Текст книги "Кайсе"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 38 страниц)

– Кисоко, – сказал он теперь, его голова все еще была полна воспоминаний, – я слышал, что пропал Микио Оками. Ты что-нибудь знаешь об этом?

Пламенные черные глаза взглянули на него.

– У меня нет никаких сведений о брате, – ответила она сухо. – Сейчас, если ты подождешь, я приготовлю чай.

Он сел на стул слева от нее и зачарованно смотрел, как она готовила зеленый чай. Когда они выпили по первой чашке, Кисоко произнесла:

– Я не знаю, жив мой брат или нет, известно только то, что его враги выступили против него. Что произойдет дальше, я не могу сказать.

Она отставила свою чашку, положила указательный палец на визитную карточку, которую дала ей молодая женщина, и подвинула ее к нему через полированный стол черного дерева.

Не снимая с нее пальца, она обратилась к Нанги.

– Ты пришел под другим именем. Скажи мне, Нанги-сан, что я должна думать об этом?

– Я не знал, чей это дом, Кисоко. Ты знаешь мои приемы. Мое собственное имя слишком хорошо известно, и мне бывает в некоторых случаях трудно добиться правды.

Кисоко молча смотрела на него некоторое время. Нанги слышал тяжелый ход бронзовых с позолотой часов, скрип деревянных балок над их головами. Но с улицы через стены библиотеки не проникал ни один звук. Остальной мир как бы не существовал. Только здесь, между ними, продолжалась жизнь.

– А какую правду ты ожидал найти здесь под именем Сейдзо Абе?

С тех пор, как Нанги узнал Кисоко, он все время спрашивал себя, почему Сэйко приходит в дом сестры Микио Оками. Возможно, он ошибался, подозревая Сэйко, возможно, ее связь с вьетнамцем сомнительной репутации была случайным следствием предательства Винсента Тиня и последовавшего убийства. Во всяком случае, учитывая их общее прошлое, он не мог подозревать Кисоко в двуличии.

– Я пришел сюда сегодня, беспокоясь о своей служащей Сэйко Ито, – сказал он наконец. – Должен признаться, к своему стыду, что я следил за ней вчера вечером. Она неспокойна и, возможно, попала в беду. Я хотел только помочь ей, если смогу.

– Не посвящая ее в это?

– Боюсь, что она неправильно прореагирует, если я это сделаю.

– Понятно. – Палец Кисоко продолжал постукивать по визитной карточке, как если бы она имела вес и значение. Нанги видел, что в ее голове происходит борьба.

– Кисоко, я должен заверить тебя, что мое беспокойство о Сэйко самое искреннее.

Кисоко кивнула.

– Она стала важным лицом в моем учреждении. Сейчас возникла возможность послать ее в Сайгон, чтобы она руководила моими делами там. Ты понимаешь, почему я должен быть совершенно уверен, что могу положиться на нее.

Кисоко рассмеялась.

– С моей точки зрения, это прекрасная новость, Нанги-сан. – Она вздохнула. – Она приходит сюда, потому что полагает, что помогает мне, и это так и есть. А я также помогаю ей. Она талантлива, у нее доброе сердце, Нанги-сан, но я боюсь, что часто ее сердце подводит ее.

– Так что ты взяла ее под свое крыло?

Где-то в доме зазвонил телефон. Кисоко не шевельнулась, и через мгновение телефон перестал звонить.

– Неофициально, – заявила Кисоко. – Сэйко не потерпела иного. – Она пожала плечами. – Полагаю, что она привыкла к своему одиночеству, к тому, чтобы ее жизнь была скрыта от других. – Она грустно улыбнулась. – В этом отношении она мало чем отличается от всех нас, не так ли, Нанги-сан? – Кисоко покачала головой. – Лучшее, что я могу сделать, это достичь с ней соглашения: она сообщает мне стратегию инвестиций, а я даю ей любую эмоциональную поддержку, которую она готова принять. – Кисоко одарила его легкой, умоляющей улыбкой. – Видишь ли, у нее нет семьи. Ей не к кому обратиться, кроме меня. – Она пожала плечами. – Я полагаю, что это честная и полезная сделка. – Она вскинула голову. – Успокоила я тебя?

