Текст книги "Виктория и Альберт"

Автор книги: Эвелин Энтони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Глава 13

– Если бы ты не поддерживал меня, не знаю, смогла бы ли я все это выдержать. Альберт, мне было так неприятно, когда он вошел в комнату, встал передо мной и задвигал ногами… Я чуть не закричала.

Виктория подобрала юбки и пригласила Альберта сесть рядом с ней на маленьком диванчике у окна. Она только что вернулась после беседы с сэром Робертом Пилом. На этот раз она его приняла в более скромном помещении. По предложению принца она не стала снова заставлять Пила идти по длинной Белой гостиной, где он начал нервничать еще не дойдя до нее. Кроме того, с той комнатой у них были связаны неприятные воспоминания о встрече два года назад.

Правительство Мельбурна ушло в отставку, и его место заняли тори. Альберт был благодарен Стокмару и Энсону за то, что они помогли убедить королеву принять Пила и его сотрудников без лишних жестокостей. Он раньше даже не представлял себе, какой она может быть упрямой и как временами было, наверное, трудно Мельбурну. Если ей что-либо не нравилось, она скрывалась под маской своего положения королевы. К какому бы общему мнению ни приходили избиратели, она могла продемонстрировать, что ей не по душе их решение. Кроме того, она лишала возможности спокойно работать тех людей, которые не могли управлять без нее. Эхо была ее привилегия, и потребовались часы терпеливых уговоров и тактичных просьб, чтобы убедить ее не превышать свои возможности.

Пил, человек честный и деловой, желал завоевать ее доверие и получить прощение за свои прошлые ошибки. И ему ни в коем случае нельзя было даже намекать, что она не права или что у нее нет выбора – это привело бы к катастрофе. Совместные усилия принца и ее советников превратили ее отвращение к Пилу в вежливое недружелюбие.

Альберт сел рядом с ней и погладил ее руку.

– Дорогая моя, я понимаю, какие ты приложила усилия, но надеюсь, что все прошло хорошо!

– Да, мне тоже так кажется, – призналась Виктория. – Я не сказала ему ничего неприятного и старалась не смотреть ему на ноги.

Она улыбнулась, вспомнив что-то.

– Мне кажется, что ты можешь мною гордиться. Я старалась держать себя в руках. Возможно, спустя некоторое время я даже смогу его переносить. Но он никогда не будет таким приятным, как лорд М.

– Приятное поведение и отношение – это не самые важные качества премьер-министра, – заметил Альберт.

Он сразу же отмел какие бы то ни было сравнения Пила с Мельбурном. Отставного премьер-министра следовало вычеркнуть из ее памяти. На этом усиленно настаивал и Стокмар. Мельбурн уже начал писать ей длинные письма. Он не имел права этого делать, будучи членом оппозиции, и их переписку с королевой следовало как можно скорее прекратить.

– Да, но это помогает в общении, – вздохнула Виктория. – Особенно если я опять беременна.

Виктория была недовольна тем, что снова беременна, и ее отношение к материнству шокировало Альберта. Он считал, что приличные женщины не должны пользоваться привилегиями замужней жизни с такой страстью и только ради удовольствия. Благородной обязанностью женщин было рожать и растить детей. Тогда она возвышалась над низменными аппетитами мужчин. Он глянул на маленькое личико, радостно поднятое к нему, и решил, что несправедливо даже мысленно ее критиковать. Или же завидовать ей, подумал он, вдруг кое-что поняв, потому что она воспринимает все слишком упрощенно и чрезмерно в себе уверена.

– Что сказал сэр Роберт?

– О, ничего особенного. Говорил, что надеется служить мне так же хорошо, как это делал его предшественник. Он, между прочим, сказал это и в прошлый раз, и я его тогда осадила! Но сейчас мне пришлось ответить ему, что тоже надеюсь на это. Сэр Роберт уверял меня, что новое правительство собирается расширить торговлю с другими странами, так как, по его мнению, это единственная возможность добиться процветания страны. У меня создалось впечатление, что он станет выступать за отмену хлебных законов, но не сразу, а через какое-то время.

