Текст книги "Случайный спутник"

Автор книги: Эвелин Беркман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Глава 3

Двумя часами позже Марта распрямила затекшую Спину, вздохнула и мрачно поглядела на груду книг, лежащих перед ней на столе. Оправдывались ее худшие предчувствия: принцесса Шарлотта оставалась такой же таинственной, а де Маньи словно и не жил вовсе, если не считать одного-единственного упоминания у старого Д'Озьера, где под фамильным гербом стояло его имя с двумя датами. Он был последний в роду и не женат. Поскольку это главные действующие лица, можно спокойно сдаться. Если уж Британский музей не имеет о них никакой информации, значит, ее нет вообще или же она погребена в каком-нибудь забытом уголке Германии. О муже, принце Викторе, можно было еще кое-что прочитать: он участвовал в нескольких военных кампаниях и состоял на разных службах. Вояка, по-видимому, он был удачливый, но теперь этот факт ровно ничего не значил.

Марта снова вздохнула, закрыла усталые глаза и ненадолго позволила себе отключиться. Потом взглянула на свой блокнот, где на одной страничке уместились все сведения о принцессе, собранные в результате усердного просмотра сотен страниц – как совсем ветхих, так и прекрасного качества, заполненных где отчетливыми, а где и едва различаемыми письменами.

Шарлотта Людовика Фердинанда Каецила (1698–1720), старшая дочь принца Фредерика и принцессы Ильзе-Марии фон Кассель-Ансбах из младшей ветви герцогского дома Ансбахов. С восьми до пятнадцати лет воспитывалась при дворе Людовика XIV, в девять лет обручена с принцем Виктором, старшим сыном и наследником Людвига-Эммануила, герцога Восточной Франконии, с которым (по доверенности) была обвенчана в двенадцать лет. Пятнадцатилетней впервые увидела своего супруга в Германии. Умерла в 1720 г. в Рейнольдс-Тюрме в Восточной Франконии при невыясненных обстоятельствах. Ее сын Луи-Виктор унаследовал престол в одиннадцать лет и оказался последним герцогом Восточной Франконии, пока титул не был восстановлен в 1837 г.

Это все. Марта замедленным движением поднялась с места и вдруг, засовывая руку в рукав пальто, насторожилась. Легкая догадка мелькнула в усталой голове, может статься, пустяк, но при таком мизере информации грех пренебрегать и пустяком. Следуя неясной мысли, она из читального зала побрела долгими коридорами в зал рисунков. Ей подумалось, что могло сохраниться какое-нибудь изображение Шарлотты. Она справилась у служительницы, и – какая удача! – та ушла и вернулась с большим черным портфолио, опытной рукой пролистала страницы и подала одну Марте. Та тихо уселась перед листом плотной бумаги, заинтригованная и странно взволнованная.

Это был эскиз, подписанный Я.Ф.Карсом, набросок, по всей видимости, незаконченный. И хотя фигура в длинном платье – угадывающемся, не нарисованном – производила впечатление изысканной утонченности, лицо было совсем юным, с детским овалом и полным отсутствием опытности в глазах. Ей тут не больше четырнадцати, подумала Марта. Каре нарисовал ее в полуоборот. Большие глаза на нежно очерченном лице открыто и смело смотрели на мир, сообщая почти пугающий импульс жизни, полной страстей и наслаждений. Более того, художник поймал характерную грацию движения, нетерпеливую порывистость: еще момент, и – как бы застигнутая врасплох – она отвернет голову.

Какая она миниатюрная, подумала Марта без всяких на то причин, формулируя так свое впечатление от чего-то хрупкого и глубоко совершенного. Чистая линия рук и шеи не разрывалась ни орнаментом, ни украшением. Чуть позже в самом верху листа Марта заметила бледно-коричневые штрихи несколько строк по-французски, начертанных чьей-то рукой так, как писали в восемнадцатом веке, почерком прихотливым, но ясным и элегантным:

«Изображение принцессы Шарлотты фон Кассель-Ансбах, – гласила надпись. – Я часто встречал эту даму, что умерла в столь юном возрасте, при дворе Его величества покойного короля. Рисунок поразительно схож с оригиналом и, по мнению моего отца, не уступает в сходстве скульптуре, установленной на прекрасном надгробии принцессы в Рейнольдс-Тюрме, Восточная Франкония, которое он посетил в 1722 году, когда оно только что было завершено. А.Л. де Р.»

