Текст книги "Случайный спутник"

Автор книги: Эвелин Беркман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Глава 15

Как и следовало ожидать, в гостинице ей не очень обрадовались. Впрочем, тяжелый день в Вюрцбурге имел одно несомненно благотворное следствие: она перестала принимать мелочи близко к сердцу. Раздеваясь, Марта подумала, какой прекрасной закалкой будет день за днем жить под одной крышей с ненавистью Цукхейзеров. Плевать, осталось всего десять дней. Решено, остаток отпуска она использует на изучение архивохранилища.

Но внезапная мысль отогнала подступающую дремоту: это Я неотступное впечатление, что тебя преследуют, особенно весь этот кошмар в синагоге… Но если бы кто-то хотел ее известив или хотя бы причинить вред, у него была масса таких возможностей! А ведь ни одна из них не использована! Так стоит ли обращать внимание? Неужто она позволит себе испугаться звука, паутины, тени над головой? «Сама все напридумывала, – сказала она себе, не вполне, впрочем, убежденно. – Сама себе, дурочка, все навоображала!»

И уснула.

Вечер следующего дня застал Марту заново разочарованной и нестерпимо усталой от кропотливой работы. Восемь часов проскучала она, методически перелистывая фолианты, к которым, сколько можно было судить, в течение века не прикасалась ни одна живая душа. Начав с самой ранней даты, она пересмотрела содержимое каждой полки, не оставив без внимания ни одной книги, ни одного документа. Предпочитая дневной свет, она таскалась с охапками книг то вверх, то вниз; самые старые из них, тяжелые и нескладные, были оправлены в железо. До ломоты в пальцах она переворачивала страницы, сотни и сотни страниц, сначала морщинистого пергамента, потом древней нелощеной бумаги, грубой, желтой и ломкой. Документы, увековечившие деяния и подношения, свадебные контракты и договоры, были в прекрасном состоянии, и счетные книги тоже представляли собой определенный интерес – то есть, разумеется, для специалистов.

Строка за строкой книги отражали точную картину вельможного быта в пору его расцвета. Счета за содержание двора, счета за содержание конюшен, счета за вино и мясо, за свечи сальные и свечи восковые, счета торговцу дровами и поставщику древесного угля. Жалованье и прочие выплаты: конюшим, придворным дамам, хирургу, аптекарю. Счета за стирку: герцоги Восточной Франконии имели прачку для тонкого белья, прачку для верхней одежды и сверх того главную прачку. Костюмы для пажей, пара сапог для форейтора, факелы для лакеев его высочества. Мастеровые – под таким заголовком значились плотники, маляры, трубочисты, каретник. Разное: корм для собак, зерно для голубей, подрезка деревьев. Можно было, при желании, узнать, что они ели на обед в любой день любого года – все было увековечено в книгах. Когда на трон взошел отец Виктора, жизнь при дворе стала уда более роскошной: в книгах появились огромные счета за приемы и ужины, костюмированные балы и балеты. В графе «Выплаты» обнаружились строчки вроде: танцорам, музыкантам, герру Мартелли за декорации к пьесе «Двор любви». Когда принц Виктор получил свою принцессу, расходы опять подпрыгнули. Одни лишь карманные расходы Шарлотты составляли каждые три месяца эквивалент тысячи двухсот долларов. А молодой жене не сиделось на месте, она уезжала из герцогства, тогда только могла. И так оно шло по нарастающей. В столбцах появились записи: за путешествие ее высочества в Висбаден, за путешествие ее высочества в Эмс, за путешествие ее высочества в Берлин. Эти поездки, заметила Марта мимоходом, стоили около трех тысяч долларов каждая и оплачивались не из карманных денег принцессы, а из средств, предназначавшихся на содержание двора. И Виктор попустительствовал всем этим разъездам: не показав себя в итоге снисходительным мужем, он поначалу был им, и в архиве имелись тому несомненные доказательства.

