Текст книги "Случайный спутник"

Автор книги: Эвелин Беркман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Марта выжидательно замолчала. Единственным ответом ей были скромно опущенные с едва заметной улыбкой глаза.

– Он и не знал, – продолжила она. – Ты сказал ему об этом субботу в полдень, сразу после того, как мы вместе пообедали. Он просто прикрыл тебя, сказал, что ждет с утра. Он солгал, верно?

– Ну конечно, – со скукой проговорил Тревор: не стоило тратить усилий, чтобы отрицать такую мелочь.

– Ты оставил меня в кафе и пошел прямо к нему.

И он снова, с явным безразличием, согласился:

– Ну конечно.

Конечно! Отозвалось в ее ушах. Как все просто. Она тогда ненароком проговорилась, назвав место, куда собиралась ехать, и притворившись, что не расслышал, с прыткостью изголодавшегося пса кинулся к Ставро. Оставалось надеяться, что он дал за донос хорошую цену.

– Хватит, Марта, – ударом кнута ворвался в ее воспоминания окрик. – К делу. Как мы поступим с этим, – он указал на красную каплю на груди Якова. Что ты решила? Мы партнеры? Ты согласна?

– Но почему я должна была изменить свое мнение? – Она пожала плечами. Что, собственно, такого случилось, чтобы я его изменила?

– Нет? – Он словно не верил. – Нет? В самом деле нет?

– Я ведь сказала: все уже решено. Все остается как прежде. Это мое дело. Не твое.

– Марта… – помолчав, проговорил он значительно. После паузы голос звучал низко. – Я даю тебе возможность подумать.

– Ой, да не будь же смешным! – Происходящее так напоминало плохую мелодраму, что она почти рассмеялась. Это ее бесстрашие шло не от природной смелости, а от своеобразной глухоты: ухо не воспринимало угрозы. – Ты ставишь меня перед выбором? Тебе не кажется, что ты грешишь против логики? Ты только что признал, что это мой камень.

– Значит, нет? – Теперь, казалось, он не слышит того, что она говорит, и все твердит свое, тихо, печально, почти просительно. – Нет?

– Нет, – твердо ответила Марта, чувствуя, что контролирует ситуацию. Нет.

Последовало молчание. Он не совершил никаких заметных движений, однако через секунду-две, уже с опозданием – словно прервалась связь между зрением и пониманием, – Марта увидела наконец, что произошло, но даже тогда не почувствовала ничего, кроме недоверия. Стоя перед ней с направленным на нее револьвером, он был всего лишь плохим подобием чего-то и впрямь опасного.

– О, Тревор, – сказала она, не в силах сдержать улыбку. – Не дури.

– Марта, – прошептал он. – Повернись.

– Зачем?

– Повернись, – настаивал он. – Повернись к стене. И только тут, словно от пронзительного визга, она очнулась. До смерти уставшая, она недооценила ситуацию. Какой контроль! Она же не в мире цивилизованных людей, а в темных душных джунглях! Моментально прозрев, Марта разгадала причину его поразительно болезненного вида: так проявлял себя недуг жадности, ненасытной и страшной. Рубин был единственным шансом на благополучие в обществе, которое хлопнуло перед ним все двери, и терять этот шанс он не собирался. То, что она по наивности приняла за спор о моральных ценностях, в котором ей легко было бы победить, на самом деле выказало себя дракой – зубами, когтями, за горло, до смерти. Эта ошибка могла бы показаться пустячной, если бы теперь; угрожала ей гибелью. Мало того, присутствие Ставро, как ни парадоксально, было гарантией ее безопасности. Теперь, когда его нет в живых, хищник, с которым она отказалась сотрудничать, вот-вот готов ее уничтожить. Ее, Марту Хевенс, собственное неповторимое «я»! Этому невозможно поверить, она и не могла: можно верить лишь в себя живую. А ему сойдет; рук, потому что все в его пользу: отсутствие свидетелей, тай время. Он бросит ее тело, вместе с телами Ставро и Якова, в услужливо открытый гроб, опустит крышку, и еще два незнакомца пополнят компанию принцессы. Шарлотта, погребенная двести с лишним лет назад, через несколько минут будет мертвее ее, Марты Хевенс.

