Текст книги "Кайсе"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц)

Царица Небесная, Жюстина, должно быть, видела... должно быть, догадывалась, читая эту тайну на лице Сэйко. Значит, неудивительно, что она ревновала и устраивала сцены. Николас разрывался – одна его часть хотела немедленно броситься домой, обнять жену, сказать, что любит ее и больше никогда не оставит ее одну, другая его часть не имела ничего против того, чтобы посидеть за стойкой залитого неоновым светом кафе в многолюдном аэропорту Нарита вместе с красивой женщиной, которая призналась, что любит его. И вот тут-то он впервые отчетливо понял то, что до этого только подсознательно ощущал, услышав по телефону имя Микио Оками: он вступает на неизведанный путь противоречий, с которого не сможет сойти без ущерба для себя.

Вы будете другим, настолько другим, что никто вас не будет узнавать, сказала ему Сэйко, и сейчас его передернуло от этих слов, потому что он начал подозревать их реальность, хотя не имел ни малейшего понятия, что они могли бы означать.

– Пожалуйста, ничего не говорите, – прошептала Сэйко. – Если вы меня не любите, это не имеет значения. Что хорошего это может принести в конечном счете? Вы женаты и любите свою жену. Я была предана собственным сердцем, и сейчас не рассчитываю, что вы оставите меня вашим секретарем.

– Если ты полагаешь, что я собираюсь наказывать тебя, то глубоко заблуждаешься, – возразил Николас. Он абсолютно не представлял, как ему реагировать на все ею сказанное, однако ему совершенно не хотелось терять лучшую помощницу из всех, которые когда-либо с ним работали. – Твои чувства ко мне не имеют никакого отношения к делу. Ты понимаешь меня с полуслова, прекрасно справляешься со служебными обязанностями, и я уверен, что через год ты будешь занимать более высокий пост в фирме. Не знаю, осознаешь ли ты это сама, но в «Сато интернэшнл» ты сделаешь быструю карьеру. Я слишком дорожу тобой, чтобы идти на риск потерять тебя. Ты работаешь у меня и будешь работать, точка.

Сэйко слегка поклонилась.

– Я вновь благодарю вас, Линнер-сан, за вашу бесконечную доброту. Не представляю, как сложилась бы моя жизнь, не встреть я вас.

Она взглянула на часы и соскользнула со стула.

– Вам пора проходить иммиграционный контроль. Через пять минут начинается посадка.

Сэйко проводила его почти до самого контрольного пункта. Она вновь обрела хладнокровие и выглядела вполне успокоившейся после столь бурного эмоционального всплеска.

– Вы оставите мне свой контактный телефон в Венеции?

Николас раскрыл тонкий темно-желтого цвета буклет, выданный ему в представительстве «Эр Франс», посмотрел в него и сказал:

– Мне забронирован номер в палаццо «Ди Мачере Венециано».

Он показал ей номера телефона и факса, напечатанные на регистрационной карточке оформления заказа. Сэйко аккуратно переписала цифры в миниатюрный кожаный блокнот, который Николас подарил ей по случаю ее первого дня работы в компании.

– Ну вот и все, – заключил он, когда они подошли к очереди на прохождение иммиграционного и контроля безопасности. Он смотрел на Сэйко, стоящую поодаль, такую красивую и одинокую. Он почувствовал сердцем ее боль, хотел что-то сказать, но она приложила указательный палец к губам.

– Никаких прощаний, – попросила Сэйко. – Мы увидимся снова.

Перед самым выходом на летное поле Николас выкроил пару минут, чтобы позвонить Жюстине. После девятого гудка он положил трубку – никто не отвечал. Сейчас он сожалел, что не провел последние часы перед отлетом вместе с ней, и явственно ощущал реальность физического расставания. Ему хотелось поговорить с женой, сказать, как он страдает, попросить прощения. Однако, направляясь на посадку, он уговорил себя, что подобные разговоры лучше вести с глазу на глаз и у него будет для этого масса времени после возвращения.

Тандзан Нанги как раз диктовал письма своей секретарше Уми, когда в его офис зашла Сэйко. Он оторвался от своего занятия и молча поднял на нее глаза. Затем спросил:

– Какие у тебя новости?