Иногда под заголовком «Непредусмотренные расходы» значились факты несколько более занимательные, исполненные даже некоего мимолетного пафоса:

На похороны Джона, лакея-ирландца…………17 талеров

Бедный ирландец Джон, который умер так давно, так далеко от своей Ирландии и был так дешево похоронен! Конечно, все это не лишено любопытства, но Марту в первую очередь интересовали исторические документы, обладающие бесспорной научной ценностью, или же редкие автографы – а этого как раз в архиве и не было… Роясь в книгах, Марта не трогала тома, помеченные 1720 годом. Она делала это сознательно: не стоит, открывать книги, которые относятся к году смерти принцессы. Что-нибудь в них может дать надежду, новую нить к рубину, а потом, разумеется, все опять кончится разочарованием. Ни к чему больше тратить время на вздор. Вздор и бессмыслицу. Так она уговаривала себя, и напрасно: рубин сидел в сознании, как заноза.

И разумом, и усилием воли она покончила с поисками, но раззадоренное любопытство не соглашалось с этим решением, любопытство терзало, как мучает все незавершенное, не доведенное до конца. Все ли она сделала? Всюду ли заглянула? Не оставила ли чего-то необъясненным? Укоряя себя, она вспоминала, например, как тороплива была у гробницы принцессы, ее чутье подсказывало ей, что что-то неладно, а она к нему не прислушалась. Надо бы подумать об этом, разобраться, но… как она устала… было это связано с самой гробницей или с чем-то еще в склепе? Бесполезно. Не стоит ломать голову, пока она еще раз не побывает в церкви. Но ведь она твердо решила этого больше не делать. Нет, решение придется пересмотреть. Иначе не будет ей покоя.

Счета за 1720 год немедля открыли нечто существенное: Я этот год принцесса совсем не путешествовала. Ну, еще бы: Шарлотта влюбилась, и предмет ее страсти состоял при дворе, к чему же куда-то уезжать. Монотонное перечисление расходов неожиданно подсказало, как выстраивались события.

Октябрь, услышала она голос мнимого продавца газет. Это случилось в октябре…

Быстро листая страницы, Марта вплотную приблизилась ж печальной дате. Десятого Шарлотта была уже мертва, хотя прямо об этом нигде не говорилось.

За полный траур его светлейшего высочества……………………….. 600 талеров

За траур его высочества Луи-Виктора……………………………… 178 талеров

За траур ее высочества Анны-Марии……………………………….. 178 талеров

Два последних имени принадлежали, видимо, детям.

За траурную обивку кареты ее светлейшего высочества……………180 талеров

За наем катафалка из Вюрцбурга………………………………….. 70 талеров

За траур четырех лакеев ее светлейшего высочества…………..216 талеров

За траур пажа ее светлейшего высочества………………………….. 57 талеров

За траур кучера, грума и форейтора ее светлейшего высочества…………. 118 талеров

Герру Клепсиусу, поставщику похоронных принадлежностей:

За черные плюмажи……………………………………………… 141 талер

За черные бархатные покрывала для 16 лошадей…………………… 63 талера

За погребальные принадлежности, установленные в часовне, пока не будет воздвигнут памятник ее светлейшему высочеству…………………………. 36 талеров

Последний пункт касался разрисованных гербами щитов из папье-маше и парусины, первое время заменявших мраморные.

Портному

За траурный бархат…………………………………………….. 164 талеров

За шитье………………………………………………………40 талеров

Тягостный каталог похоронных принадлежностей, скрывающий истинное положение вещей, дань приличиям: многие, должно быть, знали либо догадывались, что произошло на самом деле…

Но под заголовком «Мастеровые» значилось нечто необычное.