Нанги кивнул.

– Правда оказалась совсем иной, чем я ожидал. Честно говоря, я успокоился.

– Хорошо. Я думаю, Сэйко расцветет, осознав свою ответственность. Сайгон – это прекрасно для нее.

– Тогда вопрос решен.

Двери в библиотеку открылись. Повернувшись, Нанги увидел широкоплечего мужчину в инвалидной коляске. Его мускулистые грудь, плечи и руки были обтянуты спортивной рубашкой. Он посмотрел на Нанги мягкими коричневыми глазами. Было что-то невысказанное, пожалуй, печальное в его длинном, красивом лице, выдававшем склонность к размышлениям и самоанализу.

– Звонят тебе, – сказал он Кисоко глубоким, хорошо поставленным голосом.

Кисоко обратилась к Нанги:

– Тандзан Нанги, познакомьтесь с моим сыном Кеном.

Кен изучал взглядом трость Нанги, как если бы она была написанным предложением, которое следовало разобрать по частям. Внезапно он наклонил голову.

– Сын? – вздернул голову Нанги. – Я никогда не знал, что у тебя есть сын.

Кисоко улыбнулась, и ему показалось, что он слышат, как лед тает в холодильнике на кухне.

– Кен не был со мной, когда мы... знали друг друга. Он был в школе. Я не видела причины говорить о нем.

«Конечно, она права. Он имел дело с ней, а не с ее семьей».

Она поднялась, зашуршав кимоно, погладила его по руке.

– Я должна ответить на этот звонок. Это недолго.

Нанги и Кен остались вдвоем. Они осторожно разглядывали друг друга, как борцы сумо перед схваткой. Нанги, соблюдая приличия, не смотрел на безжизненные ноги Кена, делал все возможное, чтобы на его ладе не появилось чувство жалости.

– Прошло много времени с тех пор, как ваша мать и я видели друг друга.

– Я знаю.

Нанги сделал вид, что осматривается кругом.

– Это прекрасный дом.

– Мать унаследовала его.

Кен сказал это со вспышкой гнева, что озадачило Нанги.

– Ей повезло тогда, – добавил он.

– Вы так думаете?

Нанги, чувствуя неудобство от того, что они находились далеко друг от друга, встал и прихрамывая прошел через ковер к месту, где сидел с холодным выражением лица Кен.

– Я просто имел в виду... – проговорил Нанги. Что-то изменилось в лице Кена. Он с удивлением смотрел на Нанги, как если бы тот изменил цвет своей кожи или оказался женщиной. Глядя, как Нанги опирается на свою трость, он сказал:

– Мать никогда не говорила мне. Сильно болит?

– Иногда. А обычно вполне терпимо.

Кен, казалось, размышлял над его словами некоторое время.

– Вы знаете, я часто думал о вас. Да, это правда. Я всегда считал, что ненавижу вас, и, удивительно, что сейчас, когда я повстречал вас, я не в состоянии вызвать в себе эту ненависть.

– Я ценю это, – заявил Нанги. – Я, возможно, причинил боль вашей матери, но я никогда не переставал любить ее.

– Вероятно, это так, – сказал Кен. – Вы были вторым человеком, по которому она сходила с ума и который причинил ей боль. Может быть, ни один из вас не хотел этого. – Он пожал плечами, его мускулы покрылись дрожью. – Карма, не так ли, Нанги-сан? Моя мать вызывает у мужчин вполне определенные чувства. Они не могут ничего поделать с этим, так же как и она сама. – Он закрыл глаза. – Она все еще так красива. – Глаза открылись. – Я хочу показать вам кое-что.

Нанги кивнул, они покинули библиотеку, миновали заднюю лестницу. Кен открыл узкую современную дверь, выглядевшую не на месте в этом доме. Вошли в небольшую кабину лифта, и Кен нажал кнопку с цифрой "3".

Лифт остановился, Кен открыл дверцу, проводил Нанги через покрытую ковром прихожую, оклеенную обоями с рисунком больших, с голову ребенка, пионов, соединяющихся друг с другом причудливыми колючими лозами. В прихожей пахло сталью и маслом.