– Если бы ты помогла мне! Если бы ты только помог, мне! – кричал он высоким, напряженным голосом. – Нет, стоишь здесь как пай-девочка, идиотка. Из-за тебя мне придется нести рубин к барыге, скупщику краденого, и он обдерет меня, обдерет как липку, все труды прахом! – Он с искренним отчаянием обвинял в этом ее, Марту! – Из-за твоей тупоголовости я получу лишь десятую часть того, что мог бы! Из-за тебя!

– Пожалуйста, – с трудом выговорила она, – пожалуйста…

– Молчи! – дико закричал он. – Не обещай ничего! Молчи! Я тебе не верю! Ну-ка, лицом к стене!

– Нет… – вяло запротестовала она.

– Ты сама, сама виновата! – В его голосе уже звучало безумие. Повернись же, черт тебя подери!

– Нет, – твердила она бестолково, отходя от него, пока не уперлась спиной в стену. – Нет, нет, нет!

Оглушительно грохнул выстрел, но она осталась стоять. Видимо, уже мертвая или, по крайней мере, смертельно раненная, некоторые опасные раны, говорят, причиняют мало боли. Но нигде ничего не болело, и она подумала, не станет ли больно, когда она начнет падать, но продолжала стоять, ополоумев от страха. Пахло порохом, она смутно подивилась, что еще может различать запахи. Целая вечность истекла, странно ассоциируясь с тонкой струйкой дыма, стелющейся по усыпальнице. Но дымок вытекал вовсе не из того револьвера, который сжимал в руке Тревор… Потребовалось еще время, чтобы измученный разум осмыслил происходящее. Тревор, призрачно белый, стоял и смотрел на нее; по груди его медленно катился красный, как у Якова, рубин, а Ставро, по-прежнему лежа, упирался локтями пол и, уму непостижимо, все еще держал револьвер, из дула которого тянулся дымок…

В этот-то миг что-то внутри Тревора надломилось, и он стал падать: подогнулись колени, он подставил руку, но она не выдержала тяжести, и он рухнул, внятно стукнувшись лбом. А кода она снова посмотрела на Ставро, тот лежал неподвижно, совсем как раньше, только теперь головой склонившись на левую руку. Тут Марта и соскользнула на пол, как платье соскальзывает с вешалки…

– Часы ее, видимо, при падении остановились, так что трудно было сказать, сколько времени она пролежала в беспамятстве.

Придя в себя, она долго сидела. Потом, наконец, встала, держась за стену, и огляделась. Фонарь на треножнике горел мощным, ровным светом, яркость которого усугубляла безмолвие и сой кошмара, царившего в склепе. Усталость прошла, смерившись неестественной, как бы ниспосланной свыше четкостью восприятия, и Марта твердо знала, что и как ей следует делать.

Подойдя к Тревору, она встала перед ним на колени и попробовала найти пульс. Лица его, благодарение Богу, она не видела и ни за что на свете не согласилась бы сейчас видеть. Минуты через две она поднялась, подошла к Ставро, склонилась и над ним. На этот раз, однако, он действительно умер, успев так эффектно сравнять счет и мимоходом спасти ее, Марту. То, что Тревор не позаботился удостовериться в смерти, за которую он принял обморок Ставро, видимо, было характерно: поспешные умозаключения – его ахиллесова пята, и в жизни, и в смерти… Сердце дрогнуло. Нет, нельзя позволять себе думать о нем…

Медленно поднимаясь на ноги, она прикидывала: место глухое, пройдут годы, прежде чем кто-нибудь снова ступит под эти своды. Она может уйти, закрыв за собой запоры, оставив тела нетронутыми. Но тогда каменный склеп с его обитателями будет преследовать ее всю жизнь, днем и ночью! Нет, у нее нет сил жить с такой тайной. Легкого пути отсюда не существует. Придется сообщить в полицию.

