Текст книги "Детектив США. Книга 7"

Автор книги: Эрл Стенли Гарднер

Соавторы: Роберт Ладлэм,Рэймонд Чандлер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Глава 5

Уже в Нью-Йорке Алстер Скарлетт обнаружил, что статус военного героя позволяет ему делать все, что угодно. Теперь для него не существовало никаких ограничений – даже таких, например, как пунктуальность и элементарная вежливость. Еще бы: он прошел самое трудное испытание, какому только может подвергнуться мужчина, – не спасовал перед смертельной опасностью. По правде говоря, это испытание выдержали тысячи, но лишь немногие из них были официально признаны героями, а уж такими деньгами владел только он один. Элизабет, потрясенная военными подвигами сына, предоставила в его распоряжение все, что можно было купить за деньги. Даже Чанселлор Дрю изменил свое отношение к младшему брату: теперь именно Алстер считался главным в семье.

Таким вступил в двадцатые годы нашего века Алстер Стюарт Скарлетт.

Его привечали все – от тех, кто составлял сливки светского общества, до тех, кто говорил от имени народа. Сам он не мог привнести в жизнь общества ни мудрости, ни понимания, но все же вносил свою лепту, весьма специфическую: на нем сфокусировались симпатии общества. Его требования к жизни были совершенно непомерными, но таковы были и времена. Он желал только одного: радостей и наслаждений и чтобы никаких забот, и огорчений, и неприятностей.

Но у Генриха Крюгера был свой счет.

Письма от Штрассера приходили дважды в год на абонированный Алстером почтовый ящик в Манхэттене.

«Апрель 1920 г.

Мой дорогой Крюгер!

Наконец-то наша организация получила официальный статус: мы дали ей новое название, вдохнув новую жизнь в утратившую свою силу Рабочую партию. Теперь мы называемся Национал-социалистическая рабочая партия Германии, – но, дорогой мой Крюгер, не принимайте это название всерьез. Это отличный ход – такое название привлечет на нашу сторону многих. Версальский договор оказался пагубным для Германии. Но это хорошо. Хорошо для нас. Люди злы. Они злы не только на победителей, но и на наших внутренних врагов».

«Июнь 1921 г.

Дорогой Штрассер!

Вы получили Версальский договор, мы – закон Волстеда,[2] что тоже приятно… Каждый получает кусок пирога, и я не намерен кому-либо уступить свою, так сказать, долю! Все мечутся в поисках добычи, все ищут нужных людей. Скоро и я стану «нужным человеком». Но в деньгах я не заинтересован – к черту деньги! Это для быдла! Мне нужно иное. Нечто более важное…»

«Январь 1922 г.

Мой дорогой Крюгер!

Все идет так медленно, ужасно медленно, в то время как должно быть совсем наоборот. А тут еще инфляция! Депрессии становятся просто невыносимыми. Деньги обесцениваются прямо на глазах. Адольф Гитлер возложил обязанности председателя партии на Людендорфа. Помните, я говорил вам, что не имею права упоминать некоторые имена? Одним из них было имя Людендорфа. Гитлеру я не доверяю. Он ведет себя как-то несолидно».

«Октябрь 1922 г.

Дорогой Штрассер!

Лето было чудесным, осень и зима обещают стать еще лучше. «Сухой закон» скроен словно по нашему заказу! С ума сойти! Теперь проще простого приманить кого угодно деньгами. Сунешь немного – я и ты в деле… И в каком деле! Моя организация растет. И структура ее великолепна – вам бы точно понравилось!»

«Июль 1923 г.

Мой дорогой Крюгер!

Здесь многое меня беспокоит. Кстати, я уезжаю на север, и вы можете писать мне по адресу, который я сообщаю ниже. Гитлер – глупец. Он мог бы использовать события в Руре для объединения всей Баварии – я имею в виду политически. Люди готовы. Они жаждут порядка, они устали от хаоса. Вместо этого Гитлер мечется из стороны в сторону и по-прежнему носится со старым дураком Людендорфом. Он явно ничего не соображает, я в этом уверен. Боюсь, что нам двоим в партии тесно. Зато на севере наметился подъем. Майор Бухрюкер формирует «Черный рейхсвер», военизированную группировку, которая солидаризируется с нами. С Бухрюкером я встречусь в ближайшее время. Посмотрим».

