно работоспособный чекист, хороший организатор и стойкий в моральном отношении человек. При том, что я был ему ранее совершенно неизвестен лично как работник, он ко мне относился очень доверчиво, тепло и внимательно. Когда он приглашал меня к себе по интересующим его вопросам, связанным с оперативной работой, то эти встречи носили характер скорее товарищеских бесед, нежели разговора старшего с младшим. Иногда он даже как бы советовался о перспективах работы, проявлял внимание к зарубежной работе и особенно к охране границы. Оказывал всемерную поддержку предложениям по конкретным разработкам, в частности по «Мечтателям». Он был демократичен и доступен, и эту поддержку, моральную и организационную, мы всегда получали без малейшей волокиты и перестраховок. Ян Петрович создавал благоприятные условия для творческой оперативной работы, и за это мы его очень ценили, ибо без такой обстановки, основанной на доверии, ведение сложных агентурных разработок, по которым приходилось часто принимать решения вдалеке от центра, было совершенно невозможно.

Фамилия Зирниса встретилась и мне при просмотре комплекта газеты «Красная Звезда» за 1936 год. 14 февраля торжественно отмечалось пятнадцатилетие пограничных войск. В этот же день в газете было опубликовано постановление ВЦИК о награждении орденами командующих погранвойсками НКВД. Орденом Красной Звезды был награжден и Я. П. Зирнис – начальник управления НКВД Восточно-Сибирского края и командующий пограничными и внутренними войсками НКВД. В 1936 году после введения персональных воинских званий он имел звание комиссара Государственной безопасности 3-го ранга.

Вот несколько слов из воспоминаний Гудзя о его непосредственных начальниках: Борисове и Чибисове.

– Оба они были опытными чекистами, прошедшими школу центрального аппарата ВЧК – ОГПУ. Их знали не только Артузов и Пузицкий, но и Дзержинский и Менжинский. Чибисов, кроме того, работал на периферии на руководящей работе, а в центре – по борьбе с японским шпионажем. Борисов принимал участие в работе по разгрому савинковской контрреволюционной организации и по поимке самого Савинкова в 1924 году. Чибисов был старше Борисова по возрасту и обладал большим жизненным опытом. Он всегда был бодр и не терял интереса к работе ни на минуту. Особенно его увлекали комбинированные смелые разработки по японским разведывательным органам. В этой области, будучи заместителем начальника одного из отделений КРО, он достиг значительных успехов.

И снова я теперь уже в хорошо знакомой квартире старого чекиста. Долгая беседа и вопросы, вопросы…

– Борис Игнатьевич, как можно сформулировать основную идею операции?

– Основная идея – выйти на японские военные миссии в городах Маньчжурии, на их каналы проникновения в Забайкалье через белоэмигрантские центры и организации. Нужно было локализовать разведывательную активность японской разведки, направленную на Восточно-Сибирский край. Для достижения этой цели предполагалось использовать связи бывших белых офицеров, проживавших в Чите, Иркутске и других городах края со своими однополчанами, родственниками и знакомыми в Маньчжурии. Наиболее удобными для ведения шпионажа и диверсий против Советского Союза японская разведка еще со времен интервенции считала остатки семеновских, колчаковских, пелеляевских, капелевских формирований, укрывшихся в Маньчжурии. И это учитывалось при разработке операции.

– Учитывалось ли при разработке операции изменение обстановки в связи с оккупацией Маньчжурии японскими войсками в 1931 году?

– Оккупация Маньчжурии и образование затем марионеточного государства Маньчжоу-Го вызвали угрозу резкого повышения активности японской разведки. Перед нами стояла задача в совершенно неотложном порядке не допустить развертывания японской шпионской сети на нашей территории. После выхода японских войск к границе Восточно-Сибирского края на всем пятисоткилометровом протяжении условия для действий японской разведки стали более благоприятными.

– Почему операция получила название «Мечтатели»?

– Название операции возникло по аналогии с мечтаниями руководителей белогвардейских центров и их японских хозяев добиться реставрации старого строя. Они иронично обозначены как пустые мечтатели, оторванные от реальной действительности.

Несколько листков, на которых была сформулирована основная идея операции, лежали в тонкой папке. На обложке название операции, дата начала и высший гриф секретности. Это было только начало долгой и кропотливой контрразведывательной работы. Добиться конкретных результатов можно было, имея опыт и знание таких операций, как «Синдикат-2», «Трест», «Ласточка» и некоторых других, которые проводились чекистами Украины, Северного Кавказа и Закавказья. Все это у нового начальника иностранного отделения было, и это помогло в работе.