Кен открыл другую дверь и въехал внутрь. Следуя за ним, Нанги обнаружил себя в додзе, гимнастическом зале для тренировок в боевом искусстве. Это была комната без окон, сват падал из отверстия в середине высокого потолка. Вдоль всех четырех стен, от пола с татами до высоты бедер человека среднего роста, была выстроена самая удивительная коллекция холодного оружия, какую когда-либо приходилось видеть Нанги. Здесь было все, от длинного дай-катана, традиционного оружия самураев, до серии сабель нормального размера – катана, вакидзаси, длинные ножи, применявшиеся наряду с другими видами оружия для свершения сеппуку, ритуального самоубийства, античные железные боевые веера с вмонтированными по краям лезвиями, отточенными до остроты бритвы, манрикигусари – оружие, состоящее из шипов и цепи, всякого вида сюрикен – маленькие заостренные стрелы, часто используемые ниндзя.

Кен приблизился к краю татами.

– Я думаю, вы оцените коллекцию. Это начало семнадцатого века.

Нанги, понимая, что коляску нельзя вкатить на татами, собирался сказать Кену, что его не интересует оружие. Но он подозревал, что Кен примет это как ужасный удар по его самолюбию.

Кен каким-то образом изогнул тело, не двигая ногами.

Нанги смотрел одновременно с восхищением в ужасом, как Кен вытянул себя из коляски и поместил свои безжизненные ноги на татами. Он пополз странным образом, используя мощные плечи и руки. Нанги прихрамывая двинулся за ним.

Кен добрался до стены, где находилась серия катана, подвешенных в ножнах из лакированной кожи, с ручками, отделанными серебром. Его глубокие коричневые глаза рассматривали коллекцию. Затем он снял один меч и медленно, любовно вытащил лезвие из ножен. Сталь была так отточена, что края казались невидимыми и заструились, когда Кен стал им двигать. Создавалось впечатление, что это не твердый предмет, а река света, горячая от нетерпения, как если бы это был коан дзен.

– Интересно, – проговорил он. – Когда я был полноценным человеком, я никогда не задумывался об оружии. И только потом, позднее, оно приобрело для меня какое-то значение.

Полный благоговения, он поместил меч обратно в ножны и передал его Нанги, который осмотрел его так тщательно, как это делают хранители музеев.

Кен, явно довольный его внимательностью, произнес:

– Я знал, что вы оцените искусство оружейного мастера. Эти древние мастера были частично художниками, частично философами дзен.

Его глаза следили за тем, как поток света переливался через лезвие, подобно туману по замерзшему озеру. Он поднял меч острием вверх, и свет устремился вниз, к рукоятке.

– Катана – это символ художника в картины, высокого в низкого в человеке, любви и желания, независимых от привычки и памяти. – Он рассек мечом воздух, как если бы разрубал тело. – Это – путь изменить прошлое физической волей настоящего.

Улыбка Кена, такая нежная и прекрасная, делала его похожим не на сорокалетнего мужчину, а на маленького мальчика. Он вроде бы наконец успокоился.

– В этом доме кажется, что время стоит на месте, – сказал он в взял катана из рук Нанги движением, которое напоминало обрядовое. Но, обхватив руками катана, он нахмурился, как если бы вспомнил недавний дурной сон.

– Нанги-сан, – обратился он, поднимая голову, – вы пришла из-за Сэйко Ито?

– Да, это так.

Кен кивнул.

– Я беспокоюсь за нее. Она своенравная женщина со склонностью, как мне кажется, к самоуничтожению.

Нанги, переводя взгляд с катана на красивое лицо Кена, спросил:

– Почему вы так говорите?

– Вы знаете, она считает себя виновной в смерти ее брата.

– Я ничего не знаю об этом.

– Это ужасный секрет, который она носит в себе. Он был умственно отсталым и жил вместе с ней. Однажды она оставила его без присмотра в ванной, а сама занималась любовью со своим парнем, который только что вернулся после трехмесячного пребывания во Вьетнаме. Ее брат поскользнулся, ушел под воду и утонул.

Нанги непонятно почему стало жарко, как если бы позор Сэйко стал каким-то образом его собственным.

– Это произошло шесть лет тому назад. И я думаю, что с тех пор она не осталась прежней.

– Как, по-вашему, она изменилась?