– Не очень хорошие, – ответила Сэйко. Она раскрыла пайку и протянула Нанги несколько отпечатанных на машинке листов. – Только сейчас получили. Это официальный запрос сената Соединенных Штатов. Линнер-сан обязан предстать перед Комиссией по экономическому надзору, чтобы ответить на вопросы относительно объединения «Томкин индастриз» и «Сато интернэшнл».

– Час от часу не легче. Это уже попахивает очередной охотой на ведьм, – заметил Нанги, просматривая бумаги. – Я читал комментарии, посвященные этому сенатору Бэйну. В последнее время он стал притчей во языцех всей мировой прессы. Видел его и по телевизору – он давал интервью компании Си-эн-эн, даже «Тайм» на прошлой неделе поместил большую статью о нем. Этот запрос пришел по почте?

– Нет, сэр, – с тревогой в голосе ответила Сэйко. – Его принесли из американского посольства. Мне сообщили, что он пришел сегодня утром по дипломатическим каналам.

Нанги аккуратно сложил бумаги и вернул их Сэйко.

– Ну что ж, поскольку мы не знаем, где находится Николас, следовательно, и требование это мы выполнить не сможем. Сэйко, подготовь черновой вариант ответа и не скупись на слова, обрисовывая наше нынешнее положение. Не тебе объяснять, как это делается, дескать, Линнер-сан уехал по срочным делам, находится где-то в Европе, связи с ним у нас нет, ну и дальше в таком духе.

– Сделаю, сэр.

После того как она ушла, Нанги, казалось, забыл о своих деловых письмах, которые он диктовал до ее появления. Его мысли переключились на сенатора Бэйна и на его Комиссию. По мере того как этот деятель укреплял свои позиции, Нанги испытывал все больший страх. Кто-то ведь должен стать объектом его «праведного гнева», и Нанги осознавал, что «Томкин-Сато» – вполне логичный выбор.

Дело осложнялось еще и тем, что положение Николаса было очень шатким. Он был чужаком, лишь по завещанию своего тестя, после того как Томкин скоропостижно скончался, Николас вступил во владение компанией. Нанги полагал, что Бэйну не составит труда состряпать дело против Николаса, обвинив его в чрезмерной зависимости от японского участия в деятельности корпорации и, тем самым, в причинении ущерба Штатам. Проклятье, выругался про себя Нанги, это же элементарно; ему и самому ничего бы не стоило обвинить Николаса в этом – достаточно взглянуть, где он жил последние восемь лет. Ведь не в Нью-Йорке же, а в Токио.

Нанги остро почувствовал свою вину. Ведь именно он отговаривал Николаса от возвращения в Нью-Йорк, когда тот порывался поехать туда, чтобы именно в Штатах отстаивать интересы их корпорации. Нанги клял себя за свою эгоистичность, которую проявил в сфере бизнеса, где участие Николаса способствовало неслыханным результатам как в производстве, так и в научных изысканиях, а также за то, что Николас всегда был его лучшим другом.

Что я наделал? – молча спрашивал себя Нанги. В своем стремлении всегда иметь его под рукой я обрек его – и всех нас – на забвение.

Марко-Айленд – Венеция – Токио – Марин-Он-Санта-Клауд, Миннесота

Лью Кроукер прищурился от слепящего глаза тропического солнца и, вздохнув, негромко выругался. На горизонте, в дымном мареве, возник катер морской пограничной службы, держащий курс прямо на его судно.

Лью стоял на борту великолепно приспособленной для спортивного рыболовства яхты «Капитан Сумо». Он зафрахтовал ее за непомерную цену, ибо лучшего судна не было на всем западном побережье Флориды. Он не часто выходил так далеко в море, сейчас же ему хотелось не только избавиться от неприятных воспоминаний недавнего прошлого, но и побыть одному в мире и покое. Подходя к рубке управления, он с раздражением думал о том, что меньше всего ему сейчас хочется в очередной раз принимать этих полуофициальных визитеров из пограничной службы.