«Сентябрь 1923 г.

Дорогой Штрассер!

Минул год, отличный год! Забавно: можно ненавидеть в своем прошлом какой-то эпизод, но потом, оказывается, этот эпизод превращается в главное твое достояние. У меня есть такое достояние. Я веду двойную жизнь, и жизни мои никак не пересекаются. Это потрясающе! Мне самому это доставляет огромное удовольствие – вот так управлять двумя своими жизнями. Надеюсь, вы должны радоваться тому, что не убили тогда во Франции своего друга Крюгера».

«Декабрь 1923 г.

Мой дорогой Крюгер!

Срочно уезжаю на юг. То, что произошло в Мюнхене, ужасно! Я ведь предупреждал: не надо путча! Всего можно добиться политическими методами. Но они не послушали. Несмотря на помощь наших «друзей», Гитлеру грозит длительное тюремное заключение. Бог знает, что случится с бедным стариком Людендорфом. Фон Сект разогнал «Черный рейхсвер». Почему? Мы ведь все стремимся к одному. Депрессия ввергла страну в катастрофу. Ну почему люди, имеющие в конечном счете общие цели, сражаются друг с другом? Представляю, как рады нашим столкновениям жиды и коммунисты! Страна сошла с ума».

«Апрель 1924 г.

Дорогой Штрассер!

Недавно я столкнулся с первой реальной трудностью, но сейчас уже все под контролем. Помните, Штрассер? Контроль – вот что главное… Проблема проста: слишком многие хотят одного и того же. Все хотят стать большими шишками! А в то, что места хватит для всех, никто не верит. Это очень похоже на то, о чем писали вы: сражаются между собою те, кто не должен бы сражаться. Тем не менее я уже почти завершил задуманное. Скоро в моем списке будут тысячи! Тысячи! И мы сможем осуществить то, о чем мечтали».

«Январь 1925 г.

Мой дорогой Крюгер!

Это мое последнее письмо. Пишу из Цюриха. После того как герра Гитлера выпустили из тюрьмы, он вновь захватил лидерство в партии, и, я должен признать, расхождения между ним и мною слишком глубокие. Возможно, все разрешится в нашу пользу – у меня хватает сторонников. Хватало, по крайней мере. Мы находимся под пристальным наблюдением. Веймар боится нас – и правильно делает. Я уверен, что мою переписку просматривают, мои телефонные разговоры прослушивают, все мои действия тщательно изучаются. Шансов у меня нет. Сейчас. Но время идет, и скоро настанет наш час. Составлен общий план, и я взял на себя смелость рекомендовать привлечь к его осуществлению Генриха Крюгера. Это замечательный, фантастический план. Вам следует связаться с маркизом Жаком Луи Бертольдом из лондонской фирмы «Бертольд и сыновья». Сделать это следует ближе к середине апреля. Для него, как и для меня, ваше имя – Генрих Крюгер».

В городе Вашингтоне, на Кей-стрит, в кабинете, окна которого выходили на улицу, сидел за письменным столом некий седовласый человек. Ему было шестьдесят три года, и звали его Бенджамин Рейнольдс. Через два года ему предстояло уйти в отставку, а пока он отвечал за деятельность одного из агентств при министерстве внутренних дел. Официально это агентство называлось «Агентством по исследованиям рынка и деловой активности», на самом же деле его именовали «Группа 20». Правда, это название было известно не более чем пяти сотням человек.

Агентство называлось так потому, что в нем работали двадцать высококвалифицированных следователей, отлично знавших бухгалтерское дело. Министерство внутренних дел отряжало этих сотрудников для расследования различных щекотливых ситуаций, например, когда какой-то политик очень уж настаивал на выделении денег из федерального бюджета для поддержки какого-то промышленника или группы промышленников, которые, в свою очередь, поддерживали или обещали поддержать данного политика на выборах.

После вступления Америки в войну американские промышленники день и ночь работали над военными заказами, у двадцати следователей работы тоже было по горло. Их ведь было всего двадцать, а промышленников, жаждущих при помощи дружественных политиков получить эти выгодные заказы, было по всей стране хоть пруд пруди. Однако штат агентства решили не увеличивать, а направлять сотрудников на контроль лишь наиболее крупных – а потому наиболее чреватых скандалами – заказов. Но и таких хватало.

