Текст книги "Случайный спутник"

Автор книги: Эвелин Беркман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Глава 18

От мыслей об изощренной мести принца Марту отвлекло еще одно обстоятельство. Нигде: ни на теле Якова, ни на его одежде, ни даже на светлых оборках рубахи – не было старых пятен крови.

– Что они с ним сделали? – пробормотала она.

– Что?.. А! – Тревор встал на колени и перевернул тело. На затылке ясно виднелась глубокая вмятина размером с раздавленное яйцо. Они помолчали, и Тревор снова перевернул тело лицом вверх.

– Он должен быть в специальном кармане, – проговорил Тревор, – или в мешочке на шее. – И Марта снова подумала, что он знает о таких вещах не меньше ее, а может, и больше. – Ну, давай попробуем. – Он осторожно просунул пальцы под воротник Якова. Марту покоробило, но она переборола себя: уж слишком давно то, что лежало на полу, перестало быть человеком. Но все-таки это зрелище – обыск покойника – неприятно накладывалось на воодушевление удачи, и ей стало не по себе.

– Вот он, – почти сразу сказал Тревор, тихонько, но неумолимо вытягивая тесемку. Тут борода Якова шевельнулась, как живая, указывая, что предмет на конце тесемки пополз вверх, потом он зацепился за что-то, и Тревору пришлось расстегнуть жилет и засунуть руку под рубаху, чтобы освободить его. Борода на мгновение приподнялась, и Марта увидела ворот полотняной рубахи, окольцовывавший сухую, бесплотную шею. – Вот, – он потянул вверх и в сторону и вытащил из-под воротника маленький темный мешочек – кажется, кожаный, затянутый шнурком. Марта ждала, что он снимет тесемку с шеи, но Тревор осторожно положил его на грудь Якова, прямо на пряди бороды, и мешочек улегся там, подобно кулону на цепочке. И, спрашивая себя, почему он это сделал, Марта заметила вдруг, слегка удивившись, что его трясет, как в лихорадке.

– Ты – Тревор отстранился и встал на ноги, отдавая ей, как и раньше, право первенства.

– Нет, ты, – мотнула головой Марта. Тогда он снова опустился на колени и склонился над телом. Движения его внезапно стали порывистыми – он еле сдерживал нетерпение. Когда попытка расширить отверстие мешочка не удалась, он яростно рванул шнур. Но усилия были излишни – старая кожа под пальцами расползлась, открыв небольшое нечто, завернутое в кусочек ткани, шелка или полотна – не понять. И чуть только Тревор коснулся ее пальцем, ткань рассыпалась в прах… Тут Тревор вновь поднялся с колен. В молчании смотрели они на камень. Драгоценность, и впрямь нетленная, как говаривал мистер Брезертон, лежала на останках бренной плоти Якова, на прядях его волос. Это был кабошон приблизительно в дюйм длиной, формой очень похожий на огромную каплю крови, полированный, абсолютно симметричный в своем нагом совершенстве, нагом, ибо лишен оправы. Он лежал, сияя и посверкивая, как бы празднуя освобождение из долгой тьмы, и был какого-то трудно определимого оттенка густого светло-вишневого, местами сливово-красного, мягкого тона, но яркий. Свет пульсировал в нем, и казалось, что он дышит. Его маленькое и словно живое тельце хранило в себе пучину огня, в которой можно было утонуть с головой, и светилась в его глубине, как удачно заметил 250 лет назад Джон Харрингтон, слеза, причем не радужным блеском алмаза, а розовым, ярким блеском, много светлее цвета самого камня. Это был не просто рубин редкой красоты. Это было нечто завораживающее, единой венное в своем роде чудо, которое просто не с чем сравнить, потому что нет ему в мире никакого подобия.

– Значит, де Маньи не успел его снять, – подумала вслух Марта.

– Что? А, да, – и Тревор заговорил быстро и нетерпеливо. Поначалу она ни слова не поняла, но звук его голоса заставили включиться.

– Как мы это сделаем? – говорил он, и по сердитой, повышенной интонации она поняла, что он говорит это не в первый раз.

– Сделаем – что? – отозвалась Марта устало, и он, теряя терпение, повторил еще раз:

– Как мы поступим с рубином? Он застал ее врасплох.

