Текст книги "Флигель-Адъютант (СИ)"

Автор книги: Евгений Капба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– А второй?

– А второго не видали. Тот под ручку с Эсмонтович шел, полные руки всяких лахадриков, а этот вроде как во дворе вошкался…

– Пока второго не увидим – брать не будем. Не, Курдюк, я на такое не подписываюсь. Там дети, я на мокрое дело согласный, но детей…

– Про своего Савку подумай. Того, что Вассер обещал, ему хватит и на квартиру, и на свадьбу!

– Эх… – вздохнул Чопик. – Не смогу я – детей.

– Я смогу, – отрезал Курдюк. – Если надо будет для дела. Но в доме их брать не след, да… Разве что завтра ночью.

– А не уедут?

– А куда они уедут? Там молодой с вдовушкой милуется, от такой разве уедешь?

– Эсмонтович да-а-а-а, баба справная…

Я слушал с замиранием сердца. Мы вляпались! Какие-то лиходеи засекли Царёва на рынке и проследили за ним до самого дома! Господи Боже, его действительно никуда нельзя отпускать одного? С другой стороны, смог бы я обнаружить слежку? Феликс – точно смог бы.

– Вон, они уже намиловались. Щас спать лягут, – сказал, видимо, Чопик, потому что раздался звук затяжки и снова запахло табаком. – Никуда они до утра не денутся. Пошли отседова, а на зорьке из лабаза за ними присмотрим. А там и Фурман с Потешным и Божком подтянутся – тогда и сделаем дело.

Лабаза? Я представил себе Хлебный рынок – лабазов там было много, но на наш проулок, насколько я помнил, смотрел только один.

– Ладно, – согласился Курдюк. – Э-э-э, окурки-то забери, совсем за фраеров их держать не след. Откуда тут окуркам взяться, м? А ну как заметят?

– Добре, добре… – проворчал Чопик, а потом послышались шаги по переулку в сторону рынка.

Я сунул револьвер в карман, уцепился за край забора, подтянулся и перемахнул на ту сторону, тут же откатившись в тень.

– Слышишь? – обернулся плотный тип в картузе, судя по голосу – Курдюк. – Шарится кто-то!

– Ой, да Бога ради, пусть шарится… Ты кого-то боишься тут? Мы рынок держим, все нас знают!

Я шел за ними до улицы Угольщиков – это три квартала от рынка. Свернув в грязную подворотню, два бандита остановились у пошарпанной двери, обитой брезентом.

– Фурман, – Чопик ударил носком ботинка по двери. – Открывай, свинина!

– Это хто? – раздался голос.

– Хто-хто? Свои!

– А чего вы не там? – лязгнул замок, из открытой двери вырвался сноп электрического света, и показалась опухшая белобрысая физиономия непонятного возраста.

Курдюк бесцеремонно оттолкнул его внутрь и спросил:

– Потешный явился?

– К обеду обещались… Они ж не знают, что за дело…

– Ну, и пусть пока не знают….

Дверь за ними захлопнулась.

Я встал из-за мусорного бака и зашагал обратно. Если подельники этих упырей и вправду не знали о том, что Царёва срисовали – всё было не так страшно.

Но спать ни мне, ни Ванечке сегодня ночью уже точно не придется.

X ПОСЛЕДНЯЯ ИНСТАНЦИЯ

Царёв одевался быстро и ловко, и портупею застегивал сноровисто – но глаза прятал. Анастасия ушла до того, как я вломился в мезонин и нарушил его мирный сон, но он совершенно точно знал о том, что я знал о них.

– Тебя срисовали на рынке. Или мы берем их сейчас, или к ним приходит подкрепление, и они берут нас завтра. И милая Анастасия Порфирьевна, и мальчишки – все они в страшной опасности, – я набивал барабан револьвера патронами.

– Командуй, шеф. Меня уговаривать не нужно, – из него бы получился неплохой военный.

Несмотря на неожиданный подъем среди ночи, душевные терзания и явную неловкость, Иван был собранным, деловым, напряженным, как взведенная пружина, готовая к удару.

Уже через какие-то четверть часа мы стояли в переулке Угольщиков у двери, обитой жестью, и я занес руку для того, чтобы постучать. Думать было некогда:

– Тук-тук... – и через пару секунд снова. – Тук-тук!