Надгробие! Марта горестно покачала головой на вечную драму бытия. Девочка, изображенная на рисунке, смотрела на нее с такой жаждой жизни, что трудно было вообразить ее мертвой.

 
Уж месяц, как она ушла…
Но силы нет, чтобы могла
Заставить думать, что легла
Она в могилу…
 

– вспомнилось скорбное недоумение Элиа. Марта грустно вздохнула и склонилась повнимательней рассмотреть изображение прелестной девочки.

Но удивительно! На этот раз она не нашла ее такой уж прелестной. Каре, должно быть, был хорошим художником, и лицо на портрете не выдавало своих секретов с первого взгляда; чем дольше вы смотрели, тем больше вам открывалось. Сейчас Марту поразило, как посажена безупречная маленькая головка на точеной шее, светское, хладнокровное выражение девичьего лица – и что-то еще, не совсем приятное. Не чрезмерна ли эта сдержанность? А под сдержанностью что? Хитрость? Насмешливость? Но вот лицо снова изменилось: оно стало холодным, загадочным, маленький рот плотно сжался, храня свои секреты. Теперь принцесса казалась Марте не только странно, преждевременно повзрослевшей, но и опасной. И от пристальности разглядывания это впечатление лишь усиливалось. Большие глаза отвечали Марте высокомерным вызовом, будто из пугающего далека доносились слова детской дразнилки: «Не поймаешь!»

– Да уж, – пробормотала Марта почти вслух, – ты довольно таки далеко…

Этот диалог прервала служительница музея, которая все это время безуспешно пыталась найти изображение де Маньи.

Марта поблагодарила ее, неохотно отдала портфолио с рисунком принцессы, но с места не встала. Ей хотелось еще чуть-чуть подумать. В результате, она отправилась в картинную галерею музея. Здесь ее изыскания тоже ни к чему не привели.

– Нет никаких сомнений, что его кто-то писал, – сказал хранитель, к которому она обратилась. – Молодой аристократ – определенно. Но если портрет в свое время не был гравирован, репродукций не существует.

Марта и сама это знала. Она мрачно кивнула и ушла. И только у ворот музея у нее мелькнула мысль… так, мыслишка. Но теперь, увидев, какой въяве была принцесса, она сгорала от желания посмотреть на того, кто стал ее возлюбленным, соучастником жизни и смерти. Если этот ход не удастся, что делать дальше, неясно. Сейчас только четыре, еще не поздно. На улице сумрачно, но не более, чем три часа назад, когда она только входила в Британский музей.

Пять минут быстрой ходьбы по окрестностям Блумсбери, и она оказалась у небольшого особняка в стиле регентства, где помещалось Королевское общество миниатюры, и музей, к великому ее облегчению, еще работал.

Как ни удивительно, ей повезло. Секретарь общества – маленькая блондинка, которую звали миссис Дэне, – церемонно провела ее в комнату на втором этаже, где оставила, возбужденную, подождать.

Вскоре миссис Дэне вернулась, бережно, как драгоценность, неся что-то в руках, и торжественно положила свою ношу перед Мартой.

– Это один из моих любимцев, – заметила она. – Я неравнодушна к нему уже много лет. – И остановилась на пороге, чтобы добавить: – Знаете, на чем написана эта миниатюра? На игральной карте. Не правда ли, как прозорливо? Ведь именно карты привели его к гибели. – Видимо, миссис Дэне была хорошо знакома с историей шевалье де Маньи. – Портрет поступил к нам от покойной принцессы Беатрисы, младшей дочери королевы Виктории, знаете, она умерла в 1944-м. Я думаю, к ней он попал от мужа, он был немец. Миниатюра в прекрасной сохранности, даже рама подлинная. Если вам что-нибудь понадобится, я внизу.

