Текст книги "Ящер [Anonimus Rex]"

Автор книги: Эрик Гарсия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Разумеется у него были враги. Он был очень удачлив. В этом городе такое небезопасно.

Пора ее озадачить. Я достаю сигарету, щелчком подбрасываю ее ко рту. Пока она медленно, как в кино, летит к моим губам, словно вырвавшаяся из рук дирижерская палочка, я соображаю, что несмотря на все мои фантазии, практики здесь у меня никакой. Первый блин бьет меня по носу, и сигарета падает на пол. Очень непрофессионально. Я застенчиво ухмыляюсь и поднимаю сигарету.

Миссис Макбрайд хмурится:

– Мы не разрешаем курить в «Макбрайд-билдинг», мистер Рубио. Старое правило моего мужа, и я не вижу причин его отменять.

– Я не собираюсь курить. – Еще один щелчок, и на этот раз я ловлю сигарету на край губы. Превосходно. Теперь она висит, как положено. Совсем хорошо.

Миссис Макбрайд смеется, и в этой улыбке растворяются еще десять лет морщинок и прочих изъянов. Если я смогу радовать ее и дальше, она вернется в свою предыдущую жизнь. Но у меня другая работа.

– Расскажите мне о Доноване Берке, – прошу я, и улыбка тут же сходит с ее лица. Я наблюдаю, как она пытается с этим бороться, напрягает губы, принуждает, натягивает, но улыбка не возвращается.

– Здесь не о чем говорить.

– Я не прошу излагать его жизнеописание. Меня просто интересуют ваши отношения. Я извлекаю новехонький блокнот из моего новехонького пальто и распечатываю пачку новехоньких ручек. Сигарета все еще на месте, я готов действовать.

– Наши отношения? – переспрашивает миссис Макбрайд.

– Ваши с мистером Берком.

– Вы намекаете…

– Я совершенно ни на что не намекаю.

Джудит вздыхает – чуть заметное колебание воздуха, закончившееся сдавленным писком тушканчика. Уж я наслушался свидетельских вздохов.

– Он служил у моего мужа. Я в основном встречала его на званых обедах. Несколько раз мы посещали с Донованом и Джейси различные мероприятия, сидели вместе за столом и тому подобное.

– Джейси? – Всплыло новое имя.

– Невеста Донована. Вы ведь говорили, что работаете частным детективом, или как?

– Невеста… да… – Должно быть, это и есть «Джей Си», к которой взывал Берк из глубин своей комы. «Джей Си», Джейси… немудрено ошибиться. В досье, присланном Даном, не упоминается ни то, ни другое. Чем чаще я общаюсь со своим полицейским дружком, тем больше убеждаюсь, каким неистощимым источником отсутствия информации он является.

– Джейси Холден, – уточняет миссис Макбрайд. – Прелестная девушка, просто замечательная. Была членом Совета.

– Муниципального или окружного?

– Муниципального. – Она роется в столе в поисках фотографии; обнаружив, поворачивает ко мне лицом.

– Этот снимок был сделан три или четыре года назад на благотворительном ужине в пользу одной больницы, здесь, в Нью-Йорке. Мы с Раймондом поддерживали детский медицинский центр.

– Ну разумеется. – Я рассматриваю фотографию вблизи, затем на расстоянии вытянутой руки. Глаза у меня не те, что были раньше, да и проглоченная по дороге веточка базилика как раз начинает действовать, усугубляя проблему со зрением.

Я узнаю Джудит в голубом платье, что посрамило бы само небо; вокруг шеи у нее, словно облака, пляшут жемчужины. По правую руку расположился Раймонд Макбрайд, верный муженек; выглядит он шикарно: черный галстук, бриллиантовые запонки, широкий пояс перекошен, будто «Титаник». Эта парочка сразу кажется знакомой; даже если бы я никогда не общался с Джудит, непременно узнал бы состоятельную чету в их человечьем обличье по фотографиям в изрядном количестве прочитанных мною в свое время (только в очередях, клянусь!) бульварных газетенок.