– Кто? – голос был знакомый, прокуренный.

Чопик!

– Я от Потешного! – просипел я. – У нас проблемы...

– Какие, к черту...

В голове запоздало мелькнуло: провернуть дело надо бы тихо, иначе – перебудим весь квартал и упустим их подельников! Лязгнул засов, появилось заспанное лицо Чопика.

– А ты кто? – удивился он.

Не мудрствуя лукаво, сунул ему в нос дуло револьвера, дернул дверь на себя и пнул бандита в рыхлый живот.

– Давай! – рявкнул я, отступая в сторону.

Царёв влетел внутрь и как смерч пронесся по небольшой квартирке, сшибая с ног, едва-едва пытающихся прийти в себя душегубов. Да уж, в ближнем бою мне с ним не тягаться... Кроме Курдюка с Чопиком и Фурмана на топчане у холодной печки-буржуйки обнаружился еще один тип – весь в синюшных наколках, неопределенного возраста.

– Так, вяжем их и потрошим, быстро... – мне пришлось пнуть Курдюка, который тянулся к столу, где я заметил неубранные столовые приборы, в том числе – нож. – Лежать, кур-р-р-ва!

– Потрошим? – удивился Царёв.

Он, наверное, вправду подумал, что я буду выпускать им кишки, или что-то вроде того, а потому отступил на шаг в сторону.

– Не надо нас потрошить, – шмыгнул разбитым носом Чопик. И тут же завел привычную шарманку: – Вы вообще кто такие? Вы, может, чё попутали? Вы знаете, куда пришли?

И тут Ивана как будто подменили. И куда только делся тот милый мальчик, который краснел под взглядами очаровательной госпожи Эсмонтович? Он распрямился во весь свой немалый рост, его тень как будто заполнила всю комнату, а голос приобрел сверхъестественное звучание:

– Кто МЫ такие? – он вперился горящим взором в съежившихся от внезапно настигшего их ужаса лиходеев. – Кто ты такой, пёс? От Свальбарда до Эвксины и от Искоростеня до Рыркапия, я иду, куда МНЕ угодно, ибо Я – хозяин Империи.

Пробрало даже меня. Это, наверное, у всей Династии наследственное – умение пробирать до печенок...

– Аы-ы-ык! – издал невнятный звук горлом Чопик.

– Анператор, ироды! – заверещал синюшный. – На колени, на колени немедля! Анператор!

Курдюк и Чопик, бледные как мел, не могли вымолвить и слова. Стремительное осознание того, что это они сильно попутали и куда-то не туда свернули в своей жизни, читалось в их глазах – но было поздно.

– Ваш Превосходительство! – холодно обратился ко мне Император. – Властью, данной мне Богом и людьми, я приговариваю этих мужчин к смерти за покушение на убийство моих подданных – женщины и детей, а также – государственного служащего при исполнении должностных обязанностей – вас, господин полковник. Приказываю привести приговор в исполнение немедленно.

Я обвел глазами помещение – ничего подходящего тут не было. С сомнением глянув на револьвер, я вынужден был констатировать – или нашумим, или всё кругом будет в крови. А, к чёрту! Схватил подушку с топчана и быстро, не думая, выстрелил через нее. Получилось всё равно громко.

Чопик рухнул с дырой во лбу. Перья полетели по комнате. Я перевел ствол с подушкой на Курдюка и снова нажал на спусковой крючок – грохнуло, и второй душегуб, хрипя, засучил ногами, обливаясь кровью и прижимая руки к разорванному пулей горлу. Проклятье!

Подушка была измочалена и непригодна, а потому я потянулся за второй, но был прерван всхлипом-стоном синюшного:

– Всем святым клянусь, Ваше Величество, никогда против вас злого не умышлял, и иродов ентих бы к себе на порог не пустил, если б знал, чего святотатцы удумали! Я честный щипач! Я тяну из карманов у буржуев и торгашей не последние деньги, простой народ не трогаю, против власти не замышляю! Политическое – это не-не-не-не, я и при батюшке вашем из карманов тянул, и при ансамблейщиках, и при Регенте, и щас тоже – только кошельки да монеты… Это моя малина, как есть моя – за то можете меня в тюрьму упечь, но никаких душегубств за мной нет, никаких мокрых дел!