После войны пошли разговоры о ликвидации «Группы 20». Но оказалось, что талант и знания следователей необходимы и в мирное время. Сферой их деятельности стали высокопоставленные федеральные служащие, которые жаждали как можно глубже запустить руку в федеральный карман. Но иногда «Группа 20» выполняла и некоторые специальные задания других отделов министерства или других министерств.

На этот раз «Группу 20» смутило явное нежелание министерства финансов предоставить материалы, касающиеся финансового положения корпорации «Скарлатти».

– Но почему, Гловер? – спросил седовласый человек. – Это главный вопрос – почему? Они что, боятся, что мы найдем какие-то нарушения и сможем их доказать?

– А почему вообще преступают закон? – ответил вопросом на вопрос Гловер, человек, лет на десять моложе Рейнольдса. – Ради прибылей. «Сухой закон» дает массу возможностей для извлечения сверхприбылей.

– Нет! Черт побери, такого быть не может! – Рейнольдс швырнул на стол свою трубку. – Вы ошибаетесь! Денег у этих Скарлатти столько, сколько вам и за сто жизней не заработать! Это все равно что сказать, будто Меллоны собираются открыть в Филадельфии букмекерскую контору. Полнейшая чепуха… Хотите выпить?

Рабочий день уже закончился; в конторе оставались только Бен Рейнольдс и человек по имени Гловер.

– Вы меня шокируете, Бен, – ухмыльнулся Гловер.

– Ну и черт с вами. Мне больше останется.

– Только чтобы вы не спились… Хорошая штучка?

– Как уверял продавец, «доброе старое виски прямо из доброй старой Англии» доставлено морем. – Рейнольдс достал из верхнего ящика стола фляжку в кожаном футляре, взял с подноса два стакана для воды и щедро наполнил их.

– Ладно, Бен, но если исключить вопрос прибыли, то тогда что, черт побери, остается?

– Понятия не имею!

– Ну и что ты намерен предпринять? Сдается мне, никто больше не желает в это вникать.

– Никто не хочет лезть в такие дела… О, они в клочья разорвут любого мистера Смита или мистера Джонса, они вытряхнут мозги из какого-нибудь бедного придурка из Ист-Оранджа, штат Нью-Джерси, только потому, что он, видите ли, соорудил слишком шикарный подвал! Но «Скарлатти» трогать не смей.

– Бен, вы меня простите, но я что-то не понимаю…

– Да это же «Скарлатти индастриз». А у них полно дружков на Капитолийском холме. Вы же знаете: министерство финансов тоже нуждается в финансах. Вот оно их и получает – от «Скарлатти индастриз».

– И что вы намерены делать?

– Я собираюсь выяснить, с чего это слон решил попить из птичьей ванночки.

– Как?

– Нашлю на них Кэнфилда. Он сам, сукин сын, пил, бывало, из птичьей ванночки.

– Перестаньте, Бен. Он хороший парень. – Гловеру не понравилась эта инвектива Рейнольдса. Он любил Мэтью Кэнфилда – способный парень, все схватывает на лету. Если б у него были деньги завершить образование, из этого молодого человека получился бы большой толк. Откровенно говоря, он даже слишком хорош для государственной службы – куда лучше любого из них. Лучше его самого, Гловера. Но лучше Рейнольдса вряд ли можно сыскать человека.

Рейнольдс глянул на своего помощника. Похоже, он понял, о чем тот думает.

– Да, он неплохой парень… Сейчас он в Чикаго. Вызовите его. Разыскать его наверняка будет нетрудно.

– У меня есть его тамошние координаты.

– Тогда велите ему завтра вечером быть здесь.

Глава 6

Следователь Мэтью Кэнфилд лежал в купе пульмановского вагона и курил свою предпоследнюю тонкую сигару. В вагоне-ресторане поезда Чикаго – Нью-Йорк тонких сигар не оказалось, и потому каждая затяжка казалась ему драгоценной: он с ужасом смотрел, как растет столбик пепла.

Он прибудет в Нью-Йорк рано утром, пересядет на другой поезд и появится в конторе задолго до вечера; это должно произвести на Рейнольдса благоприятное впечатление. Рейнольдс убедится, что он, Кэнфилд, способен оперативно решить пусть даже такую скромную задачу, как раньше назначенного срока добраться из Чикаго. Конечно, последнее задание было легким. Он завершил его еще несколько дней назад и все оставшееся время жил в Чикаго на правах гостя того самого сенатора, чью деятельность его послали расследовать: сенатор обвинялся в том, что выплачивал деньги из госбюджета подставным лицам, а денежки забирал себе.