– Не знаю. Я не думала…

– Не думала?

– Да, как-то не задумывалась, что будет, когда я его наш.

– Ладно, – оборвал ее Тревор. – Зато я задумывался. Уверяю тебя, я все обдумал. Смотри. – Тон его стал резким, командным. – Трудность не в том, чтобы увезти его в Англию или Америку. Ты просто возьмешь его с собой, и все. Никто не узнает. Это пустяки. Трудности, – принялся отбивать ритм указав тельным пальцем, – трудности начнутся тогда, когда мы попытаемся продать его в Америке. То есть когда ты попытаешься, – поправился он.

– Когда я попытаюсь… сделать что? – тупо переспросила она.

– О, Господи! – Такая несообразительность действовали ему на нервы. Конечно, продать его! А что еще ты собиралась с ним сделать? Повесить себе на грудь? Или на стену?

– Не знаю. Ничего я не собиралась, – обиделась она. – Я вообще не готова к… к чему-то такому. Я должна подумать.

– Не надо, – снова перебил он. – Говорю тебе, я уже все обдумал. Слушай. – Он глядел на нее, не отрываясь, словно гипнотизировал. – Ты поживешь здесь еще с неделю. Я как бы случайно встречу тебя где-нибудь и обязательно при свидетелях. Потом мы пойдем погулять. Посетим всех антикваров и блошиный рынок, все лавчонки, где продается старье. Сделаем вид, что ты собираешь красное стекло, все, что похоже на богемское, подвески от старых канделябров и жирондолей, – здесь всюду полно этого барахла. Ты купишь целую кучу всего такого и повезешь в Лондон, а потом и в Америку. В один прекрасный день начнешь мыть и перебирать свои сокровища, а они вечно в пыли, и обратишь внимание на эту стекляшку. Понесешь ее к ювелиру, и когда он определит, что это, я думаю, ты будешь в полной безопасности.

– Но… – начала она, и напрасно: в его механически увереную речь нельзя было втиснуть и слова.

– Под безопасностью я подразумеваю, что никому в голову не придет усомниться в твоих правах на камень. Это историческая ценность, и в обычном случае со стороны Германии могли бы быть претензии. Разговоры о расхищенном национальном достоянии и прочее. Однако, – тон его был одновременно и вкрадчивым, и назидательным, – однако в Германии нет единого правительства, и, черт побери, это удачно! Далее: я буду твоим свидетелем. Я был с тобой, когда ты его покупала. Я удостоверю факт законного приобретения. Поняла? Это будет выглядеть просто как счастливая случайность. Камень неизвестно как исчез и так же, неизвестно как, появился на свет Божий, а главное, в том же самом месте, где исчез. Единство места действия прибавит нашим показаниям убедительности. Так что все складывается превосходно. – Но… – попробовала она еще раз, и снова он не стал ее слушать.

– Знаю-знаю, что ты хочешь сказать. Время. Конечно. Я тоже думал об этом. Разумеется, вернувшись домой, ты очень не скоро обнаружишь этот камешек. Поспешность вызовет подозрения. Полностью с тобой согласен. Из соображений благоразумия придется выждать. Месяцев шесть, может быть, год. Конечно, это будет мучение, но оно того стоит. И чем дольше ты выдержишь, тем труднее им будет что-то доказать. Ну, забросила свои стекляшки и забыла о них. Потом, через год, нашла и стала перебирать – звучит естественно и невинно, верно? Но козырная твоя карта – я. Я буду подкреплять твои показания. Я нужен тебе, дорогая. – Он улыбнулся, и улыбка, подчеркнув его болезненный вид, сделала его похожим на призрака. – Я тебе нужен. Тебе без меня – никак. И как только я удостоверю законность твоего владения камнем, никто не сможет помешать тебе выставить камень на продажу. Тут-то мы и получим свой приз. Ни минутой раньше.

– Мы? – с силой перекрыла она этот словесный поток. – Мы?!