Царёв нахмурился. Это было довольно странно – «честный щипач». Но за карманные кражи у нас и вправду не казнили. Увидев сомнение в глазах монарха, вор затараторил еще быстрее:

– Вассеровы это люди! Потешный и Божок своих бычков у него в гостинице и придержали, пока эти тут всё вынюхивали…

– И как гостиница называется? – не стал упускать шанс я.

– Так и называется – «Вассер». У него их, почитай, в каждом городе по Итилю натыкано, и в столице, и в Яшме, и в Мангазее. Они завтра утром сюды заявятся.

Я накрыл подушкой голову Фурмана и спросил его:

– Ну что, врет карманник?

– Не врет, не врет! Не убивайте, дяденька!

– Никак не получится. Убиваю тебя не я, тебя правосудие Императора карает, – прозвучало пафосно и фальшиво, но это было правдой.

Приговор вынесен судом последней инстанции в этой части обитаемого мира. Апелляции не будет, обжалованию не подлежит. Грохнул выстрел, белобрысый лиходей засучил ногами и затих.

Карманник стоял на коленях, крепко сжав зубы.

– А и казните меня, – вдруг сказал он. – Мерзкая моя жизнь. Только вот просьбишка – под топчаном моим есть половица скрипучая. Там коробка из-под апеннинского печенья. Заныкал я деньги кое-какие, ассигнациями… Ваше Величество, дочь у меня – в Искоростене, Петрова Алевтина, на швейной фабрике мастером цеха работает. Передайте ей отцово наследство, что вам стоит? И казните меня к че-о-ортовой матери. Зажился я на свете.

Иван удивленно посмотрел сначала на него, потом на меня. Тот, грозный Император, спрятался куда-то внутрь, выпуская снова растерянного юношу со взором светлым. Он наклонился к самому уху вора и сказал:

– Сам отдашь. Вот сейчас прямо в дорогу отправишься. Иди, и не греши больше.

Карманник неверяще захлопал глазами.

– Слышал, что тебе Император сказал? Давай, в темпе вальса, – устало проговорил я и поправил дулом револьвера фуражку. – Бери свою коробку и езжай в Искоростень. Дочка обрадуется.

– Так это что – значит, не убьете меня?

– Не сейчас. Иди уже, честный карманник, и не воруй больше. А то мы за вашего брата скоро всерьез возьмемся, уж больно Вассер Императора рассердил.

– Всем святым клянусь – к дочке, к дочке… Внуков нянчить да корзины плести. А если в карман чужой руку протяну – сам повешусь на поганой осине…

И рванулся к топчану, разбрасывая постель во все стороны, а потом, прижимая к груди жестяную круглую коробку, побежал к двери, поскальзываясь на мокром от крови полу.

– Век Бога молить за вас буду-у-у-у… – удалялся его голос в ночной темноте.

– Как думаешь – вправду завяжет? – спросил Иван.

Я пожал плечами:

– Всякое бывает. Чужая душа – потемки…

– А своя так и тем паче… – грустно кивнул Царёв.

* * *

Полицию никто из соседей так и не вызвал, и намеченные мной пути отхода не пригодились. Мы шагали по подворотням молча. Наконец впереди показался дом с мезонином.

– Оставлять в тылу врага – опрометчиво, – сказал я.

– А справимся вдвоем? – мне понравилось, что в целом юноша против такой идеи не протестовал.

– Придется справиться. Собираем вещи и выдвигаемся к гостинице.

– Но…

– Можешь написать ей прощальное письмо.

– А…

– А на кухне возьми керосин.

Мы едва не перебудили весь дом. Пришлось даже разуться на газоне – обувь наша была заляпана кровью. Оружие и рюкзаки я еще с вечера переложил в свою комнату, так что теперь не нужно было тащить всё по скрипучей лестнице с мезонина. Но Царёв все равно туда потащился – что-то оставил, какую-то мелочь. И, конечно, с грохотом запнулся в темноте!

Когда мы торопливо шли по садовой дорожке, покидая гостеприимный дом, на пороге появилась госпожа Эсмонтович. Ее фигура с фонарем в руках, в ночной рубашке и накинутом на плечи платке контрастно выделялась на фоне темного дверного проема.

– Ванечка! – тихо позвала она.

