Текст книги "Собственность по контракту (СИ)"

Автор книги: Эва Монро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Эва Монро
Собственность по контракту

1 глава

1 глава

Воздух в комнате густой и тяжелый, пахнет лекарственной ромашкой, мазью от пролежней и тихим, неспешным угасанием. Я провожу влажной салфеткой по исхудавшей, почти прозрачной руке бабушки. Каждая синяя прожилка под кожей – как речка на карте ее долгой жизни. Жизни, которая теперь медленно, по капле, утекает в песок.

– Держись, бабуль, – шепчу я, и слова повисают в тишине, гулкие и беспомощные. – Вот выпьешь, полегчает.

Тамара Николаевна беззвучно шевелит губами, и я подношу к ним трубочку с водой. Ее глаза, когда-то яркие, как незабудки, и такие живые, сейчас смотрят куда-то сквозь меня, в иное измерение, где нет боли. Где-то там уже пахнет яблочными пирогами из ее детства, а не больничными антисептиками.

Сердце сжимается в комок привычной, ноющей боли. Так было все последние полгода. Но сегодня к этой боли добавилось что-то новое, острое и колючее – страх.

Я вздрагиваю от резкого стука в дверь. Не нашего аккуратного, резного деревянного звонка, а грубого, наглого удара кулаком по косяку. Бабушка беспокойно вздрагивает, и я накрываю ее руку своей, будто могу прикрыть ее от всего мира.

– Сейчас, бабуль, ничего страшного, – лгу я, и голос предательски дрожит.

Подхожу к окну, раздвигаю занавеску. У калитки – мужчина в оранжевом жилете и двое рабочих. В руках у него – какой-то официальный лист с печатями. Он что-то кричит, но я не разбираю слов, только вижу, как его лицо искажается нетерпением.

Мое сердце начинает биться где-то в горле, громко и неровно. Я знаю, зачем они. Знаю уже неделю. Яковлев Олег Владимирович. Это его имя, как клеймо, стоит на всех уведомлениях. Но я все еще надеялась, что это чудовищная ошибка, что оно рассосется само.

Спускаюсь вниз, на ходу пытаясь стряхнуть с себя оцепенение. Открываю дверь, и в щель сразу врывается холодный осенний ветер и голос человека в жилетке.

– Литвина? Окончательное предупреждение! Через пять дней, в пятницу, с восьми утра начинаем работы. Техника подойдет. Все, что ценно, уносите. Вас предупредили.

Он сует мне в руки бумагу. Листок холодный, почти ледяной, будто его уже коснулось железо бульдозера.

– Вы не можете! Здесь… Здесь больной человек! Она не переживет этого! – слышу я свой собственный голос, тонкий, почти детский, полный отчаяния.

Мужик усмехается, беззлобно, по-хозяйски. Мне от этой его обыденности еще страшнее.

– Мне сказали – я сказал вам. Приказано снести – снесу. Ваши проблемы меня не колышут. Решайте с ним.

Он поворачивается и уходит. А я остаюсь стоять на пороге, сжимая в пальцах этот ужасный, шершавый листок. Слово «СНОС» пляшет перед глазами, размазываясь в кляксы.

За спиной слышится тихий, слабый кашель. Бабушка. Ее комната как раз над крыльцом. Она все слышала.

Я закрываю дверь и прислоняюсь к ней спиной, пытаясь перевести дыхание. В горле стоит ком. По щекам катятся предательские горячие слезы, но я тут же смахиваю их тыльной стороной ладони. Нет, Дарья. Плакать нельзя. Это не спасет наш дом. Не спасет ее.

Я поднимаюсь по скрипучей лестнице, каждой ступенькой которой помню с детства. Захожу в комнату. Тамара Николаевна смотрит на меня своими огромными, ясными в этот миг глазами. В них – не страх, а тихая, бесконечная грусть.

– Дашенька, – ее голос – шелест осенних листьев. – Не плачь, родная. Всё будет хорошо.

