Текст книги "Флигель-Адъютант (СИ)"

Автор книги: Евгений Капба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Вернемся в Аркаим – займемся, – мрачно сказал Царёв, когда мы готовились к ночной схватке. – Артур Николаевич, конечно, в свое время правильно сделал, когда лоялистов по уголовному законодательству судил, не отступая от буквы и духа закона. Соблюдали процедуру дотошно, судили всех! В рамках гражданской войны это было хорошее решение, многих на нашу сторону поставило. Но сейчас у нас мир, и с преступностью пора заканчивать. Даже если букву закона придется отодвинуть в сторону. В конце концов – издам манифест, Император я или нет?

– Эскадроны смерти, – сказал я. – Набрать фронтовиков, приодеть, снабдить деньгами и оружием и отправить по городам и весям. Ловля на живца. За год всю погань выведем.

– Вот сейчас мы это и обкатаем, – решительно кивнул он. – Эскадроны смерти... Мне нравится!

* * *

Они проникли в номер сразу с двух сторон – трое через дверь и один – в окно. Ни замки, ни засов их надолго не задержали. Душегубы молча кинулись потрошить наши спящие, закутанные в одеяла тела, по-каторжански нанося множество коротких колющих ударов стилетами. Царёв открыл огонь из-под кровати, продырявив ноги двоим налетчикам выстрелами в упор из «бульдога», а я выскочил из сундука, где сидел скорчившись всё это время как более худощавый из нас, и выпустил весь барабан в тех, кто остался стоять на ногах.

Их тела, изрешеченные пулями, валялись на полу в лужах крови. Наша одежда, которую мы использовали для создания обманок, была безнадежно испорчена.

Иван вылез из-под кровати, весь в крови. Его слегка потряхивало.

– Гады, – сказал он. – Я даже лоялистов не убивал. А этих – не жалко. Гады! И одеться не во что.

– Пойдем, – усмехнулся я, перезаряжая револьвер. – Я знаю, где раздобыть одежду, деньги и оружие. Воспользуемся хорошо известным принципом наших идеологических оппонентов...

– Это каким же?

– Грабь награбленное! – может быть, я зачерствел, но никаких особенных эмоций не испытывал, когда стрелял в голову каждому из них, по очереди.

VIII НЕЛЕГАЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

Эти двое стояли друг напротив друга и играли в гляделки: старый революционер и молодой Император. Гусев – страшный, большой, с безумными глазами и встопорщенными усами, и надёжа наша и опора, Царёв – в свободной позе, чуть отставив ногу. Он смотрел на Алексея Ивановича взглядом прямым и ясным. Тот покачал головой:

– Никогда не думал, что вот так, лицом к лицу... Ей-Богу, на улице не узнал бы, больно вид у вас лихой. Я б такого молодца в эскадрон взял! И не скажешь, что белая кость!

– А я бы вас узнал, – усмехнулся Иван. – Вся наша пышная публика Гусева наравне с чертом поминает, вы для них даже хуже Новодворского.

– Новодворский – теоретик, я – практик, – ощерился Гусев. – А публика ваша... Мало их стреляли и за ноги вешали, пышных этих.

– Этих – мало. Зато тех, кого не следовало – даже слишком... – задумчиво проговорил Царёв.

Я всё думал – сцепятся они по-настоящему или нет? Революционная практика и консервативная романтика – две великие силы, воплощенные в своих великолепных аватарах, сошлись здесь, в этой точке, и теперь нужно было понять – смогут они сотрудничать вместе против двух других движущих сил мировой истории – тайной ложи и явной лажи.

Лезет же всякая дрянь в голову! Я помассировал виски и сказал:

– Всё, господа. Довольно. Сейчас мы нужны друг другу. Алексей Иванович, вы дадите слово, что ваша миссия в Империи не несет непосредственной угрозы подданным Его Величества, а вы, Иван Васильевич, дадите слово, что не станете повергать наземь всех встреченных анархистов... Господа, по большому счету на данном этапе наши позиции совпадают. Нам нужен нейтралитет, устойчивое развитие, порядок и процветание, и никаких Великих войн – хотя бы в ближайшей перспективе, так? – дождавшись кивка от Царёва, я продолжил: – А вам – в смысле Интернационалу – нужна база, где можно отсидеться, зализать раны, восстановить силы для борьбы с Раубалем на территории Протектората, так?