Царёв беспомощно посмотрел на меня, а потом скинул с плеча ранец и, пошел к ней. Анастасия сбежала по ступеням и бросилась на шею к Ивану. Я не слышал всё, что они говорили друг другу, но последние её слова различил:

– Хороший, хороший… Будь счастлив, Ванечка. Спасибо за всё…

Вот как это понимать?

* * *

Гостиница оказалась небольшой, двухэтажной, и располагалась на отшибе, у самого края города, рядом с перекрестком двух шоссейных дорог. Конюшня и стоянка для автомобилей были пусты, то есть, если и ночевали тут сегодня постояльцы, то совсем немного.

Я просто вошел в парадную дверь, ухватил спящего портье за волосы и ударил его головой о стойку.

– Где люди Вассера? – халдей не был похож на того юношу из «дИшовых нУмеров», этот явно имел криминальное прошлое.

Уж чего-чего а синевы на коже во время своего вояжа в Новый Свет я насмотрелся… У этого руки были сплошь в характерных росписях.

– Во-во-во-во… – то ли он от природы был косноязычен, то ли я перестарался и здорово контузил бедолагу.

– Восьмой номер?

– И се-се-се-се…

– И седьмой? Поня-а-атно… Много постояльцев?

– Ни-ни-ни…

– Никого? Да ладно! Какая удача. Смотри, что сейчас будет: я тебя отпущу, а ты медленно выйдешь из-за стойки и не будешь кричать, потому что иначе я тебе башку прострелю. Мы вместе выйдем на улицу, а потом мой товарищ кинет на крышу бутылку с керосином, а ты будешь бегать вокруг гостиницы и орать про пожар. Понятно?

– Д-д-д-д…

– Так есть еще постояльцы кроме Потешного и Божка?

– Не-не-не…

Это начинало утомлять. Ночь была слишком длинной и нервной, и, в конце концов, сегодня я примерил на себя роль личного палача Его Величества, и мне это амплуа совсем не понравилось. Злоба на самого себя и досада на кретинские обстоятельства кипели в моей душе, и, наверное, поэтому я тряхнул халдея сильнее, чем требовалось, вырвав значительный клок волос, и задал ему последний вопрос:

– Сколько людей Вассера сейчас здесь находится?

– Во-во-во…

– Опять восемь? Всё, теперь молчи. Медленно вставай и шагай на выход.

Портье с криминальным прошлым, оказывается, успел напрудить в штаны! Не знаю, кем он там был, на каторге, и за какие преступления его туда упекли, но натура у него оказалась куда как более хлипкой, чем у давешнего карманника.

– Давай, Ваня, – сказал я, когда мы вышли на крыльцо.

Царёв чиркнул зажигалкой, тряпка, заткнутая в горлышко бутылки из-под лимонада, загорелась. Размахнувшись, Иван зашвырнул ее на крышу, послышался звон стекла и гул разгорающегося пламени.

– Можешь бегать и орать, – я дал портье хорошего пинка под зад.

– Пожа-а-а-а-ар! – заорал он и побежал прочь, в ночную тьму по направлению к шоссе, а никак не вокруг гостиницы. – Пожа-а-ар!!!

– Кретин, – только и смог сказать я.

Черный ход был загодя подперт толстым бревном, и нам оставалось только ждать, пока бандиты полезут наружу через парадный. План был прост – перестрелять их всех как в тире, но он, конечно же, не сработал: я не спросил у этого убожества за гостиничной стойкой, был ли в здании персонал! Я намеревался отступить к позиции за деревьями, где с оружием в руках уже поджидал Царёв, когда начался полный бардак.

Первыми на улицу, визжа, выскочили горничные – в ночных рубашках, растрепанные и испуганные, и я едва успел ударить снизу-вверх по руке Ивана: пуля из автоматического пистолета ушла в ночное небо, вместо того, чтобы прикончить одну из них. Он ошалело выругался, как подобает скорее кабацкому музыканту, а не правителю цивилизованного государства. Выстрел внутри гостиницы явно услышали, но среагировать толком не успели: двое полураздетых душегуба таки выбежали на крыльцо и принялись всматриваться в ночную темень, но почти одновременно схлопотали по две пули, и остались тут же, на ступенях. Третий попытался втянуть одного из них внутрь, но рухнул с простреленной головой.

Огонь разгорался.