Кен пожал плечами.

– Во многих отношениях. Например, она начала путаться с опасными людьми.

– Что вы подразумеваете под «опасными»?

– Людей, которые не хороши для нее. Людей, которые сделают что угодно, совершат любое преступление, чтобы получить деньги.

Нанги застыл, слыша, как кровь течет по его венам.

– Это происходит и в настоящее время?

Кен печально склонил голову.

– Не предаю ли я ее, рассказывая вам все это?

– Скорее, вы спасаете ее. Можете вы назвать какие-либо имена?

Темно-коричневые глаза Кена уставились на лицо Нанги.

– Она упоминала одного мужчину. Что-то вроде Масамото...

– Масамото Гоэи? – уточнил Нанги. Его сердце почти перестало биться.

Кен щелкнул пальцами.

– Да, так его имя. Вы знаете его?

Гоэи были директором группы, работавшей по контракту для компании проекта «Ти» над клоном с нейронной сетью. Как специалист-теоретик он должен был бы уже полностью проанализировать этот клон. А Нанги все еще ожидал от него окончательного доклада. Теперь стала очевидной причина, по которой Гоэи откладывал это со дня на день.

У Нанги заболели глаза. Он чувствовал, что приближается приступ страшной головной боли. Громадным усилием он взял себя в руки.

– Скажите, Кен, ваша мать знает что-либо о... знакомых Сэйко?

Кен иронически улыбнулся.

– Вы знаете мать. Она принимает лишь то, что хочет принять. А что касается остального... – Он передернул плечами. – Это для нее не существует вовсе.

Нанги кивнул. Да, эта характеристика полностью отвечает характеру Кисоко.

– Мне лучше спуститься в библиотеку. Думаю, что она удивляется, куда я пропал.

Он посмотрел на Кена с жалостью, несмотря на свое решение глубоко захоронить в себе это чувство.

– Спасибо за информацию, – сказал он ему. – Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь Сэйко.

Кен кивнул, не проронив ни слова. Он смотрел на катана, который лежал поперек его ног. Возможно, он уже забыл, что Нанги все еще был здесь.

Нанги покинул его погруженным в мечты среди массы бесполезного оружия.

Вернувшись в библиотеку, Кисоко ждала его покорно, как жена.

– Кен уважает тебя. Он редко допускает кого-либо посмотреть его додзе. Это его личная комната. Даже я очень редко бываю там.

– Мне жаль его.

– О! – Она быстро отвернулась от него, стала переставлять чашки с уже холодным чаем. – Он хорошо адаптировался к своей неполноценности. Ты лучше всех можешь оценить его мужество.

– Да. – Он немного помолчал, но у нее, видимо, не было сил продолжать. Ему внезапно стало жаль ее. Как и Сэйко, ее сбили с пути, требуя стать тем, чем она не могла быть. Она, вероятно, хотела бы иметь физически полноценного ребенка, даже если бы он был эмоционально ущербен. В сердце человека всегда живет надежда на перемену к лучшему.

Кисоко стояла очень близко к нему и шептала:

– Я скучала по тебе. Мое сердце хочет... – Она посмотрела в сторону, потом продолжила. – Но я не должна снова унижаться. Достаточно прошлых страданий.

– Кисоко...

Она подняла руку, как бы отталкивая его, но, когда его пальцы обхватили ее плечи, он почувствовал, как она приникла к нему, не давая ему возможности оттолкнуть ее. Она хотела выйти замуж, а этого он не мог ей дать. Она стремилась к замужеству всем своим сердцем, но для него это было невозможно. Он принадлежал к тому редкому типу людей, которые предпочитают суровую тишину и полный покой одиночества. Его жизнь была достаточно сложной и без того, чтобы в нее на постоянной основе вошла женщина.

Но бывали моменты, как, например, сейчас, когда он глубоко сожалел, что избрал себе такой путь в жизни.

– Если я причинил тебе боль, то, поверь мне, я причинил боль и самому себе.

Она тихо плакала, слезы медленно стекала с уголков се глаз.

– Почему я должна оплакивать тебя? – прошептала она. Она замотала головой. – Нет не тебя и не себя, а любовь. Только любовь.