Гусев, сцепив зубы, кивнул:

– Никакого мира с орденскими ублюдками. Их власть держалась на простом общественном договоре: безопасность в обмен на покорность. Народы, принимавшие Протекторат, могли не содержать армию, их не касались войны и треволнения внешнего мира – этим занимались братья-рыцари и кнехты. А теперь... Теперь Протекторат проиграл войну, и люди платят репарации из своих карманов. Платят за ошибки комтуров и Великого магистра. Мы раскрыли им глаза на это, и пруссы, сорбы, кимвры, жемайты и латгалы, и даже тевтоны начали расправлять плечи и грозно спрашивать рыцарство и комтуров: доколе?! Народный гнев выплеснулся на улицы...

Я перебил его довольно бесцеремонно:

– А потом Раубаль вас поимел. Поджег Капитул, подсунул туда пару накурившихся опиумом товарищей... И спустил с цепи своих ветеранов. "Железный шлем", да? "Айзенхут"? Народный гнев утопили в крови и вышедших на улицу объявили предателями. А самого Алоиза – спасителем Протектората. Господи, да его выбрали Великим Магистром де-мок-ра-ти-чес-ки! Все представители от земель на Гроссландтаге орали "Ордо юбер аллес" хором и в унисон! Вы стали тем пугалом, против которого сплотились люди. Вы – и финикийцы. Многовато их оказалось среди ваших товарищей...

Гусев скрипел зубами.

– Мы еще не закончили в Протекторате.

– Слышишь, Иван Васильевич? Они еще не закончили. И в наших интересах – чтобы и не заканчивали.

– Поддерживать анархистов? – вскинулся Царёв. – Может, лучше сразу – протянуть змее руку, чтобы она в нее вцепилась? Да на них клейма негде ставить!

– Змеиный яд в малых дозах помогает от радикулита и остеохондроза, – заметил я. – Нашим "пышным" порой не хватает гибкости, а? Иметь такое пугало... Я не прошу вас легализовать партию анархистов в Империи, но, допустим, просто прикрыть глаза на создание особого госпиталя, гостиницы, базы отдыха, нескольких складских помещений, скажем, на Свальбарде... Сарыч и Дыбенко точно с ними сладят, а?

Гусев стал слушать со всё возрастающим интересом. Когда я говорил про Раубаля и про то, как этот виндобонский художник с манерами истероида спровоцировал и поимел протекторатских анархистов, Алексей Иванович покрылся красными пятнами, но под конец моей речи, после упоминания о Свальбарде и Дыбенке – заметно переменился в лице.

– С Дыбенкой можно делать дела, – согласился он. – Чтобы вы понимали – я не предам революцию. Но заключить союз с чертом против дьявола – это можно, это всегда пожалуйста.

В этот момент в комнату вошла Изабелла Ли. Пошарпанное помещение заброшенного цеха завода в саркельской промзоне как будто посетило закатное солнце: великолепная креолка в своем ярко-красном платье, рубиновом колье в золотой оправе, с которым отлично гармонировали такие же кольца и серьги, казалась существом фантастическим.

– Альоша, – сказало фантастическое существо. – Сэндвичи с огурцами и мятный чай!

И, сверкая рубинами, внесла облупленный поднос со старым фарфоровым чайником и четырьмя чашками. Две из них были без ручек.

– Да-да-да, Беллочка, ставь сюда, – Гусев смахнул со стопки строительных поддонов крошки кирпича своей мозолистой ладонью, застелил газету и отступил в сторону.

Я успел выдернуть прессу из-под подноса в последний момент:

– Мы тут с вами устроили бурю в стакане, а в мире удивительные вещи происходят!

– Ну-ка, ну-ка, – Иван заглянул через плечо. – Какое еще Финикийское государство? Шеф, дайте почитать!

Сэндвичи оказались обычными бутербродами, но весьма и весьма неплохими. Помимо огурцов в их состав входила копченая свиная грудинка, сливочное масло, твердый сыр и свежий пшеничный хлеб. Чай тоже был выше всяких похвал, хотя самого чая там и не было – мята, мелисса, и кажется – липа и чабрец.