Она гладит мою руку своей слабой, холодной ладонью. И от этой ее жалости во мне вдруг закипает не ярость, не отчаяние, а какое-то новое, стальное чувство. Решимость.

Она хочет умереть здесь. В своем доме. В своей постели. Смотря на яблоню за окном, которую сажала еще ее мама.

И я это ей обещаю.

Я целую ее в морщинистый лоб, крепко сжимаю ее пальцы.

– Всё будет хорошо, бабуль. Обещаю. Я все решу.

Я спускаюсь вниз, беру со старого бюро свою записную книжку. Руки больше не дрожат. Во рту горький привкус страха, но сквозь него уже пробивается адреналин.

Нахожу номер, который выписала из делового журнала вчера, почти машинально, еще не веря, что он понадобится.

«Евсеев Всеволод Сергеевич. Гендиректор «Евсеев Групп».

Главный конкурент Яковлева. Единственный, кто может его остановить.

Я набираю номер. Ладонь потеет. Сердце опять замирает, затаившись в ожидании.

Мне отвечает секретарша, голос вежливый и безразличный, как автомат.

– Алло? Я бы хотела записаться на прием к Евсееву. Это очень срочно. Дело… дело касается его бизнеса. И Яковлева, Олега Владимировича.

Произношу имя врага почти шепотом. Это мой единственный козырь. Последняя ставка в игре, где я даже не знаю правил.

И пока секретарша что-то проверяет, я сжимаю кулаки и смотрю в окно, на наш сад, на наш забор, за которым уже стоит призрак бульдозера.

Я не позволю им его тронуть.

2 глава

2 глава

Секретарша по имени Алиса назначила встречу на завтра, на десять утра. «Всеволод Сергеевич может уделить вам пятнадцать минут», – сказала она голосом, который звучал так, будто он тоже был сделан из хромированного металла и стекла, как и бизнес-центр, в котором он, должно быть, работает.

Пятнадцать минут. Одна четверть часа, чтобы спасти целую жизнь.

Ночь проходит в тревожной дрёме. Мне чудится рокот двигателей, скрежет металла. Я вскакиваю с кровати и подбегаю к окну каждый раз, когда на улице затихает шум ночного города. Тишина кажется зловещей. Они ведь могут приехать и ночью, правда? Никто их не остановит.

Под утро я окончательно проваливаюсь в тяжелый, бессознательный сон, а просыпаюсь от тихого звона посуды на кухне. Сердце замирает от ужаса – бабушка? Но нет, она не вставала уже долгое время. Выглядываю в коридор и замираю.

Тамара Николаевна, опираясь на спинку стула, стоит у раковины и споласкивает чашку. Ее руки дрожат, спина согнута, но на лице – выражение такой простой, обыденной решимости, что у меня перехватывает дыхание.

– Бабуля! – выдыхаю я, подбегая к ней и беря ее под локоть. – Что ты? Тебе нельзя!

Она оборачивается. Ее глаза сегодня удивительно ясные.

– Надо встретить день в чистоте, Дашенька, – говорит она тихо, но твердо. – И встретить его с достоинством. Что бы он ни принес.

Она знает. Она все понимает. И своим немым стоянием у раковины, своим мытьем этой чертовой чашки бабушка говорит мне больше, чем тысячей слов. Она борется. Как может.

И я должна бороться.

Я помогаю ей дойти до кровати, готовлю лекарства. Мои движения становятся четкими, выверенными. Страх отступает, уступая место холодной, острой целеустремленности. Я не просто Даша Литвина, я теперь щит. Щит для нее.

Надеваю единственное свое «деловое» платье – темно-синее, простого кроя. Оно висит на мне немного мешковато. Поправляю волосы, пытаюсь нанести чуть-чуть туши, но рука дрожит, и я стираю ее салфеткой. Лучше вообще без ничего, чем выглядеть как клоун.

Ровно в девять тридцать я выхожу из дома. Дорога до бизнес-центра кажется сюрреалистичным путешествием в другой мир. Из мира пахнущего старым деревом и ромашкой – в мир стекла, бетона и спешащих куда-то людей в дорогих костюмах с безразличными лицами.