Прежде мне никогда не попадались на глаза их сотрапезники, ни на фотографиях, никак иначе, но ясно, что влюблены они по уши, по крайней мере, в физическом смысле. Меня буквально захлестывают волны страсти, исходящие от снимка; глянцевая поверхность фотографии возбуждает окружающее пространство. Могу вам доложить, что Донован, щеголеватый молодой Раптор, выглядит куда лучше, нежели в больнице, и сердце мое послушно отбивает чечетку, оплакивая родственную душу. Его же пассия в тот невозвратно минувший вечер выглядит здоровой кобылкой с широким задом и мощными бедрами. Разумеется, может оказаться, что это характеризует лишь ее человеческую личину – например, у большинства оболочек модели «Накитара» есть родимое пятно на заднице, – но я чувствую, что истинное тело вполне соответствует костюму. Рыжеватые волосы до плеч окаймляют лицо, вполне миловидное, однако ничего такого, чтобы по нему особенно убиваться.

– Милая пара, – говорю я. – Хорошее все же дело женитьба.

Миссис Макбрайд убирает снимок.

– Несомненно, – затем добавляет, словно невзначай, хотя, ясное дело, это не так: – Вы женаты, мистер Рубио?

– Пожизненный холостяк.

– Это значит, что вы всю жизнь холостяк или собираетесь навсегда им остаться?

– Надеюсь, первое. Хотелось бы мне побыстрее найти симпатичную самочку Раптора. Такую, как госпожа Холден.

– Если вам нужен Раптор, то Джейси Холден не подходит. – Миссис Макбрайд подергивает губами, будто выпила кислого вина. – Она Колеофизис.

Вот это уже лучше.

– Мне казалось, вы упомянули, будто они помолвлены.

– Были.

– Выходит, они не собирались заводить детей?

– Собирались.

Я часто моргаю. Я забыл о своем блокноте – и впоследствии очень пожалею об этом, – но я действительно озадачен. Случайные связи динозавров различных видов вполне обычны, так же как и браки, если пара не обеспокоена продолжением рода. Но факт остается фактом: в смешанных браках дины не способны производить детей, и ничего тут не попишешь.

Эта ограниченность наших репродуктивных возможностей не является социальной, как в человеческом мире, где без конца спорят об этом – повсюду, вплоть до государственного телевидения. Мы же, как род, не позволяем себе столь вопиющего резонерства. У нас это всего лишь вопрос физиологии: Велосираптор-папа плюс Велосираптор-мама производят помет Велосирапторов-деток, в то время как Велосираптор-самец плюс Колеофизис-самка, хоть и рады подчас провести веселую ночку, никогда не получат в результате малютку Велосифизиса. Кроме… кроме…

– Доктор Эмиль Валлардо? – задаю я вопрос. Миссис Макбрайд поражена:

– Вы знаете о его работе?

– Я состою в Южнокалифорнийском Совете. Ну… это… состоял…

– Состояли?

– Очищение рядов.

– А-а, понимаю.

– Это вовсе не то, что вы думаете, – пускаюсь я в объяснения. – Я некорректно распорядился определенными суммами и допустил незначительное превышение власти. – На самом деле я некорректно распорядился двадцатью тысячами, и превышение никак нельзя назвать незначительным, а вдобавок угрозы, использование в личных целях авторитета Совета, да что там говорить. Но все это во имя Эрни, и я бы все повторил не задумываясь. – Так вот, – продолжаю я, – мне известно о разработках Валлардо.

– Он хороший человек. – Услышав это, я пожимаю плечами. Меньше всего мне хочется пускаться в философскую дискуссию о межродовом потомстве; эта тема из разряда тех, что способны в считанные минуты погубить любую вечеринку, и я представить себе не могу, куда она способна завести нашу беседу.

– Насчет мистера Берка… с ним, полагаю, ничего не вышло? С ним и его невестой?

– Нет, не вышло, – помолчав, отвечает она. – С тех пор, как Донован уехал в Калифорнию, они больше не вместе.

– Они расстались из-за доктора Валлардо?

– Точно не знаю… я думаю, что нет. Он должен был помочь им.

– И помог?

– Помог? Не уверена. Мне кажется, нет. Донован и Джейси очень любили друг друга, но трудно представить себе, насколько может изменить отношения неспособность к деторождению.

Я меняю тему:

– Почему мистер Берк отправился в Калифорнию?

– Опять-таки, не знаю.

– Какие-то личные проблемы? Наркотики? Азартные игры?

