Текст книги "Попаданка с квартирой приключений не ищет (СИ)"

Автор книги: Ева Добринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Глава 19

Взгляд в прошлое 3. Я и Генка

– Э-ва, я хочу услышать вашу историю, потому что не понимаю, почему ты отталкиваешь Марка. Нам обоим от этого очень больно. Ты даже ко мне более снисходительна, чем к нему. Что с тобой? Ты совсем его не помнишь?

– Ант, послушай меня! Марк – не Мирон! Кроме того, мы были женаты с ним всего шесть лет. Получается, что я большую часть жизни прожила без Мирона. Вы оба для меня незнакомцы. И я не отвергаю полностью мысль остаться здесь, следовательно, не отвергаю полностью необходимость тройственного союза, без Марка и без тебя мне здесь вообще нечего делать.

Я действительно так думала.

– Понимаешь, чисто умозрительно, я бы с удовольствием отказалась и от первого, и от второго – от вашего мира и странного брака. Зачем мне новые проблемы? Но, будучи причастной ко всему, что уже произошло, прикипев к людям, с которыми уже как-то связана, я не могу рубить с плеча и бестрепетно отказываться от всего, что идет в комплекте с людьми.

Как бы я ни кочевряжилась, мысль – расстаться с ними со всеми и никогда больше не увидеть – причиняла боль.

– И, хотя я не чувствую Марка как Мирона, как родного человека здесь, – я постучала себя в грудь, – умом я принимаю, что это он, и не хочу причинять ему боль. И, хотя я ни в чем пред Мироном не виновата и, в общем, ничего не должна Марку, я хочу дать ему шанс.

Себе я могу признаться, что могла бы принять Марка как Мирона, если бы не чувствовала и не боялась его зверя. Кстати, нужно сказать и об этом, но решила об этом отдельно поговорить с Марком. Возможно он помнит, как чувствовал себя, когда не было зверя, и может сравнить.

– И, да, признаюсь, мне нравится снова быть молодой (и надолго), но… Надо сказать, и свою старость я принимала без горечи, поэтому жить в вашем, непривычном для меня мире, просто из любопытства – не вариант. Из любопытства можно экскурсию устроить, с учетом размеров мира и возможностью пользоваться порталами – это два-три месяца, от силы полгода.

Подумала, что надо сказать о ненормальном для Земли омоложении.

– И да, я вижу проблемы с возвращением – меня помолодевшей – домой. Как прежде уже не будет. Поэтому, если вы хотите, чтобы я осталась, вам придется – заметь, Марк, вам, а не тебе – постараться меня в этом убедить. Не получится так, как это получилось у Мирона в первый раз.

* * *

В общем, я решилась рассказать о себе и о Мироне.

– Я была красивой девочкой, но мама меня воспитывала очень строго, так что у меня не было мании величия, как часто бывает у красивых девочек. И уверенности в своей неотразимости тоже не было. Поэтому я вышла замуж очень рано – сразу по окончании первого курса университета.

Всю подноготную мужчинам я рассказывать не собиралась, но нахлынули воспоминания. И я иногда надолго замолкала, перебирая их. Мужчины терпеливо ждали.

Я вышла замуж – едва исполнилось восемнадцать – за Генку, потому что он показался самым безопасным. Опасность, как мне казалось, крылась в том, что я оказалась лакомой добычей для многих. И в университете, и на улице, да везде, где приходилось пересекаться с мужчинами, ко мне клеились самые яркие представители сильного пола. Меня это пугало несказанно, постоянно свербела мысль: «Что он во мне нашел? Я же никакая, а он вон какой. Наверное, девушки перед ним штабелями укладываются».

Конечно же, я насчет своей (не)привлекательности ошибалась, что было следствием матушкиных наставлений. Вероятно, кроме того, присутствовала особая манкость, которую я сама не осознавала: стеснялась себя, пристального внимания, жарких взглядов, ускользала, отказывала, при этом никогда не была резка, не грубила, так как была нежной, воспитанной в строгости, домашней девочкой. И, вероятно, это воспринималось как особо изощренная игра с противоположным полом. Мужчины не верили «по Станиславскому», и в чем-то, конечно, были правы – ведь не деревянная я все же, но никому ничего не собиралась объяснять и доказывать, опять же потому, что стеснялась. И снова, и снова ускользала.

