Текст книги "Наш человек в гестапо. Кто вы, господин Штирлиц?"

Автор книги: Эрвин Ставинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

– Меня интересует «бюсинг», последние цифры номера 17, шофера зовут Герберт.

– Это наша машина. А что случилось?

– Пока ничего, – успокоил его Леман. – Она недавно вернулась со стороны причала.

– К причалу у нас регулярно машины ездят за грузом, который доставляется на баржах. Была ли сегодня на пристани та машина, которая вас интересует, я точно не знаю: транспортом занимается мой заместитель… Сейчас выясню, – пообещал начальник и поднялся.

– А шофера вы знаете?

– Вы говорите номер заканчивается на цифру 17… Зовут Герберт…. Это наверное Герберт Янке… Откровенно говоря, знаю его мало. Он у нас недавно, месяца два. Но плохого ничего сказать не могу. Шофер как все, ничем не выделяется.

– Я хочу побеседовать с ним, а также, ознакомиться с журналом регистрации личного состава, – официальным тоном объявил Леман.

– Понятно. Выйдя из кабинета, начальник склада что-то сказал мелкому чиновнику. Тот подвел его к канцелярскому шкафу, который стоял в углу комнаты.

Шкаф открыли и начальник принялся в нем рыться. Он, как видно, был хорошо вышколен, лишних вопросов не задавал: во всех его действиях чувствовалась спокойная деловитость старого служаки.

В дверь постучали.

– Войдите!

– Шофер Янке! Вызывали? – доложил вошедший.

Леман увидел перед собой невысокого худого блондина с голубыми плутоватыми глазами на бледном немытом лице. На Янке были грязные шаровары и старый, помятый китель, а на ногах сапоги с короткими широкими голенищами. Он перевел взгляд с начальника на незнакомого чиновника, восседавшего за столом шефа и, не ожидая для себя ничего хорошего, сразу насторожился.

– Садись, – предложил начальник.

Янке сел на предложенный стул в шагах трех от стола и снова быстро взглянул на Лемана.

– Господин хочет с тобой побеседовать, – начальник склада кивнул в сторону Лемана.

– По какому вопросу? – прищурился Янке.

– Сейчас узнаешь, – сказал начальник склада и, наклонившись к уху Лемана, тихо спросил:

– Мне выйти?

– Да, пожалуйста.

Подождав, пока за начальником закроется дверь. Леман приступил к беседе. Вначале Вилли задал несколько общих вопросов: откуда родом, с какого времени здесь на стройке, доволен ли работой, много ли приходится ездить, куда и с каким грузом.

Янке отвечал не спеша и довольно лаконично, обдумывая каждое слово и избегая при этом смотреть Леману в глаза.

– Сегодня куда-нибудь ездили? – Ездил… К причалу. Мешки с цементом возил… Вот маршрутный лист. – Янке с готовностью достал из кармана кителя сложенный вчетверо помятый листок бумаги и, развернув, положил на стол перед Леманом.

– Вы по дороге делали где-нибудь остановки?

– Нет не делал.

– Может, подвозили кого-нибудь?

– Нет. А кого здесь подвозить? Разве рабочих из склада на пристань…

– Какой номер вашей машины?

– 24-3817.

Он говорил так убедительно, что можно было ему поверить. Можно, если бы Леман своими собственными глазами не видел, как «бюсинг» Янке выезжал из двора фермы.

В этот момент дверь в кабинет открылась и на пороге показался начальник склада. В руках он держал журнал в картонной обложке. Не говоря ни слова, он подошел к столу и положил перед Леманом журнал, после чего опять вышел.

Продолжая разговаривать с Янке, Леман прочел: «Водитель Янке Герберт,1913 года рождения. В 1932 году задерживался за мелкие кражи имущества».

– Значит сегодня вы никуда не заезжали?

– Нет.

– Никуда за всю дорогу?.. Припомните получше.

– Нет, причал – база, ехал один.

Чего от него хотят, он, Янке сразу догадался. Уже несколько лет он старался быть чистым на руку, но сегодня утром, возвращаясь с причала, не удержался и завернул на хутор, где сбросил хозяину четыре мешка цемента. Сделал он это оттого, что его тянуло выпить, а выпивку и закуску в здешних условиях найти было очень трудно. К тому же, кладовщик на пристани был бестолковым, часто работал полупьяным, и договориться с грузчиками на левый груз труда не составило. Цемента же этого сгружали на причале столько, что потерю четырех мешков обнаружить никто не мог.