Однажды в юности ей нанесли серьезную травму. Это он знал по отрывкам их разговоров после того, как они занимались любовью, по некоторым интимным ситуациям. У него не было сомнения, что эта травма навсегда оставила в ней глубокую рану.

Нанги подумал, что она ведет себя чрезвычайно смело, пытаясь снова пробудить любовь, после того как уже один раз они потерпели фиаско и с тех пор прошло так много лет. То, что он тогда нанес ей удар в самое уязвимое место, было непростительно. Но он слишком любил ее, чтобы не сказать правду сразу, когда понял ее. Стремясь уменьшить боль, которую он ей причинял, он стал с ней холоден, что лишь усилило ее несчастье. В то время он считал, что быстрый разрыв является самым лучшим выходом. Только позднее Нанги стал сожалеть о своем решении, когда она перестала с ним разговаривать, а на людях отворачивалась в сторону.

– Ах, Кисоко, как я люблю тебя, – сказал он, прижимаясь щекой к ее щеке. – Но как быстро эта любовь превратится в горечь и чувство обиды, если мы поженимся. Я не могу допустить, чтобы решения принимались за меня кем-либо еще.

Она подняла руку и стала пальцами ласкать его затылок.

– Как одиноко, должно быть, тебе в жизни. – Прижавшись еще теснее, она добавила: – Нам обоим.

– Если бы я уступил тебе, даже то, что у нас когда-то было, было бы разрушено. Сейчас, по крайней мере, у нас остались воспоминания.

Она закрыла глаза.

– Я хотела услышать это от тебя много лет тому назад.

– Да. – Это было все, что он смог сказать. Она опустила руки, оттолкнулась от него, как бы желая показать, что может стоять самостоятельно. Она вытерла слезы пальцами.

– Не странно ли, каким слепым делается человек, когда плачет.

Кисоко молча провела его обратно в прихожую вишневого дерева. Его беспокоила сохраняющаяся напряженность между ними. Захваченный эмоциональным вихрем, он раздумывал, находится ли он в безопасности в защищенной гавани или же его поглотит белая вода.

Нанги снова поразила удивительная тишина дома, защита от внешнего мира, которую создавали его стены. Он задумывался о том, мог ли Оками быть здесь, но надеялся, что его нет. Враги могли ожидать появления здесь Оками, и Нанги не мог избавиться от мысли, что Кисоко находится в опасности. Он успокаивал себя тем, что она всегда была в стороне от мира, в котором жил и действовал ее брат, и не видел основательных причин, почему бы теперь их отношения стали другими.

Постепенно он начал чувствовать внутри себя боль, как если бы где-то порвалась мышца или лопнуло сухожилие. Эта боль, почти, но не совсем физическая, вызвала в нем желание выпить горячего, обжигающего чая, съесть палочками немного клейкого риса, почитать легкий журнал, чтобы отвлечь свой мозг от неприятных впечатлений визита.

– Мое любопытство свело нас снова вместе, – сказал он, когда они вернулись в фойе. – Я считаю, что это не случайно.

Кисоко повернула к нему свое задумчивое лицо.

– Ты живешь все еще в том же доме?

– Да.

– Я помню сад позади дома. Ты еще находишь удовольствие в подрезании своего клена шишигашира?

– Боюсь, что это моя постоянная страсть. – Ее сверкающие глаза поймали его взгляд.

– Здесь есть один клен, который я посадила пять лет тому назад. Он отчаянно нуждается в твоем внимании.

* * *

– Извините, но его здесь нет.

– Где он тогда?

– Извините, пожалуйста, кто, вы сказали, звонит?

– Кроукер. Лью Кроукер. Звонит из Соединенных Штатов и спрашивает Николаса Линнера.

Тишина. Затем формальный голос, с металлическим призвуком от электроники и расстояния, произнес:

– Можете вы оставить послание для Линнера-сан?

– Мне нужно поговорить с ним сейчас, черт побери! Это важно!

– Я могу принять ваше послание, пожалуйста. Кроукер прижал кончики пальцев ко лбу. Он дал себе обещание, что не будет выходить из себя. Но эти проклятые японцы и их символическая формалистика может взбесить любого, кто хочет сделать что-либо сразу.