В окне показалась фигура с ружьем, раздался грохот выстрела – на нас полетели сбитые картечью веточки и листочки. Царёв открыл ураганную стрельбу из пистолетов, не особенно утруждая себя прицеливанием. Пули одна за другой впивались в доски рамы, дырявили стекло, превращая его в мелкое крошево, выбивали кровавые брызги из тела стрелка…

С обратной стороны гостиницы послышался звон разбитого окна – кто-то попытался то ли сбежать, то ли совершить обходной маневр. Я наклонился, выхватывая из открытого ранца трофейный двуствольный обрез и патронташ, и побежал в сторону гостиницы, на ходу опоясываясь.

– Держать позицию! – скомандовал я.

Царёв сосредоточенно кивнул, перезаряжая пистолеты. Позиция казалась удачной: толстое дерево с развилкой из ветвей, как раз на уровне плеч. Из-за полыхающей вовсю крыши гостиницы и красного света от пламениразглядеть что-либо во мраке этой небольшой рощи было невозможно, так что Иван пребывал в относительной безопасности. Настолько, насколько вообще возможно в этой ситуации…

А вот я здорово рисковал, вприсядку пробираясь под окнами горящего здания, в котором еще, возможно, оставались враги. Эту само собой разумеющуюся истину я уразумел с необыкновенной ясностью, когда из торцевого окна первого этажа с испуганным воплем ко мне на спину сиганул маленький толстый человечек с чемоданчиком в руках.

– Ыть! – его удивлению не было предела, он явно не рассчитывал на помощь в приземлении.

А я совсем не ожидал получить наездника! Мой позвоночник, кажется, хрустнул, когда этот тип примостил свой плотный афедрон мне меж лопаток. Мы покатились по земле, чемоданчик полетел в сторону, обрез – тоже, в какой-то момент нам наконец удалось расцепиться, и толстячок задал весьма оригинальный вопрос:

– А ты кто?!

И закономерно получил по роже подошвой сапога, ибо первая находилась в непосредственной близости от второго. Этот странный тип не показался мне опасным, но вот чемоданчик… Чемоданчик при падении распахнулся, и в свете пламени пожара засверкали самоцветы – там было полно ювелирных украшений!

Встать с земли я не успел.

– Руки! – раздался прерывающийся от тяжелого дыхания мужской голос. – Не оборачиваться! Божок, собирай брюлики и ходу отсюда!

– Уф, черт… Потешный, это ж один из тех, за которых Вассер награду объявил! Как пить дать! Кончай его!

– Погоди, а где второй?

Ответом на повисший в воздухе вопрос стал грохот выстрелов, предсмертные стоны бандитов и топот ног Ивана:

– Это, наверное, последние… И гостиница полыхает вовсю! Пора бы нам обратить тыл, шеф?

И слова-то какие нашел! Обратить тыл!

Мы бежали не разбирая дороги, прочь от места битвы, и в моей голове в такт шагам и лупящему по бедрам чемоданчику, который я подцепил к ранцу, мелькали синонимы к этому дурацкому словосочетанию.

Обратить тыл. Ретироваться. Задать стрекача. Пуститься в бегство. Сделать ноги. Навострить лыжи. Дать по тапкам. Отступить. Сбежать. Взять ноги в руки… Не везет мне в Яшме с гостиницами, с самого первого приезда не везет. То табуреткой махаться приходится, то пальбу устраивать…

– Шеф, а мы не заблудились? – запыхавшийся Царёв явно терял темп.

– Заблудиться, Ваня, можно, только если у тебя есть конкретная цель путешествия. Какая у нас цель, Ваня?

– Обратить тыл, – снова сказал он.

Я не выдержал и рассмеялся – сначала натужно, а потом громко, заливисто. Царёв смотрел на меня как на полного кретина, а потом спросил:

– Сергей Бозкуртович, что с вами?

– Хе-хе, Ваня… Обратить тыл. Ретироваться.. Хо-хо! Задать стрекача! Сделать ноги, Ваня!

Дурной смех заразителен, и через некоторое время мы оба гоготали как умалишенные.

– Шеф, – спросил он, когда мы уже сидели у поросшей мхом колонны старого акведука и пытались отдышаться. – Это и есть приключения? Вы что, так всю жизнь живёте?

– Ох, Ваня, – сказал я. – Дерьмо это, а не приключения.