И вот стоило после стольких лет праведной жизни раз украсть, как его попутали! – так он решил, когда его вызвали к начальнику склада; он был уверен, что Леман из криминальной полиции. Попался! Как же это могло получиться?

Воровать материалы – по головке за это не погладят, – и Янке все отрицал, сразу решив, что признаваться не следует. И, начав врать, он врал все дальше. А вежливость Лемана, та самая вежливость, с которой Янке в жизни встречался крайне редко, еще более настораживала его.

Леман же старался уяснить себе: почему Янке лжет, с какой целью? Он еще минут десять бился с шофером, но тот упрямо врал, пока не сообразил, что дело тут не в цементе, а в чем-то другом, а поскольку он себя ни в чем другом виновным не чувствовал, он постепенно успокоился и стал несколько откровеннее. Однако сознаться во лжи было не так-то легко.

– Послушайте, Янке. – Леман поднялся и подошел к шоферу. – Вот вы утверждаете, что сегодня никуда не заезжали. Так?.. – спросил он, наблюдая за выражением лица Янке. – Так!.. Однако, не более двух часов назад вы посетили хутор Бомлера. На столе, – Леман указал пальцем, – лежит объяснение хозяина хутора, и там говорится совсем другое.

Янке посмотрел на Лемана, словно припоминая, озабоченно сдвинул брови и закусил губу, затем уставился глазами в землю и, стараясь скрыть растерянность, проговорил:

– Обождите, обождите… Ах да! – вдруг радостно воскликнул он, поднимаясь, и облегченно заулыбался. – Точно! Совсем забыл!.. По дороге закипела вода в радиаторе, нужно было срочно долить воды холодной…

В это мгновение дверь кабинета открылась и через порог стремительно шагнул Штеле. Став спиной к Янке так, чтобы тот не мог видеть его манипуляции, Штеле положил перед Леманом сверток.

– Нашел у него под сиденьем, – прошептал Петер.

Пока Леман беседовал с Янке, Штеле прошел в автопарк, нашел нужный ему «бюсинг» с цифрой 17 на номере и быстро осмотрел кабину, не забыв заглянуть под сиденье и в ящик для инструментов. Под сиденьем он нашел сверток и бутылку шнапса.

Развернув сверток, тут же бросился на поиски Лемана. Встретившийся во дворе начальник склада показал кабинет, где расположился Вилли.

В свертке оказался небольшой кусок копченой ветчины и две пачки сигарет, а под свертком несколько листков бумаги с отпечатанных на них текстом. Бегло взглянув на текст, Леман сразу понял, что перед ним коммунистическая листовка с рекомендациями, как создавать затруднения на производстве.

– Подойдите сюда, Янке! – строго сказал Леман.

Янке встал и подошел к столу.

– Прочтите это! – Леман пододвинул к нему листовку.

По мере того, как Янке читал, по его лицу разливалась смертельная бледность.

– Господа! Я понятия не имею, что это такое. Клянусь вам, я не виновен! У меня есть жена, ребенок! Клянусь, я не знаю! – залопотал он в истерике.

– Молчать! – рявкнул Леман и стукнул кулаком по столу. Янке сразу затих и смотрел на Вилли испуганными глазами. – Вы что, хотите обмануть власть! У вас это не получится! Это ваш сверток?

– Господин чиновник! Я все расскажу! Этот сверток мне дал рабочий хозяина хутора…

– Зачем?

– Он просил передать его своему родственнику, который работает на строительстве аэродрома…

– Кому? Его имя?

– Я точно не помню…

– Говори! – гаркнул опять Леман. – Ты что в концлагерь захотел?

– Я вспомнил! Его зовут Ганс Крамер!..

– Так, рассказывай сначала! Как ты познакомился с рабочим на ферме?

– Все было так, как я говорил. Месяц назад, когда я возвращался с грузом, у меня действительно закипела вода в радиаторе. Я решил свернуть на ферму, чтобы долить холодной воды. Пока я доливал воду, хозяин предложил мне обмен – я ему привезу цемент, он мне даст шнапс и окорок. Я согласился.