Плотнику:

Три еловых гроба, простых, 1 м 36 см х 56 см……………….. 18 талеров

Длинные железные гвозди для крышек………………………..2 талера

Очень, очень странно, подумала Марта. Три одинаковых гроба, причем еловый гроб по тем временам был наибеднейшим и наидешевейшим. Странно к тому же, что все эти годы никто не умирал, кроме ирландца Джона, а тут вдруг три смерти сразу. Маленькая эпидемия? Это самое вероятное из объяснений. Три умерших слуги? Но тогда должны быть счета в книгах – доктору или аптекарю, пользовавших больных, кто бы эти больные ни были. Но в книгах нет ничего подобного. Она стала листать дальше. Вот счета за ноябрь. Все, как обычно. «Выплаты» с обычным перечнем имен, всегда одни и те же имена в строго установленном порядке. Но в ноябрьском списке кого-то недоставало, хоть так с ходу и не скажешь, кого… Надо сверить с предыдущим месяцем. Но в глазах песок. Надо сверить, но у нее больше нет сил… С этими гробами что-то не так…

Неожиданно отключившись, Марта уснула среди разбросанных вокруг счетных книг.

Глава 16

На следующий день, полная мыслями о Шарлотте, Марта решила еще раз посетить церковь. Но не с пустыми руками, а с набором инструментов.

Заехав по дороге в Эгерт и зайдя в бойкий магазинчик скобяных изделий, она купила мощный стоячий фонарь, пару больших гвоздей, деревянный молоток-киянку, два лома и набор клиньев. В два приема Марта отнесла все купленное в машину и поехала по скользкой брусчатке. Дорога порой ныряла в облака неподвижного, ватно-белого тумана. Приходилось включать фары и удваивать внимание. При этом было невыносимо жарко и душно: вчерашний ветер не освежил воздуха.

Занятая перетаскиванием громоздких инструментов из машины в церковь, Марта не позволяла себе обращать внимание на мрачный вид кладбищенской аллеи с двойным рядом ив, растворяющихся в тумане, и на то, как шелест мелкого дождя подчеркивает покинутость этого места и ее, Марты, неземное одиночество. Но когда она открыла высокую дверь церкви, а потом и дверь вестибюля, до нее донесся быстрый, отчетливый перестук шагов. Там кто-то был.

Затаив дыхание, готовая к бегству, Марта взяла себя в руки и заглянула в пахнущую пылью пустоту. Звук повторился, потом еще и еще, и вдруг она поняла, что вызван он вовсе не присутствием человека, а каплей с потолка, падающей на мраморный пол. Тяжкая, мерная капель многократно усиливалась эхом в этих высоких стенах. Марта постояла, прислушиваясь все-таки очень похоже на приближающиеся шаги и, в конце концов, действует на нервы, как неустанная, неспешная ходьба кого-то, кто так и не появляется.

Пожав плечами, Марта перенесла инструменты вниз по ступенькам в склеп. Было темно: к единственному, высокому и маленькому окошку, казалось, прижали мокрое серое одеяло. Марта зажгла фонарь, направив его свет на гробницу, и та вы ступила из мрака, как освещенная сцена, игриво оттеняя черный мрамор красным, синим и золотым. Большой потек на надписи был темным и блестел от влаги, но эпитафия выделял ас четко, кроме последней надписи, скрытой слоем мусора.

Взяв фонарик, она втиснулась за надгробие и принялась выгребать оттуда разнообразный мусор. Да, там есть заключительная строка знакомого стиха, буква за буквой, она чувствует на ощупь. Еще несколько секунд, и можно приступать к чтению.

Марта встала на колени и направила пучок света на буквы. Время шло, а она все не шевелилась, ошеломленная, оглушенная, обездвиженная. Фонарь, между тем, продолжал изливать свет на последнюю, короткую строчку.

Наконец Марта встала с трудом, понемногу выпрямилась и, выбралась из тесной мраморной щели. Глаза мутные, рот полу-4 открыт, она выглядела безумной, и извинением ей служило лишь то, что безумие поразило ее, как удар грома. Невозможно было поверить в то, что она увидела, даже когда строчка была у нее прямо перед глазами.