– Тут такой чудесный… Хани? Миот? Мёд! – подбирала имперские слова Изабелла иногда с трудом, хотя в целом ее успехи в изучении языка были феноменальными. – Я принесу!

Мы втроем отдавали должное сэндвичам, Иван, активно работая челюстями, взял в руки газету и, встряхнув ее, прочел:

– «Финикийская диаспора Протектората объявила о начале сбора средств на организацию экспедиции в Левант, с целью подготовки лагерей для переселенцев. На фоне участившихся погромов и случаев неприкрытой дискриминации национальных меньшинств во владениях Тевтонского Ордена вернуться на землю предков по предварительным оценкам уже изъявило желание не менее ста двадцати тысяч семей. Финикийские общины Сипанги, Федерации и Альянса готовы присоединиться к проекту, если великие державы продемонстрируют готовность к диалогу с государством Финикия, в случае, если оно будет создано. В первую очередь лидеров движения за репатриацию интересуют взаимовыгодные торговые отношения, в частности – поставки продовольствия, медикаментов, оружия и товаров первой необходимости…»

– А расплачиваться чем будут эти мелкие лавочники и ростовщики? – раскосые глаза Гусева выражали только безграничное недоверие.

– Судя по всему – наличностью, – пожал плечами Иван. – Вон, написано, собрали уже несколько миллионов марок. Среди финикийцев немало успешных дельцов!

Меня интересовал совсем другой вопрос:

– Но там ведь живут башибузуки? Например – агаряне, моавитяне… Да те же филистимляне в конце концов! Это воинственные, многочисленные племена. Финикийские города были разрушены почти две тысячи лет назад, Тир, Сидон, Библ – от них остались только руины! На землях Леванта за это время успели пожить десятки народов! Это что получается – лопари могут предъявить права на Мангазею, коннахтцы – на Камелот? Это очень опасный прецедент…

– Это выход, – высказал неожиданную мысль Царёв.– Алоизу Раубалю не придется сжигать их всех в печах.

– В каких печах? – я похолодел от того, каким тоном это было произнесено. – В каких, к черту, печах? Мы ведь всё еще говорим о людях, о финикийцах?

Мой ассистент как будто знал что-то, мне неведомое и ужасное. Его лицо стало мрачным, решительным.

– Чертов художник… Просто представьте – в Протекторате проживает почти миллион финикийцев! Это – предприятия, недвижимость, земельные участки. Всё это имущество в случае осуществления переселенческой программы перейдет в собственность государства – или бесплатно, или по бросовым ценам. А это для нынешнего Великого Магистра – просто настоящий подарок! Подачки сторонникам, средства для оснащения и перевооружения армии, свободная жилплощадь в городах… Не удивлюсь, если псы Раубаля из «Айзенхута» устроят какую-нибудь показательную акцию – например перебьют все витрины финикийских магазинов и мастерских.

– Вы говорите чудовищные вещи, – помотал головой Гусев. – Как будто даже поддерживаете эту идею с образованием Финикии. Эти ваши переселенцы собираются точно так же выселить из своих домов десятки тысяч человек. Там ведь живут люди, веками! И тоже считают эту землю своей! И печи… Кто в здравом уме будет сжигать в печах целый народ?

– Кто в здравом уме будет вешать за ноги целыми семьями только за то, что один из членов этой семьи состоял на государственной службе? – откликнулся Царёв. – Кто в здравом уме отдаст приказ закопать живьем в землю отца, мать, четырех дочерей и одного сына, заставив при этом выдалбливать для себя могилы в мёрзлом северном грунте? Кто вообще сказал, что на свете есть хотя бы один человек в здравом уме?

Гусев потупился и некоторое время разглядывал носки своих ботинок.

* * *

У анархистов имелись свои люди на железной дороге, и мы с Иваном ожидали товарного состава с теплушками, чтобы доехать на нем до Яшмы. Открытый вагон, был помечен белым крестом, нам оставалось только поджидать поезд на подъеме, чтобы вскочить внутрь, когда машинист сбросит ход.

