Текст книги "Кайсе"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

Николас, не раздумывая, продолжал оказывать сопротивление Мессулете всем корпусом, в то время как его левая нога наносила удары, как под воздействием тока. Носок ботинка Николаса попал противнику прямо в копчик, где находится нервный узел всей нижней половины тела.

Мессулете упал, и, в то время как его внимание рассеивалось, онемевшая сила его психики поднималась. Николас ударил ребром ладони между глаз Мессулете, где находится важный нервный узел сознания. Николас чувствовал, что психика врага улетучивается, и он на грани потери сознания. Однако могучий разум Мессулете извивался, пытаясь вырваться из временного паралича и зная, что у него есть лишь мгновения для принятия решения.

Он оторвал ключ от пояса, прыгнул к двери и отомкнул ее.

Туча иголок обрушилась на мозг Николаса, когда Мессулете, с удивительной быстротой восстановив силы, стал хлестать его своей психикой, пытаясь помешать ему покинуть клетку. Николас споткнулся, упал на одно колено и очутился почти на коленях Челесты. Она обхватила его за талию, и вместе они с трудом выбрались из клетки. Челеста в ужасе обернулась, но Мессулете все еще лежал на полу. «Николас убил его?» Она поспешно повела его прочь.

Вдруг Николас упал, уронив и Челесту. Она закричала. На ее ладонях была кровь от царапин, полученных при падении. Она чувствовала, что по ее нервам бил жар от ярких электрических разрядов, проходящих по цементному полу, – волны, стелющийся туман, имеющий форму и суть, смертельный ритм Мессулете, преследующего их.

С трудом Челеста сумела поставить Николаса на ноги и поволокла дальше. Она продолжала чувствовать, что нечто находится так близко от ее сознания, что опаляет его, как яркий язык пламени. Ужас охватил ее, но она продолжала пробираться через железобетонный улей фабрики роботов с вертящимися голубыми дугами молний, запахами горячего металла и расплавленного пластика. Присутствие в ее разуме чего-то постороннего все нарастало, наполняло свинцом руки и ноги, по мере того как они с трудом продвигались между рядами голов из нержавеющей стали, вставленных в еще неоконченные каркасы нечеловеческих плеч. Глаза с инфракрасными линзами смотрели, не моргая, как их тени падали на них и исчезали. Они продолжали идти в холодном каменном мешке, где машины создавали другие машины, где чудо творения, невероятное несколько десятилетий тому назад, происходило каждую минуту дня и ночи.

– Вниз! – Прозвучавший голос озадачил ее. – Опускайтесь вниз!

Николасу пришлось нанести быстрый удар по обратной стороне ее колен, чтобы она мгновенно опустилась. Она чувствовала его тело, распростертое над ней, и страшный жар, который прошел как сконцентрированный луч по ее ногам, там, где они оказались незакрытыми.

Послышался треск, как удар грома. Она застонала. Пол сотрясался. Николас подтянул ее и поставил на ноги. Она с удивлением разглядывала яйцевидное углубление в стене, как бы пробитое ударом гигантского кулака.

Николас провел ее за угол стены, и свет померк. Они были в коридоре, впереди были видны створки двери из нержавеющей стали. Разбежавшись, он ударил по ним изо всех сил плечом, и створки открылись.

Они очутились в широком служебном проходе. Не задумываясь, они побежали как можно быстрее вверх по наклонному коридору, миновали еще одни металлические двери и вышли на погрузочную платформу, где не было никого и ничего, кроме большого грузовика.

Николас открыл дверцу кабины грузовика, проскользнул за руль. Затем поискал ключи под ковриком под ногами и за козырьком от солнца. Не найдя их там, он использовал отвертку, которую подобрал на полу, чтобы вскрыть рулевую колонку.

Наблюдая, как он трудится над проводкой, Челеста почувствовала тошноту. Было жутко видеть лицо Мессулете, зная, что она связана с ним, поскольку под ним находится разум Николаса. Она думала, что лишится сознания, когда в первый раз увидела смотрящие на нее глаза того лица, которое она привыкла бояться больше всего.

