Текст книги "Флигель-Адъютант (СИ)"

Автор книги: Евгений Капба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Соловей, соловей, пташечка!

Канареечка! Жалобно поет!

Эй, раз! Эй, два! Горе – не беда!

Канареечка! Жалобно поет!

* * *

Мы пришли на станцию раньше, чем подъехал поезд, и юнкера рассыпались по всему поселку железнодорожников, перешучиваясь с работягами и козыряя каждой встреченной девушке.

Я пошел к водокачке – умыть лицо и вообще – освежиться. Пограничники держали на марше хороший темп, Верещагин их выдрессировал будь здоров! А вот я от правильных пехотных переходов отвык – в последнее время всё больше передвигался на транспорте.

Юноши в «оливе» смеялись, брызгались водой, набирали фляжки. Завидев меня – присмирели.

– Кто крайний? – спросил я.

– Что, господин полковник, и в очереди стоять будете? – удивился один из них – с лицом настоящего разбойника и копной кудрявых черных волос.

– Да какой из меня сейчас полковник, – отмахнулся я. – Можно и по имени-отчеству – Сергей Бозкуртович.

– Брз.. Бозр.. Каракуртович? Нет уж, лучше – господин полковник… – посмеялись юнкера.

Несмотря на все эти хиханьки и хаханьки я обратил внимание на то, что оружие и снаряжение у них в полном порядке, и с винтовками они обращаются так, что сразу видно – в кадетском корпусе траву в зеленый цвет не красят и окурки не хоронят… Это были настоящие молодые волкодавы, та самая новая кровь, в которой так нуждалась Империя.

– Шеф! Шеф! – видеть Царёва в таком гневе я не привык.

Он был взбешен, но не по-императорски, а вполне по-человечески.

– Шеф, мне нужны деньги, – выпалил Иван.

– И много?

– Много. Обед на двести персон заказать.

– Ну-ка, ну-ка… – заинтересовался я. – Что там случилось?

– А пойдемте. Пойдемте! Это такая скотина, я таких, пожалуй, после реставрации и не видал ещё!

Он вел меня прямиком к одноэтажному строению из белого кирпича, с черепичной крышей и изящными коваными решетками на окнах. Рядом с этим зданием располагались крытые выбеленным брезентом навесы, над крыльцом с мраморными ступеньками большими буквами было написано «РЕСТОРАЦИЯ».

Уже на подходе я слышал чей-то голос, который кипел возмущением:

– … попить им! Знаем мы! Дайте попить, а то так есть хочется, что переночевать негде! Только отвлечешься – а столовых приборов нет, и салфеток нет, и вообще! Нечего тут сапогами топать, тут приличная публика. И на порог не пущу! Голодранцы!

Разорялся толстый, с большими залысинами, усатый и носатый мужчина в белоснежной рубашке, черных брюках, жилетке и бабочке. У входа в заведение, совершенно обескураженные, топтались юнкера – человек десять.

– Что здесь происходит, господа? – спросил я.

Увидев меня – всё-таки человека на их взгляд взрослого и, очевидно, бывалого, да к тому же еще и целого полковника, они осмелели:

– Господин полковник, мы попросили вынести попить, водички. У водокачки очередь, вот мы и подумали…

– Ну, пока не вижу поводов для скандала. Вроде как с водоснабжением тут проблем нет…

– Мы тоже так подумали… Нам бы фляжки набрать – и всё. А этот, – один из юнкеров показал на мужчину, – Хозяин заведения, начал орать и говорить, что все армейские – воры, бездельники и проходимцы, и он на порог нас не пустит.

– Ах вот как? – во мне закипала ярость.

Прав был Царёв – удивительная скотина!

Деньги у нас были. Целая пачка, Феликс постарался. Мы и одной двадцатой еще не потратили. На эти деньги можно было автомобиль купить, или даже два, так что я шагнул внутрь не сомневаясь. На мне было хаки, и орденская лента, но я в гробу видал этого ресторатора и его мировоззрение. У таких как он всегда есть слабое место…

Хрустящая ассигнация легла на стойку, и тот самый толстый длинноносый мужчина немыслимым образом материализовался из воздуха у меня за плечом:

– Чего изволите-с?

– Мне и моим друзьям нужно пообедать, и успеть до того, как прибудет поезд… – я выложил еще купюру крупного номинала, а потом – еще и еще, и его лицо приобрело подобострастный оттенок.

Ресторатор хлопнул в ладоши и прибежал официант.

– Федя, записывай всё, что скажет его светлость, у нас намечается банкет!