Здание «Евсеев Групп» вздымается в небо, как ледяная гора. Огромные стеклянные двери бесшумно раздвигаются передо мной. Внутри пахнет дорогим парфюмом, свежемолотым кофе и деньгами. Очень много денег. От этого воздуха немного кружится голова.

Охранник у стойки смотрит на меня с вежливым подозрением. Называю свое имя и имя того, к кому я пришла.

– Дарья Литвина, к Всеволоду Евсееву.

Охранник сверяется со списком, кивает и указывает на лифты. «Двадцать второй этаж. Вас встретят».

Лифт поднимается быстро, но не так стремительно, как я боялась. Все же не пятьдесят второй. За стеклянной стеной город постепенно уменьшается. Я чувствую себя муравьем, которого занесли в святилище, но все же не на самую его вершину.

Двери открываются беззвучно. Передо мной – еще один пост охраны и та самая Алиса, голос из телефона. Она так же безупречна и холодна, как и все здесь. Ее взгляд скользит по мне, мгновенно считывая стоимость моего платья и мою подавленную нервозность.

– Дарья Литвина? Пройдете, пожалуйста. Всеволод Сергеевич вас примет.

Она проводит меня через огромный опенспейс, где десятки людей молча кликают мышками и стучат по клавиатурам. На меня никто не смотрит, но я чувствую на себе сотни невидимых взглядов. Чужая. Я чужая с головы до ног.

Наконец мы останавливаемся перед массивной дверью из темного дерева. На ней нет таблички. Она и так всем все говорит.

Алиса стучит едва слышно и открывает дверь.

– Дарья Литвина, Всеволод Сергеевич.

Я делаю шаг внутрь. Дверь закрывается за моей спиной с тихим, но окончательным щелчком.

Кабинет огромный. Целую стену занимает панорамное окно, за которым плывут серые облака. Воздух холодный и чистый. И тишина. Такая оглушительная тишина, что слышно, как стучит кровь в моих висках.

Он сидит за огромным письменным столом и не смотрит на меня. Он изучает что-то на экране моноблока. У него темные волосы, идеально уложенные, и невероятно прямой, уверенный стан даже в сидячем положении. На нем идеально сидящий темно-серый костюм. Он – воплощение этой башни, этого холода, этой власти.

Проходит минута. Две. Он заставляет меня ждать, пока я стою посреди этого гигантского кабинета, чувствуя себя ничтожной и абсолютно голой под его молчаливым пренебрежением.

Наконец он медленно поднимает голову.

И его взгляд падает на меня. Темный, пронзительный, лишенный всякой теплоты. Он не злой. Он… оценивающий. Как будто я не человек, а любопытный документ, который принесли на подпись.

– Дарья Литвина, – произносит он. Его голос низкий, бархатный, но в нем нет ни капли мягкости. Он режет тишину, как лезвие. – У меня пятнадцать минут. Убедите меня, что я не зря потратил на вас это время.

3 глава

3 глава

Его слова повисают в воздухе, тяжелые и точные, как приговор. «Убедите меня». Горло пересыхает, язык кажется ватным и непослушным. Я чувствую, как крошечные мурашки бегут по спине, но сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Резкая боль помогает собраться, вернуть хоть каплю контроля.

– Меня зовут Дарья Литвина, – начинаю я, и голос звучит чужим, но более твердым, чем я ожидала. – Я живу в доме на улице Садовой, 42. Том самом, который компания Олега Яковлева планирует снести завтра утром.

Всеволод не двигается. Его лицо – каменная маска. Ни единой мышцы не дрогнуло. Он просто смотрит на меня, и этот взгляд кажется физическим прикосновением, холодным и оценивающим. Он ждет, когда я дойду до сути, как хищник, наблюдающий за покалеченной добычей.

– Там живет моя бабушка. Она… – голос предательски срывается. Я делаю глоток воздуха, заставляя себя продолжать. – Она умирает. У нее последняя стадия онкологии. Врачи говорят, что дни сочтены. Переезд… переезд убьет ее сразу. Она хочет умереть дома. Это ее последнее желание.