Она ушла, а Марта смотрела на застекленную, неглубокую, квадратную по форме коробку, обитую черным бархатом, с эбеновыми краями. В ней помещалась овальная миниатюра, обрамленная светло-коричневым, слегка потрескавшимся от времени лаком. Внутри лакированного овала поблескивал узкий золотой ободок, и из него на Марту смотрел изображенный в три четверти молодец, красивей которого она в жизни своей не видела. Ему было лет двадцать пять – двадцать восемь. Красота его ничуть не отдавала женственностью. В восхищении рассматривала Марта высокий чистый лоб, безупречный изгиб бровей над выразительными карими глазами, прямой нос и прекрасно вылепленные губы. Он носил не парик, а свои волосы, просто завязанные едва видневшейся сзади черной шелковой лентой. По блеску зеленого бархата, расшитого золотом, можно было судить, что он в мундире, но не в военном, а, скорее, в придворном. Костюм очень шел ему; все ему шло, даже надменность. Как и принцесса, он холодно взирал на Марту, вскинув голову и, кажется, прекрасно сознавая свою привлекательность. Ничего удивительного, что принцесса влюбилась в него так безрассудно. Он, должно быть, покорял многих и мог с полной в себе уверенностью выбирать наиболее выгодные связи. В его взгляде, заметила Марта, сквозила расчетливость.

Что ж, теперь она знала, что они были за люди, эти молодые аристократы, баловни судьбы, странно связанные загадочной смертью. И та же тьма, что поглотила их, хранит тайну исчезнувшего рубина.

«ГЛАЗ КАЛИ»: рубин неизвестного происхождения; легенда, согласно которой он украден из храма Кали, богини-покровительницы индийской секты тугов, не достоверней, чем любая другая. В Европе рубин появился впервые приблизительно в 1660 году, когда был предложен Генриху IV придворным ювелиром Картаном. Генрих собирался жениться на Марии Медичи и купил камень в качестве свадебного подарка за 60 тыс. ливров (10 тыс. фунтов стерлингов по современному курсу). Почти столетие его носили королевы Франции. Можно привести одно из многочисленных свидетельств этому – письмо, датированное 1678 годом: «По сему случаю… на королеве был знаменитый рубин Индиец[2]2
  Во Франции рубин был известен под таким названием. – Прим. изд)


[Закрыть] Я приблизился к Ее величеству как мог ближе, чтобы рассмотреть его получше. Это поистине чудо, камень величиной по меньшей мере с верхнюю фалангу большого пальца мужчины, формой напоминающий грушу; в ярко-красной живой глубине его, словно в слезе, светится искра огня.»

(Письмо Джона Харрингтона, лорда Чишолма, английского посла во Франции в 1676–1681 гг., изд. Викон Молине, 1907.)

Это, как и другие описания, позволяет оценить вес рубина в восемьдесят-сто карат.

В 1695 году, когда Людовик XIV нуждался в деньгах, камень перешел в руки Людвига-Эммануила, герцога Восточной Франконии, который заплатил за него 20 тыс. фунтов стерлингов по нынешнему курсу, подорвав тем самым финансы герцогства на много лет вперед. Камень исчез в 1720-е годы при обстоятельствах, которые никогда не были удовлетворительно изложены.[3]3
  Ист.: Древние и современные драгоценности, Фонтен, 1897; Переписка лорда Чишолма; Перечень королевских сокровищ, 1682, Государственные архивы, Париж, публикация Общества антикваров Франции, 1902, ред. Марсель Валлин.


[Закрыть]

Марта закрыла блокнот и посидела минутку, не двигаясь. На сегодня достаточно. Если она хочет улететь в понедельник, надо еще сделать тысячу дел.