Холеный Федя, со смазанными бриллиантином волосами, движением фокусника выдернул из кармана карандаш и блокнот:

– На сколько персон накрываем?

– На двести двадцать четыре, – сказал Иван и широко улыбнулся.

XII ГОСПОДА ЮНКЕРА

Пять плацкартных вагонов выделили исключительно юнкерам. Еще пять – товарных, опломбированных, были прицеплены в хвосте. Снабжение у погранцов оказалось на уровне – на каждом спальном месте стояла картонная коробка с пайком: пару банок с консервами, галеты, шоколад, даже сухофрукты. Благо, тут, на юге, с ними проблем не было. У Верещагина и унтеров – ещё и коньяк в маленьких стеклянных бутылочках, по полштофа, не больше. Чай проводник разносил бесплатно.

В нашем вагоне – «штабном», как окрестил его Верещагин, ибо расположился там сам, седобородый железнодорожник в синей форменке отнесся к парням как к родным.

– Внучата, а печенье шоколадное, хрустящее, свежее будете? – и шел открывать большую коробку с шоколадным печеньем.

Из своего кармана потом платить же будет!

– Господин проводник! Зайдите к нам пожалуйста, – позвал его я.

– Меня все Ермолаичем зовут, и вы зовите…

– Так точно… Ермолаич, присаживайтесь!

Он сел на краешек сиденья, осторожно отодвинув ноги спящего Царёва – тот провалился в объятия Морфея сразу же, как только принял горизонтальное положение.

– Так чего хотели-то, господа офицера?

– Вот, возьмите, – я пододвинул к нему столбик монет. – Вы ребят кормите-поите, а среди проводников миллионеров отродясь не водилось.

– Ой, да бросьте вы! Куда мне то жалованье тратить? Я всю жизнь в поезде… А хлопчики эти… – он потер переносицу, глаза его заблестели. – Внучат двое у меня погибли, близнецы были… Вот такие же, зеленые совсем, по девятнадцать годков им исполнилось, когда на фронт пошли. С тевтонцами воевали – и ни царапины, а как с «синими» всё понятно стало – они в имперские добровольцы записались… И под Клёном погибли.

Под Клёном. Я скрипнул зубами.

– Ермолаич, я там был. Поручиком еще. По-кретински получилось всё, если честно… Город мы взяли и самого Новодворского пленили, но народу полегло в дурацких «обходных маневрах» – целое кладбище…

– Ну вот, видите… – проводник хлопнул себя ладоням по коленям. – Потому пойду-ка я в четвертое купе чайку принесу.

* * *

Поезд мчал нас по предгорьям Кафа, изредка ныряя в туннели, а иногда проходя над самым обрывом, за которым открывались великолепные виды.

– Отец мой, Павел Артемьевич, тоже в Пограничном корпусе всю жизнь. Для него таможня – второй дом. Вроде как писал мне – на пенсию вышел, маменька павлинов завела… Но не верю я ему. Как пить дать старик учудит какой пердимонокль… В прошлый раз гарем местного бая спасал вместе с какими-то бывшими лоялистами, потом – на баркасе едва не подорвался. А еще маменька писала – он дома пулемет прячет! – попивая чай рассказывал штабс-капитан Верещагин.

Я усмехнулся:

– Матёрый, должно быть, мужик!

– А то! Ему предлагали должность заместителя командира корпуса, а потом какой-то мазунчик ему мзду совал, многие тыщщи, чтобы тот в его пользу от поста отказался… И получил в рожу. Да как получил! Перелом лицевой кости, и вывих челюсти. Батеньку после этого обратно в родные едреня заперли. Вот и завел павлинов… А для него эта мзда – плевок в лицо. Он в жизни взяток не брал!

– Принципиальный?

– А то! Имперец до мозга костей. Дай Бог, курс выпущу – навещу их с матерью…

Мы пили чай, смотрели в окно, слушали, как сопят юнкера на своих полках, наверстывая походный недосып. Верещагин задумчиво смотрел на небольшую фотокарточку, на которой был изображен крупнотелый, но очень похожий на штабс-капитана обаятельный мужчина с пышными усами, и женщина с красивыми, но властными чертами лица. Наверное, родители?

Спрашивать не хотелось. Ни к чему это.

* * *

Резкое торможение поезда – штука малоприятная. Посыпались с полок юнкера, металлический визг колес ударил по ушам, кругом слышалась брань и глухие стоны.

Царёв, оказавшийся на полу, попытался резко вскочить, ударился о раскладной столик, и осел обратно.

– Уй-юй! – только и сказал он.

– Оружие к бою! -Верещагин сориентировался моментально. – Эстандарт-юнкера – доложить о травмах среди личного состава. Унтера – наладить связь с вагонами.