– Николас!

Она толкнула его, и он охнул. Его лоб показался из-за рулевого колеса, а пальцы продолжали работу над проводами.

Челеста посмотрела вверх, дрожа. Где-то на окраине ее мозга все еще было это страшное ощущение, что какой-то зверь бесстыдно лезет в ее самые сокровенные мысли. Она чувствовала приближение жара, быстро поднимающегося к ним по служебному проходу. Она закричала без слов. Ее ужас спас ее от тошноты.

Машина заработала. Николас опустился на сиденье почти без сил.

– Челеста, вам придется вести машину.

– Но я никогда...

– Забирайтесь за руль.

Он соскочил, подсадил ее, и она, усевшись, стала нащупывать ногами педали.

Челеста нажала на педаль газа, металлические двери распахнулись с такой силой, что одна их половина даже соскочила с петель. Она включила заднюю скорость. Скрипя шинами, грузовик отошел от загрузочной платформы. Челеста развернулась, не обращая внимания на то, что остается позади.

Затем она включила первую скорость, нажала на газ, переключила на вторую скорость слишком поспешно, так что шестерни коробки передач заскрипели, протестуя. Набрала скорость, и они оказались на дороге.

– Не по той стороне! – закричал Николас. – Передвигайтесь налево!

Гудок машины прозвучал так близко, что Челеста подпрыгнула. Небольшой грузовик двигался в обратном направлении. Челеста с трудом увернулась от него, послышался скрежет металла о металл, посыпалась краска, раздался грохот, похожий на землетрясение. Два грузовика столкнулись бортами вначале один, а потом и второй раз. Грузовик взревел, как раненый зверь, и они стремительно двинулись прочь, подальше от этого убийственного места.

Токио – Вашингтон

Сгорбленные, развратные фигуры, подобные Левиафану и Дьяволу, двигались как зернистые силуэты, пока не попали в свет яркой лампы фотографа.

Нанги затаил дыхание, когда до него дошел смысл того, что эти два человека делали друг с другом. Нанги, принадлежа к культуре, где не существовало традиционного западного запрета на гомосексуализм, был тем не менее шокирован. Не тем, что он видел вместе двух голых мужчин, а тем, что они вытворяли друг с другом.

Итак, старший, более высокий, был Уильям Джастис Лиллехаммер. Другой был молодой блондин, энергичный, сосредоточенный, как артист школы Станиславского, с удивительно гибким телом. Казалось, он был рожден с этой безрассудной непринужденностью.

Нанги наклонился вперед и, направив пульт управления на видеомагнитофон, перемотал пленку немного назад. Он уже просматривал несколько раз восьмимиллиметровую пленку, которую принес ему от покойного Харли Гаунта Манни Манхайм. А теперь он делал заметки.

Зазвонил телефон.

– Moshi.

– Нанги-сан, мне удалось найти, где находится телефон, номер которого вы мне дали.

Это был Джисаку Шиндо, нанятый Нанги частный детектив. Он говорил о номере телефона с тайного факса, который Нанги обнаружил в капсуле-кабинете, арендованном Масамото Гоэи и Сэйко в Гинзе.

– Он здесь, в Сайгоне, в служебном здании прямо через дорогу от вашего комплекса контор.

– Кому он принадлежит?

– Компании, которой, как оказалось, вообще нет в действительности.

Нанги слышал, как его агент перелистывает страницы своей записной книжки.

– Кажется, ваш человек, Винсент Тинь, платил за его аренду каждый месяц.

Некоторое время Нанги сидел с закрытыми глазами.

– Нанги-сан? Есть еще кое-что.

– Я слушаю.

– Так вот. Приятель моего приятеля работает у следователя, так что я имел возможность посмотреть на заключение о вскрытии трупа Тиня. Он был обожжен серной кислотой, как вам и сказал Ван Киет. Но из его тела вытащили двадцать пять пуль.

– Двадцать пять?