Приняв решение, она лихорадочно взялась за дело, все еще поддерживаемая, руководимая какой-то внешней силой. Встав на колени перед Яковом, Марта подняла рубин, в первый и в последний раз ощутив в руке это крошечное исчадие ада. После двухсотлетнего заточения ему понадобилось меньше часа, бы проявить свою сатанинскую силу: две смерти – достаточное тому подтверждение.

Снова спрятать его во тьму, где зло бессильно! Марта торопливо оглядела костюм Якова: на полах кафтана были низко сажены два кармана, прикрытые большими клапанами. В ближайший карман она сунула камень, поправила клапан и потом заставила себя сделать то, что оказалось менее неприятным, чем она боялась. В самом деле, она не почувствовала ничего, же отвращения. Так давно умерший, Яков потерял все свойства человеческого тела и весил не больше десяти-двенадцати фунтов. Она легко подняла его, вложила в разверстую дыру под мраморной крышкой и опустила руки, позволив телу упасть. Послышался легкий шорох, одновременно и мягкий, и ломкий; словно упал сухой лист, завернутый в шерсть.

Потом Марта взяла деревянный молоток и стала сбивать клинья так, чтобы они падали внутрь мраморной коробки, а не наружу. Осторожно и аккуратно она сбивала их, один за другим, и крышка опускалась равномерными толчками. Когда остался только один, она бросила в узкую щель гвозди и два лома, Этот последний клин никак не поддавался, будто назло ей. Она стучала по нему снова и снова с тупой настойчивостью отчаяния. Нельзя оставить и намека на то, что гробницу открывали, нельзя, нельзя… И вдруг клин поддался и влетел внутрь. Крышка жутко ухнула. Но никаких повреждений, которые бросились бы в глаза, не случилось, и оставалось молиться, чтобы одни только невнимательные взгляды останавливались на гробнице в грядущем. Вряд ли полиции придет в голову как-то связать историю принцессы с происшедшей трагедией. Разве что немецкие пинкертоны лучше, чем она думает, осведомлены о подробностях родной истории…

Из последних сил, руками и ногами, она сгребла мусор на прежнее место, за гробницу, чтобы скрыть под ним последнюю строку эпитафии. Может, это и пустая предосторожность, но все-таки…

Взяв фонарь и молоток, Марта шатаясь пошла к выходу и из последних сил преодолела ступеньки, оступаясь, торопясь, словно уходя от погони. И ни разу не обернулась туда, где темный силуэт принцессы в слабом свете почти уже унесенного фонаря с непобедимой грацией царил над двумя новыми молчаливыми сотоварищами.

Марта вышла в дождь и туман постаревшая, будто пронеслось много лет, а не сколько-то там часов. Сумрачное небо не позволяло и предположить времени суток.

Где-то недалеко от дворца она приостановилась и последним усилием бросила деревянный молоток – далеко, насколько могла, наугад, взглядом проследив его падение в зелень, как в глубокую воду.

Глава 20

– Будьте любезны, фройляйн, перечитайте ваше заявление и подпишите его. – Начальник вюрцбургской полиции подчеркнуто вежливо подал Марте несколько машинописных страниц.

– Просмотрите, мисс Хевенс, – вмешался полковник Грэхэм из консульства США, сидевший сбоку стола. – Просто подсмотрите, не тратьте время. Это формальность. – Он сочувственно смотрел на ее измученное лицо, бессильные пальцы. – Может быть, стакан воды?

– Благодарю вас, не стоит, – слабо улыбнулась Марта. «Мое полное имя Марта Донелсон Хевенс. Я гражданка США. Мне 28 лет. Постоянный адрес: 643У, 38-я улица, однако квартира сдана в поднаем до октября следующего года. Я служу в Нью-Йоркском историческом музее. В Англии нахожусь по программе обмена музейными кадрами и работаю в Музее города Лондона под руководством сэра Фредерика Соунса.