Я замолкаю, ожидая хоть какой-то реакции. Сочувствия? Нет, конечно, нет. Хотя бы понимания? Но в его глазах лишь холодный, расчетливый интерес. Как будто я рассказываю ему о котировках на бирже, а не о смерти самого близкого человека.

– И какое отношение это имеет ко мне и к моему бизнесу? – его вопрос звучит так естественно, так спокойно, что на мгновение я теряю дар речи. Мой разум отказывается верить в такую степень отчужденности.

– Я… Я знаю, что вы конкурируете с Яковлевым. Этот участок… он важен для него. Если вы вмешаетесь, если вы остановите снос… вы нанесете ему удар. Вы покажете, что его слово здесь ничего не значит.

Всеволод медленно откидывается на спинку кожаного кресла. Оно не издает ни звука. Его пальцы смыкаются перед ним, образуя подобие шпиля. Этот жест такой отточенный и властный, что, кажется, будто только он может вершить мой суд.

– Вы предлагаете мне ввязаться в локальный конфликт из-за… сентиментальности? – он произносит это слово с легкой, едва уловимой насмешкой. – Чтобы сделать больно конкуренту, у меня есть десятки более эффективных и чистых способов. Более… масштабных.

От его спокойствия мне хочется закричать. Подойти и стряхнуть с него эту ледяную уверенность.

– Это не просто сентиментальность! – вырывается у меня, и мой голос, наконец, обретает жар, горечь и отчаяние. – Это жизнь! Единственная жизнь моей бабушки! Для вас это просто ход в игре, а для нее – все! Для меня – все!

Я замолкаю, тяжело дыша. Грудь вздымается. Я только что накричала на одного из самых влиятельных людей в городе.

На его лице, наконец, появляется что-то, кроме равнодушия. Не сочувствие. Нет. Скорее… любопытство. Как будто Всеволод увидел редкое, диковинное насекомое.

– Вы очень эмоциональны, Дарья Литвина, – произносит Евсеев, и его бархатный голос теперь кажется опасным. – В бизнесе это слабость. Но… – он делает паузу, и эта пауза кажется вечностью. – Но иногда именно эмоции заставляют людей совершать неожиданные поступки. И иногда это можно использовать.

Он проводит пальцем по поверхности стола, словно стирая невидимую пыль.

– Допустим, я помогу вам. Остановлю снос. Что я получу взамен? – его взгляд поднимается и впивается в меня. Он смотрит на меня так, будто я не человек, а лот на аукционе, и он оценивает мою стоимость. – Что вы можете предложить мне такого, что будет иметь для меня хоть какую-то ценность?

Я замираю. У меня нет денег. Нет связей. Нет ничего, кроме этого старого дома и…

– Я… Я готова на все, – выдыхаю я, и сама слышу, как это звучит глупо и отчаянно.

Евсеев усмехается. Тихо, беззвучно. Только уголки его губ чуть подрагивают.

– «Всё» – это очень размытое понятие. Мне нужна конкретика. Вы пришли ко мне не за благотворительностью? Нет. Вы пришли заключать сделку. Так предложите мне свои условия.

Мой разум лихорадочно работает. Что я могу? Что я умею? Я могу переводить тексты, печь пироги с яблоками, знаю наизусть пол-Евгения Онегина... Бесполезно. Все бесполезно.

– Я могу работать на вас. Отдавать всю зарплату. Всю жизнь. Я… хорошо готовлю. Могу убирать. Что угодно!

Всеволод смотрит на меня еще несколько секунд, и в его глазах загорается какой-то странный, хищный огонек. Он поднимается с кресла. Он высокий, очень высокий. Его фигура заслоняет свет от окна.

– Нет, – говорит он тихо, подходя ко мне. – Ваша работа, ваша уборка… это не имеет для меня никакой ценности.

Он останавливается в двух шагах от меня. Я чувствую исходящий от него холод и запах дорогого парфюма с нотками кожи и чего-то древесного.