– Верно. Судя по калибру пуль и характеру ран, я бы сказал, что он оказался перед каким-то крупным пулеметом. Думаю, что это военное оружие, но я еще продолжаю расследование.

«Помилуй, Христос», – подумал Нанги.

– Есть еще одно обстоятельство. Приятель моего приятеля был на дежурстве, когда подобрали тело. Он утверждает, что убитый мужчина японец. Он также клянется, что тот был якудза.

У Нанги закружилась голова.

– Откуда он мог узнать это?

– Мизинец левой руки того человека не имел верхней фаланги.

Якудза часто обрезают мизинец таким образом, чтобы доказать свою верность оябуну, искупить вину за содеянный грех или подчеркнуть свое подчиненное положение.

– Хорошая работа.

– Спасибо, сэр. Я использовал свои контакты и сумел договориться о встрече с инспектором Ван Киетом завтра утром, чтобы выяснить, какого рода тактика лучше всего сработает в отношении этих людей. Они все слишком коррумпированы.

– Я верю, что вам это удастся. Держите меня в курсе.

– Как всегда.

Нанги повесил трубку и сел опять на кушетку в своем кабинете. В доме было очень тихо, что он очень любил. Но теперь вдруг ему захотелось звуков... радио, передающего музыку рок, или голоса какой-либо женщины. Он снова оказался у тех же ворот, мысли о Кисоко клубились вокруг него, как туман.

Но теперь для нее не было времени. Завтра здесь будет Лью Кроукер с новостями, один Бог знает какими. А до этого, понимал Нанги, ему еще предстоит многое сделать.

Продолжая размышлять над тем, что Шиндо рассказал ему, Нанги снова стал смотреть некоторые сцены на видеопленке в замедленном движении. На этот раз, однако, он не обращал внимания на основной сюжет, где два тела так странно спаривались друг с другом. Он вглядывался в правый верхний угол изображения, где его глаз уловил едва заметное движение.

Он смотрел, как оно появлялось и исчезало, снова возвращалось, подобно тени от пламени на стене. Он нажал кнопку увеличения кадра. Тут же изображение вошло в фокус, исчезли смазанности и неясности – последствия того, что съемки делались при слабом освещении.

И Нанги убедился, что перед ним человеческое лицо.

Лицо было слегка повернуто от объектива видеокамеры. Человек спокойно наблюдал за сексуальной акробатикой, как если бы это была партия тенниса.

Нанги нажал на кнопку, останавливающую пленку, и долго вглядывался в это лицо. Оно частично было в тени, но, удивительно, затемненные части помогли определить и опознать черты лица.

Странно, что он узнал его.

И это было толчком, в котором нуждалась его память, чтобы выплыли на передний план слова Оками о Уильяме Джастисе Лиллехаммере.

Нанги смог вспомнить весь разговор, как если бы он происходил вчера, а не два года тому назад. Оками был в Токио в один из его нечастых визитов сюда. Нанги помнил и место – «Мейджи Шрайн». Это было весной, когда исчезали унылые краски зимы и воздух был насыщен ароматом распускающихся цветов.

«Я на краю громадной пропасти, – сказал ему Оками. – Я должен принять решение, продолжать ли мне жить, как и раньше до сих пор, или же сделать большой прыжок в неизвестное».

«Вам Нужна помощь, Оками-сан?»

«Нет-нет». Вспоминая сейчас об этом, он нашел странным, что теперь возбужденность Оками кажется гораздо более важной, чем тогда. «Я не хочу, чтобы, вы были замешаны каким-либо образом в материальном плане. Но я хочу получить ваш совет».

«Все, что я смогу сделать», – ответил Нанги.

«Существует человек, на деловые отношения с которым меня толкают люди из моего узкого совета, и есть многое, касающееся этого человека, что беспокоит меня. Но даже несмотря на то, что у меня есть дурное предчувствие, я должен вступить на этот путь. Я знаю, что это неверный путь, Нанги-сан, но я должен сделать эту попытку, чтобы умиротворить других оябунов, чтобы сохранить мир между кланами. Я не хочу, чтобы на моей совести была полномасштабная война».