Убийство в «дИшовых нУмерах» наделало шуму. Оказывается, мы прикончили каких-то местных знаменитостей, на ушах стоял весь Саркел – нас искали и полицейские, и бандиты. Гусев сказал, что «классово близкие элементы» принесли новости: за наши головы Вассер обещал подарить автомобиль. Юноша-портье больше в гостинице не появлялся – может, укокошили бедолагу, или он оказался умнее и сбежал.

Вроде как у них совершенно точно имелось наше словесное описание -от гулящих девок из комнаты, а может и портье раскололся, так что угроза была вполне реальной. К тому же – существовали те самые заговорщики-террористы, что подорвали дворец, и они тоже могли идти по нашему следу. Предположить, что мы спелись с анархистами, не смогли бы ни те, ни другие, и потому воспользоваться их возможностями было самым разумным шагом. Ответной любезностью с моей стороны была короткая телеграмма на Аркаимский Главпочтамт: «по джазу отбой тчк ищите столичного дирижера тчк».

Это должно было избавить Изабеллу Ли и ее джаз-банд от навязчивого внимания ребят Ариса.

А вот нас от навязчивого внимания целой отары овец, которую, оказывается, перевозили в теплушке, отмеченной условным знаком, избавить никто не мог.

– Послушайте, шеф, – сказал Царёв. – Мне кусок в горло не лезет. Пускай они отвернутся!

Аппетит у юноши был отменный, и он при всяком удобном случае что-нибудь жевал. Сейчас его жертвой стала одна из двух краюх ржаного хлеба, вареные яйца и зеленый лук – из припасов, которыми анархисты снабдили нас в дорогу. Овцы выглядывали из своих загородок и укоризненно заглядывали ему в глаза.

– А ты поделись, – предложил я. – Их тут штук двадцать всего, каждой по кусочку, а пока они жуют – и сам поесть успеешь.

– Так я пока всех угощу, первые-то уже дожуют! – сокрушался Иван. – Вон у них сено на полу лежит, пускай едят!

В вагоне было душновато, спасал только ветер, задувающий в щели между досками. Стриженые овцы топтались вдоль стен, некоторые, одурев от жары, дремали на полу. Мы сидели у двери, на том самом сене, и коротали время за разговорами.

– Я вот что подумал, шеф… Помните нашу народную пословицу про инициативу? – спросил Царёв, после того, как мы обсудили синематограф, Чарльза Спенсера, руссильонскую кухню, мои приключения в Яшме и его попытки научить дворцового повара готовить настоящий пеммикан, как в Варзуге.

– Инициатива наказуема? – уточнил на всякий случай я.

– Нет, вторую. Похабную, – несколько смутился он.

– Ну, допустим… А ты это к чему, Ванечка?

– К тому, что у меня тут образовалась вакантная должность… Как раз примерно уровня генерал-поручика. Я подбираю для нее название, но суть в том, что нужно будет координировать работу Эскадронов Смерти, – выдал он, пожевывая стрелку зеленого лука. – Кажется, у вас неплохо получится!

– Гос-с-спади Боже мой, – сказал я. – Ванечка, лучше спи, ладно? В нормальных странах Императоры думают про балы, охоты и любовниц, и только у нас – трудоголик несчастный. Всё, р-р-р-рота, отбой!

Кажется, вместе с Царёвым команду «отбой» выполнило еще и несколько овец. Значит, не потерял еще командирский голос!

* * *

До Яшмы ехали часов десять. Остановился состав на каком-то полустанке, у самой окраины города, на границе со степью. Когда вдоль вагонов начали ходить люди, и послышалось блеяние овец, которых выгоняли на свежий воздух, мы напряглись и схватились за оружие.

Благо, на «малине» вассеровских душегубов мы вооружились до зубов: теперь в саквояже я таскал обрез двустволки какого-то невероятного калибра, а за голенищем сапога прятал полюбившийся мне еще на «Голиафе» «дерринджер», и это – не считая родного револьвера армейского образца в кармане кителя.