Было уже совсем темно, когда она вышла из Холборнской публичной библиотеки и быстро пошла домой. Ее маленькая неудобная квартирка была всего в десяти минутах ходьбы. Следовало заняться приготовлениями к отъезду, и именно сегодня: у нее возникло еще несколько идей по поводу рубина, и завтрашний вечер она хотела провести, копаясь в книжных развалах на Чаринг-Кросс-роуд.

И все-таки, несмотря на благодетельную занятость и суету, саднило сердце. Днем она еще могла держать себя в руках, думая о другом, но в сумерках боль неизбежно настигала ее. Шесть вечера, время свиданий. Этот пустой час превратился в настоящую пытку, худшее время дня. И еще тоскливей становилось от того, что Тревор Дермотт был не просто бременем ее души и тела. Он был тайной.

Глава 4

– Мисс Хевенс, – сказал сэр Фредерик Соунс, шеф Марты, – не могли бы вы узнать у мистера Тревора Дермотта, будет ли готов экспонат, который он реставрирует, на будущей неделе? Наверное, вы найдете его в мастерской, добавил он и исчез без дополнительных разъяснений.

Это случилось в самом начале ее стажировки, когда она еще не очень хорошо ориентировалась в музее.

Узнав, как найти мастерскую, Марта прошла длинными, узкими, пыльными и к тому же плохо освещенными коридорами, на ощупь спустилась по лестнице с выщербленными ступенями (для экспонатов в музее имелся лифт, который приводился в движение руками, но для подъема людей был, естественно, непригоден) и, наконец, очутилась в подземелье – длинной комнате, где горели бестеневые лампы жесткого дневного света. Человек пять, сидевшие поодаль друг от друга, работали в почти полном молчании. На вопрос о мистере Дермотте, которого она раньше в глаза не видела, ей указали на самую дальнюю мужскую спину.

Он был погружен в работу и только услышав свое имя, поднял голову. Все вокруг поплыло и отдалилось. Потом снова вошло в фокус. Вернувшись откуда-то издалека, Марта стряхнула с себя наваждение, как собака отряхивается от воды, представилась и передала вопрос сэра Фредерика по назначению. Тут он совсем перестал работать и усмешливо-вопросительно уставился на нее, улыбнувшись так, что ее сердце снова перевернулось.

– Значит, хозяин велит пошевеливаться? – пробормотал Тревор, и его голос, не слишком низкий, но мужественный и благожелательно-ироничный, сразил ее окончательно. – Он заманил меня в эту паутину, посулив, что погонять не будет. И вот, как выясняется, бессовестно обманул. Разве так поступают? Разве мушке не обидно?

– Ужасно обидно, – подыграла Марта. – Ни один приличный паук не унизится до такой степени. Подумайте-ка, могут ли пауки унижаться?

– Почему бы и нет? Если можно унижаться на двух ногах, то почему нельзя на восьми? Между прочим, как вы полагаете, это разговор? То, чем мы сейчас занимаемся?

– Скорее, недоброкачественная имитация, – вздохнула она, и они рассмеялись, смех его был прекрасен.

– Соблаговолите передать сэру Фредерику, что его экспонат будет готов к будущей неделе, даже если я умру от перенапряжения. И сделайте милость, присовокупите, что я поражен его гнусной выходкой.

– Я немного отредактирую ваши слова, – улыбнулась она.

– Какая бездна остроумия! – засиял в ответ Тревор. – Голова кругом! И что же вы думаете, – он вдруг переменил тему, – об этих живописных руинах? Неплохо смотрится после Америки?

– Ну, это не последнее слово в музейном деле, – призналась Марта, до смешного счастливая, что разговор затянулся.

– Последнее слово! – Или он умерит свое невообразимое обаяние, или ноги перестанут ее держать. – Это так же современно, как катакомбы, но не настолько умно спланировано. Вы, конечно, слышали о нашем почтенном председателе?

– Благородный лорд, – пробормотала Марта.