Когда-то он служил детективом в полицейском департаменте Нью-Йорка. После того как он подал в отставку, они жили вместе с Эликс Логан, бывшей фотомоделью, которая, к его вящему удивлению и восхищению, влюбилась в него. Недавно она сбежала от него, вновь вознесясь в сферы блестящей светской жизни, стремление витать в которых оказалось сильнее ее любви к нему. Где она сейчас? В Нью-Йорке... или в Париже? Этот ее поступок расшатал нервы Кроукера, и, хотя она регулярно звонила ему, он не питал иллюзий относительно ее преданности и неизменной вечной любви. Перед ней всегда витали картины прежней салонной жизни с ее атрибутами беспечности и перманентного веселья, она настолько привыкла ко всему этому, что отказаться от этой мишуры было выше ее сил. И как только ему пришло в голову, что она удовольствуется им, широкоплечим, несколько мрачноватым сорокапятилетним мужчиной с задубленным ветрами лицом ковбоя? Кроукер не считал себя красавцем, и, хотя у него были густые черные волосы, он никогда не стриг их по последней моде, не говоря уже о том, чтобы прилизывать их назад, подобно дружкам-коллегам своей бывшей возлюбленной.

Ты напоминаешь мне Роберта Митчема, сказала как-то Эликс в один из первых дней их знакомства. Столько характера, столько жизненных коллизий отразилось у тебя на лице.

В тот вечер, когда она покинула его, он сидел за штурвалом устаревшего, серийного выпуска 1969 года «тандерберда», тщательно и любовно восстановленного собственными руками и покрытого светло-голубой краской. Взгляд его был прикован к самолету, который, рассекая тяжелый от нестерпимо палящего солнца воздух, уносил на борту его Эликс. Охваченный внезапным приступом отчаяния, он хотел было немедленно позвонить своему другу Николасу Линнеру, с которым они побывали не в одной опасной переделке. Однако не в характере Кроукера было плакать кому-либо в жилетку, даже такому близкому другу, как Николас. Тогда он вспомнил западную окраину Манхэттена, эту дьявольскую преисподнюю, своего отца, полицейского, застреленного на одной из темных улочек этой клоаки, мать, сошедшую с ума от горя. Жизнь научила его умению переносить трудности и постоять за себя. И хотя сейчас ему было больно, он решил, что возврата к прошлому не будет.

Катер береговой пограничной службы уменьшил ход. Лью также поставил рычаг управления в нейтральное положение, а через некоторое время перевел его до позиции «Стоп машина», затем включил автоматическую лебедку и услышал всплеск – якорь начал опускаться на дно.

Пока Лью готовился к приему гостей, он не переставал думать о том, какой черт дернул его согласиться с предложением пограничной службы время от времени сотрудничать с ними в осуществлении контроля за торговцами наркотиками, морским путем доставляющими во Флориду огромные партии этой отравы. Скорее всего, в нем продолжал сидеть полицейский, хотя, переехав сюда, он всячески пытался убедить себя в обратном.

От пограничного катера, плавно покачивающегося на волнах, отплыла небольшая шлюпка.

Кроукер ловко поймал брошенный ему со шлюпки конец, закрепил его, спустил, трап и принялся внимательно рассматривать поднимающихся мужчин.

Он предполагал увидеть своего приятеля лейтенанта Макдональда, через которого держал связь с пограничниками, однако вместо него на борт ступили два младших лейтенанта флота, у обоих на бедрах болтались табельные револьверы, вид у них был очень серьезный. Затем возник некто третий, которого лейтенанты явно сопровождали, и которого Лью вообще никогда раньше не видел. Взглянув на него повнимательнее, Лью поразился проницательности его ясных голубых глаз. Выглядел он чрезвычайно моложаво, хотя, как прикинул Кроукер, ему было уже где-то под пятьдесят. Высокий, худой, как гончая, черные брови, впалые щеки. В руках он держал чемоданчик, который, казалось, был вырезан из фантастических размеров куска черного алмаза.

Офицеры держались очень официально. Они отдали честь Кроукеру и застыли по команде «вольно» по обеим сторонам трапа.

– Мистер Кроукер, – сказал незнакомец, протягивая руку, – рад встрече с вами. Меня зовут Уилл Лиллехаммер. – Его глаза прищурились, но рот улыбнуться отказался. – Очень любезно с вашей стороны, что вы разрешали нам подняться на борт.