Хоть он мне не нравится, но я считаю – он это сделает. Как только он перестал пытаться произносить высокопарные речи и переминаться с ноги на ногу, волнуясь, как бы не сказать что-либо бестактное, я обратила внимание, что он прекрасно разбирается в существующей ситуации. И он даже не упомянул о моих фрейлинах. Спасибо тебе, любовь моя.

Она быстро поцеловала Альберта в щеку. Принц должным образом провел переговоры с сэром Робертом, и проблему с фрейлинами удалось разрешить очень просто. Вопрос об этом не стоило поднимать, потому что королева ни за что не отказалась бы от своих прав. Поэтому было решено, что наиболее высокопоставленные дамы ее свиты сами подадут в отставку и освободят дорогу для жен и дочерей знатных членов партии тори.

– Все в порядке, – ответил ей Альберт. – Пил проявляет здравый смысл.

Ему нравился Пил, и это было странно, потому что он был таким же скованным и холодным человеком, как и сам принц. Однако Альберт ему больше симпатизировал, чем Мельбурну, потому что всегда неловко себя чувствовал в присутствии слишком светского человека, ему казалось, что с ним слишком фамильярны или, того хуже, над ним потихоньку потешаются. Общаясь с Пилом, он ничего подобного не испытывал.

Разговоры с Мельбурном, Греем или лордом Джоном Расселом всегда сводились к каким-нибудь пустякам или превращались в светскую беседу. Причем им казалось, что они демонстрировали юмор, в то время как Альберт считал, что они просто оскорбляли друг друга. Замечания Пальмерстона заставили бы любого уважающего себя немца вызвать его на дуэль. Альберт никогда не сможет их понимать, и они ему никогда не понравятся. К сожалению, при дворе его жены преобладали именно такие люди. Простой народ в этой стране был и вовсе отвратительным – грязным, пьяным и недисциплинированным. Здесь все так разительно отличалось от чистой и приличной маленькой деревни Кобург, в особенности огромный и вонючий Лондон или эти ужасные индустриальные города, выступившие как отметки черной оспы по всей Англии.

Казалось, что только у среднего класса присутствовали те качества, которые нравились Альберту, и которые он желал бы видеть у своих соратников.

Эти люди были серьезными и трезвыми, вели весьма организованную жизнь. Но подобно бюргерам и лавочникам в его родной Германии, они были отделены от высшего общества широкой социальной пропастью.

Предки Пила происходили из этого класса. Они торговали тканями и на этом сколотили состояние. И только в такой сумасшедшей стране, как Англия, их потомки сумели подняться до лидерства в партии, представляющей интересы аристократов. А люди с голубой кровью, подобно Джону Расселу и отвратительному Пальмерстону, тратили свою энергию и страсть на защиту интересов низших классов.

– Дорогой Альберт, только тебя можно благодарить за успех этого мероприятия. – Голос Виктории пробудил его к реальности. – И нет никаких сомнений в том, что этот человек прекрасно знает: ему лучше быть благоразумным. Ты все сделал прекрасно, дорогой мой, и мне не пришлось заниматься всем этим самой. Как же это чудесно! Я постараюсь, чтобы все узнали, как ты помог этим несчастным тори, и, надеюсь, им станет стыдно за то, что они срезали деньги, выделяемые тебе на содержание.

«Она никогда ничего не прощает», – подумал ее муж, почти не слушая Викторию, когда она снова принялась восхвалять его ум и такт. Она могла испытывать только обожание или вражду. Он так уставал от этого! Она чувствовала любовь и ненависть. Лорд Мельбурн, этот распутник, был ее «милым другом». А Пил, которого многие уважали, оставался «несчастным человеком». И только Бог знает, возможно ли заставить ее изменить свое мнение. Почтенный епископ Эксетера был врагом рода человеческого, если только Альберт правильно запомнил его описание, и по мнению Виктории, должен был до конца жизни носить хвост и рога.