В настоящее время нахожусь в двухнедельном отпуске. Приехала в Германию неделю назад с целью осмотра культурных ценностей и достопримечательностей. Делаю это по собственному побуждению и из профессионального интереса. Сегодня, сразу после полудня – точного времени указать не могу, – я осматривала дворцовую церковь в Рейнольдс-Тюрме, в частности, мемориал принцессы Шарлотты. Внезапно я услышала громкие голоса в церкви, потом двое мужчин спустились по лестнице в склеп, где в тот момент находилась я. Одного из них я никогда не встречала, другого узнала, так как он работал в том же музее, что и я, но, полагаю, на нерегулярной основе. Я немного с ним знакома. Его фамилия Дермотт. Он первым сошел по лестнице, за ним другой. Они ссорились, но я не знаю, по какому поводу. Ссора началась, видимо, раньше, я услышала только несколько слов. Повторить их в точности не могу. Все случилось так быстро, и когда я увидела, что они оба с револьверами, то слишком испугалась, чтобы вслушиваться. Потом раздался выстрел. Кто стрелял, я не видела, потому что потеряла сознание. Придя в себя, обнаружила, что лежу на полу. Оба мужчины тоже лежали, не двигаясь. Я немедленно выбежала из церкви, чтобы позвать на помощь, доехала до ближайшего телефона и позвонила в вюрцбургскую полицию. Больше мне нечего добавить к этому заявлению, написанному мной по собственной воле, без насилия и принуждения»

– Все верно. – Марта подняла глаза и взяла предложенную полицейским ручку.

– Итак, – важно произнес начальник полиции, постукивая ее заявлением по столу, – эта информация подтверждается полученными нами сведениями. – Он повернул голову, адресуясь к полковнику. – Молодой человек, Дермотт, действительно был застрелен стариком, чье имя Ставро, он, между прочим, с Кипра. Револьвер молодого не разряжен. В этом нет сомнений: в момент обследования они все еще держали в руках оружие, и положение рук было вполне естественным. Старший умер от инфаркта, вызванного, возможно, возбуждением. Это установлено полицейским врачом, который утверждает, что у того были все признаки острой сердечной недостаточности. Однако, – он нахмурился, – я не могу сказать, что полностью удовлетворен. Признавая, что фройляйн Хевенс рассказала нам все, что знает…

– Ну, разумеется, она рассказала вам все, – резко перебил полковник. Она американская туристка, которой настолько не повезло, что пришлось стать свидетельницей убийства. Вы же не собираетесь из-за этого заводить на нее дело? Позвольте напомнить вам, что такая реклама вряд ли привлечет в Германию американских туристов.

– Я собирался сказать, когда вы меня перебили, – ледяным тоном проговорил полицейский, – что мы продолжим наше расследование. Слишком много здесь необъясненного, а дело любопытное, очень…

– Возможно, – ответил полковник. – Но вопрос сейчас в том, имеет ли мисс Хевенс какое-нибудь отношение к этому делу. Если нет, зачем ее задерживать? Или вы подозреваете, что она каким-то образом замешана в убийстве?

– Нет-нет, – торопливо и в то же время неохотно сказал немец. – Я хочу только…

– Прикасалась ли мисс Хевенс к какому-нибудь из револьверов? – наступал полковник. – Есть ли доказательства, что она причастна к трагедии?

– Нет, – с еще большей неохотой признал полицейский. – Однако…

– Ну и все. – Полковник поднялся. – Незачем задерживать бедную мисс дальше. Не так ли?

– Полагаю, что так, – вынужденно согласился начальник полиции, тоже вставая, но не смог не добавить: – Разумеется, если возникнут осложнения, у меня имеется адрес фройляйн, и я смогу обратиться к английским властям…

– Сделайте одолжение.

– Благодарю за внимание, герр полковник.

– Пойдемте, мисс Хевенс. Я отвезу вас в отель. – И полковник бережно взял Марту под руку.

