Текст книги "Туннель"

Автор книги: Эрнесто Сабато

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

VI

Когда я увидел ее, спешащую по противоположной стороне улицы, все придуманные варианты разом полезли в голову, хаотически перемешиваясь и отталкивая друг друга. Я растерялся, почувствовав, как в сознании вспыхивают целые фразы, разработанные и заученные в ходе долгих упражнений: «Любите ли вы искусство?», «Почему вы не сводили глаз с женщины на берегу?» – и тому подобные. Особенно настойчиво пробивался вопрос, которого я стыдился и давно отверг, как грубый, выставлявший меня дураком: «Вам нравится Кастель?»

Из разрозненных обрывков складывалась мудреная головоломка, тут я подумал: «Не волнуйся, ведь она сама заговорит с тобой». И сразу же легкомысленно успокоился: «Ну-ка, посмотрим, как повернется дело».

Между тем, несмотря на столь утешительный вывод, я был так взволнован, что не изобрел ничего лучшего, как идти дальше, не заботясь о том, чтобы дать ей возможность спросить про автобус – перейти на другую сторону и приблизиться к девушке. Смешно, неужели она будет кричать на всю улицу?

Как она поступит? До каких пор это будет тянуться? Я чувствовал себя бесконечно несчастным. Мы прошли еще несколько кварталов. Девушка все не останавливалась.

На меня нахлынула тоска, но следовало довести все до конца – после стольких месяцев отчаяния упустить счастливый случай было бы дико. Я шел быстро, а мысли едва шевелились, и это создавало необычное ощущение: мой разум был слепым, неповоротливым червем, копошащимся в автомобиле, несущемся на большой скорости.

Девушка свернула на улицу Сан-Мартин, сделала еще несколько шагов и вошла в «Компанию Т.». Нужно было немедленно решиться, и я направился следом, мучаясь от того, как несуразно и чудовищно вел себя в этот момент.

Она ждала лифта. Вокруг было безлюдно. Из моих уст вырвались на редкость дурацкие слова, несомненно принадлежавшие более смелому человеку:

– Это «Компания Т.»?

Огромная вывеска, в несколько метров шириной, растянувшаяся на весь фасад здания, гласила, что это и есть «Компания Т.».

Впрочем, незнакомка непринужденно обернулась и ответила утвердительно. (Позже, вспоминая свой вопрос и ее невозмутимый ответ, я подумал, что в конце концов можно и не заметить даже очень большую вывеску, и вопрос, в общем, был не так уж безнадежно глуп, как мне показалось поначалу.)

Но через минуту, присмотревшись, девушка так покраснела, что стало ясно – она узнала меня. Как ни странно, такой поворот событий совершенно не приходил мне в голову, а ведь это было вполне естественно: мои фотографии часто появлялись в журналах и газетах.

От волнения я сумел придумать только еще более неудачный вопрос:

– Почему вы покраснели?

Она покраснела еще больше и уже собиралась ответить, как вдруг, не контролируя себя, я поспешно добавил:

– Вы покраснели, потому что узнали меня. По-вашему, мы встретились случайно, но ничего подобного – случайностей не бывает. Уже несколько месяцев я думаю о вас. Сегодня на улице пошел за вами следом. Мне нужно спросить о чем-то очень важном, насчет окошка, понимаете?

Девушка испугалась.

– Окошка? – прошептала она. – Какого окошка? Земля стала уходить у меня из-под ног. Неужели она забыла? Значит, не придала ему никакого значения и разглядывала просто из любопытства. Какой же я болван – все размышления и поступки последних месяцев, включая этот эпизод, были верхом несуразности, обычным моим фантастическим построением, таким же претенциозным, как скелет динозавра, воссозданный по сломанному позвонку.

Девушка чуть не плакала. Мир рушился, а мне никак не удавалось собраться с мыслями и довести дело до конца. Я услышал, как произношу слова, о которых сейчас стыдно вспомнить:

– Наверное, я ошибся. Всего хорошего.

Я выскочил на улицу и быстро зашагал сам не зная куда. Когда я прошел почти целый квартал, за спиной вдруг раздался голос:

– Сеньор, сеньор!

Это была та самая девушка, все время бежавшая за мной, не решаясь остановить. Теперь она была рядом, и ей самой было трудно объяснить случившееся. Она прошептала:

– Извините меня, сеньор… Глупо получилось… Я была так напугана…

Несколько мгновений назад мир казался хаосом, в котором мелькали бессмысленные предметы и существа. Теперь вселенная вновь обретала порядок. Я слушал, не проронив ни слова.