– Вы хотите, чтобы я спас ваш дом? Спас вашу бабушку? – его голос теперь звучит почти интимно, но от этого еще страшнее. – Вы хотите, чтобы я вступил в войну с Яковлевым из-за вас?

Я не могу пошевелиться, не могу отвести взгляд. Я просто киваю, загипнотизированная его внезапной близостью.

– Тогда вот мои условия, – он говорит это так просто, будто обсуждает погоду. – Дом будет стоять. Ваша бабушка получит свой покой. А вы… вы становитесь моей. Полностью. Безоговорочно. Вы делаете то, что я скажу. Идете туда, куда я скажу. Вы принадлежите мне. Ваша свобода в обмен на ее спокойную смерть. Это сделка?

В ушах звенит. Комната плывет. Я смотрю на него, пытаясь понять, не ослышалась ли я. Всеволод не шутит. В его глазах – та самая цена, которую он назвал. И он ждет моего ответа.

Пятнадцать минут истекли.

4 глава

4 глава

Его слова висят в воздухе, тяжелые и нереальные, как дым после взрыва. «Это сделка?» Звон в ушах нарастает, превращаясь в оглушительный гул. Комната с панорамными окнами, ковер, в который проваливаются каблуки, его пронзительный взгляд – все плывет, как в дурном сне.

Я ищу в глазах Всеволода насмешку, шутку, хоть каплю сомнения. Но вижу только холодную, беспристрастную уверенность. Он не монстр. Он бизнесмен, оценивающий актив. И в данный момент я для него – самый странный и, видимо, самый желанный актив.

Мое молчание затягивается. Евсеев не торопит, давая мне утонуть в ледяной воде этого осознания, нагнетая панику тикающими в голове секундами. Где-то там, за этими стенами из стекла и стали, бульдозеры Яковлева уже прогревают моторы. Я почти физически слышу их зловещий рык. Где-то в комнате, пропахшей ромашкой, угасает моя бабушка. Ее тихое, прерывистое дыхание звучит в ушах громче любого шума. А здесь, в стерильной тишине, я решаю, смогу ли я стать вещью.

– Я… – мой голос срывается на шепот. Сглатываю ком в горле, он колючий, как стекло, и пробую снова, заставляя слова звучать тверже. – Я не понимаю. Что значит «стать вашей»? Что именно я должна буду делать?

В его глазах мелькает что-то вроде удовлетворения хищника, увидевшего, что добыча принимает правила игры. Ему нравится, что я не падаю в истерике, а запрашиваю спецификации. Как к договору на поставку товара, а не продаже души.

– Все достаточно просто, – Всеволод медленно прохаживается по кабинету, его пальцы скользят по спинке кожаного кресла. – Вы переезжаете ко мне. Выполняете мои просьбы. Сопровождаете меня на мероприятиях, когда это потребуется. Вы находитесь в полном моем распоряжении на срок, который я определю. Ваша личная жизнь прекращается. Ваши желания и потребности вторичны по отношению к моим. Вы – моя собственность. Взамен ваш дом остается неприкосновенным. Ваша бабушка получает лучший паллиативный уход, который можно купить за деньги. Это исчерпывающе?

От его спокойного, разложенного по полочкам, бесчеловечно логичного объяснения в животе начинает сосать холодной пустотой. Это не порыв сумасшедшего. Это продуманный, взвешенный план. Он обдумывал это. Взвешивал мою стоимость.

– А если я откажусь? – выдыхаю я, уже зная ответ.

Он останавливается напротив меня. Слишком близко. Снова этот давящий, холодный парфюм.

– Тогда ровно в восемь утра завтрашнего дня техника Яковлева начинает работу. И вы наблюдаете, как рушатся стены, в которых выросли. Или… вы пытаетесь вынести оттуда свою бабушку. Я почти уверен, что это убьет ее. Так что ваш отказ равносилен убийству. Вы готовы взять на себя эту ответственность, Дарья?

Удар ниже пояса. Грязно, цинично и безжалостно эффективно. Всеволод берет мой самый большой страх и превращает его в свое главное оружие. В глазах темнеет. Я чувствую, как подкашиваются ноги, и едва не хватаюсь за край его стола, чтобы удержаться.