Геннадий Мордвинов не был наглым и напористым, был ненавязчивым и удобным. Мне казалось это следствием воспитания и самодостаточности. Я ошибалась. На самом деле Генка, как выяснилось вскоре после свадьбы, был трусоватым и закомплексованным, очень обидчивым, ревнивым и пакостливым.

В общем, многое, внушенное мне мамой, оказалось не таким, каким было на самом деле.

Трудно представить себе мужчину, который боится свою женщину, завидует и способен гадить собственной жене. Вот в этом как раз и крылась реальная опасность.

Генка подставлял меня перед преподавателями.

Например, вносил ошибки в мои уже проверенные учебные проекты. А когда мне снижали оценку и требовали переделать, высмеивал, указывал на мою неспособность и бесполезность. И я знала, что ошибок быть не может, но доказать ничего не могла.

Когда я болела, говорил, что прогуливаю. На мои больничные преподаватели потом смотрели с сомнением. Как-то декан даже потребовал, чтобы я призналась в симуляции болезни и честно рассказала, как получаю справки.

Оговаривал перед моими и своими родителями, рассказывая во время каких-нибудь семейных застолий, как бы в шутку, о моих несуществующих отношениях с другими мужчинами.

Мне потом приходилось оправдываться перед мамой и лапочкой-свекровью. Да мне повезло, свекровь была очень уютной полноватой женщиной, она мне пеняла, а я оправдывалась и отогревалась в ее мягких объятиях. С мамой у меня тактильные отношения не складывались с детства – мне в маминых объятиях почему-то было душно.

Генка передергивал мои высказывания, втягивал в бесполезные споры, а когда я отказывалась их продолжать, выдвигал какие-то глупые и дикие обвинения. В общем, самоутверждался за мой счет изобретательно и с огоньком. Что со стороны выглядело глуповатыми оговорками. Я и сама не сразу поняла и поверила, что все это не случайно.

Теперь, спустя почти полвека, я хорошо понимала, что это был весьма умелый абьюзинг, но в то время слова такого не знали. И, например, мама, у которой я пыталась найти, если не защиту, то хотя бы понимание, ничего особенного в таких отношениях не видела, хотя самой в подобной ситуации быть не приходилось – мой строгий, бесконечно терпеливый папа к жене относился как к фарфоровой вазе.

И на мое счастье Генка не успел скатиться до рукоприкладства, я думаю, он бы и хотел меня прибить, но просто трусил.

Я не умела конфликтовать, даже словесная агрессия приводила меня сначала в недоумение, а потом в ступор.

И когда за словами последовали действия, я стала его бояться.

Генка начал напиваться. Не дома. Когда к нам приходили гости, я кормила, что называется, на убой, и он не косел. Генка наливался методично и целенаправленно, когда мы бывали в гостях, а мне предстоял уже дома тихий страшный вечер, который начинался еще по дороге домой.

Казалось бы, что такого, если муж мой не шел рядом, а медленно, постепенно отставал на шаг, потом еще на один, издавал за спиной невнятные звуки, подхихикивал. Вроде ничего особенного, но это нагнетало атмосферу, как в фильмах ужасов, еще только музыкального сопровождения не хватало. К этому еще можно добавить то, что из гостей мы обычно возвращались поздно, иногда за полночь.

А дома у меня за спиной тихо пощелкивали ножницы, когда я поворачивалась к нему лицом, делал вид, что стрижет ногти – не в ванной, а в комнате, у меня на глазах – невозмутимо, безмятежно, только стоило мне отвлечься, снова заходил за спину.

Я понимала, что он пьян, что, если у человека такой безумный взгляд, выяснять отношения или делать замечания бесполезно. И я старалась уходить в другую комнату, в кухню, а потом стала запираться в ванной, потому что и в спальню, и в кухню, он отправлялся следом за мной.

Самой неприятной частью нашей семейной жизни оказался секс.

Генка начал обвинять меня во фригидности. Выходя замуж, я была девственницей, с его слов он – тоже, поэтому я никак не могла понять, откуда такие претензии. Я не знала других мужчин, мне не с чем было сравнивать. Ведь у нас с Котом, моим одноклассником, так ничего и не случилось.