– Мне нужно, – проговорил он медленно и отчетливо, – поговорить с кем-либо, кто может помочь мне.

– Минутку, пожалуйста.

Он разглядывал экземпляр вчерашней «Вашингтон пост», который нашел перед дверью, с фотографией Харли Гаунта на первой странице. Покойный Харли Гаунт. Бедный подонок. Кроукер никогда не встречался с этим человеком, но вспоминал о той нежности, с которой отзывался о нем Николас.

Он посмотрел на свои часы. Какое сейчас там время? Начало четвертого пополудни.

– Да? Мистер Кроукер, могу ли я помочь вам?

– Я искренне надеюсь на это, – заявил Кроукер. – Я друг Николаса Линнера. Можете вы сказать мне, где он? Мне надо поговорить с ним. Это срочно.

– Боюсь, что это невозможно.

– А кто вы?

– Меня зовут Сэйко Ито. Я – помощница Линнера-сан.

– И вы не можете соединить меня с ним? Вы знаете, кто я?

– Да, мистер Кроукер, я знаю. – Наступила пауза. – Дело в том, что никто не знает, где он находится в данный момент. Мы все очень обеспокоены.

Кроукер промолвил с легким вздохом:

– Боже! А что Нанги? Могу я поговорить с Тандзаном Нанги?

– Боюсь, что Нанги-сан проводит заседание. Он отдал строгий приказ, чтобы его не беспокоили. Могу я узнать номер вашего телефона, чтобы...

– Не беспокойтесь, – отпарировал Кроукер. Он взглянул вверх. Маргарита стояла у гостиничного окна, ее тело покрывали полоски тени от жалюзи и проникающего через них уличного света натриевых фонарей. Комната была наполнена расширяющимися пучками света, подобными лунным дорожкам на воде. – Передайте, пожалуйста, для Нанги следующее послание. Скажите ему, что Лью Кроукер находится на пути в Токио. Я буду завтра в четыре часа дня и хотел бы встретиться с ним, как только смогу выбраться из Нарита. Вы меня поняли?

– Простите?

Кроукер помассировал лоб.

– Просто скажите ему, хорошо?

– Да. Я передам Нанги-сан это сообщение, как только заседание...

Но Кроукер уже повесил трубку. Он поднялся, подошел к Маргарите. От его прикосновения она вздрогнула.

– Я чувствую его, – сказала она пронзительным шепотом, – как если бы он был вместе с нами в комнате. – Она повернула к нему голову, так что свет уличных фонарей отразился в ее глазах. – Нет, нет! Обними меня. Крепче. Я не знаю, холодно мне или жарко. – Она положила голову ему на плечо. – Он внутри меня, Лью, и есть только один путь от него избавиться.

Проехало такси, шурша шинами. Парочка завернула за угол; поеживаясь, они быстро спрятались от ветра в подъезде гостиницы под ними. Полицейская машина медленно проехала мимо. Ее красные огни ярко вспыхивали, но сирены были выключены. Частички пыли, висевшие в воздухе, вспыхивали ярко-красным светом, затем исчезали.

– Я должна снова увидеться с ним.

Из решеток на тротуаре поднимались платаны, их подрезанные ветви были голые, как гвозди. Они навевали воспоминания о давно прошедшем лете. Он смотрел на них со страхом, ожидая того, что она намеревалась ему сказать.

– Я собираюсь согласиться с планом Лиллехаммера. Я сама предложу ему. Мы станем приманкой и охранником, ты и я.

Кроукер почувствовал, как слегка задрожали его руки.

– Я хотел бы, чтобы ты передумала.

– О, Лью, что это даст? То, что произошло, уже нельзя изменить. Какой бы ни была связь между Робертом и мной, она не может быть разрушена никаким другим способом.

– Он будет знать, что ты придешь, – сказал он. – Фэйс также так считает. Я не могу представить себе, что произойдет, когда он снова увидит тебя.

– Ты убьешь его.

– Я должен захватить его.

Он чувствовал, как она качала головой.

– Нет, ты убьешь его. Или он убьет тебя. – Она повернулась в его руках и посмотрела на него. – Существуют только эти две возможности.

Он пристально смотрел на нее, пытаясь прочитать ее мысли.

