Текст книги "Собственность по контракту (СИ)"
Автор книги: Эва Монро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
18 глава
18 глава
Странное затишье наступает после истории с Яковлевым. Всеволод погружается в новые, незнакомые мне проекты, а я остаюсь наедине с гулкой тишиной пентхауса и странным чувством опустошения после мести. Оно сладкое и горькое одновременно, как крепкий кофе без сахара.
Именно в это затишье меня настигает мысль. Острая, как игла. Я не вижу бабушку несколько недель. Не слышу ее голоса. Только сухие SMS от сиделки: «_Все стабильно. Температура в норме. Кушает плохо._»
«Кушает плохо». Три слова заставляют мое сердце сжаться. Я представляю ее – хрупкую, как высушенный осенний лист, в своей постели, в нашей тихой комнате, и что-то во мне надламывается.
Я не иду просить разрешения. Я вхожу в кабинет к Всеволоду, где он работает над какими-то чертежами.
– Мне нужно съездить, – говорю я, и мой голос звучит не как просьба, а как констатация факта.
Он поднимает голову, его взгляд отрешенный, мысли где-то далеко.
– Куда? – спрашивает он, не выражая ни интереса, ни раздражения.
– Домой. К бабушке.
Он откладывает карандаш, изучает мое лицо. Я вижу, как в его глазах шевелится тень – не гнева, а чего-то более сложного. Осознания, что у меня есть жизнь за пределами этих стен. Жизнь, которая не принадлежит ему.
– На сколько? – спрашивает он нейтрально.
– На несколько часов. Я... я должна убедиться, что с ней все в порядке.
Он молчит, его пальцы постукивают по стеклу стола.
– Машина будет через пятнадцать минут, – отрезает он наконец и снова погружается в чертежи, давая понять, что разговор окончен.
Сердце колотится от неожиданной легкости согласия. И от страха. Что я увижу? Как я буду лгать ей в глаза?
Ровно через пятнадцать минут черный Mercedes уже ждет у подъезда. Поездка через город кажется сюрреалистичной. Я смотрю на знакомые улицы, на людей, живущих своей обычной, простой жизнью, и чувствую себя пришельцем с другой планеты. Моя жизнь теперь за стеклом, пропахшим кожей и деньгами.
Машина останавливается у знакомой калитки. Сердце падает. Дом стоит целый, невредимый, как и обещал Всеволод. Но он кажется таким маленьким, таким... provincial после блеска его империи.
Я выхожу, ноги ватные. Калитка скрипит так же, как и всегда. В воздухе пахнет влажной землей и дымком – соседи топят печь.
Дверь открывает сиделка – молодая, серьезная женщина в белом халате.
– Дарья Дмитриевна, – кивает она. – Тамара Николаевна сегодня в хорошем настроении. Ждала вас.
«Ждала вас». Эти слова обжигают меня стыдом.
Я вхожу в дом. Воздух внутри другой – густой, неподвижный, пахнущий лекарствами, вареньем и тихим угасанием. Таким знакомым. Таким родным. Таким чужим.
– Бабуль? – тихо зову я, заходя в ее комнату.
Она сидит в кресле у окна, укутанная в тот самый старый плед, и смотрит на оголенные ветки яблони в саду. На ее лице нет боли, лишь глубокая, спокойная усталость.
– Дашенька, – ее лицо озаряется слабой, но настоящей улыбкой. Глаза, такие же ясные, как прежде, смотрят на меня. – Я тебя ждала.
Я опускаюсь на колени рядом с креслом, обхватываю ее худые, холодные руки. И не могу сдержать слез. Они текут тихо, без рыданий, смывая с меня весь грим уверенности и силы, оставляя лишь голую, испуганную девочку.
– Прости меня, бабуль, – шепчу я, прижимаясь щекой к ее ладони. – Прости, что не приезжала. Так много работы...