Он помолчал немного, потом непринужденно заговорил: – А почему же не «мы»? – и улыбнулся ей своей мертвой улыбкой. – Вряд ли ты сможешь доказать без меня, без моего свидетельства, что купила его здесь, на блошином рынке. Без меня тебе не поверят. Таким образом, я оказываю тебе довольно значительную услугу. Поэтому, – его правая бровь немного поползла вверх, что совсем недавно тронуло бы ее до слез, – поэтому я заслуживаю кой-чего за труды, не так ли? Работник стоит своей цены. Я мог бы запросить половину того, что ты выручишь, – он сделал паузу, потом с эффектным, решительным жестом заявил: – Но, в конце концов, это не моя, а твоя находка. Буду справедлив. Скажем, треть. Это честно, не так ли? 3начит, треть.

– Понятно. Но ты забыл об одном.

– Да? Что такое?

– Если камень и принадлежит кому-то, – подчеркнуто выразительно произнесла она, – так это мистеру Мак-Ивору.

– Что?!

– Он послал меня сюда, и он заплатил мне.

– О, Господи. – Тревор разглядывал ее так, словно не верил своим глазам. – Не хочешь ли ты сказать, что будешь такой невообразимо прекраснодушной дурой и отдашь камень Мак-Ивору, у которого, кстати, и без того полно миллионов, только потому, что он тебе заплатил? Он что, за несчастные несколько фунтов купил тебя, как рабыню, со всеми твоими потрохами придачу?

– То есть, – безмятежным тоном перебила она его, – я должна сказать ему и мистеру Брезертону, что ничего и нашла, а потом объявить всему миру, что все-таки кое-что обнаружила? Так, да? И как это, по-твоему, выглядит, а? Чем пахнет?

– Не понимаю, почему тебя это волнует? – перебил он. Это вообще никому не интересно!

– И ты думаешь, они не поведают всему свету, что наняли меня искать рубин? Думаешь, не опозорят меня с этой смехотворной байкой про блошиный рынок? Думаешь, не поймут, что я нашла рубин на деньги и по поручению Мак-Ивора и просто попридержала, пока стряпала это убогое вранье? Ты что всерьез думаешь, что они такие идиоты?

– Но это же будет через год! – закричал он. – Да за год может случиться все, что угодно! За год старые хрычи сто раз могут помереть или… – Ну, ладно, если хочешь, жди дольше, чем год. Оба они старики, им осталось недолго, и когда они умрут, мы будем как у Христа за пазухой. Ни одна душа не узнает…

– Я не о них думаю, – пробормотала она. – Совсем не о них я думаю…

Впервые он замолчал в замешательстве, и когда эхо донесло до Марты ее собственные слова, она отчего-то сама странно смутилась. Но смятение быстро прошло, едва она поняла, что приняла решение сразу, как только увидела рубин, а не когда заговорил о нем Тревор. Это неосознанно принятое решение теперь четко оформилось в мозгу, потому что она все время незаметно; для себя о нем думала.

– Не будешь ли ты любезна, – с нарочитой мягкостью произнес Тревор, сообщить мне, что ты имеешь в виду?

Марта не ответила сразу, заглядевшись на «Глаз Кали». Он был невелик, но явился причиной больших несчастий: за него заплатили жизнью Шарлотта и де Маньи, Яков и трое неизвестных в простых гробах; из-за него сотня людей лишилась крова накануне зимы, – и всему этому был виной камешек длиной в полпальца! Триумфально сверкая на грубой ткани кафтана, на рядах волос с проседью, он казался ей теперь не прекрасным, отвратительным, воплощением дьявольских сил, не вполне растраченных в прошлом. В нем явно крылись не только былые, но и будущие злодейства. Во все времена он будет притягивать к себе жадность, предательство, позор, жестокость, Смерть. Внезапно она возненавидела его, как живого. Впрочем, он и был существом, живущим своей недоброй, отдельной от всех жизнью.

– Объяснись же, о чем ты? – настойчиво и нетерпеливо спрашивал Тревор. – О чем же ты, если не о стариках?

– Я думаю, – неуверенно сказала она, – я думаю о тех, кому рубин принадлежит на самом деле… О них. – Теряясь под его взглядом, она, тем не менее, указала сначала на надгробие, потом на Якова.

– Ну и ну, – протянул он.