Евсеев наблюдает за моей слабостью с тем же научным интересом.

– У меня нет выбора, – шепчу я.

– У нас всегда есть выбор, – парирует он. – Просто некоторые варианты неприемлемы. Вы выбираете меньшее из зол. Как и я, впрочем.

В его последних словах звучит едва уловимая нота чего-то человеческого, но у меня нет сил это анализировать.

Я закрываю глаза и вижу лицо бабушки. Ее тихую улыбку. Я слышу скрип ступенек под ногами. Чувствую запах старой книги, которую она читала мне в детстве.

Открываю глаза и отвечаю.

– Хорошо. – Это не слово. Это выдох. Звук капитуляции. – Я согласна.

Евсеев кивает, будто только что заключил очередную сделку на миллион. Ни тени торжества, лишь удовлетворение от эффективно проделанной работы.

– Разумный выбор. Ожидайте моего звонка сегодня вечером. Обсудим детали. Алиса проводит вас.

Всеволод поворачивается к столу, к своему моноблоку. Наш разговор окончен. Пятнадцать минут истекли давно. А моя жизнь только что резко разделилась на «до» и «после». И «после» выглядит темным и пугающим.

Алиса входит бесшумно, как будто стоит за дверью все это время. Ее лицо не выражает ровным счетом ничего, когда она ведет меня обратно через опенспейс, к лифтам. Десятки глаз с любопытством и безразличием скользят по мне. Диковинка. Новая игрушка босса.

Я спускаюсь вниз, в тот же мир, из которого пришла. Но я уже другая. Я куплена.

Телефон в сумочке платья дрожит. Я вытаскиваю его трясущимися руками. Сообщение от сиделки: «_Тамара Николаевна спрашивает, когда вы вернетесь. Чайку попить вместе хочет_».

По щекам катятся предательские горячие слезы. Я смахиваю их тыльной стороной ладони, оставляя на коже соляные дорожки. Смотрю на свое отражение в блестящих дверях лифта. Испуганная девочка.

Я спасаю бабушку. Я спасаю наш дом.

Но что остается от меня?

5 глава

5 глава

Лифт плавно спускается вниз, и его двери раздвигаются с тихим шипением. Я выхожу в холл, и меня окутывает тот же запах денег, дорогого парфюма и свежемолотого кофе. Но теперь он кажется удушающим, как газ в камере.

Прохожу через стеклянные двери на улицу, и осенний ветер резко бьет по лицу. Он холодный, колючий, но до боли реальный. После стерильной атмосферы кабинета Евсеева он кажется единственным, что еще могу чувствовать.

В голове стучит одна единственная мысль, заглушающая панику: «Бабушка. Я должна ее увидеть. Я должна с ней попрощаться. Обмануть ее».

Я иду, не разбирая дороги. Люди спешат по своим делам, кто-то смеется в телефон, курьер бежит с огромной коробкой. Мир живет своей обычной жизнью. А моя только что переламывается пополам.

«Я согласна».

Эти слова отдаются в голове оглушительным эхом. Что я сделала? Подписала собственный приговор. Отдала себя в рабство. Ради чего? Рабочие Яковлева все равно могут приехать. Всеволод может оказаться лжецом. Он может поиграть со мной и все равно отдать приказ о сносе.

Паника, острая и тошнотворная, сжимает горло. Я останавливаюсь у края тротуара, опираюсь о холодную стену какого-то здания и пытаюсь отдышаться. Сердце колотится так, будто хочет вырваться из груди.

В кармане снова вибрирует телефон. Я вздрагиваю, как от удара током. Неизвестный номер, но я чувствую, кто это может быть. Всеволод решил не ждать до вечера.

Пальцы дрожат, я едва нажимаю на кнопку принятия вызова.

– Алло, – мой голос звучит хрипло и предательски слабо.

– Где вы? – его голос в трубке таким же ровным и властным, как и при личной встрече. Никаких приветствий.