Оками помолчал, наблюдая, как невдалеке дети играли или мечтали, лежа на траве. «Кто знает, что было у него в мыслях в это время? Возможно, он думал, как думал и Нанги, о той ужасной плате, которую человек должен нести за то, что он стал взрослым».

«Этот человек, которого зовут Лиллехаммер, работает на лицо, которое, я думаю, известно вам. Вот почему я считал, что мы должны встретиться».

Они пошли дальше, оставив позади играющих детей. Навстречу попадались прогуливающиеся влюбленные парочки. Их пальцы сплетались, их глаза видели только друг друга, и солнце благословляло их.

«Леон Ваксман».

«Да, я знаю его, – сказал Нанги, – мы встретились здесь, в Токио, через несколько лет после начала оккупации. Вероятно, это было в сорок седьмом или сорок восьмом. Во всяком случае, я увидел его в госпитале. В то время я работал в министерстве по строительству, а госпиталъ подвергся некоторым разрушениям. Меня послали с группой инженеров посмотреть, что необходимо было там сделать».

«Ваксман был американцем, но он лечился в японском госпитале?»

«Совершенно верно, – подтвердил Нанги. – Госпиталь специализировался на нейрохирургии. Его раны были очень значительные, и, думаю, что ему необходимо было сделать ряд операций».

«Каким человеком он был, по вашему мнению?»

«Странным, – заявил Нанги. – Казалось, что в нем уживаются два совершенно различных человека. Один – хитрый и расторопный, а другой – ужасно подозрительный и угрюмый. Сестры, с которыми я говорил, рассказывали, что его часто преследовали ночные кошмары и он весь обливался потом и что они обычно начинали давать ему успокаивающие средства сразу же после ужина».

«А после того как он вышел из госпиталя, вы встречались с ним?»

«Да. Ему нужны были контакты в Токио. Кроме того, он фактически помог мне продвинуться по службе в ММТП».

«Как это ему удалось?»

Вместе с солнцем исчезли и влюбленные. Теперь собеседники оказались в районе, где господствовали панки с остриженными клиньями розовыми и зелеными волосами; в кожаных куртках, громадных темных очках, с черными хромированными мотоциклами «Кавасаки». Они насмехались над пешеходами, ревели моторы их машин. Гремел тяжелый рок.

«По-видимому, у него уже были кое-какие контакты, – продолжал Нанги. – В армии он служил в отделении по связи с общественностью, так что часто встречался с сотрудниками министерства, особенно министерства торговли и промышленности, которое впоследствии стало называться ММТП, Ему очень нужны были контакты в деловых кругах, так что мы оказывали друг другу помощь. Помню, я был поражен тем, насколько хорошо он понимает японский образ жизни».

«Так он хотел стать бизнесменом?»

«Очевидно».

«Теперь он занимается совершенно другим делом, – заметил Оками. – Он возглавляет теневую структуру, которая глубоко законспирирована в Американской федеральной администрации».

Они дошли до района парка, где велись восстановительные работы. Теперь и панки остались позади и, по крайней мере на некоторое время, они были одни. К железному забору были прислонены деревья с бледными почками, с корнями, обернутыми мешковиной и перевязанными бечевками. Они ожидали посадки.

«Я могу понять, – сказал Нанги, – каким образом он оказался замешанным в таком деле. Ваксман всегда поражал меня тем, что видел какой-то смысл в теневых структурах. Кроме того, хотя он и обладал сноровкой в бизнесе, у меня складывалось впечатление, что заниматься бизнесом ему скучно, так как это слишком просто. „Все равно что стрелять по рыбине в бочке“, – однажды признался он мне».

«Структура Ваксмана тал законспирирована, что даже американский конгресс никогда не слышал о ней», – заявил Оками.

«Может быть, это хорошо, а может быть, и плохо», – заметил Нанги.

«Есть еще кое-что, – добавил Оками. Он заложил руки за спину и нахмурился, погрузившись в воспоминания. – Ваксман поднялся на верхнюю ступеньку в не очень сплоченной группировке людей, которая называет себя Сетью».