– Благородное ископаемое. – Тревор принял высокомерный вид. – Ни один камень этого мавзолея не будет сдвинут с места, или вам несдобровать. Вот если бы бомба свалилась на музей… или на лорда Кеймс-Бартелми. – Он не отрывал от нее глаз. – Увы, этого не случилось.

Широко улыбаясь, она вдруг, неожиданно для себя самой, неловко выпалила:

– Ну, мне… мне пора!

– Разве? – Да, ему было жаль ее отпускать, и он не сделал ни малейшей попытки скрыть это. Сердце ее омыла теплая волна счастья. И внезапно, глядя друг другу в глаза, не соприкасаясь, они на краткий миг сомкнули объятия.

Чуть позже она была уже наверху, не имея ни малейшего представления, как там очутилась.

В тот вечер, добираясь до дому, Марта ждала автобус, ехала в нем, а потом шла пешком все в том же бездумном трансе. Пять минут поговорить с незнакомцем и отойти от него с изумительным чувством перемены! Все, решительно все выглядело иначе, не таким, как прежде: и она сама, и окружающий мир. Хуже того, казалось, что до этого момента в ее жизни ничего и не происходило, так, пустяки какие-то!

«Сумасшедшая, – сказала она себе. – Сумасшедшая». Ее маленькая квартирка тоже показалась ей незнакомой. Позже, перед сном, в попытке ухватиться за что-то реальное, она стала всматриваться в лицо на фотографии в кожаной рамке, которая стояла на ночном столике. Она обещала выйти замуж за Билла Николса, как только вернется в Америку в октябре. Но, глядя на это славное, умное лицо, она ничего не чувствовала: он был где-то очень далеко, как будто она знала его много лет назад и вот только сейчас о нем вспомнила. В его спокойном взгляде ей вдруг почудился упрек, и Марта торопливо перевернула фотографию лицом вниз.

«Завтра, – пообещала она себе, – завтра все будет иначе. Это не может продолжаться долго, уж слишком все глупо».

Она легла спать, думая о Треворе, и проснулась с мыслью о нем. Потом работала в музее как автомат, не переставая грезить о нем. К вечеру эта мука сделалась нестерпимой: ей необходимо было его увидеть. Не позаботившись о предлоге, она спустилась в мастерскую. На полпути, где-то на узкой ненадежной лестнице, она вдруг остановилась, ослабев от внезапной мысли. А вдруг он женат? Наверно. Но как же тогда она смеет вмешиваться в его жизнь, ничего о нем не зная? Замерев в полутьме, она прислушалась к себе и безвольно продолжила спуск. Ее словно несло. Все равно, женат или нет, все равно. У нее нет сил с этим бороться.

Тревор работал в том же углу и, казалось, был полностью поглощен делом, но тут же заметил ее, как будто ждал, и в глазах загорелась откровенная радость.

– Привет! – сказал он, посмотрев на нее с давешней теплотой. И под этим взглядом она вся раскрылась и расцвела, как под лучами солнца. – Я надеялся, что вы спуститесь сюда снова.

– Но на этот раз у меня нет поручения от сэра Фредерика.

Он перестал работать и снова вскинул на нее глаза. Почему-то во всем этом было ужасно много смысла. Потом, вернувшись к работе, сказал спокойно:

– Тем лучше. Но мне придется продолжать, даже пока вы здесь. – И с ноткой извинения показал на то, что делал. – Надобно кончить. Не могу ж я разбить сердечко старому Фреду.

– Конечно, – согласилась она, – я не хочу вам мешать.

– А я хочу, чтобы вы мне мешали, – пробормотал Тревор, едва заметно улыбаясь, но не отрывая глаз от работы.