Начальник полиции дождался, когда за ними закроется дверь, и улыбка, прятавшаяся в глазах, расползлась по лицу. Хорошенькая история! Показания этой девицы – с начала до конца чистая липа. Она, видите ли, слегка знакома с молодым и совсем не знает старого! Как же, байка для простаков. Его не обманешь. Эта история стара, как мир, и ясна, как стеклышко. Мужчины дрались из-за нее, вот и все. Старика она, надо полагать, поощряла из-за денег, и ставлю на кон свою профессиональную репутацию, старик богат. А молодого придерживала для других целей, что старик и обнаружил. Вообще историйка дурно пахнет, и ничего удивительного, что девица пытается замести следы. Вот было бы забавно выудить из нее признание, нет же, пришлось церемониться… Но формально ее доводы удовлетворительны, не говоря уж о высокопоставленном американце, который ускорил расследование. Надо быть осторожней, пока он в Вюрцбурге. Жаль, жаль. Как холодно и беспощадно он устроил бы ей допрос по всем правилам и, рано дали поздно, все равно заставил бы описать грязную сцену, в результате которой две жертвы – молодой человек и порочный старик из ревности к ней сцепились не на жизнь, а на смерть.

«Сильное сексуальное возбуждение, как правило, опасно для лиц преклонного возраста», – подумал он цитатой из «Руководства по психологии для полицейских».

Было всего лишь полдевятого вечера. Непостижимо, как быстро все это произошло. Выяснилось, что Марта вышла из церкви не позже двух часов пополудни. Теперь она лежала в постели такая измученная, что казалось, никогда уже не оправится, и все-таки никак не могла уснуть.

Лицо Тревора стояло перед глазами, душераздирающе близко и отчетливо. Не такое, каким она видела его в последний раз, обезображенное алчностью и готовностью к душегубству, – а то, родное, улыбающееся, с ласковыми глазами, чистое, благородное лицо. И сопутствовала видению невыносимая сердечная боль.

Она вертелась в постели, словно, сменив положение, можно было прогнать эту боль, и искала от нее защиты, стараясь вспомнить, каким отвратительным он был сегодня: его цинизм, его мерзкую браваду и желание оправдать свои предательства. Но усилия ее были тщетны: злобная маска убегала ее, перед глазами стоял милый лик, наполнявший ее когда-то таким счастьем, таким покоем… и этого ей не забыть, это с ней навсегда.

Невыносимым становилось это желание и неумение плакать. Надо думать о чем-то другом, быстро, быстрее. Об истории, которую она, например, должна сочинить для мистера Мак-Ивора; бедный старик, он будет разочарован: ведь она не привезет ему ничего, кроме описания пышных принцессиных похорон…

И тут ее озарило, да так, что она даже вскинулась в кровати, глядя в темноту широко открытыми глазами. События разворачивались с такой стремительностью, что она упустила это из виду. Теперь до нее дошло, и мурашки побежали по коже.

Если в Шарлоттиной гробнице был Яков, то кто же кто? – был публично повешен?

Глава 21

Яркое солнце слепило глаза, когда Марта брела по Вайсштрассе, еле передвигая ноги. Все, на что падал взгляд, плыло и расползалось из фокуса. Иногда она теряла ощущение мостовой под ногами, и ее слегка заносило. К тому же ей не хотелось идти туда, куда так неуверенно несли ее ноги. Еще раз очутится в чреве убогой лавчонки, предстать перед исчезающим на глазах привидением, снова, причем без особой нужды, потребовать от него усилий памяти и ума, – это было жестоко. Но кап ни измучена была Марта, она не могла повернуть назад, подчиняясь толкавшей ее вперед профессиональной привычке докапываться до сути. Она должна увязать в единый узел и этот оставшийся конец, иначе упущенное будет терзать ее до конца дней.

Дверь была открыта, и, как прежде, рядом стояла стойка с периодикой. Марта заглянула внутрь: он был там, в сумрачной полутьме. Она осторожно вошла и остановилась в растерянности. Старик еще сильней ссохся за эти несколько дней, еще больше стал похож на что-то недораздавленное и кое-как склеенное. Он выцветал из этого мира, и Марта порадовалась за него. Потом она вспомнила, что не знает его имени; он не назвался, а она не осмелилась спросить, уважая его желание оставаться среди теней. Пусть так и будет.

Долгое время, как и в первый раз, он не подавал знака, что замечает ее присутствие. Потом бесплотный голос произнес знакомую фразу:

– Пожалуйста, возьмите, что вам угодно, и положите деньги в коробку на прилавке.