Джудит снова вздыхает и, похоже, собирается закончить разговор.

– Вы слишком многого от меня хотите, мистер Рубио. Я не всегда помню происшедшее со мной – куда уж мне разобраться в деталях жизни Донована.

– Он работал на вас, насколько я понимаю. Боссы многое подмечают.

– Я не сую нос в личные дела персонала.

Неплохо бы ей поговорить с Тейтельбаумом.

– Мне кажется, речь шла о неких… творческих разногласиях?

– Если вы имеете в виду мои служебные отношения с мистером Берком, то действительно, у нас были сложности в «Пангее». Я считала себя обязанной охранять в ночном клубе интересы мужа. – Она становится высокомерной, и я вновь обретаю почву под ногами. С такими я обращаться умею.

– Другими словами, вы уволили его.

– Мы пришли к соглашению.

– К соглашению, что вы его увольняете.

Джудит Макбрайд поджимает губы, и тут же к ней возвращаются все ее годы; на щеках и на лбу будто выгравирована паутина морщин. Впечатляющее зрелище – должно быть, у нее одна из тех новых шведских оболочек Эриксона со спецкапиллярами для Случаев Особого Прилива Крови.

– Да, – наконец признает она. – Я его выгнала.

– Я не хотел вас расстроить.

– Вы и не расстроили.

– Расставание было мирным?

– Насколько мирным может быть увольнение. К моему решению он отнесся с пониманием.

Как бы помягче перейти к следующему вопросу? Я выпячиваю губы и бормочу, словно неуправляемый аппарат для попкорна. Лучше спросить напрямую.

– Вы с мужем помогли ему стать на ноги в Лос-Анджелесе?

– С чего вы решили? – слегка смущается она.

– Очень уж быстро он нашел капитал для «Эволюция-клуба».

– Донован всегда был превосходным коммерсантом. Он способен в Канзасе отыскать финансирование для морской рыболовной компании. – Грациозным жестом она обводит кучу бумаг на столе. – Я была бы рада и дальше отвечать на ваши вопросы, мистер Рубио, но уже поздно, а вы видите, сколько еще предстоит сделать до обеда. После смерти мужа я вынуждена руководить его маленькой империей, а решения не приходят сами собой.

Если это не намек, то я уж не знаю, что так называют. Я вскакиваю, так что стул отлетает, оставляя на ворсистой поверхности глубокие борозды. В своей конторе я тоже настелил такой ковер, задолго до того, как был поставлен перед фактом, что за долги банк может содрать и ковровое покрытие.

– Возможно, у меня возникнут и другие вопросы.

– При условии, что на этот раз вы договоритесь о встрече, – кивает миссис Макбрайд, и я обещаю, что непременно так и поступлю.

У двери я оборачиваюсь, вдруг вспомнив последний вопрос.

– Возможно, вы подскажете мне, где отыскать Джейси Холден. Я бы хотел поговорить с ней.

Миссис Макбрайд снова смеется, но почему-то на этот раз следы прожитых лет никуда не деваются. Скорей, наоборот, лет пять прибавилось.

– На этом пути вас ждет тупик, мистер Рубио.

– В самом деле?

– Да. Не тратьте попусту время.

Шаркая, я вновь отступаю к дверям. Не люблю, когда мне указывают, что делать.

– Что ж, раз вы не хотите мне говорить, где она… – На мою долю выпадали несговорчивые свидетели, хотя им нечасто удавалось подолгу держать рот на замке. – Уверен, что раздобуду эту информацию в другом месте.

– Это вовсе не означает, что я хочу скрыть от вас информацию о месте ее пребывания, – возражает миссис Макбрайд. – Это означает, что я не могу вам сказать, где она. Я не знаю. Никто не знает.

Тут бы к месту музыка подраматичней.

– Она исчезла?

– Уже несколько лет. Пропала где-то через месяц после разрыва с Донованом. – Помолчав, она добавляет, чуть заикаясь: – Очаровательная девушка. Просто очаровательная.

– Ладно, может, мне удастся ее разыскать. В таких делах я считаюсь мастером. Какой у нее запах?

– Ее запах?

– Чем пахнут ее феромоны? Вас бы поразило, как много пропавших динов я обнаружил по запаху. Можете облачаться, как хотите, но запах останется с вами. Один парень испускал такое зловоние, что я выследил его в радиусе пяти кварталов через десять секунд после того, как свернул с автострады.