Непонятно почему, но Альберт вдруг расстроился. Их жизнь протекала в идеальной гармонии. Виктория предугадывала его желания и постоянно уступала ему во всем. Стокмар заметил, что принц находится в удивительном положении, и должен был ликовать. Альберт уже обладал достаточной властью, и к его советам прибегали постоянно. Он мог играть самую важную роль в правительстве его жены. Кроме того, нравился он ее подданным или нет, ему не грозило их презрение.

Все шло просто прекрасно, и ему было тем более неприятно узнать, что он все равно чувствовал себя несчастным. Иногда, как в частности и сейчас, он чувствовал, что крохотная, любящая, страстная женщина, сидящая с ним рядом, просто лишает его возможности дышать и что горные пики достижений и обязанностей, которые он должен был покорить, на самой вершине останутся такими же серыми, как и их склоны.

– Давай не станем больше говорить о Пиле и прочих тоскливых вещах. Пойдем, Альберт, дорогой, у нас есть целых полчаса до того, как нам будет нужно переодеваться перед ужином. Пойдем в музыкальную комнату. Мне так радостно, что разговор с Пилом уже в прошлом! Может, мне удастся поладить с этими тори. Пойдем, Альберт! Пошли же, дорогой!

– Милорд, надеюсь, что вы простите мое вторжение. Джордж Энсон откашлялся. За всю свою жизнь он не чувствовал еще себя так неловко. Он не в первый раз приезжал в Брокет, великолепный загородный дом Мельбурна. Когда он был секретарем Мельбурна, они часто проводили время вместе – охотясь или соревнуясь в стрельбе, а потом уже занимались делами, не забыв при этом поставить на стол графин с портвейном. Мельбурн откинулся в кресле и улыбнулся.

– Дорогой, вам не следует извиняться. Я всегда рад вас видеть. Проходите и садитесь.

Он посмотрел на Энсона и заметил, что у того с собой портфель с дипломатической почтой. Энсон аккуратно поставил его рядом с креслом. Он выглядел напряженным и серьезным. Внезапно Мельбурн с улыбкой подумал, что собаки и секретари довольно быстро начинают напоминать своих хозяев. Когда Энсон работал с ним, у него был модный и элегантный вид.

Библиотека лорда занимала большую красивую комнату. Неяркое солнце поздней осени лилось сквозь огромные окна. В помещении слегка пахло старой кожей от переплетов сотен книг. Приезжая в Брокет, Мельбурн много времени проводил здесь.

Радушный хозяин налил Энсону бокал вина. Лорд как раз пил хорошее бургундское, работая над комментариями о жизни Святого Джона Крисостома. Будучи его старым другом, Энсон знал, что лорд Мельбурн часто жаловался: политика совсем не оставляет ему времени для серьезных занятий. Он и теперь посетовал на это, и Энсон согласился с ним, быстро заметив, что ему, наверное, приятно отдохнуть за городом после такой насыщенной общественной жизни, которую он вел в последние месяцы.

Мельбурн снова улыбнулся:

– Дорогой мой Энсон, в последнее время я посетил всех моих друзей и прекрасно провел время. Я уже, признаться, и забыл, как приятно просто наслаждаться жизнью! Ее величество не оставляла мне для этого времени.

Он действительно посещал множество балов в этом сезоне, и уходил с них жутко усталым и недовольным. Он гостил у Лейстеров, у герцога Бедфорда и у Пальмерстона, который наконец женился на его сестре Эмили. Насколько все это в духе Пальмерстона: много лет иметь любовную связь, а потом хитренько прикинуться непорочным и преданным мужем. Мельбурн ужинал с леди Холланд и выслушал все сплетни о скандалах и всевозможных интригах. Он всех заставил думать, будто ему хорошо и весело, и он вовсе не скучает о королеве.

Он даже снова начал встречаться с Каролиной Нортон, потому что у него не нашлось сил отвергать ее «авансы». Теперь, когда прекратилась его связь с Викторией, ему уже нечего было беспокоиться о своей репутации. Но в сердце его царила пустота и разочарование. Он существовал в вакууме, плохо ел и спал, разговаривал просто по привычке, и жил ради писем, которые регулярно шли из дворца. Мельбурн часто перечитывал эти письма.

