Текст книги "Ящер [Anonimus Rex]"

Автор книги: Эрик Гарсия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Так она знала?

С ироничным смешком Сара наклоняется и подхватывает с моей тарелки картофелину.

– О, она знала. Следует отдать ей должное, она далеко не глупа. Надо быть каменной, чтобы не замечать таких вещей. Работа допоздна, каждый день? Конечно, Раймонд работал как одержимый, но невозможно проводить в конторе по восемнадцать часов ежедневно девять месяцев подряд. Думаю, хозяйка все поняла через месяц или около того, потому что Раймонд перестал таиться по телефону. Называл меня по имени, прекратил всю эту ерунду с зашифрованным смыслом. Прежде все было сплошным шпионским романом, и я всегда знала, когда она входит в комнату, потому что он сразу начинал звать меня Берни и говорить о завтрашней партии в гольф. А я ненавижу гольф. Всю жизнь меня окружали игроки в гольф. Пожалуйста, скажите мне, что никогда не играли в гольф.

– Дважды.

– Бедняга. Раймонд обожал эту чертову игру. Вот гуляем мы по Парижу, дышим весенним воздухом, проходим в арабский квартал, заглядываем в лавочки, беседуем с людьми, а он отрабатывает подачу и гадает, какой клюшкой лучше воспользоваться, чтобы заехать мячом в витрину или в окно церкви. Помню, для четвертого яруса Эйфелевой башни лучше всего подошла бы деревянная номер девять.

– Так он возил вас в Париж?

– И в Париж, и в Милан, и в Токио, по всему шарику. О, мы были «реактивной» парочкой. Странно, что вы нас не видели в светской хронике.

– Я мало читаю. Телевизионную программку иногда.

– Фотографии во всех международных журналах: Раймонд Макбрайд со своей спутницей. Они никогда не упоминали о жене и скандала из этого не устраивали. Это одно из преимуществ европейцев – адюльтер для них вроде сыра. Выбор богатейший и лишь изредка пованивает.

Итак, слухи подтвердились: Макбрайд потерял голову. Этот знаменитый Карнотавр явно рехнулся, перед всем миром щеголяя своей человечьей подружкой и не скрывая этой связи даже от журналистов. И хотя международные Советы не столь строги по части морали, как американские, межродовые связи категорически запрещены во всем мире. Достаточно любому из нас, вплоть до самого ничтожного Компи в самом крошечном округе Лихтенштейна, совершить промах, и сто тридцать миллионов лет спокойной жизни могут окончиться безвозвратно. Сто тридцать миллионов, не считая Средних веков, разумеется. Драконы, чтоб им…

– Он не делал вам предложения?

– Я же сказала, он был женат на хозяйке. Думаю, они пришли к некоей договоренности.

– Договоренности?

– Он спит со мной, она спит с тем, с кем она там спит. – Сара оглядывает соседние столы в поисках спиртного.

– Так вы полагаете, что у Джу… у миссис Макбрайд тоже был роман?

– Полагаю? – Сара трясет головой, разгоняя туман в голове, и мне приходится удерживать ее от жеста официанту, превратившемуся теперь в виночерпия. – Конечно, у нее был роман. У нее был роман еще до того, как появилась я, можете не сомневаться.

Я, понятное дело, должен быть ошеломлен, однако никак не могу отыскать подходящие эмоции.

– Вы знали типа, с которым она спала?

Она качает головой, потом кивает, и я не могу понять, то ли она пытается ответить, то ли борется со сном.

– Да, – бормочет она. – Тот чертов… управляющий ночным клубом…

Очко в пользу Винсента Рубио. Мои изначальные сомнения в природе отношений Донована и Джудит, вопросы, явно заставившие ее поволноваться, совершенно по-новому зазвучат при следующей встрече. Не в лоб, разумеется, и со всем возможным тактом, а уж если это не сработает, то прямо и без экивоков.

– Сара, вы знали Донована Берка?

– Хм?…

– Донован Берк – вы знали его? Вы знали Джейси Холден, его подружку?

Но голова Сары поникла и мотается во все стороны, кое-как балансируя на длинной шее, так что вразумительного ответа не предвидится. Вино, наконец, сделало свое дело, невзирая на шесть тонн греческой еды, заполнивших ее желудок.

– Он так хотел своих детей, – скулит Сара, едва удерживая слезы.

– Кто хотел своих детей?

– Раймонд. Я не знаю другого мужчины, который бы так хотел детей.

Речь ее становится бессвязной, и я не могу разобрать ни слова, однако закончить не спешу. Я поднимаю голову Сары, так чтобы она видела мои губы.

– Почему у него не было детей? – спрашиваю я, как можно четче выговаривая каждый слог. – Из-за миссис Макбрайд? Она не хотела?

Сара машет руками, пытаясь освободить лицо.

– Не она! – визжит моя спутница, в третий раз за вечер привлекая внимание публики. – Он хотел детей от меня. От меня… – И тело ее сотрясают рыдания.