– Я… Я иду к метро, – вру я, сама не зная зачем. И тут же, набираясь наглости, отчаяния, добавляю: – Но прежде чем куда-то ехать… мне нужно домой. К бабушке. Мне нужно… собрать вещи. И объясниться с ней. Я не могу просто исчезнуть. Она будет ждать. Волноваться.

В трубке повисает молчание. Такое тихое и долгое, что, мне кажется, он уже положил трубку.

– У вас есть один час, – раздается его голос, обезличенный и лишенный всяких эмоций. – Машина подождет вас у дома. Ровно шестьдесят минут. Не заставляйте мне лично за вами приезжать, Дарья.

Он кладет трубку. Разрешение получено. Ценник на него – очередная унизительная угроза.

Я почти бегу к метро, пробиваясь сквозь толпу, не чувствуя под собой ног. Сердце колотится где-то в горле. У меня есть час. Всего один час, чтобы солгать самому дорогому человеку на свете.

Дорога домой занимает вечность. Я влетаю в наш двор, и сердце замирает. Черный Mercedes уже здесь. Он припарковался в тени старых лип, такой же чужой и угрожающий, как и его хозяин.

Я вбегаю в дом, и меня обнимает знакомый, такой родной запах – травяного чая, воска для дерева и легкого лекарственного духа. Словно ничего и не произошло. Словно завтра не должно все рухнуть.

– Дашенька, это ты? – из комнаты доходит слабый, хрипловатый голос.

Я заставляю свое лицо расплыться в самой широкой, самой беззаботной улыбке, какой только могу. Захожу в комнату. Бабушка лежит, укрытая своим старым пледом, и смотрит на меня такими живыми, такими любящими глазами, что у меня внутри все обрывается.

– Бабуль, у меня новости! – говорю я, садясь на край кровати и беря ее прохладную руку в свои. Мои пальцы горят, мне кажется, она почувствует мой жар, мой обман. – Ты не поверишь! Мне поручили вести экстренную рекламную кампанию для крупного бренда. Нужно жить на съемной квартире рядом со студией, работать в авральном режиме. Если кампания будет успешной, меня ждет огромный бонус. Только это в другом городе.

Она смотрит на меня, и в ее глазах появляется тревога. Та самая, которой я боялась больше всего.

– Сегодня? Так внезапно? Дашенька, а надежно ли это? Может, не надо?

– Надо, бабуль! – я говорю слишком быстро, слишком бодро, и ненавижу себя за этот фальшивый, девичий энтузиазм. – Это большой шанс для меня. Очень хорошо платят. А главное – я договорилась, что наш дом никто не тронет. Пока я там работаю, он в безопасности. Это часть условий.

Я вплетаю правду в ложь, чтобы хоть как-то оправдать свой ужасный поступок.

Она молча смотрит на меня, и, мне кажется, она все видит. Видит страх в моих глазах, напряжение в плечах. Но она лишь вздыхает и слабо сжимает мои пальцы.

– Если ты уверена, родная... Ты же всегда была такой умницей. Ты знаешь лучше. Только обещай, что будешь беречь себя. И звонить. Будешь звонить каждый день?

Комок подкатывает к горлу такой огромный, что я не могу говорить. Я просто киваю, наклоняюсь и прижимаюсь щекой к ее худой, хрупкой ладони. Вдыхаю ее родной запах, пытаясь запомнить его навсегда.

– Конечно, буду. Каждый день. Меня там поселят в хорошее место, все будет прекрасно, – лгу я, глотая слезы. – А тебе будет помогать новая сиделка, я уже все устроила. Она очень хорошая.

– Ладно, ладно... – она гладит меня по волосам. – Собирайся тогда. Только тепло одежду. Осень.

Эти простые, такие земные слова добивают меня окончательно. Я целую ее в лоб, в щеку, сжимаю ее руку и вылетаю из комнаты, потому что еще секунда – и я разрыдаюсь у нее на глазах.

В своей комнате я наспех скидываю в старый рюкзак несколько вещей – свитер, джинсы, фотографию нас двоих. Мне нужны только самые простые, самые настоящие частички меня.