Глянув на меня, он вопросительно поднял брови.

– Мы – наружу, оглядимся.

– Благодарю, господин полковник.

Ему с одной стороны не хотелось оставлять своих ребят, а с другой – гнать их наружу с перепугу – это создавать дополнительную панику. Нужно было провести рекогносцировку, и мы с Иваном для этого подходили куда лучше. Верещагин одобрительно кивнул, когда в руках Царёва появились автоматические пистолеты, а я крутанул револьвер барабана и полез в саквояж за гранатой. Ситуация тревожная, такой аргумент в случае чего лишним не будет…

Пока мы шли к тамбуру, я спросил у Ивана Васильевича:

– Тебя с пистолетами не Вознесенский учил обращаться?

– И со скрипкой, и с пистолетами – он. Но мне до него в этом деле как до неба…

Ермолаич уже был снаружи.

– Оползень. Пути завалило… Чертовщина какая-то, никогда тут никаких оползней не было! Зимой, бывает, лавина сходит – ну это расчистить можно, а тут… Да сами взгляните!

Завал действительно производил впечатление. Целая гора отменных, крупных камней скрыла под собой железнодорожные пути. Я подошел поближе. В воздухе витал хорошо знакомый сладковатый запах. Нитроглицерин? Динамит?

– Иван, сейчас с самым беспечным видом возвращаешься в поезд. Скажешь Верещагину, что это – диверсия. Пусть воспользуются окнами и покинут состав как можно быстрее, единовременно, и займут круговую оборону.

Царёв серьезно кивнул, наклонился, поднял какой-то камешек, и, подбрасывая его в ладони, пошел к вагону.

Мой взгляд лихорадочно шарил по окрестностям. Справа от нас возвышался каменистый, практически лишенный растительности, довольно крутой склон метров десяти или пятнадцати в высоту. Слева – поросшее лесом ущелье. На что рассчитывали неведомые злоумышленники?

В ответ на мой вопрос из глубины туннеля, который состав только-только покинул, раздался гулкий, рокочущий звук и поток воздуха вынес облако пыли и дыма.

В тот же самый момент на груде камней появился человек в полосатом халате и с винтовкой в руках, и тонким и пронзительным голосом закричал:

– Вы в акружений! Вагоны стрелять будим! Машина гаси! Пасажир, выхади с деньга и золата!

Две мысли пронеслись у меня в голове одновременно. Первая вызывала злобу и досаду: башибузуки! Вторая – удивление и малую толику облегчения. Он сказал – «пассажир»? Господи, они что, понятия не имели на какой поезд устроили засаду? Думали ограбить пассажирский, а напоролись на набитый юнкерами состав? Это в корне меняло ситуацию!

Я стоял снизу, в «слепой зоне», а потому пальнул ему в башку из револьвера – нечего тут было думать. Тело в халате покатилось по камням, и в тот же момент из окон и дверей поезда посыпались юнкера с оружием в руках.

Судя по тому, что стрельбу башибузуки со склона открыли только спустя минуту, они и вправду не ожидали ничего подобного.

– Огонь, огонь! – Верещагин командовал своими парнями стоя в полный рост, не кланяясь пулям.

Заслышав его зычный голос, мальчишки опомнились и заклацали затворами винтовок. Как же я был рад, что в Пограничном юнкерском училище всё решали люди, которые не боялись учить воспитанников в обстановке, максимально приближенной к боевой, и раздали им настоящие, а не холостые патроны. Марш-то проводился от полигона к полигону – настоящая имитация военных действий!

Ураганный огонь юнкеров заставил налетчиков спрятать головы, и я уже подумал было, что всё кончено, и башибузуки отступят, испугавшись неожиданно большого количества вооруженных врагов, но нет – прямо над моей головой раздались гортанные голоса, что-то лязгнула и часто пролаяла пулеметная очередь.

Пунктир из пыльных смерчей, поднятых пулями, выписал у поезда замысловатую загогулину, перечеркнул грудь штабс-капитана Верещагина и пошел гулять по оливковым мундирам, окрашивая их в красный цвет. Черт возьми!

Граната! У меня была граната, та самая колотушка, которой я пугал лиходеев из «дишовых нумеров»! Делом трех секунд стало привести ее в боеготовое состоянии, уцепиться одной рукой за камень, торчащий из насыпи, оттолкнуться ногами, увидеть цель – и швырнуть гостинец в тесную компанию из четырех башибузуков, которые управлялись со стареньким «Шварцлозе» – я мигом узнал его по кретинскому раструбу.