– Я не поняла, что вы спрашивали о картине, – , произнесла она дрожащим голосом.

Не владея собой, я схватил ее за руку.

– Теперь вспомнили?

Какое-то время девушка молчала, опустив глаза. Затем медленно проговорила:

– Я все время думаю о ней.

И тут случилось нечто странное: она резко повернулась и быстро пошла прочь, будто испугавшись своих слов. Оправившись от изумления, я кинулся было за ней, но сразу осознал нелепость происходящего и, оглянувшись, замедлил шаг. Это было продиктовано двумя причинами: во-первых, смешно, когда известный художник гонится по улице за женщиной; во-вторых, в этом не было необходимости. Последнее было решающим, ведь теперь ее можно встретить когда угодно у входа в «Компанию Т.». Зачем бежать сломя голову? Главное, поистине главное, то, что она помнит сцену в окошке: «Я все время думаю о ней». Ко мне вернулись силы, я был счастлив и упрекал себя лишь за то, что растерялся у лифта, да и сейчас, когда погнался за ней, как сумасшедший, хотя было ясно, что всегда можно найти ее в этом учреждении.

VII

– В учреждении? – громко спросил я себя, и колени у меня снова подкосились. Но кто мне сказал, что она работает именно там? Разве в учреждения заходят только сотрудники? От мысли, что девушка исчезнет еще на несколько месяцев, а может быть, и навсегда, мне стало дурно, и, уже не заботясь о приличиях, я в отчаянии побежал назад. Вот и «Компания Т.», но девушки нигде не было. Может, она поехала наверх? Спросить бы у лифтера, только как? Ведь за это время множество женщин могло подняться на лифте, и придется описать ее, – а как это воспримет лифтер? Я в сомнении побрел по тротуару. Перешел на другую сторону и зачем-то стал рассматривать здание. Возможно, надеясь, что незнакомка покажется в окне. Хотя глупо ждать, когда она выглянет, подаст знак или сделает что-то в этом роде. Передо мной маячила лишь гигантская вывеска: «КОМПАНИЯ Т.».

Я прикинул, что длина вывески около двадцати метров; этот подсчет окончательно расстроил меня. Но сейчас некогда было предаваться унынию, еще будет время хорошенько себя помучить. В ту минуту мне в голову не пришло ничего лучшего, как войти в здание. Очутившись внутри, я остановился у лифта; но пока он спускался, смелость моя улетучивалась, а обычная застенчивость стремительно росла. Так что, когда дверь лифта открылась, мне было абсолютно ясно, что делать: не произносить ни единого слова. Но в таком случае зачем подниматься? С другой стороны, не поехать, прождав лифт в присутствии нескольких человек, было бы опасно. Что они подумают? Оставалось только спокойно войти и придерживаться данного себе обещания: не произносить ни единого слова – задача вполне выполнимая. Это было даже естественней, чем заводить разговор, никто, как правило, не разглагольствует в лифте, если только не знаком с лифтером (тогда можно было бы расспросить о здоровье его сына или посетовать на погоду). А так как я не только не знал, но никогда раньше не видел этого человека, решение не открывать рта не должно было вызвать никаких осложнений. То, что вокруг стояли люди, упрощало дело, во всяком случае, мое напряжение оставалось незаметным.

Я уверенно вошел в лифт, где все развивалось по задуманному плану, без неожиданностей: разговаривали о жаркой и сырой погоде, и от этой болтовни становилось легче – подтверждались мои догадки. Слегка заикаясь, я сказал: «Восьмой этаж», впрочем, нервозность мог заметить лишь человек, осведомленный о моих намерениях.

На восьмом этаже со мной вышел какой-то служащий, и это немного спутало мои планы; сделав несколько неуверенных шагов, я дождался, пока он скроется в одном из кабинетов, а сам не спеша расхаживал по коридору. Я спокойно вздохнул, прогулялся взад и вперед, дошел до конца, полюбовался из окна панорамой Буэнос-Айреса, потом вернулся и вызвал лифт. Вскоре я был уже на улице, довольный, что опасения не сбылись (обошлось без расспросов лифтера и прочих неприятностей). Я достал сигарету и, закуривая, понял, что рано успокоился: ничего страшного в самом деле не случилось, но ведь и вообще ничего не случилось. Другими словами, девушка опять потеряна, если только она не работает постоянно в этой конторе; если же у нее там просто дело, то она могла подняться и спуститься, разминувшись со мной. «Впрочем, – подумал я, – предположим, ей нужно решить какой-нибудь сложный вопрос, и она еще не освободилась». Это соображение снова немного подбодрило меня и укрепило в решении ждать у выхода.