– Тихо, тихо, родная, – она гладит мои волосы дрожащей рукой. Ее прикосновение таким же нежным, как в детстве. – Я же все знаю.
Я замираю, леденящий ужас сковывает меня. Она знает? Как?
– Что ты знаешь? – выдавливаю я.
– Знаю, что ты теперь при важном человеке работаешь, – улыбается она, и в ее глазах мелькает тень былого озорства. – Очень ответственная работа. Ты же всегда была умницей. У меня же телефон есть, я новости смотрю. Видела тебя по телевизору рядом с тем... как его... Евсеевым. Такая важная, такая красивая.
Она говорит искренне, с гордостью. Она верит в мою ложь. Верит, что я сделала карьеру. Что я счастлива.
Облегчение, горькое и ядовитое, затапливает меня. Она не знает правды. Она видит только красивую обертку, а гниль внутри от меня скрыта.
– Да, бабуль, – я вытираю слезы и выдавливаю из себя улыбку – Очень ответственная работа. Он... ценит меня.
– И дом наш спас, – добавляет она тихо, глядя в окно. – Присылал людей, ремонт делали, врачей. Хороший человек. Строгий, наверное, но справедливый.
«Хороший человек». Меня чуть не рвет. Я смотрю на ее наивное, светлое лицо и понимаю, что никогда, никогда не смогу рассказать ей правду. Это убьет ее раньше любой болезни.
Мы пьем чай с малиновым вареньем, как раньше. Она расспрашивает меня о «работе», а я плету гладкое, красивое вранье о командировках, проектах, коллегах. Каждое слово дается мне с трудом, как пощечина.
А потом она берет мою руку и смотрит на меня с той самой пронзительной мудростью, которая всегда меня пугала.
– Ты стала другой, Дашенька, – говорит она тихо. – Сильной. Как будто из железа. Мне больно на это смотреть, но я понимаю. Чтобы выжить в их мире, нужно стать железной. Только... – она сжимает мои пальцы. – Не забывай, кто ты внутри. Под всей этой сталью. Не забывай ту девочку, которая любила читать книжки под этим окном.
Я не могу ответить. Ком сжимает горло.
Потом она устает. Я помогаю ей лечь в постель, поправляю одеяло. Она засыпает почти сразу, ее дыхание тихое и ровное. Я сижу рядом, смотрю, как грудная клетка слабо поднимается и опускается, и слушаю тиканье старых часов в гостиной.
В этой комнате время течет иначе. Медленнее. Здесь нет места интригам, власти, Всеволоду. Здесь только тихая, уходящая жизнь и любовь, которая переживет все.
Я уезжаю, когда уже смеркается. Сиделка молча провожает меня до машины.
– С ней все будет хорошо, – говорит она, и в ее голосе неподдельная уверенность. – Она боец.
Я киваю, не в силах вымолвить ни слова.
Обратная дорога кажется бесконечной. Я смотрю на зажигающиеся огни города и чувствую себя разорванной надвое. Одна часть меня – железная, холодная, жаждущая власти – остается там, в пентхаусе. Другая – хрупкая, любящая, напуганная – остается в той комнате, со спящей старушкой.
Всеволод ждет меня в гостиной. Он стоит у панорамного окна с бокалом виски в руке.
– Ну как? – спрашивает он, не оборачиваясь.
– Стабильно, – отвечаю я, и мой голос звучит безжизненно.
Он поворачивается. Его глаза, кажется, видят меня насквозь, видят всю внутреннюю дрожь, всю боль.
– Она скоро умрет, Дарья, – произносит он безжалостно, но без злобы. – Это естественный ход вещей. Ты должна быть к этому готова.
Его слова жестокие, но в них правда. Правда, от которой некуда спрятаться.
– Я знаю, – шепчу я.
– И когда это случится, – он делает глоток виски, – у тебя останусь только я. Запомни это.
Он не ждет ответа, разворачивается и уходит в свой кабинет.