– Как королева? – наконец спросил он.

– Она прекрасно себя чувствует, – ответил ему Энсон.

– А принц Альберт? Надеюсь, у него все в порядке?

– Видимо, так. Он очень много работает.

– Да, я уверен в этом, и еще уверен, что он ей очень дорог и нужен. Мне было бы неспокойно, если бы я знал, что она осталась одна. А как у нее складываются отношения с Пилом? Понимаете, Энсон, я боялся скандала, но она мне время от времени пишет, и кажется, что королева привыкает к нему.

– Да, между прочим… – Энсон заколебался. Правда больно ранит Мельбурна, но лучше сказать ему все сразу. – Между прочим, королева изменила свое отношение к Пилу. Она теперь очень хорошо отзывается о нем.

– Вот как?

Мельбурн настолько мастерски скрыл укол ревности, что Энсон успокоился и продолжил:

– И принцу он очень нравится. Как странно, не так ли? Никогда бы не подумал, что у них найдется что-то общее. Принц очень стеснительный человек, и мне казалось, что ему будет сложно работать с Пилом – у него такие странные манеры. Но они прекрасно поладили друг с другом. И принц убедил королеву, изменить свое мнение о Пиле.

– Рад это слышать, но она все равно спрашивает моего совета время от времени.

– Я знаю.

Энсон поднял на колени портфель, открыл его, вынул оттуда толстый пакет и протянул его Мельбурну.

– Сэр, простите, но я прибыл к вам по этому поводу. Барон Стокмар просил меня передать вам это послание. Это касается вашей переписки с королевой.

Письмо было длинным. Барон весьма детально объяснял в нем, почему Мельбурн не имеет права давать королеве политических советов. Он уже не занимает официального поста, и его партия находится в оппозиции. Имя королевы будет запятнано, если узнают, что она спрашивает у него совета за спиной действующего премьер-министра. Он уверен, что лорд Мельбурн поймет, насколько нетактично его поведение, и постарается уклониться от просьб королевы. В любом случае она обращается к нему только по привычке. Дочитав, Мельбурн положил письмо на стол. Энсон видел, как у него трясутся руки.

– Весьма решительное мнение! Все просто, как расколотый орех!

Энсону пришлось призвать на помощь всю свою волю, чтобы не обращать внимание на трясущиеся руки и на нотки горького сарказма в голосе Мельбурна.

– Барон не собирался вас оскорблять, то же самое относится и к принцу, – спокойно заметил Энсон. – Мне очень неприятно. Действительно неприятно, но вы даже представить себе не можете, как они волнуются, если вдруг кто-то из партии сэра Роберта узнает о вашей переписке. Подумайте, каково будет королеве, если об этом заговорят в парламенте. Ей смогут вынести публичное порицание за нечестные политические маневры, и вы будете полностью виноваты в этом. Вы можете произносить в парламенте любые речи, но барон и принц хотят, чтобы вы не привлекали на свою сторону королеву.

– Не привлекать королеву! Черт побери, Энсон, вы же знаете, что я умру прежде, чем нанесу ей какой-либо вред!

– Тогда перестаньте ей писать о политике, сэр. Я вам уже сказал, что королева с каждым днем все больше верит Пилу. Оставьте ее в покое, и пусть она сама сделает должный вывод или посоветуется с принцем, вместо того чтобы прислушиваться к вашим рекомендациям. Бог мой!

Мельбурн резко выпрямился в кресле. Он закрыл лицо руками, и было видно, как ярость оставляла его. Его загнали в угол, и он понимал это. Он не имел права переписываться с королевой, но он жил ради этого. После отставки он ее видел только раз. Мельбурн понимал, что от возбуждения он слишком много говорил и сильно смутил ее этим. В своей новой жизни она была счастлива и держалась от него на расстоянии, и он, ее экс-министр, понял, что излишне восторженная демонстрация чувств ей не понравилась. Он написал королеве письмо и извинялся за несдержанность, но она его больше не приглашала.