Сегодня я привез ему четыре мешка цемента. Разгружал его хозяин с рабочим. Когда хозяин пошел за шнапсом, рабочий предложил мне передать этот сверток его родственнику, который работает на укладке бетона. За это он дал мне бутылку шнапса. Я и согласился передать сверток, но я понятия не имел, что в нем находится. Думал, еда…

– Как ты собирался выйти на этого Крамера?

– Мне нужно его разыскать среди рабочих, которые работают на строительстве взлетной полосы. Крамера я не знаю.

– Хорошо, вот тебе бумага и ручка. Садись и напиши все, что ты рассказал. И запомни, если ты проболтаешься кому-нибудь о нашем разговоре, ты будешь осужден за кражу государственного имущества и пособничество врагам народа!

Янке сел за стол с противоположной стороны, а Вилли поднялся.

– Работать будешь вот с этим господином, – Вилли указал Янке глазами на Штеле.

Леман оставил помощника оформлять беседу с Янке, а сам отправился на встречу с руководителем стройки – «доверенным лицом».

Оставаться на острове ему уже не было смысла. Дальнейшее расследование Штеле вполне мог провести и сам. Подробно проинструктировав его, Вилли отправился вечерним паромом на материк.

Подобных командировок в 1934 году у Лемана было много. Постепенно он определил свою линию поведения в гестапо. Он понимал, что для того, что бы успешно там работать и выполнять поручения советской разведки, он должен был играть роль абсолютно лояльного режиму и исполнительного чиновника. И он действительно исправно служил государству, правда, не проявляя при этом стремления к власти и повышенного тщеславия. Он не был опасным конкурентом для сослуживцев в борьбе за должности, они не обращали на него особого внимания, считая его старым и безобидным добряком.

Оставаясь безразличным к своему политическому окружению, Вилли показывал, что сознательно примирился с необходимостью ликвидации «врагов государства» и других преступных личностей. Он умел заставить арестованных говорить, но делал это не угрозами и пытками, а за счет трезвой логики, глубокого понимания душевного состояния арестованных и силой убеждения.

Присмотревшись к повадкам новых правителей Германии, он был потрясен: такой грязи наверху он даже не мог себе представить. От национал-социалистов он одно время ожидал возвращения к старым традициям и порядкам, однако быстро убедился, что всюду царит презрение к приличиям и морали.

Обесценивание нравственных принципов его окружения особенно проявилось в «ночь длинных ножей». Тогда Леман отчетливо осознал, что он служит террористическому государству и чтобы самому уцелеть, нужно было дать понять сослуживцам, что его шовинизм и лояльность к власти не оставляют места угрызениям совести и человеческому состраданию.

И в гестапо это оценили. После событий 30 июня его признали за своего, приняли в СС и стали выражать подчеркнутое уважение.

Но он оставался настороже, уклонялся от продвижения по должности, не пытался втереться в доверие руководителям путем демонстрации национал-социалистических взглядов.

Нацисты позволяли Леману использовать, свои профессиональные, знания и совершаемые при этом аресты, задержания других людей, он, как и другие чиновники, считал «делами управления». Он верил, что помощь русским спишет с него все прегрешения как необходимые издержки его положения в гестапо.

Однако подобное раздвоение сознания отражалось на здоровье, и оно стало ухудшаться с каждым днем. Амбулаторное лечение уже не помогало и на службе начальство решило предоставить Леману пятинедельный отпуск для прохождения санаторного лечения.

Германские генералы не боялись войны, но они опасались быть в нее втянутыми с недостаточно подготовленной и малочисленной армией. Первые же меры по перевооружению Германией, предпринятые Гитлером в начале 1934 года, их успокоили. Они поняли, что Гитлер тоже стремится к сокрушительному военному реваншу. Это и обеспечило фюреру безоговорочную поддержку военных.

Помогая устранить Рема, военные надеялись, что двумя главными опорами третьего рейха будут партия и армия и что каждая из сторон будет неразрывно связана с успехами и неудачами другой.

Сразу после сообщения о смерти престарелого президента Гинденбурга, Гитлер организовал принесение армией новой присяги.