– Я… я не знаю, как вам объяснить, – тянет миссис Макбрайд. – Трудно описать. Жасмин, пшеница, мед, всего, знаете ли, понемножку.

Немного толку.

– Последнее известное местопребывание? – задаю я очередной вопрос.

– Большой центральный вокзал, – отвечает миссис Макбрайд.

– Меня интересует домашний адрес.

– Они с Донованом безуспешно пытались помириться за обедом, а потом он проводил ее до вокзала. Не забывайте, как давно это было… Я могу что-то упустить. Кажется, Донован говорил мне, что он видел, как она сошла с эскалатора на платформу восточного направления. Они помахали друг другу, и она тут же скрылась в толпе. Растворилась, будто сахар в воде, так он сказал. Только что была и уже нет.

– И это последнее, что о ней слышали?

Она кивает.

Все страньше и страньше. Я благодарю Джудит Макбрайд за потраченное время и готовность поделиться информацией, а она провожает меня до дверей. Пожать ли ей руку? Касаться ли ее вообще? Обычная моя практика выступает за рукопожатие, но окружающая роскошь – совсем не моя стихия. Миссис Макбрайд помогает мне принять решение, протянув руку; я хватаюсь за нее, отпускаю и бегу к лифту.

Я не удивляюсь, когда на шестьдесят третьем этаже ко мне присоединяются два телохранителя, но в этот раз я слишком занят обдумыванием следующего шага, чтобы уделять внимание их массивным фигурам и резким запахам. Они идут за мной, следя за каждым моим шагом, пока я забираю у информационной стойки свой саквояж и через вращающуюся дверь покидаю «Макбрайд-билдинг».

На улице я тщетно пытаюсь остановить такси. Я взываю, я кричу, я машу, а они проносятся мимо. Что означает этот огонек – занято или свободно? Какая разница – на меня наплевать и тем, и другим; я все стою и стою на обочине. Я машу над головой деньгами – двадцаткой, пятидесяткой. Желтые кляксы проскакивают, не обращая на меня никакого внимания. Требуется прыжок, достойный Брюса Дженнера,[3]3
  Американский десятиборец, чемпион Олимпийских игр 1976 года.


[Закрыть] чтобы один все же заметил мои старания, и когда я, рискуя жизнью, пересекаю две дорожные полосы, то к своему удивлению обнаруживаю, что хотя водитель другой, но запах у него такой же, как у моего старого. Возможно, нью-йоркские таксисты также принадлежат к отдельному виду.

Мы направляемся к муниципалитету.

6

Государственные архивы – это сплошная боль в заднице. Лучше бы мне, балансируя на грани закона, заглянуть украдкой в кое-какие личные документы, чем стоять в бесконечных очередях ради беседы с высокомерным клерком (учат их этому на секретарских курсах, что ли?), который в зависимости от фазы луны, а также от того, успел ли он уже пообедать, может дать, а может и не дать интересующую меня информацию. Дайте мне запертую дверь и пластиковую карточку, а Закон о свободе предоставления информации можете оставить себе. Мне по душе такая софистика; не стань я детективом, заделался бы, наверное, творцом допотопной истории, сидел бы себе день за днем в одной из множества лабораторий, разбросанных глубоко под Музеем естественной истории, выдумывая все новые способы фальсификации нашего «исчезновения» шестьдесят пять миллионов лет тому назад. Мой прапрапрадядя с материнской стороны, создав первую окаменелую лопатку Игуанодона, аккуратно уложил ее в грязевые отложения на мелководье в дебрях Патагонии, и нет у меня предмета для гордости большего, чем такая вот родословная. Жульничать вообще забавно, а жульничать с людьми – настоящая потеха.

Может, сегодня и выпадет на мою долю настоящая работа для ищейки, но пока я сижу как приклеенный на жестком стуле, изначально сконструированном для нужд инквизиции, щурюсь в полумраке архива муниципалитета, раздраженный так, что дальше некуда.