«Сеть? Никогда не слышал о ней». «Неудивительно, поскольку фактически никто о ней не знает, – отметил Оками. – Эти люди стремятся к власти и контролю над политикой правительства в политической и экономической областях. Мы говорим сейчас о чрезвычайно опасном человеке».

Оками замолчал, остановился, повернувшись к Нанги, и тот понял, что они подошли к самому решительному моменту.

«Ваксман – конец этого моего особого пути, – произнес Оками. – Если он окажется незаслуживающим доверия, боюсь, что мне придется совершить свой большой прыжок в неизвестное. У меня есть собственный план, который я осуществлю, несмотря на грозящую мне страшную опасность. Извините, Нанги-сан, что вовлекаю вас в это мое критическое решение, но у меня нет больше никого, кому бы я мог доверять».

«Я знаю, что Ваксман очень ловок, – сказал Нанги в тот последний раз, когда он видел Микио Оками. Это было за семь месяцев до того, как он внезапно исчез. – Вероятно, он слишком ловок и это не принесет ему добра».

«Что вы имеете в виду?»

«Только то, что его ум делает неугомонной его душу. А лично я никогда не мог полностью доверять неугомонным душам».

Теперь, смотря на неподвижный увеличенный кадр восьмимиллиметрового видеоснимка, Нанги знал, что он смотрит на лицо человека, которого не видел так много лет, наблюдающего с холодной беспристрастностью сексуальное представление с участием одного из своих агентов – человека по имени Леон Ваксман.

* * *

Томоо Кодзо прикрыл рукой рот, словно без этого жеста он оповестил бы весь мир о своей ненависти к Николасу Линнеру. Кодзо стоял голым перед большим, во весь его рост, зеркалом и смотрел на движения своего тела. Ирезуми изображала утрату, месть и смерть, которые, по мнению Кодзо, составляли три краеугольных камня чести.

Утрата, месть и смерть – это то, что сейчас интересовало Кодзо. Он смотрел на птицу-феникс, которая обхватила своими крыльями его половой орган. Свирепая голова птицы была вытатуирована на его головке. Когда орган увеличивался, росла и птица, расправляя в возбуждении свои странные крылья.

Утрата, месть и смерть определяли не только честь, по и отношения Кодзо с Николасом Линнером. Они никогда не встречались. Вероятно, Николас даже и не знал о существовании Кодзо. Но Кодзо хорошо знал Николаса.

Вопреки той лжи, которую он наговорил министру Ушида, Кодзо специально направил белую «тойоту» на Жюстину Линнер и ее любовника. Да, Кодзо было известно, кто он, в тот самый момент, когда он только что приземлился в Нарите, задолго до того, когда узнали об этом Ушида и другие оябуны узкого совета Кайсё. А из-за этого погибла жена Николаса Линнера.

Утрата.

Катсуодо Кодзо, отец Томоо, однажды сыграл определенную роль в возвышении Микио Оками, но Оками пережил его. Конечно, у Оками был полковник.

Кодзо было до смерти противно обожествление полковника Линнера. Даже многие оябуны уважали его за те усилия, которые он предпринимал в защиту их кланов в первые годы оккупации. У Кодзо не было сомнений в том, что полковник по своему образу мышления был больше японец, чем западник. По его мнению, это и делало полковника таким опасным. Это и убило Катсуодо Кодзо.

Кодзо считал, что полковник Линнер сам убил его отца, труп которого без единой царапины нашли в реке Сумида. Катсуодо не умел плавать, и полковник знал об этом. В один жаркий солнечный полдень, когда пот выступает на коже подобно каплям дождя на ветках деревьев, они говорили об этом.

Через неделю сине-белый труп Катсуодо был выловлен в Сумиде, и Кодзо потерял своего отца. Незаменимая утрата.