– Они заплатили за это! – перебила она, со злостью убеждаясь, что плохо выражает то, что так хорошо понимает. – Камень – их, их по праву.

– Погоди-ка, дорогая моя, – отчеканил Тревор слово за словом, глядя на нее так, будто впервые увидел. – Ты хочешь сказать – или мне померещилось? что намерена оставить рубин здесь? Просто уйти и забыть о нем?

– А почему нет? – Она мужественно встретила его взгляд. – Что от него хорошего, кроме убийств, грабежа и неприятностей? Ведь на всех, кто владел им, он навлекал беду! – Она искренне хотела, чтобы он понял. – Тревор, разве ты не видишь? Это все равно, что выпустить убийцу, или инфекцию, или… Марта! – Слово упало, как удар топора, и она смолкла на полуслове. – Слушай меня и не перебивай. Ты имеешь хоть какое-то представление о том, сколько такая штучка стоит?

– Такое же, как и ты, – огрызнулась она.

– Как минимум двести тысяч фунтов, – продолжал он, не обращая внимания на ее реплику. – Причем без учета его исторической ценности. В долларах это будет… полмиллиона, так? Больше даже, чем полмиллиона, – он втуне ждал подтверждения своим выкладкам. – Марта, подумай. Это – безопасность, уверенность и комфорт на всю твою жизнь, пока хватит сил наслаждаться ею. Роскошь, удовольствия, возможность делать все, что угодно, и не принадлежать никому, кроме себя. Ни боссов, ни благодетелей с их идиотскими расспросами, – голос его дрогнул от ненависти. – И ты хочешь сказать, что готова отказаться от этого?

– Но это не мое, – все еще терпеливо повторяла она, – вещь, которую меня наняли искать. Поэтому я должна либо доставить ее мистеру Мак-Ивору, или оставить там, где нашла, держать язык за зубами. Другого выхода нет.

– Господи! – сорвался он. – По-моему, кто-то из нас сумасшедший. Неужто ты откажешься от такой удачи, от целого о стояния?

– Но ведь тебя это не касается! – Она повысила голос, в глубине души поражаясь тому, что делает: невероятно, она посмела восстать против Тревора! – Это мое дело. Мое и только моё! Я работала, я его искала и нашла, и тут ты входишь и командуешь, что мне с ним делать…

– Конечно, командую, и для твоего же блага. Просто необходимо, чтобы кто-то привел тебя в чувство.

– Благодарю покорно, – холодно произнесла она, но спохватилась, стоит ли так уж иронизировать над его нежданной заботой? Она все еще подчинялась инстинктивному стремлению оберегать его от всего неприятного. – Тревор, сказ она сдержанно. – Решать – мне, и я решила.

– Нет, не решила, – так же спокойно возразил он.

– Нет, решила. – Оба они, как сговорившись, старательно избегали малейшего намека на злость или раздражение. – Прости, если тебе это не по вкусу, – трудно все-таки совсем избежать сарказма, – но я не хочу собственными руками бесповоротно сгубить свою профессиональную репутацию.

Он вдруг притих, но не так, как раньше, а на глазах обратясь в незнакомца, причем враждебно настроенного. Потом почти вкрадчиво осведомился:

– Кто тебе рассказал? Она смотрела, не понимая.

– Кто рассказал тебе?

– Что рассказал? О чем?

– Ну, не надо притворяться, – мягко укорил он. – Особенно после того, что ты сейчас сказала.

– А что я сказала? – изумленно спросила она.

– Ты сказала: «я не хочу собственными руками сгубить свою профессиональную репутацию», – процитировал он, еде лав особое ударение на «я». – Это намек, не так ли, радость моя?

– Я не говорила этого. То есть я не так это сказала. Я только сказала, не хочу портить себе ре…

– Ударение, – перебил он. – «Я не хочу». Эмфаза. Я же не глухой.

– Но я не имела в виду.

– Я знаю, что ты имела в виду, – по-прежнему мягко перебил он.

Они помолчали. Марта, вне себя от удивления, не знала, что и думать, но чувствовала, что случайно, помимо воли, ступила на опасную почву. Она поняла это по его взгляду – холодному, мучающему. Таким она еще никогда его не видела. – Значит, ты все знала обо мне. – Он улыбнулся. – Конечно. Я должен был догадаться, что найдутся добрые души тебя просветить. Кто? Кто, Марта? Скажи мне. Она недоуменно покачала головой.