* * *

XI СОЛОВЕЙ ПТАШЕЧКА

К Эвксине мы добирались на перекладных. Почтовые дилижансы, грузовички, брички и легковые автомобили приличных господ, поселянские телеги и фургоны кочующих торговцев… Двигались проселочными дорогами, избегая более-менее крупных городов и оживленных трасс. Ночевали в амбарах, корчмах и у добрых людей.

Пять дней в пути – это вымотает кого угодно. Поэтому мы больше отмалчивались, наши с Царёвым разговоры сводились к комментированию окружающих пасторальных пейзажей, бытовым вопросам вроде готовки и стирки одежды и беседам с подвозившим нас народом.

Молодой Император впитывал свою Империю всей душой. Он смотрел на страну широко открытыми глазами, выспрашивал у людей про их беды и радости, заводил разговоры о прошедших войнах – Великой и Гражданской, о Натале, башибузуках, лаймах – о чем угодно.

По всему выходило – ему нравилось то, что он слышал в ответ. Нет, говорить о светозарном единении власти и народа в Империи не приходилось, не так тут всё было устроено. Но видение того, куда движется страна, что является приоритетами в развитии, чем можно пожертвовать, а за что нужно биться в кровь – это в данный исторический момент у имперской элиты и имперского народа было общим. Что такое хорошо и что такое плохо? Подавляющее большинство имперцев, независимо от этнической, религиозной или социальной принадлежности нынче отвечали на этот вопрос примерно одинаково.

И в этом была огромная сила, и Император эту силу чувствовал. А еще – он чувствовал вину.

* * *

Мы долго не могли поймать какой-никакой транспорт, стояли на перекрестке между полем и лесом, черт знает где, на просторах юга Империи. До Эвксины было еще верст триста, их отшагали по мощеной камнем дороге часа два или три, встретив только пару брошенных хуторов.

Смеркалось, и надежда на то, что здесь нам встретиться кто-нибудь сердобольный и довезет до жилья, таяла. Становилась очевидной необходимость разбивать бивак и устраиваться на ночлег. Ни палатки, ни даже тента у нас не было, а в связи с затягивающими небо тучами перспектива ночевать под открытым небом представлялась нам мрачной.

– Мы можем остановиться в одном из пустых домов, – сказал Царёв. – Кажется, на той стороне поля я видел верхушки тына.

Идея была в целом здравая, и потому мы пошли по грунтовке посреди заросшего сорняками и дикими цветами поля. Между двумя колеями оставалась полоса травы, в которой стрекотали кузнечики, провожая закатное солнце.

– Никогда к этому не привыкну, – Иван остановился, глядя на обугленные остовы домов. – Это продолжается уже тысячу лет, но в последние три века мы здорово били их по зубам, перехватывая на рубежах… И едва мы показали слабину – они ринулись грабить.

– Башибузуки?

– Башибузуки, басмачи, хунхузы и прочие… Шеф, знаете какой у меня любимый имперский парадокс? Мы стали самой большой страной в мире не ведя ни одной захватнической войны. Просто мы били в ответ так, что живые враги завидовали мёртвым, а потом приходили на их землю, и превращали их детей в имперцев.

– Не считая Эвксинской и Великой войн, да?

– Это уже второй парадокс. Империю победить не может никто. Только сама Империя.

Всё это было так многозначительно и высокопарно, и совершено не соответствовало тому, чем мы занимались. Бродя среди пепелища, головешек и обугленного хлама в сумерках, мы пытались понять, где всё-таки найти пристанище.

– Взгляните! – Царёв махнул рукой в сторону какой-то хозяйственной постройки. – Там, кажется, целая крыша.

Действительно, какой-то рачительный хозяин обшил кровлю стоящей на отшибе конюшни дорогущей жестью, что и спасло ее от воздействия стихии и времени. Стены тоже почти не пострадали, только прохудились некоторые доски, но от ветра всё равно защищали сносно.

Мы выбросили наружу всякий мусор и лошадиные кости, нарубили для постелей ветвей с выросших тут молодых плодовых деревьев, чтобы не лежать на голой земле. Царёв побежал куда-то сломя голову, а потом вернулся с охапкой сена:

– Там в стороне целый стожок! И как только его не сожгли?

Мы носили сено и собирали обгорелые брёвна, доски и головешки для костра уже под порывами свежего ветра, какой бывает перед дождем. Быстро темнело. Сверкнула первая молния.