Грохнул взрыв. Сверху вместо гавканья пулемета раздались стоны раненых и покалеченных, юнкера получили передышку, я судорожно оглядывался в попытках найти приемлемое решение. Его не было, от слова совсем. Враги сидели сверху, над склоном, на террасе, и за этой чертовой осыпью камней, и, несмотря на численное превосходство юнкеров, могли перестрелять нас тут как в тире!

Проклятье, как же я ненавижу то, что сейчас придется делать… Я – пехотинец, мое дело – сапоги, потом –лопата, и только в третью очередь винтовка! Я не пассионарий-преторианец, я не умею вот это вот всё – в полный рост, с сигарой в зубах…

Одно утешало – над Верещагиным уже склонился седой унтер с медицинской сумкой, а два юнкера расстилали плащ-палатку, готовясь утащить его в укрытие… Дай Бог – выживет?

Проглотив мерзкий ком в горле, я хрипло заорал:

– Господа юнкера-а-а-а-а!!! Примкнуть штыки!

Растерянные мальчишки в оливковой форме вместе со звуками моего голоса как будто обретали второе дыхание, их взгляды становились осмысленными, ожесточенными, зубы сжимались, а руки сами крепили трехгранные имперские штыки, злобно сверкающие в лучах южного солнца.

Я в несколько прыжков оказался у поезда, краем глаза увидев Царёва, который разворачивал черное, с белым имперским орлом знамя. Откуда? А, черт с ним, не до того!

– За Веру, Государя, и Отечество, вверх по склону, в атаку, ур-р-р-р-а-а-а-а!!! – и побежал вперед, молясь всем святым, чтобы за мной последовало хотя бы человек двадцать…

– Р-р-р-р-р-а-а-а-а-а-а!!! – извечный, злой, отчаянный боевой клич имперских воинов перемежался с матерной бранью, молитвами и дикими воплями юнкеров, поднявшихся за мной настоящим оливковым приливом.

Бежать вверх по довольно крутому склону – дело малоприятное. Бежать, когда в тебя еще и стреляют – крайняя степень кретинизма.

Первым на террасе оказался Царёв. Древком знамени он выбил зубы башибузуку, который ошалело таращился на набегающих снизу юнкеров и дергал затвор однозарядного карамультука. Имперский штандарт в руках Ивана превратился в грозное оружие, и Император, двигаясь запредельно быстро, расшвырял врагов мощными ударами, давая возможность пограничником добраться до вершины. Их штыки и приклады довершили начатое, я не успел выстрелить из револьвера ни разу…

Пришлось оттаскивать рассвирепевших от крови и смертей товарищей юнкеров от втоптанных в горячие камни башибузуков и снова надрывать глотку:

– По врагам Империи! На три часа!.. Огонь! Огонь!

Благо, они знали эту простую систему ориентирования по часовой стрелке, и потому нестройные залпы загремели почти сразу. Полсотни винтовок, или больше – дюжину налетчиков в полосатых халатах просто изрешетили пулями.

– Собрать трофеи! Унтера и эстандарт-юнкера ко мне! – никто даже не усомнился в моем праве командовать.

Приказы я раздавал как из рога изобилия – всё-таки ротным я был чертову уйму времени. Оказать помощь раненым, выделить людей для разбора завала, подцепить трос к паровозу для того, чтобы оттащить самые большие обломки, доставить перед мои светлые очи кого-нибудь из пленных, буде такие найдутся, выставить посты на господствующих высотах.

– Шеф! – сказал Царёв, который уже успел на своих плечах перетащить нескольких раненых к поезду. – У вас кровь…

Я глянул на свой бок. Китель был продырявлен, действительно чувствовалось жжение, и крови было довольно много. Но, судя по ощущениям – ничего серьезного.

– Пришлите кого-нибудь, чтобы меня заштопали, ладно, Иван Васильевич? Я спущусь за насыпь, нужно понять – откуда у нас взялись такие хитрожо… Хм! Такие хитрые башибузуки, черт бы их побрал! Заметьте – пулемет, динамит, засада по всем правилам! Мне доводилось иметь с ними дело. Их тактика – это лихие налёты и кавалерийские рейды… А вот это – это настоящая, хорошо подготовленная диверсия.

– Обсудим позже, – рубанул ладонью воздух Царёв. – Долой китель, я обработаю рану сам.

– А сможете? – удивился я.

– Князь Тревельян учил меня оказывать первую помощь…

– Ах, Тревельян… Тогда я весь ваш. Вряд ли пограничные коновалы имели честь учиться у педагогов более сведущих. Черт, кто-нибудь, принесите коньяку!