Они помолчали. Марта была совершенно счастлива, что можно сидеть рядом и смотреть на него. Теперь у нее было время заметить, как искусно он работает: крупные точеные руки мелькали над ворохом инструментов с изумительной точностью, не делая лишних движений. Его костюм, когда-то произведение хорошего портного, был довольно обтрепан. Может быть, конечно, он надевает его для этой грязной работы – с плашками, с папье-маше, красками, разными смесями клея и закрепителей, которые нужно подогревать? Но не значит ли это, что он беден или, по меньшей мере, находится в стесненных обстоятельствах? Она уже готова была служить ему, защищать его.

– Говорите со мной, – почти приказал Тревор.

– Нет, не стоит, пока вы заняты таким копотным делом, – ответила она с явным сожалением, и он кивнул:

– Ну, тогда мы поговорим сегодня вечером. Встретимся в пять и перекусим вместе. Хотите? – Его взгляд устремился ей прямо в глаза с такой откровенной нежностью, что в голове у нее поплыло.

– Хочу, – выдохнула она, и тут ей захотелось побыть одной, чтобы насладиться этим неожиданным счастьем. – До свиданья. До встречи.

Он снова кивнул, и она уже сделала шаг, как вдруг…

– Черт! – воскликнул он с таким ужасом, что она приросла к полу. – Я забыл, совершенно забыл. Я занят сегодня. Скучнейшая деловая встреча. Не представляю, как долго она протянется, и понятия не имею, как ее сократить. – Его отчаяние было так искренне, что сгладило разочарование Марты.

– Ничего страшного, – успокоила она его.

– Как это ничего! – возмутился он. – Но завтра, завтра в пять? Сможем мы встретиться завтра в пять у выхода на Пелэм-стрит?

– Конечно, сможем, – уверила она.

– Нет уж, до завтра далековато. Отлично, мисс Хевенс, давайте-ка спросим об этом сэра Фредерика.

Маневр застал ее врасплох, она тупо постояла с секунду, пока до нее дошел смысл сказанного, и послушно двинулась следом. Они миновали мастерскую и пошли по коридору, через равные промежутки освещенному тусклыми желтыми лампочками. Вдруг он остановился и, прежде чем она что-либо поняла, рывком открыв какую-то фанерную дверь, буквально впихнул ее вовнутрь. Старое здание обладало всевозможными закоулками, альковами и нишами неясного назначения, и в одну из таких ниш, используемых теперь, как подсобка, он и привел Марту. Не мытое годами окошко позволяло видеть ноги редких прохожих, но практически не пропускало света. Было почти темно.

В одно мгновение она повернулась к нему и утонула в его объятиях. Родные руки укрыли ее всю, губы слились, и они стояли так, замерев, ни о чем не думая. Потом Тревор прервал поцелуй и, спрятав лицо ей в плечо, сжал ее с такой силой, что, показалось, она расколется либо задохнется. Один Бог знает, как ей удавалось дышать. Но вместо того, чтобы освободиться, она лишь сильнее стянула обруч своих рук. Он пробормотал что-то, что дошло до нее не сразу: «Я не должен». Ужас охватил ее от этих слов. Ледяной холод. За два коротких дня жизнь без него сделалась немыслимой, невообразимой.

– Почему? – выдохнула она. – Почему не должен?

Он чуть покачал головой, ничего не ответив, и, будто бросившись в пропасть, она спросила:

– Ты женат? Я не прошу прощенья, что спрашиваю. Я должна знать.

– Нет, нет, – пробормотал он, все еще пряча лицо. – Я не женат.

Но сказал это так странно, так неубедительно, что, ощутив поначалу невыразимое облегчение, она сразу засомневалась. Однако вступать в дальнейшие объяснения было не время.

– Ну и чудесно, – как бы между прочим сказала Марта, стараясь скрыть неловкость. В ответ он поцеловал ее, и мир снова исчез, растворился за теплой мерцающей волной.

Наконец он отпустил ее, и Марта пошатнулась.

– Держись, – придержал он, улыбаясь ласково и насмешливо, а она состроила рожицу и попыталась пригладить растрепавшиеся волосы.

– Как я выгляжу? Как новоявленная Эндорская ведьма?