Может, Генка – не понятно, зачем – солгал по поводу своего опыта? И ему есть, с чем сравнивать. Я так и спросила у него, и нарвалась на скандал. Оказывается, он выводы сделал из сплетен мужиков между собой. Где-то, у кого-то там были бабы «ух!», а я, видите ли, – дохлая амеба.

И где он такого набрался? Я и слова «фригидность» не знала, пока он меня не обозвал. Конечно, залезла в словари. Ага. «Отклонение от нормы проявления сексуального чувства, характеризующееся снижением половой возбудимости или отсутствием оргазма; половая холодность». Ну, в принципе, похоже.

В чем-то я его понимала, потому что и с моей точки зрения все было как-то неправильно: процесс не вызывал те феерические ощущения, о которых говорили девчонки, и того пьянящего удовольствия, что дважды подарил мне Кот, тоже не было. Генке вроде было неплохо. Только после первой брачной ночи я две недели с ужасом шарахалась от мужа, когда понимала, что он настроен на исполнение супружеских обязанностей.

Так и повелось, что после каждой ночи «любви» я по две недели залечивала настоящие мозоли на нижних губах и лобке. Потом Генка потребовал, чтобы я брила лобок, потому что у него тоже появились болезненные потертости на члене. Спросить было не у кого. Ленка вышла замуж и уехала с мужем в Питер. С мамой говорить на эту тему я стеснялась.

А потом я застала Генку на какой-то деве у нас дома. Я не стала скандалить. Если честно, чувствовала себя виноватой, ведь со мной что-то не так, и я пошла к гинекологу. Он посмотрел на мои половые органы и сразу спросил:

– Кто это сделал?

– Что? – я страшно удивилась.

Доктор отошел и принес откуда-то довольно большое зеркало. В зеркале я увидела свои половые губы в розовых пятнах, как после заживших ожогов. Доктор повторил:

– Кто это сделал?

Я ответила, еще не понимая, в чем проблема:

– Муж.

– Вы не хотите написать заявление?

– Какое заявление?

– Это можно квалифицировать как домашнее насилие.

Я подумала и ответила:

– Нет. Но вы дадите мне справку?

А еще доктор расспросил меня о половой жизни с мужем, а потом на картинках и собственных рисунках объяснил, как должен происходить половой акт. Рассказал о возможных размерах мужского полового органа, о неудобствах и неприятных ощущениях при дефлорации и о том, что в дальнейшем, неприятных ощущений наблюдаться не должно, а даже наоборот.

Я теперь знала, какое заявление я хочу написать.

После почти пяти лет такого странного брака мое терпение закончилось, и я предложила Генке развестись. Он взъерепенился, начал орать и говорить гадости о том, что я шлюха, о несуществующих любовниках. А я спросила, почему он не занимался со мной сексом по-настоящему.

Ответ Генки вызвал у меня шок. Оказывается, он не хотел детей, а стопроцентной гарантии никакое предохранение не дает. И не только это.

– Скажи спасибо, что я тебя нормально не трахал и не посылал потом на аборт! А можно было еще в рот. Ты в рот возьмешь? – вероятно, выражение моего лица было достаточно красноречивым, потому что Генка злорадно заключил, – вот об этом я и говорю, рыба ты фригидная. С тобой, как с нормальной женщиной, нельзя. Я не дам тебе развод, будешь терпеть и дальше, иначе света белого не увидишь.

А потом он сказал то, что, вероятно, объясняло всю глубину его страхов и неадекватного отношения ко мне:

– А то вся такая красивая, талантливая – на сраной козе не подъедешь. На самом деле, ты – ничто, ноль без палочки. И получаешь то, чего заслуживаешь.

Тогда я сунула ему в нос справку от врача и пригрозила, что могу обвинить его в домашнем насилии. Только после этого Генка согласился, и мы подали заявление на развод, но, когда он узнал, что мои родители собрались эмигрировать в Германию как нативные немцы, заявление отозвал и поставил меня перед фактом: пообещал дать развод после натурализации.