Казалось, его голубые глаза, подобно рентгеновским лучам, просвечивают все насквозь и делают безошибочные измерения.

– Я выполняю специальное задание по поручению президента США.

Он не вдавался в подробности, но Кроукер как-то сразу решил, что это задание никак не связано с береговой службой, хотя этот человек и был одет в форму лейтенанта береговой пограничной охраны.

– Здесь есть какое-нибудь место, где мы могли бы поговорить наедине?

Кроукер посмотрел по сторонам. Кроме пограничного катера, находящегося в относительной близости, он разглядел рыбачий баркас, несколько вздрагивающих под порывами ветра парусников и плывущий в сторону берега окурок. Все лодки находились на значительном удалении. Лью развел руками.

Лиллехаммер наконец улыбнулся, и что-то жутковатое было в этой улыбке. Она обнажила целую паутину бледных шрамов по обоим уголкам его рта.

– Вы будете поражены, если узнаете, как далеко вперед шагнули средства электронной разведки с тех пор, как вы вышли в отставку, – заметил Лиллехаммер.

Выходит, ему известна история моей жизни, думал Кроукер, провожая его в каюту. Он достал из холодильника пару бутылок ледяного пива, и они уселись на скамейку с виниловым покрытием. Лиллехаммер поднял свою бутылку и, сказав: «За знакомство!» – сделал солидный глоток. Затем он уместил на скамейке свой чемоданчик, покрутил шифр и открыл его. Содержимое чемоданчика напоминало чем-то начинку компьютера, но без наборной клавиатуры. Лиллехаммер вставил в недра своей ноши видавший виды ключик, повернул его влево, затем вправо.

Кроукер поморщился.

– Немного заболела голова? – спросил Лиллехаммер и протянул ему таблетку. Голова сразу же прояснилась.

Лью уже давно заметил, что говорит он с легким, но явным британским акцентом.

– Что это, черт побери, такое?

Он взял таблетку, положил в рот и запил глотком пива.

– Электронные средства подслушивания совершенствуются настолько быстро, что мы вынуждены прибегать к контрмерам, но не бывает розы без шипов, – он протянул руку к чемоданчику. – Этот мальчик сделает свое дело, но и на мозги будет капать. Это связано с вибрацией, которую он генерирует. Я уже, кажется, привык к этому подонку.

Он допил пиво и облизал губы.

– Кстати, вам поклон от лейтенанта Макдональда. Думаю, он сожалеет, что я занял его место в ковчеге.

– Еще пива?

– Все хорошо в меру. Одной достаточно. Спасибо.

– А англичанин вы в какой мере? – спросил Кроукер, открывая себе вторую бутылку.

Лиллехаммер рассмеялся.

– В известной мере. Однако я настолько привык к американским идиоматическим выражениям, что иногда даже беспокоюсь за мою английскую половину. Когда я нахожусь вне офиса, я чувствую всеиспепеляющее желание стать истым британцем. Вот что значит быть зачатым английской мамой и американским папой.

– А где расположен ваш офис?

– У меня его нет.

– Как нет?

Лиллехаммер поднял вверх указательный палец.

– Если бы у меня был офис, все бы знали, чем я занимаюсь. Не один год потребовался ЦРУ, чтобы дойти до этого.

Кроукер заметил, как рентгеновские лучи глаз Лиллехаммера сфокусировались на кисти его левой руки. Лью растопырил пальцы, сработанные из титана и пластика.

– Представляю, как вы поражены. Это всех удивляет.

– С вашего позволения, – уважительно согласился Лиллехаммер.

– Я уже давно перестал стесняться своей искусственной руки.

Он показал протез – точную копию левой кисти, – выполненный в Токио бригадой биотехников и хирургов.

Это был не протез, а произведение искусства: мастерски сработанные пальцеобразные отростки уверенно сгибались в сочленениях, подобно суставам живой человеческой кисти. Скелетную основу их составлял титано-боровый сплав, покрытый матовым полимолекулярным пластиком. Ладонь, тыльная ее сторона, запястье – все было как у живого существа.

– Мне даже самому непонятно, как она функционирует, – пояснил Кроукер, – но вся эта система подсоединена каким-то образом к нервным окончаниям. Энергию же поддерживают литиевые батарейки.