Царёв обзавелся подмышечной портупеей и носил два десятизарядных автоматических пистолета иллирийского производства. Я с такими никогда не сталкивался, но в руках лежали удобно, да и вообще – судя по всему, были машинками надежными. «Бульдог» он по моему примеру носил в кармане сюртука.

Раздался стук в стену вагона:

– Товарищи! Не пальните…

Дверь отъехала в сторону, появились потные здоровенные парни в белых сорочках и шароварах. Один из них, мазнув по нам взглядом, тут же начал уделять внимание овцам:

– Бя-я-ячка, бячка, бячка… Чего это они спать разлеглись, Панас? Ты видал, чтоб когда-то в поезде барашки так крепко спали? Бя-а-а-ачка бячка… Тьфу, пропасть, разлеглись… Подгоняй машину, будем их в кузов бросать.

Панас, чуть постарше и более поджарый, вытер лоб грязной рукой и сказал нам:

– Мы, товарищи, как бы к движению лояльны и идеалы свободы поддерживаем, но овечек надо бы выгрузить. Так что если вам в город – то это вдоль путей идите вперед, потом на переезде – направо, и топайте, пока не увидите трамвайные пути. Там кольцевой ходит, дальше разберетесь… А если вам переночевать, скажем, или перекантоваться подольше – так это, товарищи, у нас всегда пожалуйста. На ферме рабочие руки нужны, и с овечками вы вроде подружились…

– Нет-нет, – заторопился Царёв. – Спасибо вам большое, дальше мы сами.

Ухватил старый потрепанный кожаный ранец, перекинул через плечо торбу с провизией и зашагал вдоль путей – быстро-быстро.

Я приподнял фуражку в знак признательности, дождался короткого кивка от работящих парней и пошел за Иваном – по насыпи. Овцы, которых швыряли в кузов грузовика, обреченно мекали за моей спиной.

* * *

В Яшме я знал только одно место, где мог чувствовать себя в относительной безопасности: ветхий двухэтажный домишко недалеко от Хлебного рынка, со старым садом и вечно скрипящей калиткой. Я останавливался там и перед поездкой на Южный континент, в Наталь – у старика была отличная память на лица, и он принимал нас как родных сыновей. Его собственные сыновья погибли в застенках уполномоченных, когда они проводили фильтрационные мероприятия на городском стадионе – их мы выручить не успели, но он и словом нас не попрекнул, только просил:

– Вы заезжайте почаще, просто так, не чинясь… Щеколду за веревочку потяните – и входите, я человек старый, от дома далеко не отхожу… Главное – заезжайте!

Мы заезжали. Даже Стеценко рассказывал, что бывал тут перед тем, как завербоваться в Легион, навещал старика. Я и теперь вел туда Царёва – сквозь проулки и закоулки Труб – раньше – неблагополучного городского района, теперь – туристической пешеходной зоны.

И то, что я видел вокруг, мне очень-очень нравилось. По крайней мере – шелухи от семечек на тротуарах я ни разу не заметил.

IX НИЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

Ржавая калитка была выкрашена зеленой краской, и веревочки от щеколды на том же месте не наблюдалось. Я встал на цыпочки и заглянул в сад. Однако, изменилось тут всё весьма существенно!

Старые, поросшие мхом плиты дорожки теперь были вычищены и переложены, трава под плодовыми деревьями – аккуратно подстрижена, сами яблони, груши, вишни и абрикосы – побелены.

– Так… Тут, кажется, сменился хозяин, – я не знал, как к этому относиться, но на душе скребли кошки.

Хозяин дома был настоящим имперцем – старорежимным до мозга костей. Такие люди переворота не приняли, именно из их уст звучало пресловутое «без Государя – стыдно!», они, может быть, и не были воинами, и не могли стать в строй рядом с офицерами и добровольцами, но – без них не было бы победы. Такие старики и старушки, судари и сударыни жили в каждом городе и в каждом селе, и не было у Новой Имперской армии сторонников более искренних…

– Мама, мама! Там дяди стоят у забора… – раздался мальчишеский голос.

– Костя, беги домой, присмотри за братьями, я сейчас выйду! – откликнулся кто-то из глубины дома.

Молодая женщина вышла из дома, отряхивая передник от муки, и пошла к калитке.