Я спорить не стала, потому что понимала – бесполезно. Он и так настраивал родителей против меня, а тут… не сомневалась, что муженек пустится во все тяжкие. Хотя я уезжать никуда не хотела. Я хотела бы отправить родителей и остаться. Возможно, затянувшийся бракоразводный процесс дал бы мне эту возможность. Только вот мама…

В таком семейном положении мы и оказались в таможенной катавасии на границе с Польшей. Когда мама сунула свое не внесенное в таможенную декларацию обручальное кольцо мне в карман и попросила договориться с таможенниками, Генка только фыркнул в мою сторону и ничего не сказал, и даже не попытался сопроводить, чего я, в общем, и не ожидала, и не желала. Отец дернулся было вслед за мной, но мама умоляюще сложила руки перед собой, а мне пришлось отцу улыбнуться успокаивающе и сказать, что все в порядке.

Я на маму не обижалась. Я знала, что она меня любит, правда какой-то непонятной мне любовью. Так же я знала, что в критических ситуациях она всегда почти полностью лишалась рассудка. Не знаю, что ей когда-то пришлось пережить, но ее панические атаки из здравомыслящей женщины и строгой матери превращали в обезумевшее от страха животное.

Последний случай произошел не так давно. Когда мы отправляли с компанией-перевозчиком вещи за границу, мама в состоянии длительного стресса умудрилась все документы и накладные на отправляемый багаж упаковать в ящик с вещами. Грузчикам пришлось разгружать половину машины, и мы все вскрывали ящики и искали документы.

Поэтому я оставила отца присматривать за мамой, проигнорировала «козью морду» Генки и отправилась на выход из вагона. Ага. Договариваться с таможенниками. С единственной мыслью: «Боже, помоги мне!» Из меня переговорщик, как из папы балерина.

Дорогие мои! Я в 14 главе поменяла картинку. Зацените!

Глава 20

Взгляд в прошлое 3. Я и Мирон

– Мой брак с первым мужем сложился очень неудачно, и мы должны были развестись, но тут мои родители собрались эмигрировать. И мой первый муж, Геннадий Мордвинов, пожелал эмигрировать вместе с нами. В ситуации цейтнота с оформлением документов, времени на бракоразводный процесс через суд не было, поэтому я согласилась. Не хотелось упреков и нотаций еще и от мамы.

Посвящать в тонкости моих отношений с мамой я не стала.

– Неожиданная ситуация сложилась на границе при заполнении таможенной декларации. Мама очень любила украшения, поэтому в декларацию пришлось вносить довольно много. Только от волнения она забыла внести в список обручальное кольцо. У мамы бывали панические атаки, во время которых она становилась практически недееспособной, и тут случилась, поэтому вопрос с кольцом пришлось решать мне.

– Когда я вышла из поезда на перрон, мой взгляд упал на Мирона. Конечно, тогда я не знала, что это он – мой будущий муж, но меня к нему притянуло словно магнитом.

Про звездочки на погонах я знала, потому что… Потому что хотела знать все. Да вот так – любопытство и любознательность – я впитывала все, с чем даже случайно мимоходом пришлось соприкоснуться. Я видела, что у этого военного на погонах по две звезды горизонтально, но без красных дорожек – одной или двух, но по размерам звездочек судить было сложно, то есть либо лейтенант, либо подполковник.

Однако у того же Генки дядя (муж сестры его матери) перед увольнением на пенсию был всего лишь майором и это на оборонном заводе (!), и перед пенсией в возрасте пятьдесят плюс. Правда у него были отягчающие обстоятельства: в национальности еврейство и мерзкий шакалий характер (натуральный Табаки*), за который его все не любили. Кстати, мне с этим дядей капитально не повезло: был бы он Генкиным отцом, а не мужем тетки, Генка с эмиграцией прекрасно обошелся бы без меня, и мы уже были бы в разводе.

(* Табаки – шакал из книги Киплинга «Книга джунглей» о Маугли и прочих. Однако Генкин дядя был похож на мультяшного Табаки с его ужимками и речами.)

Так вот военный на перроне выглядел значительно моложе пятидесяти, и я боялась ошибиться и размышляла: «Если обращусь и назову его лейтенантом – обидится, а если подполковником – примет за грубую лесть». Наконец, решила, что лесть все же лучше.

– Господин подполковник, можно к вам обратиться, – и тут же готова была провалиться сквозь землю. «Какой господин? У нас пока еще все «товарищи». А с другой стороны: я, вроде, собираюсь в эмиграцию, он еще как скажет: «Тамбовский волк тебе товарищ». Ну не «гражданин» же!» В общем, я запаниковала и осеклась.