Интересно, почему его отзывают в Вашингтон? Он вообще с опаской относился к подобным вещам. Возможно, в глубине души он каждый раз был уверен, что вызывают его не для того, чтобы дать какое-то новое задание, а чтобы заняться им самим. Что, если «Группа 20» начнет расследовать его собственную деятельность?

И найдет улики.

Непохоже. Вряд ли им это удастся. Мэтью Кэнфилд был профессионалом – правда, он и сам понимал, что есть специалисты куда крупнее. Но все-таки он тоже профессионал. И у него не было никаких угрызений совести, он заслужил те ничтожные деньги, которые ему удавалось выжать.

И почему бы нет? Он ведь не зарывался, много не брал. Они с матерью заслужили хоть что-то. В конце концов, это федеральный суд вынес приговор: «Ненамеренное банкротство». И это федеральное правительство не пожелало выслушать объяснений: их интересовал лишь сам факт – отец больше не может платить кредиторам.

Человек работал четверть века, кормил семью, послал сына в университет – и вот все мечты, все надежды развеялись прахом. Достаточно было всего лишь одного удара деревянным молоточком по маленькой мраморной плите. Суд! Государство! Чушь собачья…

* * *

– Вы получаете новое задание, Кэнфилд. Это задание не сложное.

– Отлично, мистер Рейнольдс. Всегда готов.

– Да. Я знаю, что вы всегда готовы… Через три дня вы должны быть у тридцать седьмого причала нью-йоркской гавани. Таможенные нарушения. Я постараюсь обеспечить вам максимальную информацию и прикрытие.

Но, конечно, Бенджамин Рейнольдс не собирался давать Мэтью Кэнфилду всю возможную информацию. Он хотел, чтобы Мэтью Кэнфилд сам восполнил пробелы, которые он, Рейнольдс, намеренно оставил. Они знали лишь одно: операции, которые проворачивал «крестный отец» Скарлатти, осуществлялись через причалы Вестсайда. Главное было засечь его там. Убедиться своими глазами. И сделать это незаметно.

Если кто и мог справиться с подобной задачей, то только человек с безупречной репутацией типа Мэтью Кэнфилда, не замешанный в коррупции и взятках.

Он это и сделал.

В ночную смену 3 января 1925 года.

* * *

Мэтью Кэнфилд, на этот раз таможенный инспектор, проверил декларацию парохода «Генуя-Стелла» и махнул бригадиру грузчиков: «Можно!» Можно разгружать первый трюм, тюки шерсти с острова Комо.

Вот тогда это и случилось.

С крана сорвались два тюка. Они упали на причал, и из-под слоев шерсти потекла жидкость, имеющая характерный запах чистого спирта.

Все на причале замерло. Несколько человек рысью помчались к телефонным будкам, вокруг упавших тюков тут же выросла толпа очень крепких мужчин, вооруженных крючьями.

Все они промышляли контрабандой и были готовы стоять насмерть, защищая свои интересы.

Кэнфилд взлетел в стеклянную будку над причалом и внимательно наблюдал за разъяренной толпой. Между теми, кто стоял на причале, и командой на борту «Генуи-Стеллы» началась яростная перебранка. Пятнадцать минут оппоненты вовсю орали друг на друга, сопровождая вопли непристойными жестами. Но к оружию не прибегали: все они чего-то ждали.

Кэнфилд понял, что таможенники тоже не собираются принимать соответствующие меры.

– Бога ради! Кто-нибудь, вызовите полицию!

Четверо таможенников продолжали хранить молчание.

– Вы что, не слышите? Вызовите полицию!

И вновь ответом было молчание. Наконец один из них заговорил. Он стоял рядом с Кэнфилдом и смотрел вниз, на армию головорезов.

– Никто не связывается с полицией, молодой человек. Иначе в доках можно уже не появляться.

– Да и не только в доках, – добавил второй таможенник. Он спокойно сидел за столом и читал газету.

– Но почему? Там же сейчас может начаться смертоубийство!

– Они сами разберутся между собой, – сказал старший. – Из какого порта тебя перевели?.. С озера Эри?.. Тогда у вас там действовали другие правила. Другой флот – другие традиции.