Она писала ему. Как это там у Стокмара – просто по привычке? Как больно эта фраза уколола его! Она спрашивала его совета по поводу назначений и обсуждала ходы, которые собирался предпринимать Пил. Он часами ломал голову, чтобы дать ей хороший совет. Теперь все придется прекратить. Принц и барон считают переписку опасной. Они поразили его в самое сердце, заявив, что он может принести королеве неприятности своей перепиской.

После долгого молчания, он поднял голову и устало посмотрел на Энсона.

– Как вы изменились, – сказал он. – Вы стали совсем другим с тех пор, как мы работали вместе. Но меняется все. Умирают мои старые друзья, и среди вас я уже чувствую себя чужим. Вы можете передать его королевскому высочеству и барону Стокмару, что им больше не стоит беспокоиться. Я прекращаю свою переписку с королевой.

– Они будут рады услышать это, – быстро сказал Энсон. – Благодарю, что вы меня приняли.

– Мне это было приятно. – Мельбурн откинулся назад и уставился в потолок. – Теперь будьте умницей и оставьте меня в покое.

Наступил ноябрь, этот серый промозглый месяц, когда ветра срывают последние осенние листья с веток, и облака тумана окутывают Лондон и многие города по всей стране. Это был несладкий месяц для большинства подданных королевы. Месяц, когда старые отсыревшие дома бедных людей не спасают от холода, а на улицах от нескончаемых дождей засоряются стоки и не пройти. Когда голод жестоко терзает пустые желудки и несчастные люди, работавшие на фабриках и в цехах по четырнадцать часов в день, почти не видят дневного света.

Летом подростки лет по двенадцать зачастую засыпали прямо у дороги, измученные после долгих часов нудной механической работы. У них не было сил, чтобы дотащиться до кучки вонючих тряпок, которая большинству из них служила постелью, и съесть немного сухих корок и костного отвара, составлявших их обычную пишу. Но в ноябре стало слишком холодно, чтобы спать на дороге. Те, кто засыпал, быстро простужались и так же быстро умирали.

Ноябрь был месяцем, когда бесчисленные армии больных туберкулезом, этой страшной хворью, которую называют чахоткой и в романах легкомысленно считают результатом страданий от неразделенной любви, кашляли не переставая страшным хором, сотрясавшим всю страну. Шлифовщики, точильщики, ткачи, лудильщики посуды, швеи и кружевницы, шахтеры, чьи легкие стали черными от угольной пыли, считали ноябрь месяцем смерти и при этом знали, что в декабре им станет еще хуже.

С наступлением холодов, правда, пошли на убыль заразные заболевания. Тиф и холера выбрали своим излюбленным местом жуткие трущобы, где им было чрезвычайно вольготно на улицах, замусоренных и загаженных экскрементами, выливаемыми прямо за двери, и где каждый год они косили тысячи людей. Так что зима, если чем и порадовала бедняков королевства ее величества, так это затуханием эпидемии.

Богачи переехали в свои удобные и теплые городские дома и приготовились к зимним развлечениям. Некоторые отправились путешествовать в страны с более мягким климатом. Рутинная жизнь шла своим чередом – от поколения к поколению. В богатых особняках скромные приемы и вечера сменялись грандиозными балами. Звучал смех, высшее общество будоражили скандалы и любовные приключения. Но в общем жизнь знати стала гораздо тише и скромнее по сравнению с прошлым, когда пример разгульной жизни подавал королевский двор. Теперь из моды вышли королевские долги, любовницы и легкомысленное поведение, так же как и прозрачный стиль эпохи Регентства, когда котировались женщины с пышными бюстами. Призрак Принни и его бесшабашных предков отошел в прошлое, и его заслонила степенная фигура королевы в простых нарядах, которая играла и пела сентиментальные песенки под аккомпанемент пианино, а ее муж стоял рядом и заботливо переворачивал ей ноты. Жизнь в Букингемском дворце и в Виндзоре шла спокойно и размеренно. Дни были заполнены делами и возвышенными развлечениями, которые помогали очистить душу: музицированием, чтением вслух и визитами в детскую, где крошка принцесса радовала родителей своим хорошим поведением.