– Сейчас как даст! – восхищенно проговорил Иван, стоя в дверях конюшни и глядя вверх.

Гром зарокотал сначала негромко, а потом – в полный голос, яростно, разрывая небеса на части.

* * *

– Шеф,– Царёв помешивал в котелке над огнем похлебку, хотя особой необходимости в этом не было. – Что мне делать?

Наконец-то он созрел. Не то чтобы я ждал этого разговора, но где-то в душе обрадовался ему. Если бы история с обворожительной Анастасией Порфирьевной осталась для него всего лишь приятным приключением – это кое-что сказало бы мне о его натуре. Это кое-что не слишком нравилось мне в людях. Я всю дорогу видел, что он мучается, и переживает. Несколько раз Иван уже намеревался начать этот разговор, но в последний момент отступал. А я и не думал настаивать.

– Как я теперь взгляну в глаза Ясмин? Я предал ее? Мне что, теперь – не ехать в Шемахань? И как быть с Настей? Я ведь теперь должен… Эх! – он схватился руками за голову.

А ложку выпустил, и она утонула в котелке. Зараза. Теперь доставать ее – целая история!

– Шеф, что бы вы сделали на моем месте?

Перед моими глазами встал образ игривой девушки Джози. Пожалуй, я был на его месте, но… Но тогда я путешествовал совсем с другой целью, и ничего романтичного и возвышенного в достижении этой цели не было. Пожар, стихийное бедствие, паника – вот результат моего вояжа по океаническому побережью Федерации. Гертон, Лисс, Дагон – их жители растерзали бы меня на части, если бы узнали, что я приложил руку ко всем ужасам и невзгодам, которые они пережили.

Но Джози – не Анастасия Порфирьевна. Она не кормила меня блинами, а натравила местную шпану, а потом притащила на вербовочный пункт, откуда я едва сбежал. И никого, похожего на Ясмин у меня и в помине не было.

Лиза? Тогда я бежал от нее, а не к ней.

– Я не на твоем месте, Ваня. Одно скажу точно – вряд ли Ясмин виновата в том, что произошло.

– Конечно, не виновата! – вскинулся он. – Причем тут она?

– Вот именно. Причем тут она? Почему из-за твоей слабости, из-за желания получить сиюминутное удовольствие и почувствовать себя мужчиной должна мучиться Ясмин? Ты ведь обещал приехать за ней, ни смотря ни на что, а теперь – за твои грехи страдать будет она?

– Я не думал об этом в таком ключе… – мои слова явно задели Царёва. Его лицо горело. – Но что я могу сделать? Рассказать ей всё и пусть она решает?

– Вань, ты меня не слушал? Ты хочешь, чтобы она страдала?

– Черт… И что – молчать?

– Молчать. И решить, что для тебя является приемлемым, а что – нет. Для меня – неприемлемо быть с женщиной и не любить её. Можно ли любить двоих сразу? Понятия не имею. Никогда не пробовал и пробовать не собираюсь. Но это вовсе не значит, что я имею право навязывать свои жизненные правила тебе, или кому-то ещё. Ты сам решай. Тебе вообще на роду написано – решать.

Он помолчал немного, а потом сказал:

– Значит, извлечь урок и никогда больше так не делать?

Я пожал плечами:

– По мне так это лучший выход. По крайней мере – до встречи с твоей Ясмин. Там уж вы решите, кем друг другу приходитесь – друзьями, влюбленными, или просто – случайными людьми с общими интересами.

– Вы говорите не так, как другие лейб-гвардейцы. Они гордятся своими успехами среди дам…

– Так и лейб-гвардеец из меня липовый.

– Да-да, шеф, и офицер вы по воле случая, а не по призванию или велению сердца, мы об этом уже говорили… По воле случая – вся грудь в крестах, за плечами – генеральское звание… Совершенно точно – вы достигли бы больших успехов будучи преподавателем в гимназии.

Это что, он пытался надо мной подтрунивать? Над самим руководителем экспедиции, доктором Сергеем Бозкуртовичем Волковым?

– А знаешь, Ваня, – прищурился ехидно я. – В этом твоем адюльтере с Анастасией свет Порфирьевной есть один безусловно положительный нюанс!