Час прошел без всякого толка. Я стал перебирать разные варианты.

1. Дело затянулось; мне нужно оставаться здесь дольше.

2. Она, видимо, была слишком возбуждена нашим разговором и захотела успокоиться, прежде чем вернуться в компанию; все равно необходимо ждать.

3. Она работает в «Компании Т.», следовательно нельзя бросать свой пост, пока не кончится рабочий день.

«Таким образом, дождавшись ее, можно будет проверить все три версии», – подумал я.

Это показалось мне логичным, я успокоился и зашел в кафе на углу, чтобы без помех наблюдать за подъездом. Спросив пива, я взглянул на часы – четверть четвертого.

По мере того как тянулось время, я все больше и больше склонялся к последнему предположению: она работает в «Компании Т.». В шесть я поднялся из-за столика – лучше было расположиться у выхода, ведь оттуда повалит сразу много народу, и, сидя в кафе, я упущу девушку из виду.

В начале седьмого появились первые служащие.

В половине седьмого прошли почти все, – люди показывались все реже и реже. Без четверти семь не выходил уже никто, только время от времени какие-то начальники: не была ли она начальником (абсурд) или его секретаршей (а это возможно?) – подумал я, почувствовав слабую надежду.

В семь все было кончено.

VIII

По дороге домой, совершенно подавленный, я старался все спокойно обдумать. Мой мозг бурлит, даже если ничего не происходит, когда же я нервничаю, мысли сменяют друг друга в головокружительной пляске; несмотря на это – или благодаря этому – я постепенно приучил себя управлять мыслями, приводить их в порядок; в противном случае я бы давно сошел с ума.

Итак, я вернулся домой в состоянии глубокой депрессии; но это не помешало мне разобраться в собственных сомнениях, так как я чувствовал, что необходимо хорошенько все проанализировать, если я не хочу потерять единственного человека, которому наверняка удалось понять мою живопись.

Девушка заходила в учреждение по делу или работает там – другого варианта быть не могло. Конечно, последнее меня устраивало больше. Это означало, что, расставшись со мной, незнакомка была выведена из равновесия и пошла домой. Значит, надо ждать ее завтра у входа.

Теперь рассмотрим вторую гипотезу: дело. Ведь могло быть и так: взволнованная нашей встречей, она отправилась домой и решила перенести все на завтра. И в этом случае надо было ждать у входа.

И то и другое меня вполне удовлетворяло. Третий вариант был ужасен: дело сделано, пока я возвращался в «Компанию Т.» и катался на лифте, иначе говоря, мы разминулись. Правда, времени прошло совсем немного, и вряд ли события разворачивались именно так, но злополучное дело могло состоять и в том, чтобы передать кому-то письмо. Тогда нечего ждать, что завтра она снова придет.

И все же были две благоприятные версии, и я в отчаянии уцепился за них.

Дома меня мучили противоположные чувства. С одной стороны, стоило вспомнить о словах: «Я все время думаю о ней», как сердце начинало бешено стучать, открывалась какая-то пока неясная, но широкая перспектива, пробуждались силы, до сих пор дремавшие. С другой стороны, прежде чем я увижу ее, может пройти вечность. Мне было необходимо ее увидеть. Я заметил, что громко повторяю: «Это необходимо, это необходимо!»

IX

Ранним утром я уже стоял у дверей «Компании Т.». Все служащие давно вошли, но девушка все не появлялась; очевидно, она там не работает, хотя теплилась надежда – она заболела и несколько дней проведет дома.

Оставалось еще пресловутое дело, так что надо было сидеть все утро в кафе на углу.

Я совсем отчаялся (было уже около половины двенадцатого), как вдруг незнакомка вышла из метро. Я вскочил в страшном волнении и бросился ей навстречу. При виде меня она застыла, как вкопанная, конечно, не ожидая моего появления. Странно, но ощущение того, что мозг работает с железной точностью, придавало мне необыкновенную решимость; я чувствовал себя сильным, мужественным, энергичным и способным на все. Грубо схватив девушку за руку, я молча потащил ее за собой по улице Сан-Мартин к площади. Казалось, воля покинула незнакомку: она не проронила ни слова.

Когда мы прошли квартала два, она спросила:

– Куда вы меня ведете?