– Но и там было полно такого дерьма!

Третий таможенник внимательно посмотрел на Кэнфилда.

– Слушай, сосунок, не лезь не в свое дело. Понял?

– О чем это вы говорите? Черт побери, о чем это вы говорите?

– Иди сюда, сосунок. – Третий таможенник, такой тощий, что форма болталась на нем, как на вешалке, взял Кэнфилда за локоть и отвел в угол. Остальные делали вид, что их все это не касается, но на самом деле исподтишка неотрывно следили за ними – было ясно, что они обеспокоены происходящим.

– У тебя есть жена, дети? – спросил тощий.

– Нет… А что?

– А у нас есть, вот что! – Тощий сунул руку в карман и достал несколько банкнотов. – На. Здесь шестьдесят долларов… Только не раскачивай лодку, ясно?.. Полицейских звать ни к чему… А если и позовешь, то они сначала на тебя накинутся.

– Господи! Шестьдесят долларов!

– Ага. Двухнедельная зарплата, сынок. Повеселись сегодня.

– О’кей… О’кей, я согласен.

– Вот они, Джесси, – произнес старший таможенник, обращаясь к тощему.

– Пошли, сосунок. Смотри и учись. – Тощий подвел Кэнфилда к окну.

Со стороны ворот приближались два больших автомобиля. Из первого вылезли несколько человек в темных пальто и направились к докерам, окружившим поврежденные тюки.

– Что они делают?

– Это обезьяны, сынок, – сказал тощий Джесси. – Охранники.

– Охранники? Чего?

– Ха! – хохотнул тот таможенник, который упорно читал газету.

– Не чего, а кого.

Люди в темных пальто, числом пять, начали отзывать в сторону бригадиров и о чем-то тихонько с ними толковать. Ну прямо воркуют, подумал Кэнфилд. Люди в темных пальто похлопывали бригадиров по спине, успокаивали их – словно зверей в зоопарке. Двое из пятерых отделились и пошли по сходням на корабль. Некто в широкополой белой шляпе – явно старший среди троих оставшихся на пристани – глянул на стоявший сзади автомобиль, потом вверх, на стеклянную будку. Кивнул и направился к лестнице. Тощий Джесси сказал:

– Оставайтесь на местах. Я сам разберусь.

Он открыл дверь, вышел на металлическую площадку. Кэнфилд видел, что Джесси о чем-то разговаривает с человеком в белой шляпе. Человек в белой шляпе улыбался, явно шутил и наслаждался своими шутками, но взгляд у него был настороженный. Серьезный взгляд. А потом он из-за чего-то рассердился, резко что-то произнес, и оба вошли в будку.

Они смотрели на Мэтью Кэнфилда. Джесси сказал:

– Ты, Кэннон. Митч Кэннон, иди сюда. Всегда следует использовать имя, инициалы которого сходны с твоими собственными, – мало ли кому взбредет в голову послать тебе рождественский подарок!

Кэнфилд вышел на площадку, а человек в белой шляпе спустился на причал.

– Иди и подпиши бумаги, что обыск произведен.

– Черта с два!

– Я сказал: иди и подпиши бумаги! Они хотят убедиться, что ты в порядке. – Джесси улыбнулся. – Здесь большие боссы… Так что получишь еще прибыток. Не забудь: мне пятьдесят процентов, понял?

– Да, – неохотно согласился Кэнфилд. – Понимаю. – И он пошел вниз, к человеку в белой шляпе.

– Ты здесь новенький?

– Да.

– А откуда тебя перевели?

– С озера Эри. Там, правда, тоже работы хватало.

– И что за работа?

– Там все из Канады шло… Канадцы тоже делают виски.

– Мы ввозим шерсть! Шерсть с острова Комо!

– Вижу, вижу, приятель. Канадцы тоже ввозили. Зерно. Шерсть. Такую же. – И Кэнфилд подмигнул в сторону тюков. – Удобно, да? Мягкая упаковка.

– Слушай, парень. Умники нам здесь не нужны.

– О’кей! Я же и говорю про шерсть.

– Иди к диспетчеру и подпиши накладные…

В сопровождении одного из гангстеров – здоровенного детины – Кэнфилд отправился в контору диспетчера. Детина протянул ему пачку бумаг.