– Эдмондс? Лесли? Соунс? Ну конечно, Соунс. – Он улыбнулся еще шире, и ей стало вдруг страшно. – Я просто слышу, как он предупреждает тебя не приближаться к парии, к неприкасаемому. Да. Я попался. В самом начале того, что принято надавать головокружительной карьерой. Я не сделал ничего чудовищного – не более того, что благополучно сходит с рук большинству. Просто они не попадаются. А я попался. Не повезло. С тех пор я – белая ворона. Все было кончено прежде, чем началось… Так же, как у этой красотки на гробнице. – Его улыбка остановилась уже не улыбкой – оскалом, и это было ужасно. – Так, с тех пор для меня все двери закрыты. Я прозябаю на чужие по дачки…

– Тревор, – перебила она. – Не надо, я не хочу слышать об этом.

– Всякая грязная работенка, поденщина, пустячные поручения – приклей там, зачисть здесь – вот мой удел. При этом они так осторожны, что не доверяют мне ничего, имеющего хоть какую-то ценность. О, эта их доброта! Я бы вбил ее им в глотки! – Он больше не контролировал себя, его несло. – И Соунс присматривает за мной во имя былой дружбы с моим отцом! Таскает меня в этот клуб, мавзолей чертов, будь он неладен! Почти забытая сцена вспомнилась Марте. Теперь она поняла, почему ей показалось тогда, что один из мужчин по-родительски опекал другого, угрюмого. Впечатление было верным, несмотря на все ее тогдашнее неведение.

– И ты пытаешься убедить меня, что ничего не знала? – Он все больше пугал ее своей улыбкой.

– Я и не знала. – Чистая правда, но прозвучало неубедительно. – Ни один человек не сказал мне о тебе ничего плохого.

– Так я и поверил! – отрывисто засмеялся Тревор. – Я у тебя в руках, ты поймала меня и прекрасно это знаешь. Знаешь, что в одиночку выставить эту штуку на продажу я не могу, – он показал на рубин. – Я засветился, весь профессиональный мир знает об этом. Меня мигом заподозрят. Ни при каких условиях мне нельзя действовать открыто. Я обречен держаться в тени, кто-то другой должен выйти на сцену вместо меня. Ты могла бы мне помочь, – в голосе зазвучал пафос, – но ты не хочешь! Держишь форс, потому что знаешь: я беспомощен, у меня связаны руки. Ты нужна мне, а я тебе, в общем-то, нет. Это ты тоже понимаешь. Для меня это вопрос жизни и смерти, но ты и пальцем не пошевельнешь, чтобы помочь мне!

Это была почти истерика. Глаза горели, выделяясь на влажной белизне лица: он обливался потом в промозглой сырости склепа. Несмотря на оторопь и сумятицу в мыслях, она нашла определение для происходящего: танталовы муки. Еще здесь, в двух шагах, лежит спасение – а он не может им воспользоваться. Более всего ему нужно сейчас укрыться в тени репутации человека, который общепризнанно – вне подозрений, который мог бы стать фасадом в его сомнительной сделке, мысль о том, что столь безупречная личность никогда не предложит ему своих услуг, что для него подобное предложение достижимей вершины Эвереста, – эта мысль, видела Марта, была выше его понимания. Ибо он искренне верил, что все продажны, и что такие слова, как честь, порядочность, честность – смехотворные заклинания, этикетки на бутылках, которых ничего нет. Все это, с горечью поняла Марта, и было причиной его моральной неустойчивости, его самомнения, бесконечной способности к самообману. Иначе говоря, он был хронически неспособен верно оценивать тех, с кем имел дело

– Послушай, Марта. – Вкрадчивая мягкость тона предвещала взрыв. Марта, милая, послушай!

– Послушай ты меня! – закричала она в отчаянии. – Это мое! Это не мое и, уж конечно, не твое, неужели ты этого не понимаешь? Перестань меня уговаривать, это бесполезно. Я сделаю то, что сочту нужным, и здесь тебе нечего сказать, Тревор!