Я остаюсь стоять посреди огромной, пустой гостиной, смотря на свое отражение в темном стекле. На женщину в дорогом платье, с идеальной прической и пустыми глазами.
Я прощаюсь с последней частью себя, которая еще помнит, что такое быть просто любимой. И понимаю, что он прав. Когда бабушки не станет, у меня действительно не останется ничего, кроме него. И той железной леди, в которую он меня превратил.
19 глава
19 глава
Решение принято. Без слов, без обсуждений. Оно витает в воздухе между нами, тяжелое и необратимое, как приговор. Я больше не пленница в золотой клетке. Я стала добровольным заключенным в лабиринте его власти, и мне это безумно нравится.
Наше взаимодействие меняется. Кардинально. Он больше не приказывает. Он предлагает. Он советуется. Советуется со мной. Его взгляд, всегда такой оценивающий, теперь задерживается на мне дольше, с интересом, с любопытством, с темной, жгучей жаждой, которую он больше не пытается скрыть.
Он начинает брать меня с собой. Не на светские рауты в качестве украшения, а на настоящие встречи. С инвесторами, с партнерами, с людьми, от которых зависит многомиллионные сделки. Сначала я молчу, впитывая все, как губка, изучая его в его стихии – жесткого, харизматичного, беспощадного переговорщика.
Во время обсуждения условий контракта, я не выдерживаю.
– Извините, – мой голос звучит тихо, но четко в наступившей тишине. Все взгляды обращаются ко мне. Всеволод поднимает бровь, но не останавливает. – В пункте семь два, на мой взгляд, заложен риск. Неочевидный, но критичный. При определенных колебаниях рынка...
Я излагаю свою точку зрения. Кратко, по делу, без эмоций. В кабинете повисает тишина. Партнеры смотрят на меня с недоумением, потом на Всеволода.
Он не смотрит на них. Он смотрит на меня. И на его губах появляется та самая редкая, опасная улыбка.
– Моя помощница недавно спасла меня от весьма... неприятных финансовых потерь, – говорит он, и его голос звучит ровно, но в нем слышится сталь. – Я привык прислушиваться к ее мнению. Предлагаю внести правки.
Его взгляд, брошенный на партнеров, не допускает возражений. Правки вносят.
После встречи, в лифте, он молчит. Я сточу, чувствуя, как дрожат колени. Переступила ли я черту?
Лифт останавливается на нашем этаже. Двери открываются. Прежде чем выйти, он поворачивается ко мне.
– В следующий раз, – произносит он тихо, – говори сразу. Не жди. Твое мнение стоит дороже, чем их комфорт.
И он уходит, оставив меня стоять в пустом лифте с бешено колотящимся сердцем и чувством головокружительной, запретной победы.
Он начинает доверять мне больше. Слишком много. Я получаю доступ к электронной почте, к некоторым его личным файлам. Я вижу, как устроена его империя изнутри. Вижу ее силу и ее уязвимые места. Знание обрушивается на меня лавиной, и я тону в нем, с восторгом и ужасом.
Вечером я натыкаюсь на папку с пометкой «Прошлое». Старые сканы документов, фотографии. Любопытство оказывается сильнее страха. Я открываю ее.
И вижу его. Молодого, лет двадцати. На фото он стоит рядом с пожилым, суровым мужчиной, лицо которого – более престарелый и жесткая копия его собственного. Отцом. В глазах молодого Всеволода – не детская любовь, а холодная, вымученная покорность и... ненависть. Следующие фото – он один, в бедной комнате общежития, с старыми учебниками. Потом – первые сделки, жесткие, почти жестокие. История его восхождения. Одинокого, кровавого.
Я захлопываю папку, как будто обожглась. Я увидела слишком. Увидела ту трещину, из которой вырос лед в его душе.
Он застает меня за этим. Входит в кабинет без звука и видит меня за своим компьютером, с открытой папкой. Я замираю, ожидая взрыва ярости, унижения, чего угодно.