– На площадь Сан-Мартин. Мне нужно многое сказать вам, – ответил я, продолжая решительно шагать, не выпуская ее руки.

Она прошептала что-то о делах в «Компании Т.», но я тащил девушку дальше, не слыша ее слов. И повторил:

– Мне нужно многое сказать вам.

Девушка не сопротивлялась: я казался себе мощной рекой, несущей щепку. Мы пришли на площадь, и я отыскал уединенную скамейку.

– Почему вы убежали тогда? – было моим первым вопросом.

На лице ее появилось то же выражение, что поразило меня вчера, когда она произнесла: «Я все время думаю о ней». Странный взгляд – неподвижный, проницательный, словно идущий из глубины мозга; он мне что-то напоминал, глаза были знакомы, но непонятно, где я их видел.

– Не знаю, – ответила она наконец. – Сейчас мне тоже хотелось бы убежать.

Я сдавил ее руку.

– Обещайте, что больше не уйдете. Вы нужны мне, вы очень нужны мне!

Она вновь изучающе посмотрела на меня, но ничего не ответила. Потом отвернулась, глядя на какое-то далекое дерево.

В профиль девушка никого мне не напоминала. Лицо ее было красивым, хотя и жестким. У нее были длинные каштановые волосы. На первый взгляд она выглядела не старше двадцати шести лет, но что-то выдавало возраст, нечто, присущее людям, прожившим долгую жизнь, – не седина, да и вообще не какой-либо осязаемый признак, а что-то неуловимое, несомненно отражающее ее внутренний мир, – быть может, взгляд, – впрочем, до какой степени человеческий взгляд осязаем? Или то, как она сжимала губы, пусть губы – это материя, но то, как их сжимают, или характерные морщинки у рта – уже проявление духа. Ни тогда, ни потом я так и не смог понять, почему она казалась старше своих лет. Возможно, дело тут было в ее манере говорить.

– Вы очень нужны мне, – повторил я.

Она не ответила и продолжала смотреть на дерево.

– Почему вы молчите? – не вытерпел я.

Не сводя глаз с дерева, незнакомка произнесла:

– Я никто, а вы большой художник. Зачем я могу быть вам нужна?

Я закричал в сердцах:

– Вы необходимы мне! Понимаете? Не поворачиваясь, она пробормотала:

– Зачем?

Я ответил не сразу. Выпустив ее руку, я задумался. И в самом деле, зачем? Никогда прежде не задавался я этим вопросом, а лишь подчинялся необъяснимому инстинкту. Я принялся веточкой чертить на земле геометрические фигуры.

– Не знаю, – прошептал я после долгой паузы. – Еще не знаю.

Мысль напряженно работала, и рисунки становились все более замысловатыми.

– Моя голова похожа на темный лабиринт. Иногда вспышки на мгновение освещают его коридоры. Мне никогда до конца не ясно, зачем я совершаю те или иные поступки. Нет, не то…

Я понимал, что говорю ерунду: вовсе не такой была моя жизнь. Я предельно сосредоточился: может быть, я недостаточно все обдумал? Ведь мой мозг похож скорее на счетную машину, чем на лабиринт, взять хотя бы теперешний случай: разве все эти месяцы я не был занят размышлениями и прогнозами? И то, что мы наконец встретились, во многом – результат моих логичных действий. Почувствовав, что нащупал какую-то важную мысль, и боясь упустить ее, я сделал еще одно гигантское усилие. И закричал:

– Не думайте, что я не способен объяснить! Наоборот, я только этим и занимаюсь. Но представьте себе капитана, который ежеминутно с математической точностью отмечает координаты корабля и продолжает неуклонно двигаться к цели. Хотя не знает, зачем идет к ней, понимаете?

Она растерянно повернулась ко мне, затем опять перевела взгляд на дерево.

– Чувствую, что без вас я не смогу сделать чего-то самого главного, но еще не знаю почему, – сказал я.

И вновь принялся чертить веточкой, напряженно соображая. Затем добавил:

– Знаю только – это как-то связано со сценой в окне: вы были единственным человеком, придавшим ей значение.

– Я не искусствовед, – прошептала она.

И я заорал:

– Не говорите мне об этих кретинах!

Она изумленно обернулась. Тогда, понизив голос, я спокойно объяснил, почему не доверяю критикам, изложил теорию ланцета и все прочее. Она слушала не глядя и, наконец, сказала:

– Вы жалуетесь на критиков, но они всегда вас превозносят.