– Жизнь намного сложнее.

– Не эта. Не его!

Он принял это ее суждение так же, как принял ее странное сочетание любви и ненависти к До Дуку.

– Во всяком случае, мы завтра будем в Японии и посмотрим.

Тишина а слабое гудение в отопительной системе гостиницы. Что-то, возможно только рама от порыва ветра, стукнуло по стеклу окна. Он почувствовал, как Маргарита насторожилась, быстро взглянула через его плечо и вздохнула. «С облегчением или с разочарованием?» – подумал он.

– Скажи мне, почему ты принял помощь моей мачеха?

– Разве ты не этого хотела от меня?

– Да. Но мне важно знать, почему ты это сделал.

Под окном потрескивали и закручивались флаги, эти атрибуты влияния и власти, ищущие чего-то необъяснимого в ночи.

– Если ты ждешь разумного ответа, боюсь, что у меня его нет. Все, что я могу тебе сказать сейчас, это то, что я не верю никому. Я все время подсознательно чувствовал, что Лиллехаммер лжет мне или, в лучшем случае, не говорит всего об этом деле. Как ты уже знаешь, я не поверил даже на минуту, что ему кто-то нужен со стороны, помимо людей из его официальных учреждений, для проведения испытаний. Таков человек – и без людей, которым он мог бы доверять и которых мог срочно вызвать в случае необходимости? Нет, это невероятно!

– А ты верил моей мачехе?

– Я верю тому, что она сказала мне.

– Я предполагаю, что дальше следует «но».

Он улыбнулся в темноте.

– Я не удивился бы, узнав, что у нее есть свои собственные планы.

– Зачем вообще идти за До Дуком? Почему просто не взять и не уйти, забыв про него, Лиллехаммера и мою мачеху?

Ее глаза изучала его, и ему казалось, что они – не глаза замужней женщины. Тот, кто овладел бы ее сердцем, был бы счастливейшим человеком.

– Существует так много разных причин, что я не знаю, с чего начать. Я принял предложение Лиллехаммера, зная, что оно не является тем, за что он мне его выдает. Но, как он и предполагал, мне надоело ездить на челночном судне от острова Марко. Я запил и стал ленив. Мне была необходима смена обстановки. – Он слышал ее дыхание, похожее на дыхание зверя в джунглях. – Я заинтересовался Лиллехаммером и убийством Доминика. Не просто фактом, что он был убит, а тем, как это было сделано. Я хотел разрешить все загадки: кто убил твоего брата и почему, кто такой Лиллехаммер и почему ему так необходимо убрать До Дука. Затем, как ты сказала мне, это дело становилось все большим и большим, как зыбь на озере. – На мгновение на его голове словно возник терновый венок, но лишь на одно мгновение. Полосы света двигались, как живые, по комнате. Но это были только фары автомобилей, которые время от времени подъезжали и уезжали неизвестно куда, как какие-то шпионы в глубокой темноте. – И затем есть ты. Даже после всего того, что я сказал тебе, я мог бы бросить все и уйти, но ты не можешь этого сделать, и поэтому не могу и я.

– Тогда я права.

Его улыбка расцвела.

– О, иногда при свете голубой луны чувства проникают даже через толстую кожу детективов.

Он почувствовал, как она зашевелилась в его объятиях, устроилась более удобно. Маргарита обхватила его за шею, вздохнула, прислонилась лбом к его груди.

– Я устала, – сказала она. – Я никогда не представляла себе раньше, что власть может опустошить тебя.

– Это скрыто в самой дефиниции. Когда вы были так близки с Домиником, я не думаю, что он разделял возникшее у тебя сейчас чувство.

– Он обладал властью долгое время. Я не знаю, как он это делал.

Кроукер знал, на самом деле она имела в виду, что не знает, как она собирается делать это сама. Может быть, она и не будет. Может быть, это было просто желанием.

– Я, пожалуй, позвоню Лиллехаммеру и скажу ему, что ты согласна, – сказал Кроукер. – Нам не нужно, чтобы он стал что-то подозревать на этой поздней стадии. – Он снял трубку телефона. – Он будет в восторге, я уверен.