В августе на плебисците был решен вопрос о его новых полномочиях. Поддержка армии, ловко сфальсифицированное предсмертное благословение старого фельдмаршала, ликвидация оппозиции, террор, который затыкал рты последним из нонконформистов – все гарантировало успех. К тому же гестапо и СД организовали тайную проверку избирательных бюллетеней, что позволило получить высокие результаты и разоблачить скрытых оппозиционеров.

Под шум фанфар военные не придали значения распоряжению фюрера от 20 июля: «Учитывая выдающиеся заслуги сил СС, особенно во время событий 30 июня 1934 года, я возвожу СС в ранг самостоятельной организации в рамках НСДАП. Рейхсфюрер СС, как и начальник штаба СА будут впредь находиться в прямом подчинении верховного командующего СА». А верховным командующим СА был сам Гитлер. Этим распоряжением службы СС получали полную независимость и отныне напрямую подчинялись фюреру.

Оно имело и еще одно последствие: отныне Гиммлер мог создавать и вооружать войсковые подразделения СС, чем он тут же не замедлил воспользоваться. После 30 июня началось широкое формирование и развитие маршевых рот и специальных подразделений, которые очень быстро превратились в личную армию Гитлера.

Под эту компанию попал и Леман, которого в начале августа зачислили в 44 роту войск СС берлинского округа с правом ношения значка СС или как его называли эсэсовцы – «угла».

Гиммлер также усилил проникновение СС во все звенья административного механизма. Получило широкое распространение совмещение должностей одним и тем же лицом. В результате по всей стране должности префекта полиции закреплялись за руководителем местной организации СС.

Значительные перемены стали происходить и в службе безопасности НСДАП – СД. Формально СД не являлась государственной организацией и ее компетенция ограничивалась внутренними делами партии. Но сама партия стала настолько многочисленна и охватывала столь большую долю населения, что поле деятельности СД стало поистине беспредельным.

Службе безопасности ранее насчитывалось около трех тысяч агентов, которых в маленьких городках страны все хорошо знали. После 30 июня возникла необходимость создания «параллельной секретной сети»: старая в глазах обывателя стала одиозной, поэтому Гайдрих приступил к подбору новых «добровольных членов».

Большая работа проводилась в СД по сбору и обработке документации. Используя научные и статистические методы, служба приступила к изучению деятельности ранее существовавших группировок марксистов, франкмассонов, евреев, либеральных республиканцев, верующих, людей свободных профессий, которые, по мнению нацистов, могли бы породить новую оппозицию.

Усилиями Герберта Мельхорна и Вернера Беста, СД превратилась в самую современную и наиболее оснащенную специальную службу в мире. Особенно знаменита она была своей картотекой. Карточки особо важных, с точки зрения политической полиции, деятелей были размещены в огромной циркулярной картотеке, управлял которой один оператор. Диск приводился в движение мотором и достаточно было лишь нажать кнопку, чтобы мгновенно получить нужную карточку.

Гестапо, опираясь на архивы и разработки СД, проводило аресты и обыски, заключало в концлагеря задержанных и арестованных, приговаривало к смерти и приводило приговоры в исполнение.

Наблюдение за политической деятельностью эмиграции, подготовительная работа к агрессии против других стран и создание «пятой колонны» в них, ведение идеологической войны, позволившей вербовать союзников и агентов в тылу противников, потребовали создания второй ветви СД, так называемой «СД – аусланд», или «секретной службы для заграницы».

Руководители рейхсвера очень скоро почувствовали на себе возрастающее влияние спецслужб. Так они неожиданно обнаружили, что их телефонные разговоры прослушиваются. Члены НСДАП из числа военнослужащих были обязаны передавать в партийные комитеты отчеты о всех действиях своих начальников и командиров. Между солдатами СС и рейхсвера стали возникать стычки. СД потребовало разрешение на проверку благонадежности офицеров вермахта. Фанатичные сторонники НСДАП стали распространять слухи, что армия «противопоставляет себя партии». Военные стали жаловаться на планомерную травлю вермахта. Руководители СС заговорили о том, что армия готовит путч.

Тревожные сообщения о серьезных раздорах между рейхсвером и партией легли на стол фюрера первого января 1935 года. Не мешкая, Гитлер собрал в здании оперного театра все руководство партии, государства и вермахта.