– Господа, чем могу быть полезной? – миловидная, черноволосая, с толстой косой до пояса, не старше тридцати лет, она не проявляла и видимости беспокойства.

– Сударыня, ни в коей мере не хотели вас побеспокоить… Я останавливался здесь пару лет назад, и до этого – тоже, хозяин дома – мой добрый друг, я ему многим обязан…

– А, так вы из отцовых «мальчиков»! – вздохнула она. – Он много говорил про вас… Вы Тревельян? Или Вишневецкий?

– Нет, не Тревельян и не Вишневецкий… Они тогда были моими подчиненными.

– Так вы тот самый поручик! Я книгу читала, вашу! Проходите, проходите, почему мы стоим на пороге? Я и тесто на блины поставила, выпьем чаю…

– Но… – я уже всё понял, просто не мог произнести это вслух.

– Отец скончался. Тихо, в своей постели, полгода назад. Я и приехала – присмотреть за ним. Он всё говорил про вас и переживал, что кто-то из его друзей заедет, а он не сможет встретить, принять. Проходите в дом!

Я и понятия не имел, что у него кроме сыновей была еще и дочь. Старшая?

Вот так вот. Для меня, Стеценки, Вишневецкого, Тревельяна и всей команды дело в Яшме было одним-единственным эпизодом гражданской войны. Да – авантюрным, можно даже сказать – невероятным. Мы тогда прошлись по самому краю, но город взяли. Недели две, может быть – три мы прожили у старика. А для него освобождение и возрождение родного города, которому он отдал всю жизнь, стало тем, что наполнило его существование смыслом после гибели сыновей. Он снова на закате лет почувствовал свою причастность к чему-то великому, действительно привязался к нам, обрел друзей – тех самых, которые познаются в беде. Он и сам стал нашим настоящим другом! А как по-другому назвать человека, который укрывал от лютой смерти в собственном доме, и потом, несмотря на то, сколько месяцев или лет прошло, всегда принимал с радостью, и разговоры с ним были такие, как будто расстались вчера?

Черт побери, мне стало стыдно.

– Шеф, может, и правда – зайдем? – желудок Царёва издал звук, неподобающий благовоспитанным внутренним органам, едва заслышав про блины.

Вот ведь… Она мягко улыбнулась и сказала:

– Отказ не принимается. Меня Анастасия Порфирьевна зовут, по мужу – Эсмонтович, но можно не чинясь, по имени. Проходите в дом.

* * *

Её муж погиб на Янге.

– Папа сражался с синими бандитами, чтобы они больше не нападали на людей и не ломали всё, – поведал нам Костя, старший сын нашей хозяйки. – Погиб за Императора! Я, когда вырасту, тоже буду офицером. Но я не погибну. Если я погибну, кто присмотрит за Павлушей и Глебушкой?

Парнишке было лет десять, и он не сидел на месте ни секунды. Вот и тут, едва выпалив это нам, показывая на серую фотографию на стене, он убежал к братьям, которые уже разносили соседнюю комнату. Эти два хлопчика четырех и пяти лет были настоящими сорвиголовами! Чернявые, ладно сбитые – в мать.

– Шеф, это вы? – фотографий тут, в зале, было много, Иван тщательно рассматривал каждую. – Красавчик. Такой молодой!

На этом фото были все из нашей диверсионной группы вместе с хозяином дома и нашими бойцами, все увешанные оружием – только-только закончили зачистку города от «синих». Лица каждого на снимке выдавали смертельную усталость и напряжение.

– Не то, что сейчас! – поддержал его тон я. – Старый и уродливый.

Я еще раз присмотрелся к фотографиям в траурных рамках: оба мужчины– молодой импозантный офицер и старый интеллигентный подпольщик – смотрели на меня, кажется, одобрительно.

– Мальчики, идите кушать! – раздался голос из кухни, и было непонятно – к кому Анастасия Порфирьевна обращается: к нам, к сыновьям или ко всем сразу?

Она грациозными, отточенными движениями, какие бывают только у настоящих женщин, накрывала на стол. Стопка золотистых блинов, медный самовар, блюдечки и розетки с вареньем, сметной, медом… Иван госпожой Эсмонтович откровенно любовался: да и было чем! Осанка, талия, яркие черты лица – молодая вдова была очень красивой женщиной.