– Простите, – нерешительно сказала она, старательно глядя в никуда. – Я уже обращалась к вам раньше. За информацией о Юденферштеке.

Он помолчал немного и повторил:

– Пожалуйста, возьмите, что вам угодно, и положите деньги в коробку на прилавке.

Марту обдало холодом. Не отошел ли его ум в лучший мир, опередив тело? Но ведь она говорила с ним всего лишь несколько дней назад!

– Я обращалась к вам недавно. Вы были так добры, что рассказали мне о местечке Юденферштек. – Она повысила голос. – Вы помните меня?

– А? – Он вдруг словно проснулся и, проснувшись, смутился. – Что такое? Что вы сказали? Кто здесь?

– Я была у вас на днях, – повторила Марта почти безнадежно. – Мы долго говорили о Юденферштеке. Разве вы не помните меня?

– Ах, да… Да. – Он вернулся оттуда, голос, хотя и более слабый, чем в прошлый раз, все же принадлежал вполне здравому человеку. Но никакого сомнения, что он угасает, день ото все быстрее. – Вы должны извинить меня, пробормотал 5рн. – Да, конечно, я помню вас. Я слишком много сплю и чувствую в то же время, что это не сон. А потом просыпаюсь и не сразу могу сообразить, где я…

– Ну, конечно, – выдохнула она, и снова всплыло желание спрятаться и от души поплакать. Но Марта торопливо продолжила: – Извините меня, что беспокою вас снова, но есть еще родин вопрос, который мне хотелось бы вам задать.

– Прошу вас, – ответил он и довольно хихикнул, чем несказанно испугал Марту. – Прошу вас. – Еще смешок. – Я всегда к услугам моих студентов. Чем могу помочь, молодой человек?

Холодное дыхание смерти снова коснулось Марты, Его разум сдавал, не сразу, что было бы более милосердным, а как-то судорожно, непредсказуемо, рывками. И тем не менее…

– В прошлый раз мы говорили о принце Викторе, принцессе Шарлотте и Якове, помните? – торопилась она, пока его внимание вновь не рассеялось. Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь о де Маньи?

– Де Маньи? – повторил он, и Марта затаила дыхание. – Нет, к сожалению, я никогда не знал человека с таким именем. – Он замолчал, потер лоб и, кажется, снова очнулся. – Де Маньи? – переспросил он уже нормальным голосом. – Его тело отослали во Францию для захоронения среди предков. Но я расскажу вам чрезвычайно любопытную вещь о де Маньи, чрезвычайно. – Он произнес это почти с живостью, и Марта замерла в предчувствии. Только хватит ли у него сил продержаться до конца рассказа?

– В 1940 году мой сын бежал из Германии и присоединился к движению «Свободная Франция». Его убили в сорок четвертом. – Голос был полностью лишен эмоций. – Однако позже, через Красный Крест, я получил несколько его писем, и одно из них касалось прелюбопытнейшего обстоятельства. Выполняя некое задание, он остановился в местечке под названием Маньи. Имя это было знакомо ему, разумеется, из нашей истории, он заинтересовался и стал наводить справки. Выяснилось, что неподалеку есть селение Шамп-ле-Воллетт, которое много лет назад было семейным гнездом де Маньи. При первой же возможности он поехал туда и обнаружил лишь руины маленького загородного дворца, шато – де Маньи были хорошей фамилией, но не обладали ни влиянием, ни состоянием. Поблизости стояла церковь, датируемая 1300 годом, к несчастью, сильно пострадавшая от бомбардировок.

Он смолк и молчал так долго, что Марта было отчаялась. Как бы ей позвать его из той дали, в которую он углубляется с каждым мгновением?

– Так, значит, церковь разбомбили? – вымолвила она, когда молчание сделалось безнадежным.