Лиллехаммер разглядывал протез, подобно археологу, нашедшему экспонат, имеющий историческую ценность.

– А могу я попросить вас рассказать, что все-таки произошло?

Кроукер ждал этого вопроса:

– Я сцепился с одним хорошо тренированным ублюдком. Чемпионом по сумо. Ох и здоров же он был. К тому же прекрасно владел искусством кендо. Вы знаете, что это такое? Японская техника фехтования мечом.

– Мне доводилось весьма близко наблюдать поединки катана, и я не жалею об этом.

– Тогда вы должны знать, насколько остро заточены эти мечи. В бою лезвия даже не видно. Вот моя рука и наскочила на такой клинок.

– Насколько эффективно работает этот протез? – спросил Лиллехаммер, ощупывая один из искусственных пальцев.

Кроукер сжал пальцы в кулак, затем медленно распрямил, демонстрируя титановую ладонь.

– Это вторая, улучшенная модификация. И первая была великолепной, но эта...

Кроукер поднялся, взял одну из пустых бутылок. Удерживая ее в правой руке, он приложил искусственный палец к стеклу. Раздался странный звук, напоминающий треск разрываемого полотна. Острый как бритва кончик «пальца» надрезал бутылку, и через секунду она развалилась на две равные части.

– Удивительное сочетание силы и изящества, – прокомментировал Лиллехаммер.

Кроукер вновь уселся на стул и, указывая на чемоданчик Лиллехаммера, спросил:

– Из чего сварганили этот предмет?

– Именно, что сварганили. Какой-то фантастический пластик, легче и прочнее закаленной стели. Его даже пуля не берет – проверено в лаборатории.

Кроукер протянул своему гостю протез, чтобы тот еще раз взглянул на него, – пальцы, подобно складному охотничьему стаканчику, сократились до размеров одной фаланги. Подхватив чемоданчик, он, как пинцетом, зажал его между отростками большого и указательного пальцев. Затем надавил.

Ф-х-р-р-р!

Прорвав пластик, его титановые пальцы соединились.

Лиллехаммер с удивлением уставился на дырку в своем, доселе казавшемся непробиваемым, чемоданчике.

– Пожалуй, сейчас я не отказался бы и от второй бутылочки. Благодарю вас, – мягко сказал он.

Лиллехаммер молча тянул пиво, а Кроукер в иллюминатор наблюдал за игрой света и тени. Усиливался ветер. Надвигается шторм, подумал он, почувствовав в воздухе запах фосфора. Однако время еще есть. Но для чего? Кроукер принялся терпеливо ждать, когда же наконец Лиллехаммер объяснит истинную цель своего визита.

Поднялась волна, яхту, удерживаемую якорем, раскачивало из стороны в сторону. Кроукер, почувствовав приступ дурноты, резко поднялся и вышел из каюты. Склонившись над поручнями, он боковым зрением видел, как, стараясь не потерять достоинства, у противоположного борта травили в воду младшие лейтенанты.

– Прошу прощения и за это, – подал голос Лиллехаммер, когда Лью вернулся в каюту. – Боюсь, что и у этих таблеток тоже есть шипы.

– Будьте любезны, в следующий раз, приходя ко мне, не таскать это дерьмо с собой, – попросил Кроукер, прополаскивая рот пивом.

– Я вас вполне понимаю. Примите мои извинения.

– De nada [6]6
  Не за что (исп.)


[Закрыть], – ответил Кроукер. Лиллехаммер поставил на столик пивную бутылку, приблизился к Кроукеру и спокойно спросил:

– Вам что-нибудь говорит имя Доминик Гольдони?

– Разумеется. Большой босс. Он прекрасно спел для ФБР свою арию, и те арестовали двух его злейших врагов. За это ФБР и не посадило его самого за решетку, наоборот, взяло под покровительство ФПЗС. С тех пор он правит всем Восточным побережьем через своего шурина, добропорядочного адвоката Энтони де Камилло, более известного под именем Тони Ди. Я также слышал, что заклятый враг Гольдони, некто Молчаливый...

– Вы имеете в виду Чезаре Леонфорте?