Кажется, насчет звания я не ошиблась. Вид у него был чуть озадаченный, но он кивнул и слегка одним уголком губ обозначил поощрительную улыбку. Только не так далеко вокруг нас стояли и другие таможенники, и поглядывали с удивлением, и прислушивались.

Я сделала еще шаг, до расстояния вытянутой руки между нами – ближе подойти было страшно – и постаралась тихо, но четко произнести:

– Пожалуйста! У меня приватный разговор.

Он, недолго думая, предложил мне левый локоть, и я, мгновение поколебавшись, положила руку ему на предплечье, а не взяла «под ручку». Подполковник снова немного удивился – его удивление демонстрировал легкий подъем левой брови – и неспешным прогулочным шагом повел меня в здание вокзала. Я-то думала, он скажет что-нибудь вроде: «Следуйте за мной!» А тут получилось, как приглашение на танец на балу. И это было красиво!

Я представила себе, как это выглядело со стороны. Подтянутый, высокий военный, и я в светлом легком платье с юбкой полу-солнце чуть ниже колена. «Как на балу в военном училище», – подумала я. Что-то такое видела в кино. Оказалось, что в задумчивости произнесла это в слух. Тихо, но под высокими арочными сводами короткого коридора на входе старого здания это прозвучало достаточно громко.

– Что? – переспросил подполковник.

Я не стала мямлить и повторила. Он ничего сказал, только опять повел бровью.

«О чем я думаю? Мне нужно как-то складно ему все объяснить и попросить».

* * *

– Мирон был очень любезен и согласился мне помочь и с маминым кольцом, и замуж позвал.

– Ага. Подходит ко мне, старому солдату, который «не знает слов любви»*, сияющая ярче солнце юная девушка и просит помочь с контрабандным золотым кольцом. А потом предлагает себя в качестве оплаты натурой за услугу.

(* Цитата из фильма «Здравствуйте, я ваша тетя». «Я старый солдат и не знаю слов любви…»)

Тут я начинаю хихикать и возражать:

– Все не так было. Ты сам мне намекнул. Ты смотрел на меня как кот на миску со сметаной.

– Ну было такое, но ты сама про расплату спросила.

* * *

– Пожалуйста! Буду вам душевно признательна!

– Душевно?

Мне показалось, что подполковник не сердился, а веселился, хотя сохранял суровую мину – ну да, морда кирпичом, а глаза смеются. Только расслабляться и приходить в благодушное состояние было нельзя, не понятно ведь, с чего он веселится. К добру ли.

– К сожалению, у меня кроме кольца ничего нет. А его я должна сохранить – из-за него весь сыр-бор.

– Так уж ничего и нет? – он выразительно посмотрел на меня, чуть прикусил нижнюю губу и высоко вздернул левую бровь.

«Блин, у него брови живут самостоятельной жизнью и говорят вместо него все, о чем он не договаривает. Вот что это сейчас было? Он предлагает расплатиться натурой?»

Я не стала жеманиться и, глядя ему в глаза, спросила:

– Я хочу уточнить, правильно ли вас понимаю: вы имеете в виду меня саму?

– А ты готова?

«Ну вот, он на «ты» перешел», – мелькнула мысль.

– Хорошо. Я готова.

«Может, меня вообще задержат за «взятку». И не придется никуда ехать. Не в тюрьму же меня за это посадят».

Насколько бы уверенно он ни держал лицо (даже брови молчали), все же тень удивления я заметила. Надо сказать, я и сама удивилась. По идее я должна была мчаться отсюда впереди собственного визга, однако вместо этого вступила в какую-то сомнительную игру, которая, надо сказать, почему-то приносила мне удовольствие. В груди зарождались в равных долях ужас и возбуждение, а внизу живота набухал горячий беспокойный ком.

«Что я здесь делаю? Надо честно признаться самой себе. Я не хочу уезжать с родителями и Генкой. Я не хочу в чужую страну. Если, чтобы остаться, нужно отдаться этому военному, я сделаю это с удовольствием». А вслух неожиданно для себя произнесла:

– Я не хочу уезжать с семьей, но спорить с ними не в силах. Вот, незадекларированное украшение. Арестуйте меня. Посадите в тюрьму. Что угодно, только не отпускайте меня, не дайте уехать. Пожалуйста!