Спускаюсь вниз. Сиделка, молодая девушка в безупречно белом халате, уже здесь. Она молча кивает мне. Еще один винтик в отлаженном механизме Всеволода.

– Я все, – говорю я, не поднимая глаз.

Выбегаю на улицу, не оглядываясь на дом. Если обернусь – не смогу уйти. Водитель уже открывает дверь Mercedes.

Я залезаю внутрь. Дверь закрывается. Тишина. Мягкий кожаный салон, запах кожи и дорогого освежителя воздуха. Мир снаружи внезапно становится невидимым, приглушенным.

Машина трогается так плавно, что я почти не чувствую движения. Я сжимаюсь в углу, глядя на мелькающие за темным стеклом улицы. Меня везут. Неизвестно куда. И я уже не могу ничего изменить.

Мы едем недолго. Машина останавливается у подъезда современного элитного дома. Водитель выходит, открывает мне дверь.

– Поднимитесь на двадцатый этаж. Ключ от квартиры, – он протягивает мне электронный ключ-карту. – Вас встретят.

Каждый шаг механический. Роскошный лифт, быстрый подъем, тихий этаж с одной-единственной дверью. Я прикладываю карту к замку. Щелчок.

Дверь открывается. В просторной белоснежной прихожей стоит женщина лет сорока в строгом сером костюме и белых перчатках. Ее лицо абсолютно бесстрастно.

– Дарья Дмитриевна, я Элеонора, управляющая резиденцией Евсеева. Проходите, я покажу вам ваши апартаменты и ознакомлю с правилами.

Апартаменты. Резиденция. Звучит так же чуждо, как и все происходящее.

Она проводит меня по огромной квартире-пентхаусу. Все выдержано в стиле хай-тек: холодный металл, стекло, глянец, дорогие и строгие материалы. Ничего лишнего, ничего уютного. Это не дом. Это дизайнерский объект, клетка из стекла и бетона.

– Это ваша спальня, – Элеонора открывает дверь в комнату с панорамным окном и огромной кроватью. – Гардеробная уже заполнена одеждой и всем необходимым согласно указаниям Евсеева. Ваш телефон будет заменен на новый с единственным подключенным номером. Ваши личные вещи будут доставлены позже.

Она говорит ровным, лишенным эмоций голосом, как экскурсовод в музее.

– Каковы… правила? – наконец выдавливаю я.

– Вы не покидаете апартаменты без сопровождения или прямого разрешения Евсеева. Вы готовы к его приезду в любое время суток. Вы выполняете все его просьбы незамедлительно. Ваше общение с внешним миром будет ограничено и контролироваться. Вопросы?

У меня нет вопросов. Есть только леденящее душу понимание. Это не метафора. Это настоящее, физическое заточение.

Элеонора удаляется, оставляя меня одну посреди чужой, холодной роскоши.

Я подхожу к окну. Отсюда с двадцатого этажа, город красивый, далекий и абсолютно безразличный. Где-то там мой дом. Моя бабушка.

В кармане звонит мой старый телефон. Я вздрагиваю. НЕИЗВЕСТНЫЙ НОМЕР. Сердце падает. Яковлев? Журналист?

Я принимаю вызов.

– Алло?

В трубке на секунду повисает молчание, а затем раздается низкий, знакомый уже голос.

– Довольны своими новыми апартаментами? – спрашивает Всеволод. В его голосе слышится легкая, едва уловимая усталость, но не тепло.

– Вы… Вы обещали остановить снос, – шепчу я, игнорируя его вопрос.

– Техника Яковлева уже уехала с вашей улицы. К вашей бабушке приставлена моя личная сиделка с медицинским образованием. Обещание выполнено. Теперь ваша очередь, Дарья. Скоро приеду, подписать договор.

Он кладет трубку.

Я медленно опускаюсь на пол перед огромным окном, обхватывая колени руками. Снаружи зажигаются огни вечернего города. Он прекрасен.

А я сижу в золотой клетке и не могу сдержать рыданий.