Это меня взбесило.

– Тем хуже! Поймите! Подобные комплименты вызывают горькие мысли: я иду по ложному пути. Задумайтесь, например, над тем, что произошло на выставке: никто из этих тупиц не догадался, как важна сцена в окне. Лишь единственный человек обратил на нее внимание – вы. А вы не критик. Нет, заметил еще один тип, но он упрекнул меня в том, что сцена вызывает страх, даже отвращение. Вы же, наоборот…

Продолжая смотреть вперед, девушка медленно проговорила:

– А если я считаю так же?

– Так же, как кто?

– Как тот человек.

Я тревожно взглянул на нее и увидел, как она плотно сжала губы. И я твердо повторил:

– Мы с вами думаем одинаково.

– А о чем вы думаете?

– Не знаю, трудно ответить. Вернее, вы чувствуете, как я. Вы смотрели на эту сцену точно так же, как смотрел бы я, будь я на вашем месте. Не знаю, о чем вы думаете, не знаю, о чем думаю я, но уверен – мы мыслим одинаково.

– Значит, вы не размышляете над своими картинами?

– Раньше я их тщательно рассчитывал, выстраивал, как дом. Но эту сцену – нет; просто возникло ощущение – она должна быть написана именно так, не понимаю почему. До сих пор не понимаю. Ведь она не имеет ничего общего с сюжетом картины, и, кажется, один из тех болванов указал на это. Приходится идти на ощупь, и без вашей помощи мне не обойтись, потому что вы наверняка чувствуете то же, что и я.

– Я не знаю, о чем вы думаете.

Она начинала выводить меня из терпения. И я сухо ответил:

– Я же сказал, что тоже этого не знаю. Ведь объяснить можно то, в чем полностью отдаешь себе отчет. Разве не так?

– Да, так.

Я умолк, стараясь добраться до сути. Потом добавил:

– Пожалуй, все мои предыдущие картины поверхностны.

– Какие предыдущие картины?

– До окошка.

Собравшись с мыслями, я проговорил:

– Нет, это не то, не то. Они не были поверхностными.

Какими же они были в действительности? Никогда прежде я не спрашивал себя об этом и только сейчас понял, что писал сцену в окошке как сомнамбула.

– Нет, не поверхностными, – продолжал я, отвечая самому себе. – Не знаю, все это как-то соотносится с судьбой человечества в целом, понимаете? Помнится, незадолго до того, как взяться за картину, я прочел, что в одном концлагере кто-то пожаловался на голод, и его заставили съесть живую крысу. Иногда мне кажется, что все бессмысленно. На маленькой планете, которая вот уже миллионы лет вращается в пустоте, мы рождаемся в муках, растем, боремся, болеем, страдаем, заставляем страдать других, кричим, умираем, а тем временем появляются новые люди, чтобы повторить бесполезную комедию.

Удалось ли мне выразить самое главное? Я задумался над своими словами о бесполезной комедии. Действительно ли жизнь – лишь отчаянные крики в равнодушной звездной пустыне?

Она словно онемела.

– Сцена на пляже пугает меня, – добавил я после долгого молчания, – хотя причина здесь более глубокая. То есть эта картина – продолжение меня самого. Я не отождествляю себя с ней, но она выражает всю глубину моей души.

До меня донесся ее голос:

– Может быть, это вопль отчаяния? Я взглянул на нее с тоской.

– Да, – согласился я. – Скорее всего – вопль отчаяния. Теперь видите, что мы думаем одинаково?

Через минуту она спросила:

– По-вашему, отчаяние достойно похвалы? Я в замешательстве поднял на нее глаза.

– Нет, – произнес я. – А вы как считаете?

Она долго размышляла, потом повернулась и внимательно посмотрела на меня.

– Дело не в том, хвалят вас или нет, – проговорила она, будто отвечая на свой вопрос. – Важна искренность.

– А вы считаете, картина написана искренне?

– Конечно, – отрезала она.

Я тоскливо изучал ее жесткое лицо, жесткий взгляд. «Откуда эта жесткость, – спрашивал я себя, – откуда?» Девушка, вероятно, почувствовала мою тоску, потребность исповедаться, потому что взгляд ее вдруг смягчился, и мне показалось, между нами возник мостик, но он висел над пропастью – хрупкий и недолговечный. Она добавила слегка изменившимся голосом:

– Не знаю, что вы выиграете от знакомства со мной. Я причиняю горе каждому, кто ко мне приблизится.