Он подходит. Смотрит на экран. Потом на меня. Его лицо – каменная маска.
– Любопытство – опасная черта, – произносит он ровно.
– Прости, – я отвожу взгляд, готовясь к худшему.
– Не извиняйся, – он закрывает папку. Его движения резки. – Ты хотела знать, кто я? Теперь ты знаешь. Я – продукт ненависти и амбиций. Я построил себя сам из ничего. И я никому не позволю это разрушить. Понятно?
– Понятно, – шепчу я.
– Хорошо, – он поворачивается к уходить, но останавливается в дверях. Не оборачиваясь, говорит: – Тот мальчик на фото... он умер давно. Не ищи его. Его нет.
Он уходит. Я остаюсь сидеть в темноте, сжавшись в комок. Я увидела его боль. Его самую большую уязвимость. И теперь он никогда мне этого не простит. Или... это был очередной тест? Проверка на прочность? Проверка моей лояльности?
На следующее утро он ведет себя как ни в чем не бывало. Холоден, собран, деловит. Но за завтраком он вдруг говорит:
– Сегодня летим в Прагу. На переговоры по чешским активам. Готовься. Поедешь со мной.
– Я... – я не понимаю. После вчерашнего...
– Я сказал, готовься, – он отрезает, и в его голосе снова слышится привычный приказной тон. Но что-то в его глазах говорит о другом. О том, что вчерашнее не забыто. А зачтено. Как экзамен, который я невольно сдала.
Он спас мой дом.
А теперь он показал мне свою самую страшную тайну и... оставил в живых. Я не знаю, что это – высшая степень доверия или самая изощренная ловушка. Но я уже не могу выбраться. Я не хочу выбираться.
20 глава
20 глава
Пражский аэропорт встречает нас промозглым ветром и серым небом. Я иду за Всеволодом по коридору бизнес-зала, чувствуя себя чуждой этой спешке, этим чужим лицам. Он движется быстро и уверенно, не оглядываясь, но я знаю – он чувствует мое присутствие за спиной. Как часовой чувствует свою смену.
Нас встречает черный Mercedes с тонированными стеклами. Водитель – тот самый, что был в тот первый день. Он почти незаметно кивает мне, и в его взгляде я читаю нечто новое – не просто безразличие, а сдержанное уважение. Слухи о моей новой роли дошли и до него.
Мы едем в отель. Молчание в салоне не давит, а гудит напряжением. Всеволод просматривает документы, я смотрю в окно на проплывающие готические фасады. Моя сумка с ноутбуком и распечатками лежит между нами, как символ моего нового статуса. Я больше не пустое место. Я – его оружие, и я должна быть заточенной.
Отель – старинный, роскошный, с видом на Карлов мост. Нас проводят в смежные номера-люкс. Дверь между ними закрыта. Я остаюсь одна в огромной комнате с высокими потолками и темной старинной мебелью.
Через час раздается тихий стук в соединительную дверь. Я открываю. Он стоит на пороге, уже без пиджака, с расстегнутым воротником рубашки.
– Готовься, – говорит он коротко. – Встреча через сорок минут в моем номере. Придут местные партнеры. Будь готова.
– К чему? – уточняю я, чувствуя, как подкатывает знакомое нервное возбуждение.
– Ко всему, – в его глазах мелькает знакомый холодный огонек. – Они попытаются давить. Использовать мой приезд. Я хочу, чтобы ты видела их слабые места в реальном времени. И сигнализировала мне.
– Как? – я не понимаю.
Он достает из кармана маленький беспроводной вибратор, похожий на пульт для презентаций.
– Короткий сигнал – я затягиваю паузу, даю им говорить дальше. Два сигнала – я прерываю, меняю тему. Длинный – я иду в атаку. Понятно?
Я беру в руки холодный пластиковый прибор. Он кажется невероятно тяжелым.
– Понятно.
– Хорошо, – он поворачивается к уходить, но останавливается. – И, Дарья... Не подведи меня.