– Именно. Молчаливый – так они его называют. И этого Молчаливого душит злоба, что он не может орудовать на территории, контролируемой Гольдони.

Лиллехаммер кивнул.

– Похвально. Вы располагаете информацией, мало кому известной. Тем не менее доказать деловые взаимоотношения между Гольдони и Энтони де Камилло, этим новоявленным адвокатом, практически не представляется возможным. Уж это мне известно. Деятели из ФПЗС на этот счет постарались. – Он вновь метнул на Кроукера пронизывающий взгляд своих сверхъестественных глаз. – Я смотрю, вы не утеряли прежних знакомств.

– Кое-какие остались. Новых же не могу себе позволить.

На лице Лиллехаммера вновь появилась эта внушающая ужас улыбка.

– Очень изящно сказано.

– Но не отражает всей гаммы моих чувств, отреагировал Кроукер на слова гостя.

Лиллехаммер еще шире раскрыл рот в улыбке, и Кроукер ясно увидел следы швов, пересекающих шрамы в уголках рта этого человека. Операцию, подумал Кроукер, делали явно на скорую руку, без надлежащих инструментов и уж наверняка не в таком очаге цивилизации, в котором мастерили его протез. А тот факт, что швы были наложены по обеим сторонам рта, свидетельствовал либо о катастрофе, либо о стычке с врагом. Такие отметины вполне могли быть и результатом пытки, ибо таили в себе намек на чье-то садистское наслаждение.

– Когда-то я предпочел молчать, вот они и постарались сделать так, чтобы мое молчание продолжалось вечно, – пояснял Лиллехаммер, как бы читая мысли Лью, и, глядя куда-то в сторону, продолжал. – Им ничего не стоило перерезать мне глотку, но это шло несколько вразрез с их планами. Я им был нужен живой, поэтому они ограничились только этим. Идея заключалась в том, чтобы перерезать мускулы и сухожилия, управляющие артикуляцией губ, но что-то не сработало. Тек что я считаю – мне повезло.

Кроукер хотел было спросить, что это были за люди, но, подумав, решил умерить свое любопытство. Какое это имеет значение? В свое время он сам неоднократно сталкивался с подобным зверьем. Выходило так, что у него и Лиллехаммера было много общего.

Лиллехаммер оттопырил пальцем верхнюю губу.

– Обидно, что я не могу отрастить усы. Омертвение волосяных мешочков.

– Ладно, – Лиллехаммер пожал плечами, – пора вновь переходить к делу. Ветер усиливается, и нам скоро придется отчаливать.

Он выглянул в иллюминатор – лодки снялись с места и на всех парусах неслись в тихую бухту Марко-Айленда. Поблизости не осталось ни одного суденышка.

– Вернемся к Доминику Гольдони. Ваших сведений о нем на сегодняшний день недостаточно. А дело вот в чем: вчера Гольдони неожиданно, никого не предупредив, нарушил условия своего договора с Федеральным правительством Соединенных Штатов.

– Что он натворил?

– Позволил себя убить – вот что он натворил.

– Доминик Гольдони мертв, – не поверил своим ушам Кроукер. – Трудно себе представить.

– Он не просто убит, с ним сотворили такое, что даже самые стойкие сотрудники ФПЗС пришли в ужас.

– Вы можете ответить, для чего понадобилось это делать?

– Можно только гадать. Для этого я и пришел к вам: не согласились бы вы сотрудничать со мной в установлении истины?

На секунду Кроукер задумался.

– Почему, черт побери, я? Судя по всему, вы сами занимаете высокий пост в ФБР. Вы можете подобрать целую кучу оперов, которые моложе меня и лучше подготовлены. – Он протянул руку к чемоданчику. – Я ведь даже и не подозревал о существовании подобных игрушек.