– Не двигайтесь, – прозвучал вдруг загробный голос, неестественно гулкий под сводчатым потолком. – Вы, двое, не двигайтесь.

И, переборов мгновенное оцепенение, они медленно повернулись на звук туда, где в проеме арки, на верхней ступеньке лестницы стоял Ставро.

Глава 19

Марта мгновенно догадалась, что Ставро явился на их сердитые голоса, тогда как отголоски ссоры, гуляющие в пустом пространстве церкви, позволили ему приблизиться незаметно, заглушив звук шагов. Он был таким же, каким она его помнила, – больным, уродливым, с глинистого оттенка лицом. Н немощное тело, словно заражаясь от близости к сокровищу, излучало энергию высокого напряжения. Он был опасен. Не обращая внимания на Марту, не спуская с Тревора глаз, он стал осторожно спускаться, нащупывая ногой каждую ступеньку. То, что в его руке был револьвер, выглядело совершенно естественным.

– Как всегда, как всегда, – бормотал он, как бы причитая в унисон каждому шагу вниз по лестнице. – Я должен был знать, что все сызнова повторится, что будет как всегда…

Значение этих слов тогда ускользнуло от Марты. Она наблюдала за Ставро, который не отрывал взгляда от Тревора, застывшего с мрачной гримасой на лице. Настороженная неподвижность Тревора не избежала внимания Ставро: Шевельнешь рукой – пристрелю!

Ставро остановился в нескольких шагах от них, на расстоянии, с которого можно было держать события под контролем, и охватил взглядом все: Тревора, Марту, разверстую гробницу, высохшее тело на полу, красную каплю рубина на груди мумии. Потом снова впился глазами в Тревора, медленно покачивая головой, словно в подтверждение каким-то своим выводам, и ухмыльнулся.

– Ты говорил, она не пойдет другой раз в церковь? – тихо пропел он, силясь быть ироничным, хотя гнев сотрясал его, мешал дышать. – Ты так сказал, да? Что она уже была там и не пойдет больше? Но я – Ставро, и я знаю две вещи. Одна: я не верю ни единому твоему слову, еще с Египта. Вторая: что-то подсказывало мне, что она снова пойдет в церковь, потому что дольше искать негде. Послушай, ты! Тебя еще на свете не было, когда я нашел коринфскую чашу, и первую солнечную ладью, и с полсотни других вещей. Это мне ты хочешь врать? Ставро? – Монотонный речитатив был пропитан презрением. – Я скажу тебе что-то, мой маленький мистер, я дам тебе хороший совет: не ври, потому что ты врешь паршиво. Плетешь небылицы и думаешь, что тебе верят, потому что хочешь, чтобы тебе верили. Нет, мой маленький мистер, не все люди такие дураки, как ты. Не берись ни за обман, ни за воровство. Они тебе не по зубам. Ты хочешь это делать, да, для любой грязи ты достаточно плохой и небрезгливый, да, но недостаточно умный. Понял? Оставь дело тем, кто умнее тебя.

Он глубоко, прерывисто вздохнул. Марта видела, что он весь дрожит, как машина, корпус которой не выдерживает мощности мотора и вот-вот взорвется.

– Я привез тебя сюда, потому что мы так условились раньше. Потом, это ведь ты сказал мне, куда она собирается. Я знал, что ты такое, и все равно взял тебя с собой. Я думал, ты молодой и проворный, ты сможешь следить за ней, а я не могу. Потому-то я и взял тебя. Старый дурак, поверил тебе. Ставро, в ухмылке обнажив десны, плотно сжал указательный и большой пальцы левой руки. – На столько, не больше. И ты думал, что обманешь меня, да? Что украдешь рубин для себя?

Боже мой, ведь именно Тревору Марта рассказала о своих планах. Тревору, который был уже нанят Ставро для той же экспедиции по более раннему приглашению мистера Мак-Ивора! Из всего Лондона она выбрала именно его, чтобы поделиться!

Упало молчание, нарушаемое только мучительным дыханием Ставро. Марта, как загипнотизированная, с трудом оторвала взгляд от старика и быстро, украдкой, взглянула на Тревора. Он стоял по-прежнему неподвижно, все с той же гримасой на лице и из-под полуприкрытых век не отрыва; смотрел на Ставро. Беспредельная ненависть была в этом взгляде.