Она была идеальным ребенком, словно понимала, что расстроит родителей, если вдруг заболеет или станет капризничать. Девочка все время улыбалась – у нее был чудесный характер. Альберт считал ее верхом совершенства. Виктория тоже так думала и звала ее Пуси (Киска). Она записывала все о дочке в свой дневник и спокойно считала, когда у них с Альбертом родится сын – на этот раз просто обязан был родиться мальчик – и муж перестанет так безмерно обожать малышку и трястись над ней. Она боялась, что если отец будет и дальше так горячо любить Пуси, то она вырастет избалованной особой.

Девятого ноября ее величество объявила своей придворной даме, что ей нездоровится и лучше лечь в постель. Через несколько часов она родила наследника трона Альберта-Эдуарда, и его на несколько минут положили ей на руки. Милое дитя! Ее обожаемый сынок! Как жаль, что все новорожденные выглядят такими сморщенными, красными и так громко кричат! Боже, у него огромный нос. И дорогой Альберт выглядит очень довольным, он ею весьма гордится. Выходит, стоит перенести боль, чтобы увидеть довольное лицо супруга. Он наклонился к ней и нежно поцеловал ее в лоб. А теперь, когда у нее забрали маленького, она сможет спокойно поспать.

В этот мрачный месяц ноябрь во дворце, как маяк, сиял огонь домашней радости. Бедняки только моргали, узнав о рождении наследника престола, им-то было все равно. Аристократия слегка презрительно встретила эту новость, зато поднимающийся средний класс просто купался в лучах отраженной славы. Простенькая маленькая королева с двумя детьми и серьезным молодым супругом символизировала стиль жизни новых богачей. Ведь когда жены торговцев зерном или мануфактурой селились в роскошных домах, им начинали прислуживать люди, которые всего лишь на ступеньку были ниже их по социальной лестнице.

Изысканность, прерогатива высокородных леди и джентльменов, была неизвестна представителям тех классов, на которых оставалось клеймо «торговли». Для них еще не было места в мире высшего общества, в то время как их новое богатство вырыло огромный ров между ними и простыми рабочими.

Средний класс богател по мере того, как активизировалась торговля Англии. Состояния зарабатывали люди, в умы которых веками вбивались понятия благоразумия и трезвости. И теперь для них не нашлось ниши там, где всегда существовали люди с деньгами.

В 1842 году с рождением второго ребенка королевы буржуазия стала активно поддерживать королевскую семью, чей образ жизни и обычаи, казалось, отражали, как в зеркале, их собственные привычки. Королева рано ложилась спать, просто одевалась, ей не нравилось даже малейшее проявление нескромности как в разговорах, так и когда это касалось репутации. Каждое воскресенье она отправлялась в церковь и, несмотря на свое высокое положение, полностью подчинялась мужу. Жизнь в Виндзоре и в Букингемском дворце была похожа на жизнь в любом доме новоявленного богача. Плодовитая мамочка среднего класса брала в пример королеву – два ребенка в течение двух лет – и не обращала внимания на поведение высокородных леди, предпочитавших беременности охоту.

Несмотря на недовольство среди промышленных и сельскохозяйственных рабочих и волнения чартистов, которые все еще продолжали требовать парламентской реформы, роль торговли сильно возросла.

Каждый день открывались все новые источники богатства – только не ленись и получай доходы. Сердце нации билось в четком энергичном ритме, и люди двигались вперед, стремясь получить как можно большие доходы и взять власть в свои руки.

Засияли лучики гуманизма и новых идей, просыпалось сознание. Существовали, конечно, и серьезные разногласия между теми, кто желал остановить прогресс из боязни, что они сами и их образ жизни уйдут в прошлое, и теми, кому представлялось, что это движение следует ускорить.

Хотя армия оккупировала Ирландию и войскам приходилось подавлять восстание в колониях – в Вест-Индии и в Кейпе, – Англия переживала бурный индустриальный рост и в дальнейшем эта страна, управляемая простенькой маленькой женщиной, стала доминировать во всем мире.