– Давайте не будем прибедняться. На меня это не действует. Ваше имя мне выдал компьютер. Когда-то вы работали вместе с Николасом Линнером под началом Гордона Минка в Красном департаменте, нашей секции, занимающейся изучением Советского Союза. Вы тогда превосходно вытравили всех хорьков из этого минковского курятника. – Лиллехаммер нахмурился. – Правда заключается в том, что я не могу доверять никому у себя в конторе до тех пор, пока не выясню один вопрос: как им, несмотря на все меры предосторожности, предпринятые ФПЗС, все-таки удалось добраться до Доминика Гольдони? Откровенно говоря, я нуждаюсь в помощи, – продолжал Лиллехаммер. – Гольдони были даны секретные инструкции, категорически запрещающие звонить домой или встречаться с кем-либо без санкции ФПЗС. Как же все это произошло? До случая с Домиником у ФПЗС проколов не было, впрочем, не было и нарушений инструкций.

– Но ведь кто-то нашел лазейку.

Лиллехаммер долго смотрел куда-то в сторону. Затем устремил взгляд своих пронизывающих глаз на собеседника.

– Мне представляется, что его предал кто-то из домашних, кто-то из тех, кому он абсолютно доверял. Уверяю вас, не нарушь он правил ФПЗС, его безопасность была бы гарантирована на сто процентов.

Прокрутив в голове возможные варианты решения этой проблемы, Кроукер заметил:

– Вам, несомненно, потребуется помощь. Но лично я вряд ли смогу ее оказать, поскольку все эти дрязги меня мало интересуют. К тому же я всегда был слаб в юриспруденции и делал все по-своему.

Лиллехаммер не сводил с него глаз.

– Ответьте мне прямо. Вас заинтересовало мое предложение? Вы согласны стать моей правой рукой? Или же вам больше по душе шоферить в этой «заводи» и поить пивом разобравшихся дельцов?

– А вы убедительно орудуете словами, – рассмеялся Кроукер.

– Зовите меня Уилл.

Прежде чем пожать протянутую ему руку, Кроукер некоторое время молча ее разглядывал.

– У меня такое ощущение, какое, наверное, было у ветхозаветного мученика Исмаила.

Откуда-то из живота Лиллехаммера вырвался добродушный смешок, однако на сей раз ужасные шрамы оказались скрытыми в складках его загорелого лица.

– Я рад нашему предстоящему сотрудничеству. Лью. Можно я буду называть вас по имени? Тем более это будет случаться довольно редко, поскольку в нашей работе пользоваться настоящими именами крайне небезопасно. Итак, Исмаил и Агав [7]7
  В мусульманской мифология пророки и посланники.


[Закрыть]. Команда мастеров.

* * *

В лучах висящего в зените солнечного диска Венеция в этот осенний день была как бы увенчана короной, сверкающей золотом и изумрудами.

До этого Николас ни разу не был в Венеции, поэтому не звал, что можно ожидать от этого города. Гнилой город, утопающий, подобно Атлантиде, в бесконечных лагунах, окружающих его со всех сторон. Многовековой процесс разложения наложил отпечаток на штукатурку колонн его дворцов, наполнил воздух запахом сырости, а из густого лабиринта бесконечных улочек, казалось, невозможно было выбраться.

Николасу доводилось слышать воспоминания тех, кто побывал в Венеции и, пройдя сквозь муки круговращения в безжалостной толпе под палящими лучами летнего солнца, уехал оттуда, чтобы никогда больше не вернуться.

Мрачные, неприятные воспоминания людей, которым не улыбнулась Фортуна. Эти инстинктивные непрошенные мысли крутились у него в голове, в то время как он на свежевыкрашенном катере, motoscafo, пересекал лагуну, держа курс на город, который, казалось, покоится не на грунте, а на чем-то эфемерном, чутком, как сон.

Николас стоял на верхней палубе рядом с капитаном и явно не сожалел о том, что на нем плотная замшевая коричневая куртка, надежно предохраняющая от ветра и холодных брызг.

Катер на большой скорости рассекал воду цвета вороненой стали, и перед взором Николаса как бы из перламутровой пучины вырастал город.

Сверху над городом нависал небесный свод, такой ясный и прозрачный, что захватывало дух от ощущения его бесконечности. Источаемые этой бесконечностью солнечные лучи играли в золотых куполах соборов и темно-коричневых башнях замков, которые, казалось, как по волшебству сохранились со времен Тысячи и одной ночи.

Катер начал замедлять ход, вибрация уменьшилась, и резкий гул мотора сменился мягким урчанием. Motoscafo вышел из пределов лагуны и, по широкой дуге обогнув деревянные предупредительные столбы, с какой-то ритуальной торжественностью вошел в Гранд-канал.