Только позднее, через несколько лет, Кодзо начал расследовать этот ужасный инцидент. Почти с самого начала Катсуодо и Оками ссорились по поводу политики якудза. Оками был за сотрудничество с американцами, особенно с тех пор, как оккупационные силы стали часто обращаться за помощью к якудза для улаживания беспорядков, провоцируемых коммунистическими элементами. Выглядело лучше, когда головы японских рабочих разбивались японскими гангстерами, а не американскими военными. Но Катсуодо неистово протестовал против любого сотрудничества с американцами. Он презирал саму мысль о том, чтобы американцы использовали их для какой-либо цели, даже для устранения коммунистов с японской земли.

Расхождения между этими двумя оябунами в конце концов выросли в открытую борьбу, которая продолжалась до тех пор, пока труп Катсуодо не был обнаружен плавающим в водах Сумида. Так как на трупе не оказалось никаких следов насилия, нельзя было обвинять кого-либо, нельзя было и мстить. Оками и полковник использовали свое влияние. Порядок был восстановлен.

Но Томоо Кодзо уже не мог вернуться к прошлой жизни, и он ничего не забыл. По чисто японской традиции он выбрал Оками в качестве своего наставника, учился под его руководством, стал его верным и лояльным другом, укреплял свою власть по мере того, как рос ранг Оками. И когда Оками стал Кайсё, Кодзо был его самой стойкой и громогласной поддержкой. Он стоял рядом с Оками на церемонии его вступления в должность, ненавидя его и его дружбу с полковником Линнером. Одновременно он продолжал скрытно расследовать обстоятельства, связанные со смертью Катсуодо.

Полковник умер, прежде чем Кодзо смог осуществить свою месть. Оставался его сын. Но сын был ниндзя, могущественный сам по себе. Даже оябуны боялись его. Кроме того, сохранилась память о полковнике, почтение к нему, против чего Кодзо не в силах был бороться. Так что он выжидал, терпеливо, как паук, вновь и вновь восстанавливающий свою хрупкую паутину, которую часто разрывали ветер, дождь и мороз. Месть.

Кодзо отвернулся от зеркала, стал не спеша одеваться. Пора было встречаться с До Дуком.

Пора вспомнить о чести и отмерить время смерти.

* * *

Николас, бледный как пепел, лежал на опавших листьях клена, как на кровати, охваченной огнем.

Челеста наклонилась над ним:

– Дом... ваш дом. Всего в ста ярдах отсюда за деревьями.

Его глаза, затуманенные болью, смотрели на нее, как на незнакомку. Сердце Челесты пропустило один удар. Что Мессулете сделал с ним? Почему она так долго ждала, ничего не предпринимая? Она знала почему. Ужас охватил ее с того самого момента, когда Николас установил психическую связь между ними. Такого ужаса она не испытывала за свою жизнь. Все время в ее сознании проскакивало это смутное понимание, что за пределами мира, который она могла видеть глазами, слушать ушами, находится другой, более эфемерный, мир, с которым ее собственный разум пересекается в моменты чрезвычайного напряжения или в сновидениях. Тот факт, что она сейчас так непосредственно связана с этим другим миром, обнажил ее нервы. Но вот к чему привел ее этот ужас!

– Ох, Николас!

Она наклонилась над ним и нежно прижала свои губы к его губам. Ей показалось, что она услышала его стон, и Челеста отшатнулась, испугавшись, что причинила ему каким-то образом боль.

Они находились около каменного бассейна, наполненного водой, которая, казалось, выходила, пузырясь, из земли. Тут же имелся один выбитый в камне японский кандзи и поперек его верхней части лежал бамбуковый черпак.

Николас пронзительным шепотом попросил дать ему напиться. Она зачерпнула холодной чистой воды и, подняв его голову, поднесла черпак к его губам.

Некоторое время он медленно и шумно пил воду, закрыв глаза. Казалось, что вода возвращает его в этот мир. Упершись ладонями в ковер из листьев, он сел.

– Дом, – произнес он. – Разве я посылал вас сюда?

– Вы не помните?

– Нет.

Она приклонила руку к его щеке.

– Николас, как сильно вы пострадали?