– Пиши четко и правильно проставь даты и время! – приказал диспетчер.

Кэнфилд выполнил приказание. Человек в белой шляпе сказал:

– Отлично… Пошли со мной.

Он повел Кэнфилда к машинам. Следователь увидел, что на заднем сиденье второго автомобиля сидели двое. В первой машине, кроме шофера, никого не осталось.

– Жди здесь.

Интересно, почему его одного привели сюда? Может, в Вашингтоне что-то пошло не так? Но прошло слишком мало времени, чтобы эти типы могли что-нибудь вызнать.

Со стороны причала к машинам двигалась целая делегация: двое из охранников эскортировали человека в форме. Кэнфилд узнал капитана парохода «Генуя-Стелла».

Человек в белой шляпе наклонился к окошку и что-то говорил тем двоим, сидевшим в автомобиле. Они не обращали внимания на процессию, направлявшуюся с причала. Человек в белой шляпе открыл дверцу, и из автомобиля вылез коренастый итальянец. Лицо у него было очень смуглое. Рост не дотягивал до пяти с половиной футов.

Коротышка-итальянец кивком подозвал Кэнфилда. Достал из кармана пачку денег, отсчитал несколько банкнотов. Говорил он с сильным акцентом.

– Это ты новичок?

– Да, сэр.

– С озера Эри? Правильно?

– Да, сэр.

– И как тебя зовут?

– Кэннон.

Итальянец глянул на человека в белой шляпе. Тот пожал плечами.

– Держи. – Итальянец протянул Кэнфилду две пятидесятидолларовые бумажки. – Будь хорошим мальчиком… Мы всегда заботимся о хороших мальчиках, не так ли, Моджоре?.. Мы также заботимся о мальчиках, которые не хотят быть хорошими… Понятно?

– Еще бы! Спасибо боль…

Тем временем два охранника подвели капитана к первому из автомобилей. Судя по тому, как крепко они держали его за руки, было ясно, что тащили они его силой.

– Отпустите! Отпустите меня! – Капитан тщетно пытался вырваться.

Коротышка-итальянец отодвинул Кэнфилда в сторону. Охранники подтащили к нему капитана. И капитан, и охранники что-то одновременно говорили по-итальянски, коротышка спокойно слушал.

И тогда второй человек, тот, что оставался на заднем сиденье, наклонился вперед. Лица его по-прежнему не было видно.

– Что происходит? – спросил он по-английски. – О чем это они вопят, а, Витоне?

– Этому капитану не нравится, как мы ведем дело, падроне. Он говорит, что запретит дальнейшую разгрузку.

– Почему?

Капитан продолжал что-то кричать – он не понимал слов, но понимал, что происходит что-то важное.

– Он говорит, что никого из нас не знает. Говорит, что это не его груз. Хочет позвонить кому-то по телефону.

– Понимаю, – тихо произнес сидевший в машине человек. – Я даже знаю, кому именно.

– И вы ему позволите? – спросил коротышка.

– Не валяйте дурака, Витоне… Говорите с ним спокойно. Улыбайтесь. Помашите – эй, вы, все там, – помашите тем, на корабле… Это же пороховая бочка, вы, кретины! Пусть думают, что все идет как надо.

– Конечно, конечно, падроне.

Они все заулыбались, кроме капитана, который по-прежнему пытался вырваться. Это было даже смешно, и Кэнфилд улыбнулся бы, если б вдруг не увидел прямо перед собой того, кто оставался в автомобиле: человек повернулся к окну. Это было интересное лицо, даже красивое. И хотя на человеке тоже была широкополая шляпа, Кэнфилд разглядел четко очерченный овал лица с огромным носом.

Но больше всего его поразили глаза. Они были светло-голубые, тем не менее коротышка называл этого человека «падроне». Кэнфилд допускал, что итальянцы могут быть и голубоглазые, но пока таких он еще не встречал. Это было очень необычно.

– Что нам теперь делать, падроне? – спросил коротышка.

– Как что, Витоне… Этот человек – гость нашей страны, будь с ним вежлив. Проводи капитана за пределы порта, чтобы он имел возможность позвонить. – Человек со светло-голубыми глазами понизил голос: – И убей.

Коротышка кивком показал на выход с причала. Двое гангстеров подтолкнули капитана и повели его к воротам. В ночь.

– Иди, звони своему дружку, – сказал по-итальянски один из гангстеров.