* * *

Они прислали нам навстречу дрезину. Дрезину! Что бы смогли предпринять два мужичка в засаленных спецовках на дрезине с ручным приводом при виде башибузуков и завала? Помереть на рабочем месте? К их появлению пути были расчищены, благо, рельсы и шпалы почти не пострадали, а выскочившие болты и еще какие-то мелкие нюансы поправили железнодорожники и юнкера во главе с Ермолаичем – тот дело знал туго, даром что проводник!

Самым малым ходом состав с подцепленной спереди к паровозу дрезиной двигался вперед. Юнкера с винтовками напряженно осматривали окрестности, трофейный «Шварцлозе» установили на крыше, методом кувалды и такой-то матери выпрямив поврежденную взрывом станину и поправив кретинский раструб на стволе.

– Вот так вот, полковник, к маменьке и папеньке я, видимо, раньше чем думал поеду… – хрипел Верещагин, лежа на нижней полке.

Одна пуля из той проклятой, первой очереди пробила ему бицепс правой руки, вторая – прошла навылет с правой стороны груди, третья – разорвала мундир и оцарапала ребра.

– Поедете. И икорки черной покушаете, штабс-капитан. Вы двужильный, справитесь. На свадьбе вашей еще плясать будем.

– Какая, к черту, свадьба, полковник? Какая свадьба? – он беззвучно рассмеялся, а потом дернулся от боли. – Где там этот санитар с морфием? Хотя черт с ним, с морфием… Перебьюсь, пусть его… Ребяткам нужнее.

Мы потеряли двенадцать юнкеров и одного унтера. Тяжелораненых было семь, легкораненых – семнадцать. Стоило ли удивляться, что пленных почти не было? Одного взял Иван, на террасе, второй был контужен моей гранатой в самом начале, и его притащили за шкирки два эстандарт-юнкера, наиболее дисциплинированные и хладнокровные из всех. Младшие командиры как-никак!

Их допрашивал сам Царёв. Я даже не удивился, когда оказалось, что гортанное наречие башибузуков он знает на вполне приличном уровне, а что касается его умения наводить жути и пробирать до печёнок – тут и вовсе ни одного конкурента на десять тысяч верст окрест найти было невозможно.

– Шеф! – Иван, наконец вернулся из тамбура, где стращал пленных.

– Ну, как дела в пытошной, Ваня? – невесело усмехнулся я, когда мы вышли в проход и встали у окошка рядом с титаном.

– Дела весьма интересные, – озадаченно проговорил он. – Вместе с этим отрядом были два таинственных «ак-эфенди», то есть – господ с кожей белого цвета. Они вели башибузуков, они же всё и планировали, и пулемет предоставили, и скалу взрывали. По плану – эти бандиты должны были захватить груз из пломбированных вагонов, а ценности и деньги пассажиров были всего лишь приятным дополнением.

– То есть они ждали всё-таки нас?

– Нас да не нас. Подцепить к товарняку вагоны с юнкерами решили в самый последний момент – это мне Ермолаич сказал. Вся охрана – двадцать полицейских, животом маяться начали. Вот и решили совместить приятное с полезным – мол, с юнкерами всяко безопаснее. А пассажирские вагоны вроде как с опозданием на час должны были пустить. При этом самим пограничникам сообщить о том, что они должны бдить и защищать груз – позабыли.

– Или не позабыли?

– Или так.

– И что там за груз?

– А это только начальник поезда знает.

Мы переглянулись.

– Ермолаич! – постучал я в купе проводников.

– Да, господин офицер!

– А позови ты нам начальника поезда, будь так добр?

– Эхе-хе… Позову, позову.

Воспользовавшись тем, что Верещагин забылся тяжелым, дурным сном, я полез в саквояж – хотел найти хоть что-нибудь на смену окровавленному и дырявому кителю. Рана моя, а скорее – царапина, едва ныла, зашитая, обработанная и туго перевязанная всё тем же Царёвым, так что я мог двигаться вполне свободно.

Переодеться оказалось не во что. Шальная пуля продырявила мой багаж, и застряла в толстой коже саквояжа, попортив практически всю одежду.

Пришлось встречать новость о том, что в пломбированных вагонах мы везли две тысячи винтовок нового образца для Эвксинского гарнизона и боеприпасы к ним, в дырявой нижней сорочке.

–Кажется, господин младший научный сотрудник, наше путешествие перестает быть томным, – задумчиво проговорил я.

Царёв молча смотрел в окно. Его глаза имели точно такое же выражение, как тогда, не Итиле, когда он высчитывал экономические показатели для постепенной ликвидации бурлачества как класса. И меня это, честно говоря, пугало.