Сейчас катер находился где-то в районе Сан-Джорджо Маджоре, а прямо по курсу над горизонтом вздымался красновато-коричневый, подобно застывшей крови, тускло поблескивающий и величественный купол собора Санта-Мария делла Салуте, на который с небес нисходил всадник на крылатом коне.

При мысли о том, что нога его вот-вот ступит на брусчатку площади Святого Марка, Николас почувствовал, как его охватывает возбуждение: ему казалось, что когда-то он уже ходил по ней, одетый в длинный черный плащ, высокие черные ботфорты; черная маска скрывала его глаза и лоб, на голове – жесткая треуголка. Где-то в вышине ветер развевал незнакомые ему флаги, которые яснее всяких слов говорили ему, что война уже началась. У Николаса было такое чувство, что он возвращается домой.

Он прикрыл глаза, как бы желая защитить их от слепящего осеннего солнца. Motoscafo сделал очередной разворот, и взгляду Николаса начала медленно раскрываться панорама площади Святого Марка с Дворцом дожей по правую руку и статуей Меркурия, посланца богов, а по левую руку возвышалась каменная фигура Крылатого льва – покровителя Венеции. Вторично его охватило сильнейшее ощущение того, что когда-то он уже это видел. Николас вздрогнул, ему даже пришлось ухватиться за медные поручни трапа, чтобы не свалиться в воду. Он смотрел на площадь, и ему казалось, что в воздухе по-прежнему витает неистребимый запах давно отгремевших войн.

Дворец ди Мачере Венециано располагался между Пунто делла Догана с собором Санта-Мария делла Салуте и Камао Карита, где находилась Академия изящных искусств в окружении феерического архитектурного ансамбля.

Когда-то отель служил летней резиденцией дожей. Из окон его открывался захватывающий дух вид на Рио де Сан-Маурицио, собственно, тот же канал, но, как Николас уяснил себе, в Венеции Каналом называли только Гранд-канал. Он также открыл для себя, что исполинские здания, именуемые горожанами палаццо, на самом деле были просто жилыми домами. В те времена, когда республикой правили дожи, только их дворцы соответствовали понятию палаццо.

Отель имел свою собственную пристань, где Николаса уже ждали швейцары в расшитых золотом зеленых ливреях. Подхватив его чемоданы, они провели Николаса мимо сервированных на открытой террасе столиков.

Интерьеры отеля были выполнены в прихотливом, традиционном для Венеции стиле: арки, сводчатые потолки, затянутые муаром стены и фантастическая игра красок – голубой, зеленой, желтой и темно-оранжевой. Мебель рококо с позолотой, багеты, массивные часы, подсвечники и канделябры из муранского [8]8
  Мурано – остров в Венецианской лагуне, известный высоким мастерством своих стеклодувов.


[Закрыть] стекла, украшенные изящными подвесками.

Процедура регистрации была обставлена с большой помпой – Николаса встречали как дорогого гостя, прибывшего с высокой миссией. Над стойкой из полированного дерева висела огромная белая маска с гротескным по своим размерам носом и агрессивно вздернутой верхней широкой губой. Заинтригованный Николас осведомился у служащего о том, что она означает.

– А! Синьор, Венеция – это город масок. По крайней мере, так было на протяжении столетий. Название нашего отеля – «Дворец ди Мачере Венециано» – буквально означает «Дворец Венецианской Маски». Дож, построивший этот дворец и обитавший в нем, слыл известным греховодником, скрывавшим свое лицо под маской Баута [9]9
  Персонаж итальянской «комедии масок».


[Закрыть], когда он шел, как бы эта сказать поделикатнее, на поиски любовных приключений. – Здесь клерк облизнулся. – Сдается мне, что под ее прикрытием дож наделал изрядное количество своих незаконнорожденных отпрысков и сплел немало политических интриг. – Он взглядом указал на маску. – Баута была возлюбленным средством могущественных дожей, судейских в принцев, стремящихся сохранить свое инкогнито. Под видом простолюдинов они могли посещать самые сомнительные уголки города, не рискуя быть узнанными.