Леман принимал участие в охранных мероприятиях на этом совещании и спустя несколько дней рассказывал Зарубину:

– В Берлин съехалось руководство из всех уголков Германии. Все ложи и партер в театре были заполнены. Собрались все известные военные, чиновники и партийные функционеры.

Вскоре появился Гитлер, встреченный бурными аплодисментами и криками «Зиг хайль!». Собрание открыл Гесс, [29]29
  Гесс Рудольф (1894–1987), личный секретарь Гитлера с 1925 г. В 1933 г. стал его заместителем по партии. В 1941 г. прилетел в Великобританию с предложением о мире; был интернирован. На Нюрнбергском процессе приговорен к пожизненному заключению как один из главных военных преступников.


[Закрыть]несколько слов сказал Геринг. А томом речь держал Гитлер, которая длилась около полутора часов.

Вилли с трудом вспоминал, о чем говорил фюрер. После его эмоциональных эскапад в сознании осталось только одно: вождь желает примирить все политические силы страны. Опровергая слухи о раздорах между партией и рейхсвером, он заявил, что Германия будет опираться на два столпа: партию и вермахт. Это его непоколебимая воля. С нашей армией, которая в будущем усилиться, Германия добьется уважения во всем мире и обеспечит свою национальную безопасность. Сегодня, сказал фюрер, он счастлив, что в тридцать третьем году рейхсфер не переметнулся немедленно на его сторону, ведь суть армии – послушание и консерватизм. И если бы рейхсфер тогда так легко нарушил данную им клятву, то я бы и теперь опасался, что он в любой момент может изменить мне.

После собрания, в кулуарах, под впечатлением от выступления Гитлера, генералы говорили, что фюрер фактически реабилитировал расстрелянных Шлейхера и Бредова, поскольку убежден, что их убили по ошибке.

– Глупцы, они все еще продолжают верить фюреру, – саркастически ухмыльнулся Леман.

– Ну и чем закончилось совещание? – поинтересовался Зарубин.

– Все вместе слушали «Тангейзер» Вагнера.

– Вилли, хочу посоветоваться с вами, – сказал Зарубин, давая понять, что нужно переменить тему разговора. – Центр предлагает вам начать выносить с места работы секретные материалы. Как вы считаете, это возможно?

– Что я могу сказать, – Вилли на секунду задумался. – По своему нынешнему положению, я не имею доступа к оперативным делам. Чтобы с каким-то делом ознакомиться, я должен найти логичный предлог. Лишь после этого можно взять его на короткое время.

Он задумался, нервно теребя лежащую на столе салфетку.

– Если я смогу какое-то дело получить, его нужно будет быстро вернуть. Выносить дела из гестапо, а потом с ними возвращаться – сейчас крайне рискованно. Если класть их в портфель, так на службу никто с портфелем не ходит. Я могу узнавать новости из бесед. Ну вот например: адъютант графа Штеремберга рассказал, что в конце июля сто пятьдесят четыре эсэсовца из 89 австрийского батальона СС под командованием Гольцвебера, одетые в форму австрийской гражданской гвардии, внезапно захватили в Вене канцелярию президента.

При этом серьезно ранили президента Дольфуса. Положив его на диван, они потребовали от него подать в отставку. Дольфус отказался, и ему не оказывали до вечера помощи, пока он не умер.

Тем временем к парламенту были стянуты верные власти войска и полиция, и к семи часам вечера мятежники сдались. В Вене продолжаются аресты. Муссолини отправил пять дивизий в поддержку законного правительства. Такую информацию я добывать могу. Но выносить дела сейчас опасно. Хорошо, что с делом на Флик-Штаггера все закончилось благополучно.

– Нет, нет, рисковать конечно не следует, – согласился Зарубин. – Давайте еще подумаем, может позже появится какая-нибудь идея. А что нового у вас на службе?

– Пока я отдыхал в санатории, в отделе кто-то распространил слухи, что я безнадежно болен и якобы, помещен в больницу. Очень все удивились, когда я появился на работе, – Вилли улыбнулся, видимо вспомнил выражение лиц своих коллег. – Или такая новость: в одном из отделов арестовали чиновника Меллера за связь с частным детективом Граером. Так вот, пока я лечился, пошли разговоры, что я тоже связан с Меллером.