Ибо после строки «Кто найдет добродетельную жену?» должно было следовать каноническое «Цена бея выше рубинов». Вот; она, тайна рубина. Она здесь, в эпитафии Шарлотте, на виду у всех, открытая миру для обозрения. Но, видно, за все прошедшие века энергичных и любознательных не нашлось. Принц, вероятно, на это и рассчитывал, когда осмелился закончить надгробное посвящение жене словами:

Кто найдет добродетельную жену?

Ибо над ней бесценный рубин.

Прижав кончик гвоздя к нижнему краю черной мраморной плиты, Марта прошлась молотком вдоль известкового шва, запечатавшего когда-то гробницу. Известь скалывалась легко, рассохшаяся от старости, падала к ногам белым фонтанчиком крошек. Она отобьет шов только с трех сторон, четвертый треснет сам, когда плита приподнимется. Можно сомневаться в том, кого она увидит, заглянув в чрево гробницы, но в том, что увидит, сомнений у нее нет…

Когда шов был очищен, открылась тонкая, с волос, ровная щель и выяснилось первое препятствие. По всей длине не было нигде в этой щели ни единого скола, ни единой впадинки, на которую мог бы опереться лом. Марта обошла надгробие, безуспешно вглядываясь под крышку. Наконец, решившись, с дрожью в руках – ибо она была хранителем старины, а не врагом, Марта взяла гвоздь, приложила его ко шву посередине фронтальной стороны гробницы и умело стукнула молотком. В каменных стенах удар отозвался металлическим стоном, и пришлось остановиться, чтобы еще раз собраться с силами для этого вандализма.

Но вот несколько черных с золотом осколков упали на пол, и образовалась выемка под крышкой, в дюйм длиной, в четверть дюйма высотой. Ниже по полированному мрамору пробежало несколько трещин. Если не приглядываться, Марта не нанесла надгробию большого вреда, а цели своей добилась. Наступал решающий миг ее поисков, которые в обход, кругами, все-таки привели к рубину. Через несколько минут она все узнает – если, конечно, кто-нибудь не опередил ее на век-другой. Но, судя по всему, это было маловероятно. Марта схватила лом, вставила его в выемку и повисла на нем всем своим весом. Абсолютно ничего не случилось.

Сначала Марта удивилась. Нет ли еще какого-нибудь скрепляющего шва изнутри? Сомнительно. Снова налегла на лом. Не сразу, но, никуда не денешься, пришлось признать, что она переоценила свои силы и, следовательно, недооценила весьма существенный вес надгробия. Может быть, сам по себе этот вес не так уж велик – мраморная скульптура была бы куда тяжелее, – но его вполне достаточно, чтобы оставить ее с носом. Принцессу замуровали прочно, на века. И та, что полулежала теперь наверху, свысока взирала на Марту красную, взмыленную, взлохмаченную, с натруженными руками. Холодная усмешка бронзовой девы задела Марту, она разозлилась на нее, Как на живую, и, подпрыгнув, снова повисла на ломе, поджав ноги, скрючившись, смешно покачиваясь. И крышка дрогнула. Разверзлась, с натугой, на полдюйма, а потом медленно, как пасть чудовища, неумолимо закрылась. Да, все было бесполезно. К тому же выступ, на который опирался лом, начал угрожающе крошиться. Когда Марта, соскользнув со своего рычага, коснулась ногами пола, до нее, наконец, в полной мере дошла абсурдность всей этой затеи. С легкомысленным, дилетантским оптимизмом она в одиночку хотела предпринять то, что требовало мужской силы! Скорее даже, двух или трех мужчин. Самонадеянная муха, пытавшаяся приподнять пирамиду! Ну вот, теперь уж точно конец. Господи, так безоговорочно лишиться надежды на успех именно тогда, когда она впервые ступила на верный путь, – хоть головой в стену… Марта стояла в оцепенении, ничего не видя, не слыша. Над ней висела неземная тишина, в которую из далекого далека осторожно проникали редкие, неясные звуки. Кап, кап безжизненное падение дождя снаружи. Чуть громче становился стук капель, похожий здесь, в церкви, на отголоски шагов…