Кроукер набрал номер телефона. Вначале была тишина, затем ответила оператор. Он назвал свой код, и она подключила его к линии. Соединение произошло резко, он услышал слабый щелчок, когда включилось противоподслушивающее устройство, и через волны электронных джунглей послышался голос Лиллехаммера.

– Нас соединили, – произнес Кроукер в микрофон. – Она согласна действовать по вашему плану.

– Прекрасно. Что вам требуется?

– Документы. Мы отправляемся в Токио.

– Токио?

– Совершенно верно. Он находится там. – Кроукер сообщил номер их рейса. – Просто обеспечьте нам вылет.

– Все, что вам потребуется, я пришлю нарочным прямо в гостиницу в течение трех часов. Полагаю, вы все еще там?

– Хорошо. Нам надо встретиться в аэропорту перед самым вылетом.

– Понятно.

Кроукер повесил трубку и почувствовал, как у него выступил пот. «Теперь выбор сделан, – подумал он. – Никакого возврата назад». Он обернулся и увидел, что из полумрака на него смотрит Маргарита.

– Каким образом он попытается расправиться с нами в конце? – спросила она.

– Надеюсь, что я не дам ему шанса попытаться сделать это.

Кроукер перешел к ней через комнату. Он все еще был под впечатлением телефонного разговора. Он стоял перед ней, она подняла руки и откинула прядь волос с его лба.

– Скажи мне, – обратился он к ней через некоторое время. – Что стоит между тобой и Фэйс?

– Ты о ней ничего не знаешь, – ответила она резко, – поэтому не имеешь права задавать этот вопрос.

– А ты не думаешь, что наши чувства друг к другу дают мне это право?

Маргарита, взглянув на него, хотела что-то сказать, но не стала. Позади нее улица была совершенно пуста, широкая, подметенная ветром, строгая, с расплывчатыми очертаниями зданий, служивших домами для каких-то мифических существ.

Внезапно ее плечи затряслись, и Кроукер подумал, что она плачет. Однако он ошибался – она смеялась.

– Должно быть, Бог играет со мной в шутки за мои грехи, – проговорила она, продолжая смеяться. – Будучи замужем за презренным сицилийцем, который все же необходим мне, связанная долгом продолжать бизнес моего брата, прикрываясь мужской маской моего мужа, я, тем не менее, безнадежно влюблена в бывшего полицейского, работающего на фэбээровцев. – В ее смехе слышался едва уловимый горький оттенок. – Что стало со мной?

Какой ответ мог он дать ей? Какой ответ он хотел бы дать?

Жизнь полна непредвиденными возможностями в поворотами к худшему, но он хотел бы, чтобы этот момент был особенным – чтобы их выбор был безоблачно ясным, а шанс, который они решили использовать, выигрышным. Но как мог он быть в этом уверен? Ответ был прост – другого пути не было.

Ее руки напружинились, она потянула его за шею, пока их губы не слились. Ее губы были солоноватыми, и он понял, что она все еще тихо плакала в темноте, как это было в конюшне Фэйс.

– Ты хочешь знать, что стоит между мной и моей мачехой? – прошептала Маргарита, отпрянув от него. – Хорошо, я скажу тебе. Я подозреваю ее. В чем? В том, что ока сделала то, что в ее глазах было чисто деловым решением. Когда мой отец не смог больше заниматься своим бизнесом, когда он стал обузой, она убила его.

Кроукер чувствовал сильное биение ее сердца, как если бы это было это собственное сердце. Он смотрел без слов на нее некоторое время.

«Убила» – в этой ситуации слово казалось неприличным, хотя в своей работе он применял его так часто, что совсем привык к нему.

– Убила?

– Да.

– У тебя есть доказательства?

Она улыбнулась сквозь слезы.

– Мой детектив, всегда и везде.

– Я не мог сдержаться. Так уж я вижу мир.

– Когда-нибудь я очень захочу, чтобы ты получше узнал мою мачеху.

В ее голосе слышалась отстраненность, и Кроукер понял, что она сказала это просто, чтобы подтвердить, что слышала его слова.

– Тогда я уверен, я сделаю это.

Держа ее в своих руках, он не мог даже представить себе, что когда-либо может покинуть ее. Но эта фантазия, как это ни горько, не могла стать реальностью.