Его взгляд говорит красноречивее слов. Это не просьба.
Сорок минут спустя я сижу в кресле в углу его номера, заставленного антикварной мебелью. Я – «ассистентка, ведущая записи». Никто не смотрит в мою сторону. Партнеры – два солидных немца и хитрый, как лис, чех – все внимание отдают Всеволоду.
Переговоры идут тяжело. Они действительно давят, пытаясь пересмотреть условия в последнюю минуту, сыплют цифрами, намекают на проблемы с местным законодательством.
Всеволод холоден, как айсберг. Он парирует их уколы, но я вижу – ему не хватает козырей. Он не знает, блефуют они или нет.
Я вглядываюсь в лица партнеров. Немец, который говорит громче всех, – постоянно поправляет галстук. Его уверенность напускная. Чех – слишком часто улыбается, его глаза бегают. Он что-то скрывает.
Когда немец снова начинает давить, я замечаю, как его партнер, молчаливый до этого, одергивает его за рукав. Почти незаметно. Он нервничает. Они не солидарны.
Я незаметно нажимаю на кнопку. Два коротких сигнала.
Всеволод, не прерываясь на полуслове, резко меняет тему. Переводит разговор на перспективы рынка недвижимости. Немец теряет нить, выглядит растерянным. Молчаливый партнер с облегчением переводит дух.
Позже, когда чех начинает сыпать сложными юридическими терминами, я вижу, как он путается в двух из них. Он блефует. Я нажимаю кнопку – длинный сигнал.
Всеволод мгновенно наносит удар. Точный, безжалостный. Он цитирует закон, выкладывает на стол заранее подготовленное юридическое заключение, и я вижу, как кровь отливает от лица чеха. Его блеф раскрыт.
Переговоры заканчиваются нашей полной победой. На наших условиях.
Когда дверь закрывается за последним партнером, в номере повисает гробовая тишина. Всеволод стоит у окна, спиной ко мне.
– Ну? – произносит он наконец.
– Они блефовали, – говорю я, и голос мой звучит чужим. – Немцы не были готовы к разрыву, у них самих проблемы с ликвидностью. А чех... он просто хотел заработать очки, запугав нас.
Он медленно поворачивается. Его лицо непроницаемо.
– Почему ты так решила?
– Язык тела, – пожимаю я плечами, внезапно чувствуя страшную усталость. – Они выдали себя. Тот, что молчал, боялся больше всех. Он бы согласился на любые наши условия.
Он смотрит на меня долго и пристально. Потом медленно подходит, забирает у меня из рук вибратор.
– Сегодня ты спасла мне несколько миллионов евро, – произносит он тихо. – Возможно, больше.
– Я просто делала то, что вы сказали.
– Ты делала больше, – он бросает прибор на стол. – Ты думала. Анализировала. И действовала. Хладнокровно. Как я.
Он подходит так близко, что я чувствую тепло его тела. Запах его кожи, смешанный с дорогим парфюмом.
– Я не ошибся в тебе, – его шепот обжигает кожу. – Ты рождена для этого. Для власти. Для контроля.
Его рука касается моей щеки. Не как хозяина, а как равный. Как партнер, признающий заслуги другого партнера.
– Спасибо, – выдыхаю я, и это не слово раба. Это благодарность союзника.
– Не за что, – его губы касаются моего лба в легком, почти невесомом поцелуе. – Это твоя победа. Наслаждайся ею.
Он отступает, и его взгляд говорит мне, что границы между нами снова сдвинулись. Стали тоньше, опаснее, неопределеннее.
– А теперь иди отдыхай, – его голос снова становится деловым. – Завтра нас ждет еще одна встреча. Более сложная.
Я киваю и ухожу в свой номер. Дверь закрывается за мной. Я прислоняюсь к ней спиной, чувствуя, как дрожат колени.
Он спас мой дом.