– Ты замечательно выглядишь, – сказал он безо всякой насмешки. Значит, завтра в пять, да? У выхода на Пелэм-стрит?

После работы она окунулась в прелестный мартовский вечер, ясный после долгого английского дня. В этом спокойном старом районе воздух был свежий, прохладный и вкусный, особенно после заточения в стенах музея. Пойти домой ей даже не пришло в голову. Хотелось бегать, прыгать и хохотать. Мысль о Билле мелькнула где-то в глубинах сознания и была отброшена прочь. Нет, она долго будет гулять сегодня, и счастье с ней за компанию.

Незаметно Марта оказалась в Мэлл. Утопающие в зелени нарядные особняки клубов в лучах заходящего солнца казались еще нарядней. Она остановилась полюбоваться цветущим деревом, что перевесилось через ограду клуба «Юнайтед-сервис», и заметила такси, только что отъехавшее от «Атениума». Мужчины, вышедшие из него, направлялись ко входу в клуб. Это были… Да, это были сэр Фредерик Соунс и Тревор Дермотт. В обоих чувствовалось напряжение. Ей показалось, что их связывают странные, недружественные отношения, какие бывают между отцом и взрослым сыном, когда старик повелевает молодым, заставляя его поступать вопреки желаниям. Прежде чем она смогла определить это все точнее, они вошли в клуб.

Так вот что за деловая встреча была у Тревора! Радость от того, что она его увидела, почти равнялась ее изумлению. В Америке она не придала бы ни малейшего значения тому, что двое мужчин куда-то пошли вместе, но в Англии, где сословные границы еще достаточно ощутимы, чтобы удивлять американку, это становилось поводом для раздумий. Аристократ и знаменитость сэр Фредерик мало того что знаком с сотрудником из самых низов музейной иерархии, он еще и ведет его в свой клуб! Ведь совершенно очевидно, что молодой и никому не ведомый Тревор Дермотт не может быть членом «Атениума»!

Загадка эта занимала ее всю дорогу домой. Несомненно, он значительнее, чем кажется. Наверное, он делает эту грязную работу или по собственной прихоти, или по просьбе сэра Фредерика. Позже, когда они станут… друзьями – это слово пришло в порядке самозащиты – он окажется… «заколдованным принцем», – съязвила она над собой.

В тот вечер Марта быстро заснула. Сон сладко наплывал, погружая ее в предвкушение счастья, очаровательно смешанного с тайной, ибо теперь она уверенной рукой облачила Тревора в лестные одежды «таинственного незнакомца». Но кто мог думать, что незнакомцем он для нее и останется…

Назавтра к одиннадцати ее самоконтроль испарился: она должна его видеть. И презрев свою вчерашнюю решимость до пяти вечера держаться от него на расстоянии, Марта спустилась в подвал. Еще на полпути через мастерскую она почувствовала что-то неладное. Сердце заныло, и она знала причину. Когда она подошла к нему, он коротко глянул вверх и склонился к работе. Ни улыбки, ни приветствия. Полное отчуждение. Но Марта все-таки решилась поздороваться.

– Доброе утро, – ответил он равнодушно, И в той же манере добавил: Боюсь, нам придется отменить нашу встречу.

– Почему? – Вопрос вырвался прежде, чем она успела подумать.

– Как выяснилось, – холодно ответил он, – молодая леди обручена.

Ну, конечно, этого она и боялась.

– Мне сказал об этом сэр Фредерик.

Она и так все уже поняла. В первый день своей работы в музее она почти час провела в кабинете директора, который был с нею сердечен, внимателен и заставил разговориться и о профессиональных делах, и о личных обстоятельствах. Она все выложила, а теперь стояла, молча ругая себя за неуместную доверчивость.

– В отличие от вас, я не так предусмотрителен, – пробормотал Тревор с легкой иронией. – Я не спросил, замужем ли вы.