Но капитан сопротивлялся. В неровном свете фонарей Кэнфилд разглядел, что ему удалось оттолкнуть одного, тот потерял равновесие и упал. Капитан тут же накинулся с кулаками на второго. Он что-то кричал по-итальянски.

Первый вскочил и выхватил что-то из кармана. Сначала Кэнфилд не понял, что именно.

А потом разглядел.

Нож.

Первый гангстер – он как раз был сзади – вонзил нож в спину капитана.

Мэтью Кэнфилд пониже надвинул форменную фуражку и медленно, осторожно двинулся в сторону будки таможенников.

– Эй! Ты! Таможенник! – окликнул его голубоглазый.

– Ну ты! С озера Эри! – завопил коротышка. Кэнфилд повернулся.

– Я ничего не видел! Ничего! – Он пытался улыбнуться, но улыбка не получилась…

Человек изучал Кэнфилда своими светло-голубыми глазами. Мэтью наклонил голову, чтобы козырек скрыл лицо. Коротышка кивнул водителю первого автомобиля.

Водитель вышел и встал позади Кэнфилда. А потом подтолкнул его к выходу с причала.

– Послушайте, что вы делаете? Я ничего не видел!.. Чего вы от меня хотите? Пожалуйста, ради бога!..

Мэтью Кэнфилд и не ждал ответа – он знал, чего они хотят. Им нужна его маленькая, ничего не значащая жизнь.

Водитель продолжал подталкивать его в спину. Вперед, вперед, за служебное здание, к пустырю.

В нескольких ярдах впереди метнулась пара крыс. С причала доносились возбужденные голоса. Воды Гудзона мерно рокотали между сваями.

Кэнфилд остановился. Он не знал почему. Он просто не мог больше сделать ни шагу. Все внутри у него похолодело.

– Не останавливаться! – приказал человек и ткнул Кэнфилда револьвером в бок.

– Послушайте! – Кэнфилд попытался придать своему голосу жесткость. – Я сотрудник правительственного органа. Если со мной что-нибудь случится, вас обязательно найдут. И никто из ваших дружков помочь вам не сможет… Они и делать этого не станут, как только узнают, кто я.

– Иди!

Послышался сигнал вошедшего в Гудзон парохода. Ему вторил другой.

А затем на борту «Генуи-Стеллы» прозвучал пронзительный свисток. Это был отчаянный крик о помощи.

Этот звук отвлек внимание человека с револьвером.

Кэнфилд схватил его за руку, в которой был зажат пистолет, и принялся изо всех сил ее выкручивать. Свободной рукой тот ударил Кэнфилда кулаком по лицу и стал теснить к железной стене склада. Продолжая выкручивать водителю руку, Кэнфилд изловчился, вцепился второй рукой в лацканы его пальто и что было силы рванул на себя. В последний момент проворно отклонился в сторону, и голова водителя врезалась в стену.

Револьвер выпал из рук гангстера, и Кэнфилд ударил его коленом в низ живота.

Тот вскрикнул от невыносимой боли и рухнул на колени. Попытался было ползти назад, в сторону причала, но Кэнфилд схватил его за волосы и несколько раз сильно ударил лбом о валявшуюся рядом толстую доску. Хлынула кровь.

Все было кончено.

Палач Мэтью Кэнфилда был мертв.

Пронзительный свисток на «Генуе-Стелле» продолжал реветь, голоса на причале становились все громче и громче, пока не превратились в сплошной вопль.

Кэнфилд подумал, что, должно быть, команда корабля восстала, потребовала капитана и, когда тот не явился, поняла, что он убит или по крайней мере захвачен.

Послышались одиночные выстрелы, затем автоматная очередь – и крики, крики ужаса.

Бежать Кэнфилду было некуда: отсюда он мог вернуться только к служебному зданию. А вскоре наверняка кто-то явится и за его палачом.

Он столкнул тело злодея в воду, и оно с громким всплеском ушло на дно.

Гудок на «Генуе-Стелле» захлебнулся. Крики начали стихать – похоже, кто-то взял ситуацию под контроль. А со стороны причала показались двое.

– Ла Тона! Эй, Ла Тона, где ты? – кричали они.

Мэтью Кэнфилд прыгнул в вонючие воды Гудзона и быстро-быстро, насколько позволяла намокшая форма, поплыл.