– Я не знаю. – Он посмотрел вокруг себя. – Это здесь Жюстина и я похоронили нашу дочь, совсем крошку, такую маленькую и беленькую. У нее не было никаких шансов на жизнь.

Он опустил голову. Челеста обняла его и стала нежно покачивать, а он тихо всхлипывал.

– Все хорошо, – успокаивала она его. – Это было давно. Практически в другой жизни.

Челеста закрыла на мгновение глаза, но ее губы прошептали:

– Николас, я боюсь. – Они взглянули друг на друга. – Я думаю, что в конце Мессулете все понял. Ему стало известно о моем присутствии и о том, что я помогла вам.

Так оно и было на самом деле. Несмотря на растекающуюся по всему телу боль и испытанный им шок, Николас понимал, что он больше не сможет защитить ее. Он использовал ее, и теперь они оба должны заплатить за это. Это была отчаянная игра – просунуть свою голову между челюстей западни, поставленной Мессулете, во в какой-то степени риск оправдал себя. Из допроса он понял, что Мессулете не имел доступа к Оками. Иначе он бы знал, что Николас не является Нишики, связным между Оками и Домиником Гольдони. А это означало, что Оками жив и, по всей вероятности, где-то скрывается.

– Николас.

Он посмотрел в глаза Челесты и внезапно почувствовал, как ее духовная сущность выбирается из своей скорлупы и опутывает его теплом и светом. Она положила на него свои руки, вначале робко, затем более крепко. С физическим контактом ее сила потекла в него быстрее, ее свет озарил скрытые в тени глубины.

– У вас руки... сознание... исцелителя, – проговорил он через потрескавшиеся губы.

Автоматически он начал беззвучное пение Аксхара. Затем резко остановился.

– Что это? – спросила Челеста. Она почувствовала в нем перемену. – Это все так ново для меня. Я сделала что-либо не так?

Он покачал головой.

– Нет, это я. Меня научил части Тау-тау – Аксхара один человек. Я верил ему много лет, но оказалось, что он – мой враг. Он познал их обе – Аксхара и ее темного двойника Кшира. Но он не обладал корёку, путем Сюкэн, защитой интеграции, а без них темная сторона развратила его, как она сделала это и с Мессулете.

Николас жестом попросил еще воды. Челеста поднесла черпак к его губам. Он пил молча. Свежий запах листьев и жирной земли пропитывал воздух. Птицы порхали в ветвях, нежно перекликаясь друг с другом. Здесь, вдали от извивающейся дороги, не было слышно звуков проезжающих по ней машин.

Челеста не хотела даже думать о том кошмаре, когда ей пришлось управлять грузовиком, ехать по автостраде, затем по опасным, извилистым дорогам, мимо знаков, которых она не понимала, включать и выключать скорости, а рядом с ней находился съехавший наполовину с сиденья Николас.

– Этот человек, мой семей, научил меня всему, что я знаю о Тау-тау, – продолжал Николас, утолив жажду. – Видя, насколько это неэффективно в борьбе с Мессулете, я начал задумываться. Затем, когда я был в клетке, в состоянии между сознанием и бессознанием, мой блуждающий разум вновь вызвал в памяти этого человека... и я увидел его. Челеста, увидел, как он обманывает меня. Он учил меня только тем вещам, которые он хотел, чтобы я знал.

Что-то зашевелилось в кустах за группой голых карликовых деревьев гинкго, и они оба обернулись в ту сторону. Оказалось, что это был маленький зверек, ищущий упавшие орехи.

Николас прислонился спиной к каменному бассейну, как если бы он получал силу от контакта с ним.

– Этот человек был чрезвычайно умен, – начал он вновь через некоторое время. – Я принимал его учение за чистую монету, даже после того как разоблачил его. Мне теперь странно, что я был таким наивным. – Он взглянул на нее. – Челеста, я думаю, что то, чему он учил, не было просто Аксхара. Я теперь считаю, что это была неполная комбинация Аксхара и Кшира. Что, если эта темная сторона Тау-тау начала изменять и меня?