– Церковь? – недоуменно переспросил он, но потом очнулся. – Ах, да. Интерьер церкви был полностью уничтожен, мой сын нашел священника, жившего поблизости, и, к счастью, тот оказался человеком, неравнодушным к истории, и рассказал сыну, что в церкви действительно находилась гробница Максимиллиана де Маньи, довольно изысканное сооружение. Над ней крепился белый мраморный медальон с изображением молодого человека, обладавшего, судя по всему, весьма привлекательной внешностью.

На редкость привлекательной, молчаливо согласилась Марта.

– Но гробница была разрушена бомбой, причем таким образом, что гроб оказался наверху и раскрылся. И… и знаете что? Он был пуст! Там не было ничего, кроме большого свинцового листа, в который тогда заворачивали мертвых, если их требовалось перевозить на большие расстояния. Но тела не было и не было даже следов, указывающих, что оно когда-нибудь там находилось, – ни одного признака присутствия в гробу покойника.

Значит, публично повешен был именно де Маньи. Другого ответа и быть не могло – но как приятно исследователю получить последнее подтверждение правильности своих предположений! Великолепный юный конюший не был отправлен в родную Францию, туда повезли лишь гроб, заполненный для веса свинцом. Мужчина в темном платье, когда его вздергивают на виселицу, похож на любого другого мужчину в темном платье, а виселицы в те времена делали очень высокими, футов сорока, может быть, больше, – и через час, будь то кто угодно, висельник делался неузнаваем. Ах, что за конец был у прекрасного лица с миниатюры! Глазницы опустошены вороньем, щеки разорваны в клочья…

И самая соль мести ревнивца-принца заключалась в том, что к подножию виселицы прикрепили специальный документ, пергамент по всем правилам, с печатью и подписями, объявляющий имя преступника, суть преступления, меру наказания. Теперь понятно, почему профессор считал, что повешен был Яков. Нет, названный именем безвестного и презренного ростовщика на виселице оказался блистательный, высокородный аристократ. Такая подмена ох как не понравилась бы шевалье… Виктор, экономно используя лишь Якова, отплатил сразу и Шарлотте, и ее любовнику. Такова была изощренная, тайная месть пожилого рогоносца молодой прелестной обманщице. И из тьмы веков Марта слышала его смех – гневный, злорадный и – да, страдающий, полный той муки, которая заставила его по всему герцогству стереть всякую память о жене, прямые и косвенные свидетельства ее жизни: ее любовника, рубин, ее пособников, невинных или виноватых, ростовщика и все его племя, – вплоть до того, что он велел содрать и уничтожить в церкви даже символы католицизма, ее религии.

В зале ожидания аэропорта Марта коротала время до своего рейса, который должны были объявить через полчаса. Она еще не оправилась от пережитого и сидела словно в дурмане после кошмарного сна. Мало того, что-то еще более страшное происходило с ней. Будто запечатанная в пустую бутыль, из которой выкачали воздух, она безучастно и равнодушно наблюдала жизнь и суету вокруг, не чувствуя ни малейшего с этой жизнью родства. Шумный зал аэропорта был пронизан светом, всё вокруг двигалось и менялось, счастливые люди кидались в объятия, что-то восклицали, перебивая друг друга, смеялся ребенок, плакал другой. И все это ничего не значило. Она не была больше частью этого мира. Словно перерезали пуповину, которая связывала ее с жизнью. Марте было холодно, холодно до мозга костей и совершенно неинтересно, согреется ли она когда-нибудь.

Она равнодушно шевельнулась, машинально потрогала карман юбки, где лежал приготовленный заранее для проверки паспорт. Что-то под ним зашуршало. Марта вяло сунула руку в глубь кармана и вытащила письмо – то самое письмо Билла, которое ей передали в гостинице «Фюрст-Бишофф» и о котором она так ни разу и не вспомнила, не говоря уж о том, чтобы вскрыть. Теперь она это сделала, медленно и безразлично; измятые странички пришлось разгладить, чтобы можно было прочесть. Для Билла – на редкость пространное послание, отметила она равнодушно. «Дорогая Марта, спасибо за письмо, которое, конечно, бьет рекорд: оно самое длинное из всех, что я от тебя получал. Рад слышать, что у тебя все в порядке. У меня – никаких особенных новостей, все о'кей, и, как обычно, я по горло занят сметами, проектами и так далее. На прошлой неделе обедал с Милли и Франком, привет тебе от них.