«Да, я не сказала тебе. Я понимаю, что это нечестно по отношению к Биллу, и к тебе тоже, но что же делать? Я просто не успела ни о чем подумать! Потому что не было ничего, кроме тебя. Вот что ты сделал со мной! Когда ты рядом, есть только ты. Не усмехайся! Все случилось так быстро, что у меня не было времени сообразить, что происходит. Если бы ты полюбил меня, я бы все сказала Биллу. Но как я могла в тот момент думать о нем? Меня не волновало, женишься ты на мне или нет, это не имело значения… Когда я рядом с тобой, есть только ты… Разве ты не видишь, Тревор, разве не видишь…»

Весь этот сумбур водоворотом пронесся в ее голове, но она молчала, понимая, что уже ничего не поправишь. Он не поверит.

– Я… я хотела…я хочу сказать, у меня не было времени подумать, начала Марта безо всякой надежды.

– Вот что, – оборвал он, – не надо вздора. Это не та история, из которой можно выбраться на полдороге. Вчера мы в этом убедились. Лучше не углубляться. Я, по крайней мере, не буду. Прошу прощения.

Неужели конец? Она никак не могла в это поверить и отчаянно забормотала:

– Пожалуйста, давайте поговорим где-нибудь, здесь неловко, прошу вас…

– Мы привлекаем внимание, – мягко, но непреклонно проговорил он, опустил глаза и углубился в работу. Горячий стыд заливал ей лицо и шею, но все-таки, не в силах расстаться с надеждой, она подождала еще немного. Он работал, словно ее здесь не было. Тогда Марта резко повернулась и, ничего не видя перед собой, пошла из мастерской прочь.

Непостижимо, как эта мимолетная история – несколько слов, несколько поцелуев – сделала ее такой одержимой. Сначала она ждала, что наваждение исчезнет, изживет себя. Но боль, не убывая, делалась все сильней. Тревор поразил ее, словно недуг, словно отравленный наконечник стрелы. Как бы она ни боролась, освободиться не было сил. Значит, они и впрямь случаются, эти внезапные, страстные увлечения, о которых с полунасмешливым скептицизмом читаешь в романах, по проклятой прихоти судьбы это помрачение пало и на нее.

С этого дня, никак не изменив внешнего распорядка жизни, Марта билась в тесном кольце боли. Никогда еще она не испытывала подобного опустошения: ни с Биллом, ни с кем бы то ни было. Билл… Она высоко ценила его и горевала, что любовь к нему прошла. Хотела любить, как раньше, и не могла. Она слишком хорошо его знала. Уравновешенный, прозаичный, во всем не похожий на того, другого, Билл обитал в мире покойном, надежном, в общем, не лишенном достоинств, где и Марта была приговорена влачить свои дни. Днем она мысленно разговаривала с Биллом, оправдывалась, просила понять. А ночью оказывалась в объятиях своего призрачного возлюбленного, о котором мечтала с такой силой желания, что, будь такое возможно, он появился бы в темноте, рядом сильный, теплый, восхитительно живой.

В этот ранний и самый тяжкий период своей влюбленности она привыкла подолгу, до изнеможения бродить по городу, а в музее кого только можно старалась незаметно навести на разговоры о Треворе, но мало что узнала. Он окончил Кембридж и, кажется, с отличием. Если так, то почему же специалист высокой музейной квалификации делает черную работу в подвале? Ей ли не знать, как оплачивается такая работа! Так же она отметила, что в музее он не общается ни с кем, кроме сэра Фредерика. Ухитрившись несколько раз украдкой за ним понаблюдать, она с грустью убедилась, что при всей его естественной элегантности он выглядит исхудавшим, усталым и обносившимся. Как странно! Такой молодой, умный, великолепно образованный – почему, почему он живет так… неадекватно? Как совместить очевидные достоинства его происхождения и образования с его образом жизни?

Как ни странно, теперь она чаще, чем обычно, писала жениху длинные, подробные письма, стараясь вниманием искупить отсутствие сердечности. Она вернется к нему, когда преодолеет наваждение, когда-нибудь, когда забудется эта боль…