Челеста убрала его темные мокрые волосы со лба, нежно поцеловала его.

– Я уверена, что вы ошибаетесь. Последствия того, что вы были в той клетке с Мессулете, нельзя просто отбросить или легко стряхнуть с себя.

Он знал, она предполагала, что шок от медикаментов и допросов сделал его склонным к параноидальным заблуждениям. Но она ошибалась. Он не мог избавиться от угнетающего чувства, что Канзацу каким-то образом совершил против него диверсию. Он вспомнил, как Канзацу говорил, что он, Николас, приходил к нему на гору на Ходаку много раз, хотя на самом деле Николас хорошо знал, что это было лишь однажды.

«Время, – говорил Канзацу, – сродни океану. И там, и здесь есть приливы и отливы, течения, водовороты, которые в некоторых точках пересекаются, создавая такой вихрь событии, которые, повторяясь, как волны на воде, расходятся в стороны, пока не разбиваются о скалистый берег».

Николас, который только начал двигаться вне времени, понимал теперь это лучше, чем тогда. Если Канзацу способен был переживать вновь определенные моменты во времени, он мог легко предвидеть свою смерть от рук Николаса, и поскольку он понимал неизбежность этого, считал это кармой, он предусмотрел свою месть, заложив в голову Николаса своего рода психическую бомбу с часовым механизмом. Перед Николасом теперь стояла проблема избавления от этой бомбы.

Имелся один путь, но он был настолько опасным, так напичкан ловушками, что он не знал, стоит ли ему решиться на него. Однако Николас сомневался, что у него есть какой-либо выбор.

В этот момент птицы перестали петь. Николас и Челеста, посмотрев друг на друга, поняли, что он идет за ними. Мессулете.

* * *

– Мертва?

– Боюсь, что да. Это – трагедия. Автомобильная авария.

– Господи Иисусе! Жюстина мертва.

Лью Кроукер уставился на Тандзана Нанги. Он выглядел старше. Его лицо было более морщинистым, более уставшим, чем то, которое помнил Кроукер.

– Николас знает об этом?

Нанги покачал головой.

– Как вы слышали, некоторое время с ним невозможно было связаться.

Кроукер сел. Маргарита положила руку ему на плечо. Во время полета он рассказал ей все про Николаса и Жюстину. У них были затуманенные глаза, но они устали не слитком сильно. Они поделили между собой таблетку снотворного, которую Маргарита обнаружила на дне своей косметички, и крепко проспали шесть часов.

Кроукер и Маргарита находились в гостиной дома Николаса на окраине Токио. Потолок большой комнаты перекрещивали массивные кедровые балки, через громадные окна с толстыми стеклами лились потоки света поздней осени. В центре татами, к которому с пола вели вниз две ступеньки, находились диваны с тяжелыми подушками и громоздкие стулья. Вдоль стен были выставлены предметы западного искусства и ярко раскрашенные рулоны материя из Франции и Италии. Весь дом был пропитан запахами проолифенкого дерева, соломы и розмарина.

Нанги полагал, что их приход сюда был логичен. Когда Сэйко передала ему сообщение, он был в негодовании, что она не прервала его заседание. Но потом гнев его быстро улетучился, и он предался размышлению. Сэйко передала ему сообщение Кроукера устно. Расспросив ее о тоне разговора и об отношении к происшедшему Кроукера, он получил достаточно материала, чтобы осознать срочность своего приезда.

С учетом его собственного положения в настоящее время и положения «Сато интернэшнл» он не хотел, чтобы кто-либо знал о присутствии Кроукера в Токио. Поэтому нельзя было использовать ни офис, ни его собственную резиденцию. Не хотел он также рисковать, назначив встречу в публичном месте, как, к примеру, в зале гостиницы.

После смерти Жюстины дом Николаса оставался пустым. В него заходила только уборщица. У Нанги были ключи, а отдаленное расположение дома делало это место идеальным для беседы. Он взял свою машину, встретил на аэродроме Кроукера и его спутницу и сам привез их прямо сюда.