В соответствии с документами, которые мне удается добыть после пяти часов ожидания, ожидания и снова ожидания, приблизительно три года назад Джейси Холден осуществила трюк, которым гордился бы и Гудини. Имя ее, прежде встречающееся в кредитных отчетах, договорах об аренде, счетах за электричество, судебных актах, реестрах Совета и даже в нескольких газетных статьях, исчезло буквально отовсюду спустя несколько дней после того, как она ступила на восточную платформу Большого центрального вокзала. Не было никаких похорон исчезнувшей самки Колеофизиса, потому что не было тела, да и уверенности в том, что она умерла. Не было семьи, чтобы поднять шум, не нашлось никого, кто стал бы требовать от властей, чтобы те оторвали задницы от кресел и сделали что-нибудь, – родители ее скончались, а она была единственным ребенком в семье. Джейси Холден была симпатичной жизнерадостной девушкой, хотя лучше всего ее характеризуют связи с Советом и помолвка с Донованом; при ее образе жизни могло и не остаться явных следов исчезновения. Согласно статье на одну колонку, обнаруженной мной на последней странице «Таймc», Донован и еще какие-то друзья приложили все же определенные усилия, чтобы отыскать ее как без вести пропавшую: листовки, воззвания на пакетах с молоком и тому подобное, но все это было прекращено после того, как нанятые ими частные сыщики вернулись с большими счетами и пустыми руками.

Люди пропадают, это случается. Но никто не исчезает настолько бесследно. Вся моя трудовая биография посвящена розыску пропавших динов и людей, и за это время я понял одну простую вещь: как бы тщательно ни заметались следы их предшествующего существования, от бумажного следа, тянущегося за каждым на протяжении всей его жизни, избавиться невозможно. Рекламные листки, к примеру, так и продолжают сыпаться в их почтовые ящики, умоляя оценить преимущества Этих Потрясающих Кредитных Карт, безжалостные добровольные помощники благотворительных телемарафонов звонят по телефону с просьбой о пожертвовании детям – у них все ради детей. И так далее. В сегодняшнем мире, где компьютеры способны хранить все ваши личные данные еще много-много лет после того, как последние из ваших прапраправнуков переселятся в ближайшую богадельню, никто больше не растворяется без следа. Никто.

Джейси Холден растворилась. Как сахар в воде, сказала Джудит. Имя ее было вычеркнуто из рассылочных листов, удалено из списков сборщиков пожертвований. Будь у меня доступ к Интернету, не сомневаюсь, обнаружил бы, что Джейси Холден давным-давно испарилась со всех его сверхскоростных магистралей. Она превратилась в виртуальное ничто после того не по сезону теплого февральского вечера, будто бы, направляясь в никуда, сумела каким-то образом забрать с собой чуть ли не все признаки своей жизни.

Я слышал и о более странных вещах.

С другой стороны, жизнь Макбрайда вся как на ладони – в газетах, журналах, свершениях. По крайней мере, последние пятнадцать лет его жизни; глубже зияет пустота, но это как раз неудивительно. В большинстве статей о покойном дине упоминается, что и он, и его жена родом из Канзаса, но нет никаких подробностей, кроме тех, что он рано осиротел и был взят на воспитание другом семьи. В какой-то момент он встретил свою очаровательную жену Джудит, они перебрались в Нью-Йорк, вошли в деловые круги, появились в обществе, создали сверхдоходную компанию, специализирующуюся на ссудах, поглощениях, а заодно и ночных клубах сомнительной репутации, и – бумс! – магнат родился. Далее только светская жизнь и финансовые достижения – скучно до слез.

Я выхожу из архива муниципалитета с намерением тут же съесть что-нибудь у ближайшего из этих роскошных нью-йоркских лотков, как вдруг вижу ступеньки, ведущие к окружному моргу. Мне знакомо это место – слишком, наверное, хорошо знакомо. Девять месяцев назад здесь произошла моя первая стычка с обитателями Нью-Йорка. Полагаю, у меня тогда стало навязчивой идеей докучать ассистенту коронера вопросами о смерти Эрни, хотя все мои старания не принесли ничего, кроме грубых отказов и не менее грубого обращения со стороны охранников. Кажется, я пустил в ход угрозы, а возможно, и кулаки. И пусть те дни у меня будто в тумане – тогда как раз начинался Великий Загул, и я был напичкан таким количеством базилика, что фактически являл собой ходячую оранжерею, – зато теперь я куда трезвее. За сегодняшний день всего две веточки да чайная ложка орегано – я вполне готов к постановке уместных, выдержанных вопросов в самой корректной форме.