Неудивительно, что нервы у нее ни к черту: последние несколько лет бедняжка жила с надеждой рано или поздно понести от Раймонда Макбрайда, и не подозревая о том, что подобное физически невозможно. Кто знает, что он там ей наплел? А тот факт, что Макбрайд так втянулся во все это, заставляет поверить, будто у него, как многие полагают, действительно был синдром Дресслера, и он на самом деле стал думать о себе как о человеке, не в состоянии различить наружный обман от внутренней реальности.

Сочетание вина и болезненных воспоминаний совершенно истощило физические и духовные силы Сары Арчер, так что я считаю своим долгом убедиться в ее благополучном возвращении домой.

– Пойдем, – говорю я, швыряя на стол сотню, включающую в себя стоимость ужина, вина и внушительные чаевые. За исключением двух двадцаток, упрятанных в носок, на всей земле у меня больше нет наличных – лучше бы заплатить кредитной картой «ТруТел», но в данный момент нам бы смыться поскорее отсюда.

Волочить Сару оказывается не так легко, как я ожидал: она хоть не столь массивна, как дин-мутант, которого я буксировал за помойный контейнер, однако завихрения пьяного тела делают его куда тяжелее, чем кажется, глядя на миниатюрную фигурку. Мы пятимся, спотыкаясь, Сара виснет у меня на колене, словно огромная кукла чревовещателя, и я от натуги похрюкиваю.

– Продолжаем веселиться? – спрашивает Сара, в крепком объятии сплетая руки на моей шее. Хотя бы легче становится, правда, ее близость вызывает кое-какие непроизвольные реакции, одинаково несоответствующие как месту, так и моей породе. Остальные посетители, целиком поглощенные нашей борьбой, радуются, что раздобыли себе места в ложах на столь увлекательное представление. Я вижу гримасы на их лицах, меняющиеся в такт с моими собственными, когда тащу Сару по направлению к выходу. Осталось не более десяти футов, но они кажутся милей.

К нам подступают официанты, предлагают содействие, распахивают двери, страстно, надо думать, желая поскорей закончить это представление, и я с радостью принимаю их помощь. Мы вываливаемся из таверны в оцепеневший воздух бабьего лета, безумной влажностью наносящий непоправимый ущерб моему гриму, и я озираюсь в поисках ближайшей скамейки. Мы вихляем к автобусной остановке, оклеенной рекламой (которая, в свою очередь, усеяна граффити), и я позволяю Саре шлепнуться на жесткие деревянные рейки. Юбка ее задралась еще выше, чем прежде, обнаруживая краешек солнечно-желтых трусиков.

– Сидите здесь, – говорю я, переводя юбку на более скромную позицию. – Никуда не уходите.

Сара крепко хватает меня за руку:

– Не уходи. Все уходят.

– Мне нужно поймать такси.

– Не уходи, – повторяет она.

Раскорячившись на остановке – одна нога на скамье, вторая на мостовой, с запястьем, все так же стиснутым Сарой, я размахиваю свободной рукой, словно флажком бедствия, в надежде, что вдруг из темноты выплывет такси и спасет нас. Сара начинает петь какую-то тарабарщину из слов, обрывков слов и бессмысленных звуков; песня ее несется в ночь вдоль по суетной улице. Насыщенное тренированное контральто мощно пробивается сквозь хмель, и я поражаюсь чистоте мелодии при такой невнятице текста.

Через пять минут мы по-прежнему без такси, и песня Сары постепенно сходит на нет. Она освобождает мое запястье и погружается в молчание. Уносится куда-то и шум городского транспорта, весь мир отступает, оставив единственный фонарь, освещающий скамью на автобусной остановке, роскошную женщину и Велосираптора, ее охраняющего.

– Ваш голос… – шепчу я. – Это что-то невероятное.

Вместо ответа она поднимает глаза – настоящий подвиг, если учесть, как должна кружиться у нее голова, – и судорожно улыбается. Свет фонаря превращает слезы на ее глазах в капельки золота, и единственное, чего я хочу, это осушить их поцелуями. Я опускаюсь на колени, мои губы приближаются к ее глазам, к ее щекам, и внезапно я ощущаю соленую влагу, я ощущаю ее боль, я не могу остановиться, я уже не владею собой, скольжу ртом по ее коже, впитываю слезы, сначала медленно, потом все быстрее устремляюсь к ее губам. Страсть испепеляет нас, из груди вырываются приглушенные стоны, языки извиваются. Мы застываем в долгом поцелуе, поглощающем меня целиком и лишающим остатков разума…

Останавливается и гудит такси.

– Собираетесь ехать? Эй вы, пташечки! Вы же только что махали рукой, так что, едем?

Наверное, я должен убить этого водителя. Мы с Сарой шарахаемся друг от друга, и звезды постепенно уходят из моих глаз. Глаза у Сары все еще закрыты, хотя я подозреваю, здесь более виной сонливость, нежели продолжающееся наслаждение.

– Я не собираюсь ждать всю ночь, – сообщает таксист.

– Одну секунду! – кричу я в ответ.

– Совсем необязательно так орать!