* * *

– Вы настоящий счастливчик, – сказал Бенджамин Рейнольдс.

– Знаю, сэр. И благодарен за это судьбе.

– Вы оказались в весьма нестандартной ситуации. Даю вам недельный отпуск. Отдохните.

– Спасибо, сэр.

– Скоро придет Гловер. Время еще раннее.

Было действительно рано – четверть седьмого. Кэнфилд прибыл в Вашингтон в четыре и не решился идти к себе домой. Он позвонил Бенджамину Рейнольдсу домой, и тот велел ему идти в офис «Группы 20» и ждать его там.

Открылась входная дверь.

– Гловер, это вы?

– Я, Бен. Господи! Еще совсем рано… Ну и ночка! А у нас как раз внуки гостят… – Голос у Гловера был усталый. – Привет, Кэнфилд. Что, черт побери, с вами случилось?

Следователь Мэтью Кэнфилд подробно сообщил обо всем случившемся.

– Я позвонил в таможню на озеро Эри, – сказал Рейнольдс, обращаясь к Гловеру. – Его личное дело изъято. Ребята в Нью-Йорке постарались сделать все, чтобы его прикрыть. Там личное дело не тронуто. Нам нужно еще что-нибудь предпринять для прикрытия?

Гловер задумался.

– Да. Вероятно… В случае, если личное дело на озере Эри исчезло именно из-за этой истории, мы постараемся распространить слух, что Кэнфилд… Кэннон был не тем человеком, за которого себя выдавал. И что его пристрелили. Где-нибудь в Лос-Анджелесе или Сан-Диего. Я об этом позабочусь.

– Хорошо… А сейчас, Кэнфилд, я покажу вам несколько фотографий. Кто они, говорить не буду… Посмотрите, может, узнаете кого-нибудь. – Бенджамин Рейнольдс открыл сейф. Вынул папку, вернулся к столу. – Вот. – Он разложил перед ним пять снимков: три газетных и два из судебных дел.

Уже через секунду Кэнфилд воскликнул:

– Вот он! Вот тот, кого коротышка-итальянец называл «падроне»!

– La Scarlatti padrone, – тихо произнес Гловер.

– Вы абсолютно уверены? – спросил Рейнольдс.

– Да… И голубые глаза, ну прямо-таки лик Господень.

– Вы могли бы подтвердить все это в суде?

– Конечно.

– Эй, Бен, подождите! – Гловер понимал, что тем самым Мэтью Кэнфилд подпишет себе смертный приговор.

– Я только задал вопрос.

– Кто это? – спросил Кэнфилд.

– Да… Кто это?.. Кто он на самом деле? Я не стану отвечать вам даже на первый вопрос, но если вы попытаетесь узнать это сами, а вы непременно попытаетесь, то учтите, что знание это смертельно опасно. – Рейнольдс перевернул фотографию. На обороте было написано: «Алстер Стюарт Скарлетт».

– Алстер Стюарт Скарлетт, он же Скарлатти, – произнес следователь Кэнфилд. – Герой войны, не так ли? И миллионер.

– Да. Герой войны и миллионер, – ответил Рейнольдс. – Эта информация секретна. Я подчеркиваю: совершенно секретна. Понятно?

– Конечно.

– Как вы думаете, после вчерашнего вас могут опознать?

– Вряд ли. Было темно, а я к тому же нахлобучил фуражку на глаза и старался изъясняться в их же манере… Нет, не думаю.

– Хорошо. Вы прекрасно справились с заданием. Теперь отправляйтесь спать.

– Благодарю вас. – Следователь вышел и закрыл за собой дверь.

Бенджамин Рейнольдс разглядывал лежащую перед ним фотографию.

– Падроне Скарлатти, Гловер. Вот так.

– Передайте все в министерство финансов. Мы свое дело сделали.

– Уж не думаете ли вы… Да мы никому ничего сообщить не можем, если только вы не решили пожертвовать Кэнфилдом… Да даже если мы и бросим его на съедение, чего мы добьемся? Скарлетт явно ничего не подписывал. Его всегда смогут отмазать: «Мистера Скарлетта видели в компании…» Какой? И кто свидетель? Какой-то мелкий государственный служащий против прославленного героя войны? Сына Скарлатти?.. Нет, мы можем только пригрозить. Предупредить. Вероятно, этого и достаточно.