– Нет, нет, нет… только не вы… – пятится ассистент коронера, когда я миную двойные вращающиеся двери морга. – Я позову охрану, ей-ей, я сделаю это…

– Рад тебя видеть, – говорю я, дружелюбно протягивая руки – мирное, открытое движение, наилучшим образом действующее на собак и самых тупых представителей человечества. Никакого характерного запаха, то есть парень к динам не относится – от страха, с каким сотрясается его хрупкое тельце, любой из наших испускал бы феромоны, как болонка в течке.

– Вы должны… у меня есть номер, я позвоню… я смогу вас выставить отсюда…

– Я тебя трогаю?

– Нет… пожалуйста…

Я повторяю, тщательно выговаривая каждое слово, чтобы он понял:

– Я – тебя – трогаю?

– Нет.

– Нет. Я тебя не трогаю, – киваю я удовлетворенно. – Я тебе угрожаю?

– Нет. Пока нет.

– Правильно. И не собираюсь. На этот раз я при исполнении, без дураков. – Я вытаскиваю удостоверение сотрудника «ТруТел», которое стащил со стойки в приемной, и швыряю его ассистенту. Он отшатывается, будто я в него гранатой запустил, но в конце концов склоняется над столом и принимается, водя пальцем по буквам, изучать карточку. Похоже, он успокоился. Раздражен, недоволен, но больше не дрожит как осиновый лист.

– Вы сломали мне нос, – бормочет он. – Его потом вправляли.

– Еще и лучше стало, – вру я, не задумываясь. Не помню, как он выглядел раньше.

– Моей подружке нравится. Она говорит, что так я смотрюсь намного круче.

– Очень круто. – Я совершенно не помню такой стычки, чтоб кости ломались, но под базиликовым кайфом чего только не случается. – На этот раз никакого насилия. Обещаю. Честно говоря, мне нужен твой шеф. Не может же он до сих пор быть в отпуске. – В тот раз он убрался из города сразу после смерти Эрни и не возвращался еще долго после того, как меня вышвырнули из Нью-Йорка.

– Нет… но он очень занят.

– Как и все мы. Пожалуйста, скажи шефу, что частный детектив просит уделить ему несколько минут, вот и все. – Я до боли в зубах стараюсь быть вежливым.

Ассистент размышляет какое-то время, затем молча поворачивается и скрывается за дверью, находящейся позади его стола. Тут я бы с удовольствием пошпионил, залез бы в пару картотечных шкафов, но дверь снова открывается, и в вестибюль выходит коронер – залитый кровью халат, запах формальдегида заглушает естественный аромат полированной сосны и красного перца.

– У меня там как раз групповое самоубийство. Три паренька из Городского колледжа решили себя укокошить, высосав пару галлонов «Джек Дэниэлз». Работа неприятная и при этом срочная.

– Тогда я сразу перейду к делу. Меня зовут Винсент Рубио…

– Я знаю, кто вы такой. Вы тот парень, что в январе избил Уолли. – Уолли, наблюдающий за нами из другого конца комнаты, съеживается, когда его упоминают. – Иногда он нуждается в хорошей взбучке, но я предпочитаю делать это сам: вам понятно?

– Понятно. И я уже извинился за это. В данный момент меня интересуют отчеты о вскрытии Раймонда Макбрайда и Эрни Ватсона, оба скончались примерно девять месяцев назад. Я полагаю, что оба вскрытия проводили вы…

– Я думал, что дело закрыто.

– Было закрыто.

– Было?

– Оно закрыто. Я работаю по другому делу.

Коронер смотрит на Уолли, в потолок, на пол. Принимает решение. Наконец делает мне знак следовать за ним. Через покойницкую мы проходим в его кабинет, где нет ничего лишнего, только маленький стол, стул и три больших картотечных шкафа. Я стою в дверях и жду, пока он отпирает один из шкафов, загораживая от меня его содержимое.

– Не могли бы вы закрыть дверь? – говорит он, и я с готовностью подчиняюсь. – Не хочу, чтоб мальчишка подслушивал. Он мне как сын, но млекопитающее остается млекопитающим, сами понимаете.