Он оторвал руку от столешницы и поманил меня к себе.

Заставляя себя хотя бы мысленно сохранить собственное достоинство, я подумала: «Хорошо еще пальчиком не поманил, и без команды «к ноге». А то же я на все согласна, не правда ли?» И еще про себя фыркнула: «Сарказма маловато. Можно подумать, не согласна. Как? Ну как я на это решилась?»

Помедлив, поднялась со стула. Стояла, вцепившись пальцами в край стола, и смотрела ему в глаза. Тело превратилось в неподъемную колоду, ноги не хотели двигаться, так что нужно было как-то собраться и не топать к нему походкой зомби.

Он приглашающе качнул головой, и я отмерла. Походки от бедра не получилось, скорее, это был строевой шаг. Обошла стул, на котором сидела, стол и остановилась рядом с ним. Сердце бухало в горле. Я закрыла глаза и сглотнула, стараясь протолкнуть воздух.

Я почувствовала его руки, на мгновение показалось, что кружится голова в падении: «Только бы не хлопнуться в обморок». Я глянула, чуть разомкнув веки. Кружение на самом деле было – просто он развернул меня и усадил к себе на колени. И все… к чему я готовилась не случилось. Он не стал меня лапать. Я осмелилась и подняла на него взгляд, распахнула ресницы. Наши лица были близко-близко, и он в упор меня разглядывал: губы, нос, щеки, глаза. Глаза в глаза. Удивилась. Я его совсем не боялась.

Годы спустя я поняла, что с того самого момента, как оказалась у него на коленях, мне было комфортно, уютно, будто, наконец, попала домой. К себе домой. И с родителями, и у бабушки, и в школе, и в универе, и с Генкой я всегда старалась быть удобной. Родители никогда не внушали мне простую мысль, что «всем не угодишь», наоборот… «Ты же девочка!» И никто никогда не интересовался насколько удобно мне. И поэтому всегда я была вежливой, насколько возможно приятной и настороженной – окружающий мир меня пугал непредсказуемостью и завуалированной враждебностью.

* * *

– Мирон, был настолько любезен, что в процессе наших договоренностей усадил к себе на колени. Мне было так уютно и спокойно, как никогда в жизни. Мне не хотелось, чтобы этот человек отпускал меня.

– И я был так любезен, что к своему собственному удивлению, предложил этой дивной девочке руку и сердце. Я – убежденный холостяк, в 35 лет ни разу не женатый. И девочка меня еще не раз потом удивляла. Наверное, поэтому никакую другую в своей жизни я больше не желал так, как ее, и кроме нее.

* * *

Умиротворение, что я вдруг ощутила сидя на коленях у этого человека, было неожиданным, невероятным.

Поэтому, я вздохнула и обняла его, когда он придержал за плечи и широкой ладонью прижал мою голову к своему плечу, а потом спросил:

– Маленькая, храбрая птичка, что ж семья тебя не пожалела? – коснулся губами моей макушки. – Ты выйдешь за меня?

Я чуть отстранилась и снова подняла на него глаза. Мне захотелось немедленно согласиться, но был больной вопрос, и его нужно было решить:

– Только через постель.

Он оторопел:

– Неожиданно.

– Пожалуйста, мне это нужно! А вдруг мы не подходим друг другу? Вдруг я вам не понравлюсь?

– Или я тебе?

– Или вы мне. Если это будет так, как с моим мужем, то лучше я одна останусь до конца моих дней.

– Тебе есть, с кем еще сравнивать?

– Нет, мой муж – единственный мужчина. И я два раза целовалась с одноклассником.

– О, Господи, – выдохнул он.

– И еще. Как быть с этим? – я показала свою правую руку с кольцом на безымянном пальце. – Я же замужем. Хотя он и не муж мне уже.

Он поддел пальцами мой подбородок и поцеловал. Сначала легко, едва касаясь губами моих губ, а потом глубоко, не скрывая жгучего желания, и я потерялась в пространстве, и была согласна на все, но он остановился, снова прижал мою голову к своему плечу и, сдерживая бурное дыхание, – я поняла, что остановиться ему было нелегко – сказал:

– Еще не сейчас, моя хорошая. Сначала тебя нужно освободить от бывшего мужа.