Она не уловила момента, когда подсознательно стала вслушиваться в эту капель. С одной стороны, подумала она чуть позже, странно, что она вообще ее слышит, с такого-то расстояния с другой, казалось, что темп ее нарастает, звук усиливается и да, делается все ближе…

Только в тот жуткий миг, когда, стряхнув растерянность, Марта обрела прежнюю остроту чувств, она поняла, что эта странная, беспричинная тревога, эти непонятные страхи и ощущения, гнездившиеся за порогом слуха и зрения, все это единилось и материализовалось в чью-то живую плоть, которая находилась сейчас там, в церкви. Почти в обмороке она стояла, выпрямившись, лицом к двери и слушала, как приближаются ней шаги.

Глава 17

Душа ушла в пятки, разум метнулся в черную нору бессознательного, но телу деваться было некуда, и Марта застыла, позволив себе лишь опереться о гробницу рукой. Шаги становились все ближе, ближе… Вот они за алтарем, вот приблизились к решетке, вот они уже здесь, сразу за аркой… совсем рядом со ступеньками…

Даже когда она узнала его, когда ужас исчез, когда она еле сдержалась, чтобы не разрыдаться истерически от облегчения даже тогда она видела, что с ним что-то неладно. Он был пугающе худ, словно его сжигала некая хворь. Черты лица обострились, глаза горели неестественно ярко. И помимо болезни творилось с ним что-то еще, не поддающееся определению, – даже если бы Марта имела время над этим подумать.

Он сбежал по ступенькам и быстро направился к ней, по пути оглядев со знанием дела место действия и все следы ее попыток. В конце концов, они ведь коллеги.

– Думаешь, он внутри? – будто сердясь на нее, безо всяких преамбул спросил Тревор. Окинул взглядом статую, потом Марту. – Почему ты так думаешь?

Уже открыв рот, чтобы ответить, она вдруг застыла, не вещ своим глазам: в руках у него был револьвер.

– Почему ты так думаешь? – повторил он требовательно, проследил за ее взглядом. – А, это. – Он пожал плечами и сунул оружие в карман. – Я же не знал, мало ли в какую историк ты тут ввязалась, – добавил он, и сердце ее подскочило: он приехал, потому что волновался о ней! – Так почему ты думаешь, что рубин в гробнице?

Она объяснила. Он недоверчиво вскинул бровь, потом взял ее фонарь, обошел памятник и попытался протиснуться в щель. Ему это было сложнее, чем Марте, из-за роста и ширины плеч. Прошло не больше минуты, и вот он уже выпрямился.

– Будь я проклят, – пробормотал Тревор почти про себя. – Будь я проклят… – И оценивающе взглянул на надгробие. – Не хочешь ли ты сказать, что пыталась поднять это сама? Не уж умно – для такой-то умницы. – Нагнулся было за вторым ломом, но помедлил. – Как бы тут не было ловушки…

– Ловушки?

– Ну, ты знаешь – какого-нибудь колющего-режущего механизма, который срабатывает, как только откроешь крышку, нет, пожалуй, нет. – Он еще раз, внимательней, осмотрел надгробие. – 1720 год. Поздновато для таких штучек. Снова наклонился за ломом. – У тебя есть клинья, я вижу. Молодчина. Будь наготове, когда поднимется крышка, – предупредил он и опытной рукой взялся за дело.

Марта затаила дыхание, когда крышка с бронзовой красавицей приподнялась, и показалась длинная черная щель.