Цель твоей поездки в Германию кажется мне, как бы это сказать, надуманной. Кстати, ты чудно описала стариков: так и вижу их, как живых. Однако поосторожней в Германии, твоя импульсивность может быть там не ко двору. Что за анекдот с похищением рубина! Эта Шарлотта, видно, была та еще штучка.

Если хочешь знать мое мнение – так, с ходу, в порядке мозговой атаки, рубин, скорее всего, захоронен вместе с принцессой, разумеется, сознательно, ее мужем.»

Марта перестала читать и в оцепенении уставилась на письмо.

«Могу себе представить, как приятно было ему видеть камень, постоянно напоминавший о жене с ее внеклассными занятиями французским! Однако достать разрешение на вскрытие гробницы, учитывая отсутствие внятных резонов, будет так сложно и хлопотно, что не кажется мне возможным, особенно если принять во внимание кратковременность твоего пребывания в Германии. Не говоря уже о помощи и снаряжении, которое ты должна будешь где-то доставать. Так что не обращай внимания на мои досужие домыслы, может, они вообще мимо цели. Не огорчайся, если ничего не получится. Я думаю, мало бы у кого получилось. Попросту говоря, сомневаюсь, что ты получишь зеленую улицу для вскрытия саркофага.

Теперь сюрприз. Меня вызывают в Лондон на четыре-пять дней повидать одного богача (американца), который задумал основать какой-то мемориальный то ли фонд, то ли центр и, возможно, воспользуется нашими услугами в сотрудничестве с еще одной английской фирмой. Так что мы увидимся через день после твоего возвращения. Телеграфирую, как только узнаю номер рейса, и позвоню в музей, как только приеду. Думаю, ты получишь телеграмму в день приезда из Германии. Если тебя не устраивает перспектива парочки сломанных ребер, прими мои сожаления, помочь ничем не могу. До встречи. Целую. Билл.»

Опустив письмо на колени, Марта долго сидела, не шевелясь. Вот оно, ее наказание – стыд. Стыд и унижение. Она отвергла, не сумела разглядеть, недооценила друга. Какие еще его качества она не заметила, пропустила, прошляпила в своем безразличии и эгоцентризме? Она никогда не стоила Билла, вот беспощадная правда! Ее отрезвленное «я» угрюмо согласилось. И тогда она поняла, с удивлением, что снова начинает что-то чувствовать, что ледяная корка на сердце треснула – едва-едва, но болезненно.

Она снова взялась за письмо, и еще один тонкий лист отделился от третьего, нижнего. Там был постскриптум.

«Марта, прости, что пишу об этом, но слишком много накопилось на сердце. Твои последние письма оставляют такое впечатление, будто что-то сломалось, будто ты несчастна или у тебя неприятности. Иногда мне казалось, я сам это выдумал, но самое последнее письмо подтвердило мои подозрения. Такие многостраничные послания совсем не в твоем духе; может, на что-то у тебя и хватает терпения, но только не на переписку. Похоже, ты уходишь от меня далеко-далеко и стараешься скрыть это за многословием. Знаешь, ты слишком стараешься. Я, конечно, ничего не спрашиваю, но хочу сказать тебе, чем я тут занимался. Я пытался приготовить себя к тому, что потеряю тебя. Я пытался заглянуть в будущее, в котором тебя нет. И не смог, Марта. Я не в силах себе это представить: все бессмысленно без тебя.

Скажи, я могу помочь? Потому что, на мой взгляд, единственное, что имеет значение, – это ты и то, что ты несчастна. Остальное все ерунда. Я понимаю, что люди меняются, ничего не попишешь, и сами они тут бессильны. Черт, я косноязычен. Так и знал, что не смогу сам себя объяснить, но все-таки хочу сказать, что буду просто ждать и надеяться. Что бы ни случилось с тобой, родная, если ты решишь вернуться ко мне – то есть если ты захочешь вернуться, – вот он я и только поблагодарю тебя, что пришла.