Она тоже посматривала на Царёва из-под густых ресниц, в какой-то момент их взгляды встретились, и хозяйка дома покраснела, а Иван – закашлялся.

– Я смотрю – вы тут понемногу осваиваетесь? Дорожки, калитка, дом оштукатурен… Как справляетесь? – спросил я, чтобы перебить неловкий момент.

– Пенсия на мужа приходит. Император семьи своих верных слуг не забывает, дай ему Бог здоровья! И отец оставил кое-какие накопления, он-то деньги практически не тратил, всё работа, работа… Я решила – лучшее, что могу сделать в память о нем – это воспитать своих детей в отцовском доме. Вот и вложилась в ремонт.

– Красиво получилось, – проговорил Царёв. – Не знаю, как было раньше, сейчас у вас очень уютно.

А потом прибежали ребята и набросились на еду, как хищники на добычу, уничтожая блины с невероятной скоростью. Анастасия Порфирьевна улыбалась, глядя на сыновей.

Пример оказался заразительным – через мгновенье и мы оценили ее кулинарные таланты по достоинству.

– Вы невероятная, – сказал вдруг Иван, а потом проглотил кусок блина и поспешил договорить, осознавая двусмысленность произнесенной фразы: – Невероятная хозяйка! Это просто объедение, честное слово, в Императорском дворце таких блинов не делают!

– Ой, да бросьте вы, – рассмеялась она. – Обычные блины. Куда нам до дворцов!

– Ей-Богу, порекомендовал бы вас в дворцовые поварихи, – шел по самому краю Царёв.

– Так, – сказал я. – Большое спасибо за гостеприимство, за обед, но нам пора – нужно искать ночлег, завтра нам ехать дальше. Ваня, я понимаю, что блины просто замечательные, но у наших чудесных хозяев наверняка полно дел и без двух незнакомых мужчин.

Мой ассистент, кажется, понял, что едва не сел в калошу, и потому с видимым сожалением посмотрел сначала на значительно уменьшившуюся стопку блинов, потом – на госпожу Эсмонтович. Они снова встретились взглядами.

– Послушайте, – решительно сказала она и повернулась ко мне. – Никуда я вас не пущу. Отец бы мне этого не простил. У нас есть свободные комнаты – одна в мезонине, другая – тут, на первом этаже. Отказ не принимается!

Мальчишки даже жевать перестали, уставившись на нас шестью блестящими глазами. Они были явно за то, чтобы мы остались.

* * *

Костя сбежал играть со своими сверстниками куда-то на улицу, воспользовавшись тем, что Глебушка и Павлуша вцепились в меня подобно двум камелотским бульдогам. Иван взялся сопроводить Анастасию Порфирьевну за покупками на хлебный рынок, и я вручил ему деньги и сделал строгое внушение, чтобы он покупал всё сам, и в троекратном объеме от того, что будет выбирать хозяйка.

А сам с головой погрузился в строительство крепости из песка, огромная куча которого располагалась у самого забора, и служила игровым полигоном младшим отпрыском достойного семейства. Павлуша и Глебушка и не подозревали о том, что такое фортификация, знать не знали о циркумвалационной линии, люнетах и редутах… Они были явно в восторге – еще бы, целый взрослый в их полном распоряжении!

Вооружившись строительным мастерком, ведром воды, лопаточками и ведерками, мы воспроизвели в уменьшенном размере оборону Эвксины от сил Альянса во время Эвксинской войны, и уже собирались копать котлован под бухту, но были прерваны появлением сначала Кости, а потом – и Ивана с Анастасией Порфирьевной.

– Сергей Бозкуртович, а я такого видал… Ого-го, что вы тут сделали! Без меня-а-а! А что это? – тут же начал тараторить парнишка.

– Эвксинская крепость образца середины прошлого столетия, – гордо сказал я, отряхиваясь от песка и вставая с колен. – Теперь можете тащить сюда своих солдатиков и разыгрывать штурм. Если всё уничтожите – не беда, это будет даже исторично. И город, и бастионы Альянс практически стер с лица земли, вместе с гарнизоном. Правда, войну они тогда выиграть так и не смогли, пошли на перемирие, но Эвксине от этого не легче… В общем – развлекайтесь.