– Женщина, – произнес Ставро. Голос его изменился: разговор перетек в другое русло. – Уходи отсюда. Быстро.

Марта глупо сморгнула, не в состоянии двинуться с места же во имя собственного спасения.

– Иди же, говорю тебе, – настойчивее велел Ставро. – уйдешь, как я сказал, и будешь целая. Иди!

– Не уходи, Марта, – неожиданно пробормотал Тревор. Но судя по всему, ничуть не испугался. – Если ты останешься, что он может тебе сделать? Ни черта.

– Мисс! – закричал Ставро, по-прежнему не спуская с Т вора глаз. Уходи сейчас же, слышишь меня? Я не хочу зла, если ты не заставишь меня…

– Не слушай его, – рассмеялся Тревор. – Стой, где стоишь Марта. Ты в безопасности. Мы оба в безопасности. Ни разу жизни у него не хватило духу в кого-нибудь выстрелить. Он киприот! Киприоты – отребье Европы, разве ты не знаешь?

– Последний раз тебе говорю, иди! – прохрипел Ставро, удерживая бешено трясущийся в руках револьвер. Ни на секунду он не оставлял взглядом Тревора. – Последний раз тебе говорю!

– Нет, этот крысенок – не убийца, – измывался Тревор. Он всего лишь вор, грязный воришка.

– Убирайся, женщина! – Это был уже визг. – Прочь! Перепуганная Марта, быстро переводя глаза от одного к другому, смотрела на Тревора в тот момент, когда голос Ставро словно срезало ножом, и он издал не вздох, не крик, но что-то среднее, будто лопнул туго натянутый канат, – звук негромкий, но бесконечно глубокий, смертный. Все случилось мгновенно. Когда взгляд Марты переметнулся к нему, он уже валился вперед. Она успела заметить посиневшее, искаженное лицо. И вот он рухнул ничком и замер, ноги вместе, а руки вразброс, лица не видно под скудными серыми, свалявшимися волосами. Падая, он не выронил револьвера, и тот остался лежать в разомкнутой ладони.

Марта и Тревор долго, оцепенело молчали. Он очнулся первым, подошел к Ставро. Марта думала, он встанет на колени, посмотрит, нет ли признаков жизни, возможно, вынет револьвер из ослабевшей руки, но ничего этого он не сделал, а лишь постоял над телом, брезгливо на него глядя.

– Давно пора. – В голосе не было ни облегчения, ни какого-нибудь иного чувства. – Уму непостижимо, как он тянул так долго, с прогнившим-то сердцем. – Концом ботинка он стал подталкивать голову, пока она не повернулась лицом набок. – Ну, мир от его смерти ничего не потерял, это уж точно. Омерзительный карлик, правда?

Марта пропустила мимо ушей крывшееся в последних словах приглашение пойти взглянуть на Ставро, чувствуя, что сейчас куда более уместно присматривать за самим Тревором. Внезапный поворот событий и потрясающая смерть – смерть всегда потрясает – тем не менее, не лишили ее присутствия духа. Вот старик, Ставро, был так подточен болезнью, так близок к разложению, что, казалось, он просто сделал легкий шажок – ушел. Но разговор о рубине остался незавершенным, когда Ставро явился на сцену, и с отвращением Марта поняла, что через мгновение они неизбежно начнут с того, на чем их прервали. Поэтому, собрав все свои силы, она молча ждала, ничего не испытывая к Тревору: ни любви, ни ненависти, ни, уж конечно, праведного презрения.

Ждать пришлось недолго. Еще какое-то время он продолжал смотреть на тело, изредка то там, то здесь брезгливо дотрагиваясь до него носком ботинка, но Марта чувствовала, что старик его больше не интересует. И как только она это подумала, Тревор поднял глаза и посмотрел на нее. Она взяла себя в руки.

– Ну-с, дорогая моя?

Звук его голоса успокаивал. Молчание страшнее. Пока он говорит, она может противостоять ему.