Две папки ложатся на стол, и коронер – доктор Кевин Надель, судя по табличке на двери, – стремительно их листает.

– Макбрайд. Ну, точно, с кем только я не говорил об этом деле. Я насчитал двадцать восемь огнестрельных ранений. – Обозначенный контур человеческого тела испещрен маленькими синими пятнышками, беспорядочный горошек разбежался по голове, туловищу, ногам.

Я показываю на ряды цифр, небрежно записанных в отчете о вскрытии.

– Что означают эти пометки?

– Калибр. Четыре выстрела сделаны из оружия примерно двадцать второго калибра, восемь из сорок пятого, три раны дробью из ружья, еще две девятимиллиметровые, и, кроме того, одиннадцать могли были быть выпущены из автоматического оружия.

– Минуточку. Вы хотите сказать, что в Макбрайда стреляли двадцать восемь раз из пяти различных стволов? Что за абсурд?

– Абсурд или нет, это не моя забота. Мне приносят мертвецов, я их вскрываю, заглядываю внутрь и сообщаю, что обнаружил. – Он достает из папки фотографию и протягивает мне.

Действительно, это Макбрайд, правда, куда менее оживленный, чем на страницах бульварных газет. Здесь он лежит на полу своего кабинета. Распростертый, словно освежеванная куриная тушка, и хотя фотография черно-белая, я различаю характерные кровавые пятна на полу, на кресле, на стенах. Тело Макбрайда просто кишит ранами всевозможных форм и размеров, в полном соответствии со словами Наделя, и все это пулевые ранения. Огнестрельная рана есть огнестрельная рана, и, несмотря на разнообразие калибров, выглядят они на такого рода фотографиях более или менее одинаково. Уж поверьте, такого добра мне пришлось повидать более чем достаточно.

Я возвращаю снимок.

– Дальше.

– Что касается второго тела… Я лично этого случая не припоминаю, но, судя по записям, я пришел к заключению, что смерть мистера Ватсона явилась результатом несчастного случая и наступила вследствие обширной травмы головы, вызванной наездом автомобиля.

– И у вас нет никаких оснований в этом сомневаться?

– С чего бы? – удивляется коронер. – Насколько я понимаю, на улице были свидетели, видевшие столкновение. Сбил и смылся, что тут особенного?

– Я знал Эрни. Мистера Ватсона. Он не принадлежал к тем, кто… это лишено всякого смысла, чтобы вот так…

– Именно потому такие случаи и называют несчастными, мистер Рубио.

Тут не поспоришь, хотя даже по прошествии девяти долгих месяцев поисков в крови, поту и слезах я по-прежнему нутром чую: смерть Эрни была не случайной.

– Это очень для меня важно, – обращаюсь я к коронеру. – Тут не просто работа. Он… он был моим партнером. Он был моим другом.

– Я понимаю…

– Если вы беспокоитесь из-за разговора со мной…

– Нисколько…

– Если вы беспокоитесь за свою безопасность, я сумею вас защитить. Я могу определить вас в безопасное место. – Это не совсем чепуха с моей стороны: известно, что «ТруТел» снимает несколько надежных укрытий на случай, если свидетель готов поделиться информацией, способствующей раскрытию громкого дела.

На мгновение мне кажется, будто доктор Надель готов сказать что-то еще. Губы его раскрываются, он подается вперед, глаза загораются тем блеском, что всегда появляется у свидетелей, решающих, стоит ли выкладывать мне всю подноготную, а затем… ничего.

– Более ничем вам помочь не могу, – говорит он, опуская глаза. Папки тут же занимают свои места в шкафах и накрепко запираются. – К сожалению.

Я ухожу ни с чем.

В тех случаях, когда мозги отказываются работать надлежащим образом – от грез ли наяву, от недосыпа или, как чаще всего последнее время случается, от перебора каких-нибудь гибельных травок, – остальное мое тело с удовольствием принимает командование на себя и ведет меня, куда считает нужным. Вот так, полагаю, я и очутился в Алфавит-сити, районе Манхэттена близ Гринвич-Виллидж – ни особенно фешенебельном, ни для здоровья полезном. Выйдя из морга, я поймал себя на мыслях о Макбрайде, о Берке – и об Эрни, и вдруг я уже на автопилоте, ноги сами несут меня к темному обшарпанному зданию. А, Знакомое местечко.