– А я хотел сказать, что видал… – снова начал что-то рассказывать Костя, но тут же отвлекся на младших братьев: – Куда-а-а? Павлуша, ну не ломай сразу, давай солдатиков принесём!

Иван, нагруженный сумками и пакетами, пытался не выронить поклажу и галантно открыть дверь перед хозяйкой дома:

– Анастасия, прошу…

Вот так вот, значит? Уже – Анастасия? Это что за чертовщина между ними происходит? Но – влезать посчитал бестактным. В конце концов – он затем тут и находится, Иван наш Васильевич, чтобы опыта набираться. Пусть набирается. Если он решит, что в Шемахань нам больше ехать не нужно – так тому и быть. Он у нас Иван-Царевич, а я – Серый Волк. Это его история.

Госпожа Эсмонтович остановилась, глядя на проведенные строительные работы и счастливые, перемазанные песком рожицы мальчишек, уже бежавших из дома с коробкой солдатиков и еще какими-то штучками в руках.

– Большое вам спасибо, господин Волков, – сказала она. – Я так не умею, а им это нужно… Они у меня армией бредят просто.

– Кадетский корпус, – сказал я. – Детей ветеранов принимают бесплатно, с десяти лет. Указ Тайного совета, подтвержденный манифестом Императора.

– Ой, да? А я и не узнавала… – в ее взгляде на самом деле промелькнул интерес, но она тут же обратила внимание на Царёва: – Ванечка, поставьте всё на столе, на кухне, я сама разберу!

Ванечка?

* * *

Сон не шёл. Я ворочался на диване что-то около часа, уже после того, как мальчики улеглись, и Царёв тоже ушел наверх, в мезонин. Жужжали комары, пытаясь проникнуть в комнату сквозь марлевые занавеси на открытых окнах, ночь в Яшме была по-летнему ароматной, полной шелеста листвы, странных шорохов и шепотов.

А, к черту! Усевшись на постели, я сунул ноги в сапоги. Спать в штанах в незнакомом месте – старая армейская привычка. Не дом родной, чтобы в кальсонах рассекать! Застанут в неглиже злые люди, что делать буду? И револьвер в бельишке не спрячешь…

Я вышел на улицу, вдыхая теплый воздух, и взялся обходить сад по периметру, вдоль забора. Дурное предчувствие – не та штука, которую стоит игнорировать, особенно – находясь на нелегальном положении.

Вышагивая под кронами плодовых деревьев и стараясь не шуметь, я время от времени поглядывал в сторону дома и на окна мезонина. Там всё-таки находился мой подопечный! Не то, чтобы я должен был спать у него на пороге, как верный пёс, но всё-таки, всё-таки…

Яркий месяц выглянул из-за облаков, и я остановился в изумлении. Изумление – лучшего слова и подобрать было невозможно!

– Изумительно, – сказал я. – Невероятно.

В окне мезонина я увидел два силуэта – мужской и женский. И никаких сомнений в том, что там происходит, у меня не возникло.

– Отменно, Иван чтоб тебя Васильевич. Просто отменно.

Я не знал, как к этому относиться. И нужно ли здесь моё отношение? Сделав машинально еще несколько шагов, остановился у забора, сунул руку в карман, нащупав рукоять револьвера. Оружие всегда придавало мне уверенности – даже если применения его не требовалось от слова совсем… Или – требовалось? Там, за оградой, я расслышал щелчок кремния, потом – потянуло табаком – кто-то раскурил папиросу!

– Чопик, ты что, малахольный? А ну потуши! – раздался громкий шепот.

– Да чё ты душный такой? Под забором сидим, кто увидит?

– Если это они – то звери лютые! Парни с Саркела трепались – там месиво в номере было. В упор целый квартет вассеровских мокрушников уложили… Так что сигаретку потуши, как бы беды не было!

– А если не они?

– А если не они – то и ладно. Но Фурман сказал – пляма на лице и глаза голубые, точно как у Величества, всё как в маляве от Вассера.