– Ну, теперь ты вполне в курсе моей биографии… – Он улыбнулся. – Я не мог предполагать, конечно, что Ставро явится так удачно и заполнит все пробелы. – Он злобно глянул на то, что лежало у ног. – Все, если хочешь знать, с него и началось. Самая первая моя работа была в Египте, на раскопках, которые вел Британский музей, – лучше работы для археолога нельзя и вообразить… Он болтался вокруг и охмурял меня разговорами, проектами большой совместной работы, мировыми контрактами, златыми горами… Я был по горло сыт существованием на стипендию, а бедность, знаешь ли, заставляет делать странные вещи. Он был очень знаменит, живая легенда, кулуарная такая, профессиональная легенда… Играл роль старого профессора, заинтересованного в молодом ученом, который, надо отдать ему должное, был настолько глуп, что поверил всем этим бредням. Да, я был молод, неопытен, вот почему этот дьявол вертелся рядом…

Ну уж нет, подумала Марта. Потому что он разгадал тебя. Теперь она уже верила, не могла не верить, что Ставро безошибочно разбирался в людях.

– Если его послушать, так не было ничего проще, – продолжал Тревор свою обвинительную тираду. – Что угодно небольшое, но ценное – утаить, а потом передать ему, и концы в воду. Тут мы как раз нашли храм Хафора, где был тайник с драгоценностями жриц, и все время попадались прелестные вещицы. Так что я скрыл золотой пекторал и пару других штучек, но какой-то араб выследил меня и донес. Вот и все.

Он сунул руки в карманы и, пытаясь скрыть неуверенное как бы беспечно покачался на каблуках.

– И где, ты думаешь, был Ставро, когда начались неприятности? Далеко-далеко. У него было алиби. Он оставил меня одного, по уши в дерьме, расплачиваться за содеянное. Он отрицал все абсолютно – по телефону. Вот так-то. – Тревор бросил на покойника еще один ненавидящий взгляд. – Тогда я поехал к нему, ожидая, что он что-нибудь для меня сделает, когда увидит, в каком положении я оказался. И знаешь что? Он рассмеялся мне прямо в лицо. Сказал, что если я настолько неловок, что попался с первого раза, я вряд ли могу быть ему полезен. Представь! И это после того, как он искалечил мне жизнь! Заявил даже, что слышал, будто в Египте я вел переговоры с другими людьми, искал более выгодных предложений. – В глаз; его промелькнуло некое подобие смущения, отчего лицо сделалось еще ужасней. – Ну, если бы и так, я не считал себя обязанным хранить ему верность. Тоже мне хозяин! Отребье!

Марте стало за него так нестерпимо стыдно, что она с трудом заставляла смотреть ему в лицо.

– О, он иногда подбрасывал мне кость-другую, вот как теперь или когда надо соблюсти декорум и создать джентльменскую атмосферу. А вообще, – Тревор передернул плечами, – кое-как перебивался благодаря таким, как Соунс. Мне не давали приличной работы в музеях, не брали на преподавание, что же касается участия в раскопках – тут мои бесценные соотечественники, детка, щепетильны до крайности, – он кисло n морщился. – Я думаю, у вас в Америке порядки не такие драконовские.

Он замолчал и смотрел на нее с неловкой смесью бравады и трусливого ожидания – чью же сторону она примет. И пока длилось молчание, она видела, как на глазах меняется его лицо! Он дал ей шанс пожалеть его и ошибся, его помертвевший взгляд сказал ей, что отныне она – частица враждебного ем; мира.

– Ну, ладно, черт с этим со всем. – Он натянуто улыбнулся. – Давай вернемся к делу. Вот что…

– Вот что, – сказала она вдруг, сама удивляясь, что в такой; ситуации ее может беспокоить не столь уж важная деталь. – В самом начале этой истории возникла одна неувязка, в которой я никак не могу разобраться. – Она проигнорировала его нетерпеливую гримасу. – Я говорила с мистером Мак-Ивором вечером в пятницу. На следующий день, когда я поздно вернулась домой, меня ждал Ставро. Он сказал, что ждет меня с самого утра. Как могло быть, что я получаю совершенно конфиденциальную работу в пятницу вечером, а в субботу утром Ставро о ней уже знает?