А сегодня я спасла его сделку. И в этом обмене было что-то гораздо более интимное и опасное, чем все, что было между нами раньше. Мы стали сообщниками. И я не знаю, что страшнее – быть его вещью или его партнером по завоеванию бизнес-мира.
21 глава
21 глава
Возвращение в Москву похоже на въезд в другую реальность. Серый бетон, спешка, знакомый смог. Но что-то внутри меня сдвинулось безвозвратно. Пражская победа осталась со мной, как трофей, тяжелый и головокружительный.
Всеволод погружается в работу с удвоенной силой. Теперь он включает меня во все процессы. Я вижу финансовые потоки его империи, ее темные и светлые стороны. Знакомлюсь с людьми из его команды – мрачными, эффективными, беспрекословно преданными ему. Они принимают мое присутствие молча, без вопросов, но я чувствую их настороженность. Я – чужак. Выскочка. И к тому же его «особенная» собственность.
Он этого не замечает. Или делает вид. Он слишком занят. Что-то назревает. Я чувствую это по его напряженной спине за рабочим столом, по учащенным, тихим разговорам за закрытыми дверями, по резким звонкам, которые он обрывает, увидев меня.
Вечером он не приходит на ужин. Я доедаю одна, в гнетущей тишине столовой. Потом иду в его кабинет – дверь приоткрыта. Он сидит за столом, уперев лоб в сложенные руки. Перед ним – разложенные документы. Он выглядит... побежденным. Это зрелище пугает меня больше любой его ярости.
– Всеволод? – осторожно вхожу.
Он медленно поднимает голову. Его глаза уставшие, с красными прожилками. В них – незнакомая пустота.
– Уходи, Дарья, – его голос хриплый, безжизненный.
– Что случилось? – я делаю шаг вперед, игнорируя приказ.
Он смотрит на меня несколько секунд, будто не видя. Потом проводит рукой по лицу.
– Турки, – выдыхает он. – Блокируют сделки. Нашли старые долги, накрутили проценты. Половину активов могут арестовать. Вторая половина – под ударом.
Он отталкивает от себя папку с бумагами. Она с грохотом падает на пол.
– Нужны деньги. Очень большие деньги. И очень быстро. Иначе... – Он не договаривает, но я понимаю. Иначе все рухнет. Его империя. Его власть. Все, что он строил годами.
Во мне вдруг просыпается странное, острое чувство. Не страха. Азарта. Или чего-то очень на него похожего.
– Сколько? – спрашиваю я тихо.
Он смотрит на меня, не понимая.
– Сколько нужно денег?
Он называет сумму. Цифра астрономическая. У меня перехватывает дыхание, но я не отвожу взгляд.
– А если... – я делаю паузу, обдумывая безумную мысль, которая только что родилась в голове. – А если не искать деньги, а найти рычаг на тех, кто их блокирует? На тех, кто принимает решения.
Он усмехается, но в усмешке нет веселья.
– Ты думаешь, я не пытался? Эти люди – призраки. Их не достать.
– Нет недостижимых людей, – говорю я, и голос мой звучит увереннее, чем я себя чувствую. – Есть плохо изученные. Дай мне попробовать.
Он смотрит на меня так, будто видит впервые. Смесь недоверия, насмешки и... крошечной искры надежды.
– У тебя есть три дня, – произносит он наконец. – Провалишь – последствия будут... неприятными.
– Я не провалю, – я поворачиваюсь и выхожу из кабинета, не дав ему возможности усомниться во мне еще раз.
Я не сплю всю ночь. И следующую. Я роюсь в базах данных, к которым он мне открыл доступ. Ищу связи, слабые места. Турецкие чиновники, вовлеченные в санкции. Их семьи, их увлечения, их прошлое.
И я нахожу. Не рычаг. Не скелет в шкафу. Нечто более тонкое. Один из ключевых людей принимающих решение– страстный коллекционер редких русских икон. А его жена... его жена годами безуспешно лечится от бесплодия. В Штатах, в Швейцарии. Безрезультатно.