– Кто может распространять такие слухи? – спросил Зарубин.

– Я думаю, что это делает из зависти кто-то из сослуживцев, кого не взяли в гестапо и он остался в полиции.

– Вилли, вот еще одна просьба Центра. – Зарубин вспомнил, что с последней почтой пришло письмо из спецотдела Бокия [30]30
  Бокий Глеб Иванович (1879–1937) С 1921 по 1937 г. начальник Специального отдела ВЧК – ОГПУ – НКВД, в задачи которого входило шифровальное и дешифровальное дело. Комиссар Г/б 3-го ранга. Расстрелян. Реабилитирован.


[Закрыть]с просьбой добыть подсобный материал для расшифровки шифртелеграмм, исходящих из гестапо. – Нельзя ли добыть открытые тексты нескольких шифртелеграмм, которые будут отправлены в провинцию из центрального аппарата гестапо.

– Я постараюсь это сделать, – сразу же согласился Леман.

Зарубин уже знал, что слов на ветер он не бросает: если что-то пообещал, обязательно выполнит.

Встречу пора уже было заканчивать. Как всегда в таких случаях делается, Зарубин спросил:

– У вас нет ко мне вопросов, Вилли?

– Есть, – ответил Леман. – Мне хотелось бы знать, что вы предпримете, если со мной что-то случится?..

Через два часа, работая над отчетом на конспиративной квартире, Зарубин, писал в Центр:

«Брайтенбах /с января 1935 года Леману, по соображениям конспирации сменили псевдоним А/201. – Э.С./ вел со мной разговор о том, что мы предпримем, если с ним что-нибудь случиться.

Я сказал, что в ближайшее время он получит возможность связываться со мной тогда, когда ему будет необходимо или когда он почувствует, что ему что-то угрожает. Более того, у него будет место, где он сможет находиться до тех пор, пока будет гарантирована его переброска в ту или иную страну.

Главное, подчеркнул я ему, мы должны работать так, чтобы возможность провала вообще не возникала и ее никогда бы не было. Поскольку это зависит прежде всего от нас двоих, то это и является нашей главной задачей, с которой мы обязаны во чтобы-то ни стало справится. Эти объяснения источника удовлетворили и он ушел успокоенный, хотя на эту тему он говорил совершенно разумно, спокойно и по деловому.

Я полагаю, что связь на меня ему нужно дать немедленно. В данный момент это не так просто, так как я имею только Друккера, а также Макса и Мориса. Из этих двух адресов я должен буду выбирать.

Поскольку Макс и Морис совершенно ничего для нас не делали, я думаю, что можно будет дать их телефон, куда в случае экстренной необходимости, Брайтенбах мог бы позвонить и разговаривать с использованием условностей. От Макса и Мориса, через третьих лиц, мне сообщат о его звонке, а место встречи и время мы оговорим заранее. Разумеется, что Брайтенбах адрес Макса и Морица посещать не будет, а будет только туда звонить по телефону.

Ничего другого пока по этому вопросу придумать невозможно, так как дать ему телефон Друккера я не могу, поскольку им пользуется курьерская связь.

Учитывая, что вызовы со стороны Брайтенбаха частыми не будут, Макс и Мориц совершенно не завязаны работой с нами, это единственная у меня возможность наладить с источником двухстороннюю связь. Все другое было бы равносильно тому, что я дал бы свое настоящее имя и телефон Брайтенбаху, а этого делать пока совершенно ни к чему.

Телефон Макса и Морица я передам ему на следующей встрече. Это устроит нас, так как в случае надобности, он всегда сможет нас найти, а это его тоже очень успокоит.

Разумеется, что сейчас адресом Макса и Морица для курьерской связи мы пользоваться не должны. Этой одной, очень важной нагрузки, для Макса и Морица будет вполне достаточно.

Если вы найдете нужным, то впоследствии я могу сообщить Брайтенбаху о вызове Морица в полицию, с тем, чтобы он сам выяснил причину вызова и состояние дела. Макс и Мориц, после этого вызова, ничего подозрительного за собой не замечали. Вокруг них все спокойно.

Привет Бетти»