Через десять минут он выпрямился и отставил лом. Они славно поработали. Клинья были маловаты, их недоставало, но в любом случае стена не позволяла открыть крышку шире. Теперь между нею и гробницей зияла полоса черноты примерно с фут шириной.

Они постояли, думая об одном и том же, глядя друг на друга. – Давай, сказал Тревор и указал на отверстие, будто пропуская в дверь. – Это – твое. Твоя находка. – И протянул фонарик.

Она дрожащими пальцами торопливо включила его, просунула руку с ним под плиту, но опустить туда голову не решилась – и не из страха перед нависающей массой мрамора и металла. Нарушение покоя умерших, пусть даже очень давно умерших, пробуждает в каждом из нас первобытные, древние страхи, и Марта почувствовала внезапное отвращение к тому, что собиралась сделать. Кроме того, из мраморной коробки исходил слабый запах склепа – не тлена, но тени тлена, субстанции так давно запертой, что она уже почти испарилась. Но и в этом, едва заметном душке таилось нечто глубоко омерзительное.

– Ну же, – нетерпеливо повторил Тревор, не сводя с нее глаз. – Или не хочешь? Может быть, я?

– Нет-нет, – быстро сказала Марта. Как бы ни билось сердце, это ее, ее открытие. – Я сама. – Собралась с духом, поборола себя, сунула голову под плиту, в прохладную скверну разукрашенной мраморной коробки, и посмотрела вниз.

Глаза человека, лежащего там без гроба, но на чужом гробу, ответили на ее взгляд.

– Что там? – нетерпеливо, раз за разом спрашивал Тревор, а она молчала и не шевелилась.

Потом, как во сне, вынула голову из-под крышки.

– Что… – начал он было снова, но она слабым жестом велела посмотреть самому.

Он подчинился, вынув фонарь из ее вялой ладони.

И сам, уже под крышкой, долго, ошеломленно молчал, потом вылез, выпрямился, но, в отличие от Марты, быстро оправился. Передал ей фонарь, деловито измерил взглядом отверстие, снова просунул в него руки и голову. В неловкой позе, напрягая плечи и спину, наклонился пониже.

Через несколько мгновений, вывернувшись, вынул сначала голову, а потом, чрезвычайно осторожно, на вытянутых руках вынес из отверстой мраморной пасти того, кому принадлежал взгляд, так поразивший Марту. Тревор бережно уложил его пол, и по тому, как он обращался с телом, было ясно, что оно невесомое, как кукла из папье-маше или картона.

– Ростовщик, – произнес Тревор, и она кивнула, не в силах оторвать от него глаз.

В момент своей гибели это был человек умеренного сложения, приблизительно сорока с небольшим лет. Кожа его задубилась и ссохлась, как пергамент, так что черты лица вполне сохранились, и по ним можно было прочесть характер, опасливый, осторожный, даже трусливый. Лоб его был высок, не слегка крючковат, рот и щеки сокрыты черной, курчавой легкой проседью бородой. Довольно длинная, дюймов в семь борода прядями ложилась на грудь, волосы, тоже тронутые сединой, доставали до плеч. Глаза, встретившие взгляд Марты сейчас исчезали, буквально испарялись, превращаясь в две печальные черные дыры. Он был одет так, как одевались торговцы тех времен: в кафтан и панталоны до колен из грубой темно-коричневой шерсти, под кафтаном – черный жилет, длинные черные шерстяные чулки. На одной ноге еще держался не уклюжий башмак с потемневшей, видимо, оловянной, пряжкой; другой башмак он потерял. У кистей рук виднелись оборки пожелтевшего полотна, без кружев, и под бородой – такой же жабо. Он надел все свое самое лучшее, по его скромным понятиям, для разговора с де Маньи, конюшим его патрона и покровителя, и в том же наряде был брошен в эту могилу, на гроб ее законной хозяйки. Это был последний дар мужа, его последняя, обращенная к Шарлотте шутка, ее последний сожитель…