– Сейчас! – о муже в тот момент я не хотела ничего слышать.

Мужчина взял мое лицо в ладони. Что он увидел в моих глазах – отчаяние, решимость, жажду – не сказал, а мне слова были не нужны, тогда казалось, что навстречу ему я распахнула душу до донышка.

– Хорошо, птичка, но не здесь.

Что-то лукавое промелькнуло в его глазах:

– Или тебе нравится этот стол?

Я смутилась, опустила голову и судорожно вцепилась в его руку, что как железный обруч охватывала мою талию. Ага, и только тогда поняла, что кое-что еще – очень твердое – подпирало мои ягодицы.

Он поднялся из кресла, поставил меня на ноги и повел из кабинета и здания вокзала.

* * *

Мы вышли на привокзальную площадь. Он держал меня за руку и вел за собой. Усадил в автомобиль. А минут через пятнадцать остановил машину перед каким-то жилым домом. Я практически ничего не видела вокруг, только следила за своим дыханием, чтобы не поддаться панике. Как только он отпустил мою руку и между нами появилась, хоть небольшая, но дистанция, решимость начала меня покидать. Он практически вынул меня из салона, провел по лестнице в два марша и открыл дверь в квартиру.

Он все делал сам. Усадив меня на банкетку в прихожей, встал на одно колено и освободил меня от босоножек. Поднялся, склонился надо мной, втянул носом воздух.

– Дорога дальняя, погода жаркая. Нам обоим нужно освежиться.

Привел в ванную комнату, и, ни слова не говоря, раздел меня, и разделся сам, и втащил меня в душевую под теплые струи воды, намылил две губки, одну вручил мне, а второй начал путешествовать по моему телу. Он снова опустился на одно колено, чтобы омыть мои ноги, а поднимаясь одарил короткими поцелуями мой вздрагивающий от смущения живот. Я повторила его действия, присела и омыла ему ноги, а поднимаясь, зажмурившись, потерлась щекой о твердо стоящий член.

«Боже, какой он красивый!» Телом он был похож на моего отца на фотографиях, когда папа в молодости занимался спортивной гимнастикой. Без излишней мощи гармонично развитые мышцы шеи, плеч, рук, груди, пресса, ног – все рельефное, будто вылепленное умелым скульптором. И я все это оглаживала мыльной губкой. А он опустил руку к низу живота и пальцами несколько раз коснулся складок моего лона, и меня пробило.

Если бы он не держал меня второй рукой за талию, я бы упала. Меня выгнуло, толкнуло грудью в его грудь. Я запрокинула голову, и закричала, и чуть не захлебнулась водой, льющейся из лейки душа. Меня оглушило это невероятное удовольствие. Он прижал меня к себе, и я услышала удивленное:

– Ого!

«Это был оргазм? Как с Котом? Ого!»

– Как тебя зовут?

– Ева. Евдокия Алексеевна Берг, по мужу Мордвинова. А вас?

– Мирон Астахович Гранин. Мирон, и на «ты». Поняла?

– Поняла.

Он тихонько засмеялся, продолжая прижимать меня к себе. Я щекой чувствовала этот смех внутри него как урчание кота, и горячий ком опять начал зарождаться у меня в животе.

– Ну вот, познакомились. Можно продолжать знакомство дальше.

Но он не потащил меня спешно в спальню, неторопливо промыл мои длинные волосы, позволил помассировать с шампунем и ополоснуть свои очень короткие, завернул меня в огромное мягкое полотенце, накинул на себя банный халат, отнес меня на кухню и усадил в уютное кресло.

– Чай, кофе?

– Чай.

Он вскипятил чайник, заварил мне чай, а себе кофе, точными, экономными движениями выставил чашки с блюдцами, мне в чай щедрой рукой добавил белого рома, а себе в кофе – коньяка, подтолкнул ко мне вазочку с печеньем и тарелку с сырной нарезкой.

– Ешь.

– Я не хочу, – помотала головой, – кусок в горло не лезет.

– Не волнуйся, все будет хорошо.

Я с сомнением посмотрела на него.

– Верь мне.

И я поверила.