У Всеволода есть знакомый врач в Москве, гений репродуктологии, который не афиширует свою деятельность. Он помогает тем, кому отказали везде. За огромные деньги. И за полное молчание.
План рождается сам собой. Безумный, рискованный, пахнущий отчаянием.
На третье утро я вхожу в кабинет к Всеволоду. Он сидит за столом, похожий на статую. На столе перед ним – папка с моим отчетом.
– Ну? – одно слово, полное усталости и вызова.
– Мы не будем давить на него, – говорю я, садясь напротив без приглашения. Я уже не просительница. – Мы предложим ему сделку. Не деньгами, а тем, что ему дороже денег.
Я кратко излагаю суть: предложить его жене лечение. У лучшего специалиста. Анонимно. С гарантией результата. В обмен на... лояльность.
Всеволод слушает молча. Его лицо непроницаемо. Когда я заканчиваю, он долго смотрит на меня.
– Это гениально, – произносит он наконец. В его голосе нет восторга. Есть холодное, безжалостное восхищение. – И безумно. Если это провалится...
– Это не провалится, – перебиваю я его. Я уверена. Я изучила этого человека. Он отдаст все за шанс иметь семью.
Он медленно кивает. Встает. Подходит к окну.
– Делай, – говорит он, глядя на город у своих ног. – Используй все ресурсы. Все. Я даю тебе карт-бланш.
Это доверие обжигает, как лед.
– Я не подведу, – говорю я и выхожу, оставляя его одного с его империей и моим безумным планом.
Операция занимает неделю. Неделю нервных звонков, переговоров через подставных лиц, тонких намеков и отточенных, как бритва, угроз. Я руковожу процессом из своего кабинета, чувствуя, как с каждым шагом во мне растет нечто новое – холодная, безжалостная сила.
Всеволод не вмешивается. Он наблюдает. Молча. Как скульптор наблюдает за работой ученика.
И наступает день, когда приходит ответ. Одно слово в зашифрованном мессенджере: «Согласен».
Я иду в его кабинет. Всеволод сидит за столом, но уже не сгорбленный. Он смотрит на меня, и в его глазах я вижу нечто, от чего перехватывает дыхание. Не благодарность. Не уважение. Нечто большее. Признание.
– Санкции будут сняты к концу недели, – говорю я просто. – На условиях, которые нас устраивают.
Он встает. Обходит стол. Останавливается передо мной так близко, что я чувствую исходящее от него тепло.
– Ты знаешь, что ты сделала? – его голос тихий, но в нем слышится гул приближающейся грозы.
– Я выполнила свою работу.
– Нет. – Он качает головой. Его рука поднимается и касается моей щеки. – Ты не просто выполнила работу. Ты прошла точку невозврата Ты стала мной. Только в юбке.
Его слова – не комплимент. Это констатация страшного факта.
– Я... – я не знаю, что сказать.
– Молчи, – он наклоняется и целует меня. Не как любовник. Как полководец, целующий своего лучшего воина после решающей победы. Жестко, властно, без нежности.
– Теперь ты моя по-настоящему, – шепчет он мне в губы. – Не по контракту. Не по принуждению. Ты моя, потому что другой ты уже не можешь быть. Мы одной крови. Из одного теста.
Он отпускает меня. Я стою, пытаясь перевести дыхание, осознать тяжесть его слов.
– А что дальше? – вырывается у меня.
– Дальше? – он поворачивается к окну, к городу. – Дальше – все. Теперь ты получишь все, что захочешь. Власть, деньги, влияние. Все, кроме одного. Кроме свободы от меня. Ее у тебя никогда не будет.
Всеволод подарил мне целую империю и навсегда запер меня в ее золотых, бесконечно прекрасных и бесконечно жестоких стенах. И я смотрю на него и понимаю, что это – та цена, которую я готова платить. Добровольно.