«Червоточину», ночной клуб с баром на авеню D, содержат Джино и Алан Конти, парочка Аллозавров, известных темными делишками с дино-мафией. Насколько мне известно, передний зал бара предназначен в первую очередь для млекопитающих, и здесь всегда битком набито; клиентура жалкая: алкаши, в полдень начинающие закладывать за воротник и умудряющиеся продержаться до девяти следующего утра. Но за убогими сортирами с табличками «НЕ ССАТЬ НА СИДЕНЬЯ», за стеной, сплошь покрытой граффити, за металлической дверью, запертой на два засова, цепочку и Бронтозавра по имени Скич, скрывается один из лучших дино-баров по эту сторону Гудзона, прибежище самых разнообразных пороков, травяных, и не только. Кажется, я провел здесь немало времени в период моего последнего смутно припоминаемого пребывания в Нью-Йорке, хотя, войдя сюда и заняв место, я не узнаю ни души. Большинство в облачении и неотличимо от млекопитающих, хотя несколько храбрецов обнажили свои исконные головы и зубы, возможно, чтобы заставить остальных держаться подальше и оставить их в одиночестве. – Базилик, два листика, – обращаюсь я к официантке-Диплодоку, сделавшей в своем облачении разрез, из которого вылезает хвост, лениво извивающийся по полу, разметая мусор, будто метла. Сочетание человечьей оболочки и хвоста динозавра, одновременно соблазнительное и запретное, привлекает взоры обдолбанных клиентов, ошивающихся в баре в столь поздний час. Когда она проходит мимо компании Рапторов, те гогочут и тянутся хлопнуть ее по обнаженной шкуре, но тут же следует легкий удар хвоста, предупреждающий щелчок самым кончиком, и парни вновь – сама благовоспитанность, смирно сидят за столом.

– Винсент? Пресвятые засранцы, неужели это Винсент Рубио? – Дама явно удивлена и рада меня видеть. Звук шагов, и на стол падает тень. Я заставляю себя поднять глаза. – Черт бы меня побрал, так и есть! – Даже без этих непрерывных проклятий я узнал бы Гленду Ветцель по запаху, приятной смеси гвоздики и старых бейсбольных перчаток. Гленда – отличная девчонка, и не то чтобы я не хотел ее видеть, просто мне вообще никого видеть не хочется.

– Привет, Глен, – поднимаюсь я для объятий и тут же валюсь обратно. Знаком предлагаю ей сделать то же самое.

Но она тянет стул и садится, не дожидаясь моего приглашения.

– Черт, сколько ж это… год?

– Девять месяцев.

– Девять месяцев… проклятье! Хорошо выглядишь.

– Отнюдь. – Не в том я настроении, чтобы играть в «как будто».

– Ладно. Так себе. Но запах у тебя охренительный, я сто раз говорила.

Мы треплемся, пока не приносят базилик. Гленда украдкой бросает на меня беспокойные взгляды, когда я сжевываю сразу оба листа и заглатываю весь ком. Себе она заказывает пол чайной ложки толченого тимьяна.

– Меня от тимьяна никогда особенно не тащило, – говорю.

– Меня тоже, – вздыхает она. – Но на чем-то надо съезжать с дозы.

Гленда – наш брат частный детектив, рабочая лошадка, гробящая жизнь на компанию «Джей amp; Ти», здешний, манхэттенский филиал «ТруТел». Ее босс, Йоргенсон, точная копия Тейтельбаума, вплоть до повышенного давления и дурных манер. Именно ребята из «Джей amp; Ти» с самого начала занимались делом Макбрайда по поручению Нью-Йоркского муниципального Совета и нарыли те грязные фотки, что мы, словно мальчишки в школьной раздевалке, передавали из рук в руки на заседании нашего, Южнокалифорнийского Совета. Они по-прежнему у меня перед глазами: Макбрайд в облачении спаривается с человеческой женщиной и, судя по выражению его загримированного лица, получает при этом огромное удовольствие. Лицо женщины было затемнено посредством специального фотографического процесса, именуемого «закрась это несмываемым маркером», но тело ее вполне недвусмысленно говорило об испытываемых ею чувствах.