Он даже подобрался:

– В каком это смысле? Какой еще «нюанс»?

– Не оконфузишься теперь в первую брачную ночь.

– Шеф!!! – он возмущенно всплеснул руками.

Мы говорили долго, почти всю ночь, пока гроза не утихла и уснули под самое утро.

* * *

Нас разбудили молодые веселые голоса и шум шагов. Звук пехотной колонны на марше я бы различил, кажется, и с десятка верст, и в самом шумном городе, и даже с заткнутыми ушами.

Скрип снаряжения, бряцание винтовок, хрупанье камешков под ногами, тяжелое дыхание…

– Соловей, соловей, пташечка!

Канареечка! Жалобно поет!

Я выглянул из конюшни. По проселочной дороге шли юнкера. Судя по оливковой форме – из Пограничного корпуса. Впереди колонны вышагивал молодой усатый штабс-капитан.

– Кто там? – Царёв тоже проснулся.

– Наши! – улыбнулся я, а потом не выдержал, шагнул вперед и рявкнул: – Здравствуйте господа юнкера!

Молодые лица синхронно повернулись ко мне, и, увидев орденскую ленту гаркнули:

– Здра! Жла! Господин! Офицер!

А штабс-капитан скомандовал:

– Колонна, стой! Привал – четверть часа… Оправиться, попить воды, привести себя в порядок.

Их было сотни две, не меньше, этих юношей в «оливе». Цвет имперской молодежи! А еще недавно – беспризорники, сироты, нищие… Война породила целое потерянное поколение, и теперь Империя заботилась о своих детях. И это было чертовски хорошо.

– Господа! Штабс-капитан Верещагин, Николай Павлович, куратор четвертого курса Пограничного юнкерского училища… – офицер щелкнул каблуками. – С кем имею честь?

– Полковник Волков, Сергей Бозкуртович. В отставке. Ныне – руководитель этнографической экспедиции в земли Кафа и Шемахани. Рад знакомству, – я протянул ему руку.

Сухая, мозолистая ладонь штабс-капитана была крепкой, как кузнечные клещи.

– Царёв, Иван Васильевич, – шагнул вперед Ваня. – Ассистент доктора Волкова…

Верещагин дернул бровью – осталась некая недосказанность. Я всё понял, кажется, правильно:

– Иван Васильевич скромничает. Он служил под моим началом на Севере. Свальбард, Новый Свет, Янга… В иррегулярах, по молодости лет.

– Ах, в иррегулярах! Я-то глядя на ваши стати и не подумал бы никогда, что вы юноша…

– Двадцать лет от роду, – развел руками Царёв.

Действительно, ссадина на лице, короткая стрижка и отросшая щетина добавляли ему годков пять, не меньше. А учитывая обветренную и загорелую за последние дни кожу – сомнения Верещагина были вполне понятны.

– И уже понюхали пороху? Эх, забрали у нас молодость… Иррегуляры в шестнадцать, штабс-капитаны – в двадцать семь… Полковник, а вам сколько лет?

Я сделал неопределенный жест рукой:

– А чё-орт его знает, после двадцати одного считать перестал.

Он улыбнулся.

– Мы двигаемся к железнодорожной станции, должны дойти до полудня. Потом поездом – до Эвксины. Если вам по пути – присоединяйтесь. Расскажете, как всё было там, на Севере. Как брали Свальбард… У нас тоже дел хватало – два года от басмачей на границе отбоя не было, пока Империя крепко на ноги не встала…

– А место в вагоне для нас найдется? Мы как раз в Эвксину, но последний торговец, который нас подвозил, сворачивал к какому-то городишке – то ли Далан, то ли Балан… Нам туда точно не нужно, вот и двинули пешком.

– Точно – Далан. Мы как раз оттуда, стояли биваком, вышли на рассвете. Место в вагоне – найдем, – улыбнулся Верещагин. – Ну, собирайте вещи, а я пройдусь, присмотрю за ребятами. Они у меня – огонь, только дай слабину – выкинут какой-нибудь фортель…

Через каких-то пять минут весело гомонящие юнкера уже строились в колонну, пожилые унтера занимали свои места на флангах. Раздалась команда, какой-то невысокий белоголовый парнишка с непослушным чубом лихо свистнул и снова зазвучал над имперскими полями, лесами и перелесками «Соловей»: