Текст книги "Папа Сикст V"

Автор книги: Эрнесто Медзаботта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

РОСТОВЩИК

ЕВРЕЙСКИЙ квартал в Риме обыкновенно закрывался, когда в церкви «Пианто» звонили к Ave Maria. Закон против евреев, значительно ослабленный в царствование Григория, при Сиксте V снова стал строго исполняться. Впрочем, несмотря на строгость закона, положение евреев в Риме было не дурно. Раз еврей заплатил подати, выполнил предписание полиции, он мог быть совершенно спокоен, пользовался одинаковой защитой от властей, как и остальные граждане, ни один барон не смел тронуть еврея. Между тем права евреев были чрезвычайно ограничены. Они не могли занимать никаких гражданских должностей. Так, например, еврей-медик имел право лечить только еврея, но не христианина. Они платили громадные подати государству, в пользу города и, кроме всего этого, папскому престолу. Однако, несмотря на ограничение прав евреев и громадные подати, они в средние века чрезвычайно быстро богатели, и богатели именно там, где права их были особенно ограничены, как, например, в Риме, Польше и Румынии. В Англии и Франции они пользовались почти одинаковыми правами со всеми гражданами, между тем их богатства далеко не были так велики, как в государствах, где их преследовали. Причину этого явления надо искать в самом преследовании, которое побуждало евреев теснее сплотиться, оказывать помощь друг другу и изощрять свои способности.

Соломон Леви, ливорнезец, проживал в Риме уже около пятидесяти лет. Это был старик, пользовавшийся великим уважением кагала и всех своих единоверцев; Соломона считали каким-то оракулом. Среди христианского населения он был известен как ростовщик – профессия в высшей степени выгодная в те времена, когда промышленность и торговля повсюду были в застое. В средние века профессия ростовщика не внушала отвращения, как в наше время. Напротив, ростовщик пользовался даже некоторым уважением, смешанным с боязнью. Соломон Леви был верен традиции своих собратьев по ремеслу. Жил очень скромно, и дом его был похож на крепость с толстыми стенами, решетками на окнах, железными дверями и подземными ходами. В услужении у Соломона была только одна старая еврейка Барбара. Сам ростовщик был хотя и старик, но сильного сложения и при случае мог постоять за себя, в особенности, если бы он вооружился громадным мушкетом, висевшим в углу. Последнее доказывало, что еврей обладал сокровищами, но где они были скрыты, никто не знал. Во время междуцарствия, когда умер папа Григорий, а новый еще не был избран, несколько сорванцов Марио Сфорцы проникли в дом еврея, выломав дверь, но денег не нашли, хозяин и его прислуга также скрылись.

Впоследствии, когда Сикст V приказал повесить главных зачинщиков нападения на дом ростовщика, то один из приговоренных бандитов, всходя на эшафот, вскричал: «Черт возьми, какая досада, приходится умирать, даже и не взглянув на сокровища жида Соломона!» Тем не менее, этот факт никого не разубедил в существовании богатства Соломона Леви. Он продолжал заниматься своим выгодным ремеслом и делал это до такой степени осторожно, что папское правительство не имело ни малейшего основания привлечь его к ответственности за ростовщичество.

В данный момент мы застаем старого еврея сидящим за столом и при помощи его верной Барбары проверяющим различные счета. Толстые свечи, вправленные в массивный серебряный канделябр, освещали характерную фигуру старого еврея. Он одет был в черный шелковый длиннополый кафтан, очень истертый и засаленный от времени, традиционная ермолка покрывала его голову, густая белая борода падала на грудь, маленькие серые глаза блестели из-под седых волос. Старая Барбара сидела против своего хозяина. Одета она была в платье тосканской крестьянки; ее седая голова ничем не была покрыта. Перед старухой лежал список долгов.

– Скажи мне, Барбара, – спрашивал Соломон, – как велики наши счета с Исааком Урки, морским подрядчиком?

– Он должен вашему дому сто тридцать семь тысяч скуди, – отвечала Барбара, глядя в список.

– Хорошо, – сказал Соломон, – наши счета те же, что и прежде, когда мы по его поручению кредитовали короля Наваррского в Венеции. Королева Елизавета поддерживает протестантов Франции, – говорил далее старик, – я тут зарабатываю 2.600 скуди. Отметь на обоих столбцах, что деньги посланы будут.

Барбара исполнила приказание хозяина.

– Посмотрим теперь счет Моисея из Амстердама, – продолжал Соломон.

– 200.000 флоринов, – отвечала Барбара, – но здесь также сказано, что такая сумма послана в Брюссель герцогу Александру Фарнезе. Вы утверждаете?

– Конечно. Далее, вероятно, в списке следует король испанский Филипп, вечно нуждающийся в деньгах и солдатах, впрочем, – продолжал ростовщик, – ему помогают голландские евреи. Деньги, посланные Фарнезе, имеют ту же цель: помощь французским католикам. Несчастные безумцы! – вскричал, улыбаясь, Соломон. – Евреи помогают христианам уничтожить друг друга. Эта золотая волна проходит через наши руки и затопляет наших врагов. Мы мстим нашим господам, способствуя проливанию их крови.

Старая Барбара с сатанинской улыбкой слушала эту речь хозяина, она также глубоко ненавидела своих преследователей и от души радовалась их гибели.

– Теперь займемся нашими частными счетами, – сказал Леви.

Барбара встала, положила список в железный шкаф и взяла другой. Сев к столу, она начала читать внятным голосом:

– Барбара Питерно получает 2 % со ста, с 1571 по 1579, что составляет 4.800. С 1579 по 1585 – по 3 %, что составляет 7.200 скуди. Проценты со всей этой суммы 6.450 скуди. Всего 18.450 скуди…

– Погоди, Барбара, – прервал ее Соломон, – я слишком доволен твоей службой, а потому решил назначить тебе с нынешнего года 5 % со ста, со всех моих коммерческих сделок. Довольна ты?

– Благодарю, хозяин, – отвечала Барбара, – я не заслужила такой милости, но обещаю и впредь до последней капли крови защищать твои интересы.

– Больше мне ничего и не нужно. – И, глядя пристально на Барбару, улыбаясь, продолжал: – Итак, моя милая Барбара, ты капиталистка, у тебя составился капитал почти в 25 тысяч скуди. У тебя нет никаких расходов, квартиру ты имеешь у меня, одеваешься в одно и то же платье вот уже более 30 лет. Что же ты думаешь делать с твоими капиталами? Ты хочешь все копить? Решила умереть миллионершей?

– Хозяин! Быть может, ты раскаиваешься в своем великодушии и находишь, что я его не заслужила? Скажи мне прямо.

– Какой вздор, я, напротив, сам предложил тебе прибавку, я говорю это так, из любопытства.

– Хорошо, Соломон Леви, мой уважаемый хозяин, – вскричала Барбара, – я удовлетворю до некоторой степени твое любопытство. Знай, что я, как и ты, имею секреты.

– И прекрасно, Барбара, – прервал ее Соломон, – мне и знать не нужно твоих секретов. Оставим этот вопрос и будем довольствоваться нашим союзом против христиан. Вот тебе моя рука!

Барбара крепко сжала руку хозяина.

– Верь мне, моя дорогая, – продолжал Соломон, – множество людей не стоят волоса с твоей головы.

В это время кто-то тихо постучал в дверь. Барбара пошла в кухню и посмотрела сквозь решетку, кто стучится. Возвратившись, она сказала:

– Княгиня Морани.

– А! Я ее ждал. Одна?

– Одна. Переодетая в платье простой девушки, с густой вуалью на лице.

– Впусти ее и поговори с ней. Я знаю, зачем она пришла. Ее любовник, барон Версье, молодой человек, служивший при французском посольстве, вчера проиграл две тысячи скуди. Дай ей денег, но заставь ее расписаться вместе с бароном. Боязнь скандала заставит ее заплатить в срок и выполнить все условия.

– Сколько?

– До пяти тысяч, проценты, конечно, вперед. Но, прежде всего, заручись распиской с двумя подписями, без этого гроша им не давай. Берегись, княгиня известная мошенница, она уже надула многих.

– Ну, меня не надует, в этом можешь быть уверен, – отвечала Барбара.

Между тем особа, стоящая за дверью, как видно было, потеряла терпение, стук в дверь участился. Барбара пошла отворять, а Соломон ушел в свою комнату.

– Княгиня, просим покорно! – говорила старуха, освещая путь вошедшей.

– Меня, простую прислугу, вы называете княгиней, это забавно!

– Полно, ваше сиятельство, мы знали, что вы должны были осчастливить посещением наш дом, – отвечала Барбара. – Поэтому скрываться вам нет резона. Лучше скажите прямо, княгиня Морани, что вам угодно?

– Но я желаю скрываться, – вскричала княгиня и открыла вуаль.

Еврейка некоторое время рассматривала ее с любопытством, наконец, сказала:

– Но вы и в этой одежде прелестны, княгиня.

Гостья приятно улыбнулась, она была женщина, а женщины любят комплименты.

Княгиня Морани была известна грацией и необыкновенной выразительностью своего лица. Среднего роста, тоненькая, совершенная брюнетка, со жгучими черными глазами, живая, остроумная, она очаровывала всех, хотя черты ее лица и не совсем были правильны.

– Вы говорите, что знали о моем визите? – спросила княгиня.

– Конечно, знала. Вы пришли занять деньги.

– Мне кажется, тут надо быть особенно проницательной, чтобы понять цель моего визита, – отвечала улыбаясь княгиня. – Синьор Леви Соломон вовсе не так молод и красив, чтобы желать видеть его. Если я вошла в его дом, то единственно для того, чтобы занять деньги и заплатить хорошие проценты.

– Да, но мы знаем цифру, нам известка сумма проигрыша барона Версье: две тысячи скуди!

– Еврейка! – вся вспыхнув, вскричала Морани. – Будь осторожна!

– О, уважаемая княгиня, успокойтесь, мы будем держать это в секрете, – совершенно невозмутимо отвечала Барбара. – Но вернемся к делу. Вы пожаловали сюда с целью взять четыре тысячи скуди, так как барон просит у вас три тысячи, и если вы их не доставите ему завтра утром, то он решится на самоубийство.

Княгиня сделала отрицательный жест и, помолчав немного, сказала:

– Не будем об этом говорить. Я бы хотела знать, можете ли вы мне ссудить 4 тысячи скуди?

– С величайшим удовольствием, если вы гарантируете заем.

– Я полагаю, вам достаточно будет моей подписи, так как я имею очень большое состояние, что вам, разумеется, хорошо известно. Если бы не крайняя необходимость иметь именно сегодня деньги, я бы свободно могла занять 30–40 тысяч скуди; пожалуйста, скажите мне ваши условия, которые я, вперед вам объявляю, приму без оговорок.

– Почему бы вам, княгиня, не адресоваться за этими деньгами к вашему супругу?

– К князю! – вскричала, покраснев, княгиня. – Это невозможно, он страшно ревнив и убил бы меня.

– Ну так к вашему дяде кардиналу, его капитал находится у Соломона Леви, достаточно одной маленькой записочки его имененции, и вы получите столько, сколько вам угодно, не заплатив ни одного сантима процентов.

При этих словах Барбары все лицо княгини приняло выражение ужаса и вместе с тем глубокого презрения.

– Прибегнуть к помощи кардинала?! – вскричала она. – Да я лучше позволю себя убить князю; но мне кажется, все эти разговоры совершенно лишние, я пришла к вам, следовательно, желаю занять деньги у вас. Прошу сказать мне ваши условия?

– Они очень просты и кратки. Через час вы получите четыре тысячи скуди в вашем дворце и дадите Соломону Леви расписочку за подписью вашей и барона Версье.

– Но вы совсем с ума сошли!

– Нисколько. Нам необходимо обеспечение, расписка за вашими двумя подписями может нас гарантировать вполне. Вы понимаете, княгиня, что держать в секрете это дело в наших интересах, следовательно, вам беспокоиться не о чем.

– Хорошо, пусть будет так, – согласилась княгиня, – через час я буду иметь подпись барона и жду вас у себя дома с деньгами. Надеюсь, это все?

– Относительно хозяина – да, но я лично от себя предложу вам некоторые условия, – сказала старая еврейка

– Я понимаю, вы хотите подарок, можете быть уверены, вы его получите за ваши хлопоты.

Вместо ответа Барбара спросила:

– Вы знаете Карла Гербольда?

Этот странный вопрос удивил княгиню, она с любопытством посмотрела на Барбару; последняя продолжала:

– Карла Гербольда, поручика швейцарской гвардии французского короля, прикомандированного к посольству.

– Конечно, я его знаю, он у нас бывает, – отвечала княгиня.

– Как он вам нравится?

Этот вопрос еврейки решительно поставил в тупик княгиню.

– Как он мне нравится? – отвечала она. – Как все, кто у нас бывает. Карл Гербольд очень приличный молодой человек, красивой наружности и, сколько мне помнится, с недурными глазами.

– Не правда ли, княгиня, он совершенный красавец? – с жаром вскричала Барбара.

– Ну, этого нельзя сказать; во всяком случае, он обладает симпатичной наружностью. Я подозреваю, что он в меня немножко влюблен, оттого и застенчив. Впрочем, как видно, любовь его не особенно беспокоит.

– Вы ошибаетесь, княгиня, – сказала глухим голосом Барбара. – Он до безумия любит вас.

– Почему же вы знаете? – спросила, улыбаясь, княгиня. – Разве Гербольд поверял вам свои сердечные тайны?

– Я кормилица Гербольда, он иногда посещает меня. По его глазам, по глубоким вздохам и восторженной речи о вас, княгиня, я догадалась, что мой молочный сын влюблен в вас до безумия и тысячу раз готов отдать жизнь за то, чтобы поцеловать вашу руку; обо всем этом я сама догадалась, но Гербольд мне ничего не говорил.

– Что же я для него могу сделать? – холодно возразила княгиня. – И я понять не могу, моя милая, к чему вы мне все это говорите?

– Для того чтобы он не умер, мой милый сын, вот для чего я это говорю, – вскричала Барбара каким-то диким голосом, так что княгиня невольно отшатнулась. – Я благословляю небо за то, что оно дало мне, бедной еврейке, в руки богатую и именитую княгиню, которой я могу сказать: «Ты должна отвечать на любовь моего сына, иначе ты погибла!»

В первый момент княгиня Морани не нашлась, что ответить, до такой степени она была поражена словами Барбары, потом, придя в себя, сказала:

– Эта женщина безумная!

– Да, безумная… безумная от любви к этому ребенку, которого я выкормила своей грудью, безумная при мысли, что он может погибнуть от каприза знатной дамы. О, если это случится… клянусь Создателем… – Вслед за этим Барбара переменила угрожающий тон на мольбу. – Но вы, княгиня, не сделаете этого, не правда ли, вы так же добры, как и прекрасны… И мой милый Карл будет утешен… Для первого раза достаточно будет вам сказать ласковое слово, улыбнуться. О, сколько женщин позавидовали бы вам, княгиня, если бы они знали, как сильно любит вас Карл!

– Очень может быть, – холодно отвечала княгиня. – Но вы, моя милая, забываете одно, – прибавила она.

– Именно?

– Что все эти прекрасные вещи вы говорите княгине Морани.

Барбара мигом сделалась холодна, потух огонь в ее глазах, они стали бесстрастны, и она отвечала:

– Нет, я этого не забыла, но мне казалось, что моя просьба имела некоторое основание.

– В продолжение десяти минут, что я здесь, вы мне говорите только одни дерзости, – вскричала княгиня.

– Прошу извинить меня, – отвечала старая еврейка, – я не светская женщина и не умею выражаться как аристократка.

– Прекрасно. Но, пожалуйста, покончим эту глупую комедию, – говорила с нетерпением княгиня, – лучше скажите мне, могу ли я рассчитывать, что вы принесете в продолжение часа мне деньги.

– Об этом мы поговорим после, сначала отвечайте мне, как вы намерены отнестись к Карлу Гербольду?

– Так, как мне понравится, – отвечала княгиня, презрительно улыбаясь, – но могу вам сказать, что после ваших слов я, по всей вероятности, велю выгнать вон Гербольда, как только он покажется.

– Как, прогнать моего Карла! – вскричала рассвирепевшая еврейка. – Но он умрет от такого оскорбления, и ты с ним вместе, потому что после Карла ты не проживешь одного дня, клянусь Создателем! О, с этих пор, прелестная дама, я объявляю вам смертельную войну, – прибавила Барбара, – вы не только не получите денег, но еще к князю Морани будет послано письмо со всеми подробностями вашей измены.

– Гнусная негодяйка! – вскричала княгиня.

– А вы здесь думали встретить комплименты, цветы светского красноречия, – продолжала еврейка, – и ошиблись. Но позвольте вам сказать, прелестная дама, что я хотя и простая женщина, но на этот раз стою выше вас. Я защищаю усыновленное мною дитя, а вы ночью, закутанная в плащ, бегали к закладчику, чтобы платить долги вашего любовника!

– Клянусь, я тебе отомщу, негодная женщина, – сказала княгиня, разрывая кружева своего платка.

– А может, вам это не удастся, а если и удастся, то поздно: после того, как барон Версье отдаст душу дьяволу.

Княгиня сделала невольное движение.

– Пожалуйста, не думайте, что эта угроза не имеет основания, – продолжала Барбара. – Барон сегодня утром адресовался к одному еврею, известному химику, с просьбой дать ему яд, действующий быстро.

– Несчастный… И химик?

– Дал барону яд. Какая же печаль для еврея отправить на тот свет христианина?!

Последовало молчание. Княгиня задумалась, опустив голову на грудь, а Барбара пожирала ее глазами, радуясь эффекту, произведенному ее словами. Княгиня первая нарушила молчание.

– Забудем все, что мы говорили, – сказала она. – Я готова заплатить проценты, какие вы захотите.

Вместо ответа Барбара снова спросила:

– Что вы ответите Карлу Гербольду, когда он вам признается в любви?

– Что я люблю другого! – пылко ответила молодая женщина.

– И тот, кого вы любите, умрет, – глухо проговорила еврейка. – Я не встретила сожаления к моему ребенку и буду безжалостна к другим!

– Но ты, несчастная, просишь невозможного!

– Не могла же я не испытать все средства, чтобы спасти моего дорогого Карла, так же как не в моих силах оставить и его смерть неотмщенною!

– Значит, как бы велики ни были проценты, которые я бы тебе предложила…

– Никаких сокровищ мне не надо! Единственное, к чему я стремлюсь, это сделать счастливым моего молочного сына.

Барбаре показалось, что княгиня была тронута, но вскоре она поднялась с места, опустила вуаль на лицо и сказала, приближаясь к двери:

– Прощайте! Благодарю вас, вы убедили меня, что княгиня Морани была бессильна упросить закладчицу. – С этими словами она взялась за ручку двери.

– Княгиня! – живо вскричала еврейка. – Помните: если переступите этот порог, все будет кончено и я без малейшего колебания исполню все, что обещала! И завтра барон Версье в предсмертной агонии проклянет имя той, которая могла спасти его какой-нибудь ничего не стоящей для нее улыбкой, наклоном головы…

– Молчи, несчастная! – вскричала княгиня, поворачивая голову к еврейке. – Разве ты не видишь, что каждое твое слово выводит меня из терпения. Быть может, я бы и исполнила твою просьбу, если бы ты не пристала ко мне с ножом к горлу.

– О, княгиня, – сказала Барбара, падая на колени, – я не угрожаю вам, но молю вас, возьмите все, что у меня есть, но спасите моего ребенка.

Княгиня почувствовала что-то особенное в своей груди, доселе ей неизвестное. Приподняв рыдающую в ее ногах старуху, она прошептала:

– Встаньте! Вы добрая женщина. Гербольд будет жить.

Барбара радостно вскрикнула и покрыла руки княгини горячими поцелуями.

– Благодарю! Благодарю! – шептала она, задыхаясь от счастья.

СОКРОВИЩА

МЕЖДУ тем как Барбара так горячо защищала сердечные интересы своего милого Карла Гербольда, что делал Соломон Леви? Прежде всего, он крепко запер дверь и попробовал, надежна ли цепь. Снизу время от времени слышались голоса старой еврейки и княгини Морани. Ростовщик, приятно улыбаясь и потирая руки, думал: «Разговаривают, стало быть, дело ладится, она согласна заплатить… Нет хуже, когда сразу соглашаются, подобные дела никогда не бывают прочны». Рассуждая таким образом, старый еврей взял фонарь и нажал на скрытую в камине пружину; образовалось отверстие, ведущее в длинный узкий коридор. Еврей вошел в него, несколько пригнувшись; сделав шагов десять, он остановился около стены; здесь также при помощи скрытой пружины он отворил маленькую дверь и очутился в каменном четырехугольном помещении, совершенно защищенном от действия огня и воды. Около одной из стен стоял железный сундук, полный разных драгоценностей, кругом были расставлены мешки, наполненные червонцами. При виде всего этого богатства глаза старого еврея заблестели, он засунул руку в один из мешков, начал шевелить червонцы и радостно шептал:

– Все мое… эти мешки, полные червонцев, мои!.. Никто из смертных, не обладает таким колоссальным богатством!.. Если бы я захотел, я бы мог купить целую провинцию и наслаждаться всеми благами жизни. Но я не хочу; нет, не следует трогать моего кумира!

Соломон перебирал червонцы, металлический звук которых наполнял его душу неизъяснимым блаженством. Отворив железный сундук, еврей еще больше воодушевился. Сундук был полон драгоценностей самых отдаленных веков от этрусских художников до Бенвенуто Челлини. Тут были и короны, усыпанные бриллиантами, и колье, и нагрудники из крупного жемчуга, и золотые цепи, и браслеты, и перстни – чего тут только не было! Казалось, сокровища многих веков были собраны в сундуке. Соломон Леви, пожирая их глазами, задыхался от восторга.

Старый еврей Соломон Леви пользовался громадным доверием в Европе, достаточно было его одной подписи, чтобы получить несколько сотен тысяч скуди. В эту эпоху сосредоточение богатств в одних руках и по преимуществу в руках еврейских было делом самым обыкновенным вследствие полного отсутствия правильного обращения капиталов. Свои несметные богатства Соломон Леви разделил на две части: одна из них вращалась среди коммерческих люден Европы, другая служила для его личного пользования. Старый ростовщик ежедневно являлся в подземелье любоваться на свои сокровища, что доставляло ему неизъяснимое наслаждение. Открыв железный сундук, он упивался блеском всех этих бриллиантов, рубинов, жемчугов, когда-то служивших украшением одежды королей, принцев и владетельных князей. В описываемый нами вечер он стоял на коленях перед открытым сундуком, с восторгом созерцая лежащие в нем сокровища. Вдруг лицо его побледнело, сердце замерло в груди, он увидал на стене луч света. Значит, в подземелье кто-нибудь проник! «Но кто? Откуда? Каким образом?» – мелькнуло в голове еврея. Он только хотел встать и осмотреть подземелье, как перед ним явились, точно вышли из-под земли, двое синьоров, вооруженных с головы до ног, одетых в испанские плащи. Ростовщик замер на месте, не имея сил выговорить ни слова. Между тем один из синьоров сказал:

– Здравствуйте, маэстро Соломон! Или не узнаете старых друзей?

– Ламберто Малатеста! – с ужасом прошептал еврей.

– К вашим услугам! Я также пришел полюбоваться вашими сокровищами, которым позавидовал бы константинопольский султан. Признаюсь, мне за всю жизнь не доводилось видеть ничего подобного! – сказал бандит, приближаясь к сундуку.

Старый еврей вдруг вышел из оцепенения. Он быстро вскочил на ноги и захлопнул сундук. Его могут убить, но зато большая часть сокровищ спасена! Двадцать человек тщетно бы старались открыть железный сундук, если бы им не был известен секрет.

– Откуда вы вошли? – задыхаясь, прошептал Соломон.

– Мы все путешествовали по подземелью, указанному мне вот этим приятелем, – отвечал, смеясь, Малатеста. – Кстати, маэстро Соломон, прошу извинить, я вам не представил моего лучшего друга Альфонса Пикколомини, герцога Монтемарчиано.

Последний снял маску и обнажил свое страшное лицо. Еврей с ужасом невольно отступил перед этим человеком, имя которого было грозой для всего Рима. Малатеста продолжал:

– Предки моего приятеля когда-то имели на этом месте замок, там наверху есть небольшое отверстие, через которое мы проникли. После нашего визита вы, конечно, замуруете это отверстие, хотя, сказать откровенно, это будет немножко поздно.

– Что же вы от меня хотите? – спросил дрожащим голосом еврей.

– О, вы это сейчас увидите, любезный маэстро Соломон, – отвечал Малатеста. – В эту минуту мы изображаем собой жандармов его святейшества.

– Вам, маэстро Соломон, конечно, хорошо известно, – прервал своего приятеля Пикколомини, – что его святейшество строго запрещает скрывать капиталы и не пускать их в обращение.

– Что касается мешков с золотом, – заметил Малатеста, – мы можем их оставить маэстро Соломону.

– Ты с ума сошел, Ламберто! – прошептал герцог Монтемарчиано на ухо своему другу. – Оставить все это золото… Но ведь тут дело идет о королевском богатстве.

– А ты, Альфонс, потерял голову, – отвечал Малатеста. – Разве есть возможность нам двоим унести такую тяжесть? Затем – как же можно сделать это незаметно? Самое лучшее – мы наполним наши карманы драгоценностями из сундука. Их хватит для нас обоих. Ты можешь выкупить свое герцогство, а я мою синьорию.

– Ты прав, – прошептал Пикколомини. – Итак, маэстро Соломон, – продолжал он громко, – будет шутить. Открой сундук с драгоценностями. Живо!

Между тем еврей уже несколько оправился от страха и сказал:

– Вы можете разделить это золото, потому что оно мое, плод моих пятидесятилетних трудов, хотя и подло грабить беззащитного старика, но что же делать, я уступаю силе; что же касается сокровищ, спрятанных в сундуке, я не могу их отдать, потому что они не мои. Вы можете убить меня, но сундука я не отопру.

– Как, мы не будем иметь сокровищ, скрытых в сундуке? – вскричал Пикколомини, подступая к еврею.

– Нет! – повторил решительно старик.

– А если мы перережем твою глотку вот этим кинжалом?

– Можете не только убить меня, но подвергнуть самой ужаснейшей пытке, и все-таки не получите ничего из этого сундука.

– Ну, полно, Соломон, – сказал кротко Малатеста. – Твое предложение для нас вовсе не подходящее. Куда мы денем твое золото? Не слоны же мы, чтобы могли поднять на своих спинах такую тяжесть. Да если бы мы и в состоянии были это сделать, то нам неудобно тащить по улице мешки с золотом, ты же сам это хорошо знаешь.

– Я предлагаю вам то, что мне принадлежит, – отвечал еврей. – Повторяю, сокровища, скрытые в сундуке, не мои, часть из них мне отдана на хранение, а часть находится в залоге. Не могу же я вам отдать вещи, не принадлежащие мне.

– Хорошо. Но позволь мне сделать тебе еще одно предложение, – продолжал Малатеста. – Сколько золота в этих мешках?

– В каждом мешке двадцать тысяч скуди, – отвечал еврей, – и так как их семнадцать, то все вместе составит триста сорок тысяч скуди.

– Теперь выслушай же меня, мы хорошо понимаем, что ты скорее готов умереть, чем открыть сундук, и не требуем от тебя этого. Мы готовы положиться на твою совесть: выбери сам из этих сокровищ бриллиантов на сумму двести тысяч скуди, и мы оставим тебя в покое навсегда. Видишь, какие мы честные!

Соломон своим ушам не верил. Ему казалось, что сам Саваоф послал ангелов с небес спасти его. Жертва была велика, но она представлялась ничтожною перед потерей всего богатства.

– И вы говорите правду? – спросил умоляющим голосом еврей. – Получив бриллиантов на двести тысяч скуди, вы оставите меня в покое?

– В этом ты можешь не сомневаться, – сказал Пикколомини.

– А вы, синьор Малатеста, даете мне слово благородного человека, что сдержите обещание? Вам я верю, вы никогда не изменяли вашему слову.

– Даю тебе слово, – сказал Малатеста. – Отпирай же скорее, у нас нет времени дожидаться.

Еврей подошел к сундуку и, помедлив, обратился к бандитам:

– Простите, синьоры, но мне хотелось бы скрыть мой секрет. Я бы попросил вас отойти в противоположную сторону подземелья.

Соломон смерил расстояние между ним и бандитами и сразу смекнул, что в случае нападения он всегда будет иметь возможность захлопнуть крышку сундука, наклонился и стал отворять его. Но лишь только он поднял крышку, Пикколомини, как тигр, прыгнул на него и погрузил кинжал в бок несчастного ростовщика; он упал, обливаясь кровью, но, падая, успел захлопнуть сундук.

– Проклятье! – вскричал бандит.

– Да, по милости твоей все потеряно! А я еще дал слово этому несчастному, – с горечью сказал Малатеста.

– Бросим эти сожаленья и примемся за работу, – отвечал Пикколомини. – Через несколько часов рассветет, а таким воинам, как мы с тобой, неудобно при свете дня показываться на улице; попробуем оттащить сундук от стены и унесем его.

– Пробуйте! Пробуйте!.. Подлые воры, грабители! – говорил умирающий еврей, заливаясь кровью. – Но вам не удастся открыть сундук… Будьте вы прокляты! – добавил старик и испустил дух.

С минуту в подземелье царила гробовая тишина. Пикколомини прервал ее:

– Мы у входа оставили лопаты, – сказал он. – Пойдем за ними.

– А если мы лопатами ничего не сделаем?

– Тогда знаешь что? Я выстрелю из пистолета в замок, – отвечал Пикколомини. – Идем!

Двое бандитов ушли.

Полчаса спустя они вернулись с лопатами в руках и лишь сделали несколько шагов, как вскрикнули и отступили с ужасом: сундук был открыт, и в нем ничего не было, даже самого незначительного колечка; мешки с золотом также исчезли. Среди подземелья лежал только труп зарезанного еврея с открытыми остекленевшими глазами, смотревшими на разбойников с какой-то злобной иронией. Злодеи, обезумев от страха, со всех ног кинулись из подземелья.