Сара слишком не в себе, чтобы помочь мне, когда я стаскиваю ее со скамьи и взваливаю на плечо, будто неандерталец, несущий через болото свою преданную жену. А я уже чувствую отвращение от содеянного. Мой рот и человеческий рот… так и заразиться недолго.

– Есть куда руки приложить, – причмокивает шофер, когда я опускаю Сару на заднее сиденье. – Знойная штучка.

Я решаю не удостаивать ответа столь грубое замечание и ввинчиваюсь рядом с Сарой, которая выбрала этот момент для того, чтобы вырубиться окончательно. Не к добру – я не знаю адреса моей прекрасной леди. Нежные похлопывания по щекам никакого толку не приносят, равно как и грубые потряхивания за плечи.

Как только я захлопываю дверцу, меня с головой накрывает запах – мягкая кожа и собачьи консервы, запах дина, если я вообще в чем-то разбираюсь. Одновременно поворачивается водитель, учуявший исходящий от меня аромат с сигарным привкусом «Робусто»:

– Привет! Всегда рад дину в моем такси. Добро пожаловать на борт, – протягивает он мясистую лапу.

– Тш-ш-ш-ш! – киваю я в сторону Сары. Вообще-то нет повода для беспокойства – ее сознание далеко отсюда, – однако никогда нельзя быть слишком уверенным, когда дело касается человекообразных.

– Ты хочешь сказать, что она… То-то я не чую…

– Да. Да.

Таксист поднимает бровь и косит на меня похотливым взором, будто говоря: «Вижу, что у тебя на уме, хитрец». Мгновение спустя он подтверждает мои самые худшие подозрения:

– Ладно, ладно. Раз уж ты задумал такое, так валяй до конца, вот что я тебе скажу.

– Тут вовсе не то. Мы просто друзья.

– Там на скамейке это выглядело совсем иначе.

– Нет, мы действительно…

– Насчет меня не беспокойся, приятель, от меня слова никто не услышит. Эти гребаные ублюдки из Совета думают, что могут распоряжаться нами, как им заблагорассудится. Да я из них из всех только одного могу выбрать, и они там вечно моим парнем помыкают. – Этот слабоумный считает, что Совет действительно вершит дела на своих бесконечных, неделями длящихся заседаниях. Должно быть, Компи.

– Нет, – говорю я, пожалуй, более себе самому, чем шоферу, – не будет тут никакого продолжения.

Он перегибается через спинку, чуть не уткнувшись головой в мои колени, и переходит на шепот:

– Я знаю целую кучу парней вроде тебя и, говорю тебе, сам бы хотел набраться смелости. Смотришь, как эти девки прохаживаются, и самому охота попробовать, верно? Эй, да я большую часть жизни провожу в этом обличье, так ведь охота попробовать, каковы они, настоящие, понимаешь меня? Но, видать, воспитывали меня слишком строго. Не могу, понимаешь, себя переломить.

Он намекает, что мои моральные устои не на столь высоком уровне. Я раздумываю, не врезать ли ему, а потом вытащить Сару из машины и донести на него в Совет за второстепенные нарушения, которые я запросто смогу состряпать, но дело-то в том, что он прав. И один-единственный поцелуй – был он минутной слабостью или нет – тому доказательство.

– Но если потискать одну из этих настоящих человечьих задниц… любой дин втайне об этом мечтает, верно? – Он смотрит на Сару, прямо-таки пожирает ее глазами. – Эх, парень, ты сорвал главный приз.

– Слушай, – собираю я все возмущение из своего изрядно опустевшего запаса, – между нами ничего нет. Ничего. Прости, что разрушаю твои хрустальные мечты. Можем ехать теперь?

Таксист прищуривается, скрипит зубами, виски его пульсируют – двинуть мне, что ли, собирается? – затем пожимает плечами, разворачивается и ударом каратиста переключает передачу.

– Куда скажешь, приятель. Мне плевать, чем ты там занимаешься. Куда?

Нет смысла продолжать дискуссию; раз он оставил эту тему, то я и подавно.

– «Плаза», – решаю я. Пока мы доедем до моей гостиницы, Сара достаточно протрезвеет, чтобы сообщить свой адрес. Я заплачу шоферу, и он доставит ее домой.

С переднего сиденья доносится язвительное похрюкиванье, когда мы съезжаем с поребрика и вливаемся в поток. По дороге в «Плазу» мы проезжаем мимо черного хода «Принца Эдуарда». Должно быть, вечернее представление только что закончилось, поскольку зрители валят из театра, кучкуются у служебного входа, где артисты, все еще в костюмах и гриме, раздают автографы динам и людям, никогда доселе о них не слышавшим. Но тут перед моими глазами проплывают дети и взрослые обоих полов, поющие, танцующие, смеющиеся, разыгрывающие номера из спектакля, и мне приятно, что кого-то переживания Мэнимэла явно обогатили.

Я опускаю стекло и швыряю в толпу театральную программку.

13

Мне повезло, что Сара решила поблевать в машине, а не в номере, так что убирать пришлось не мне, а таксисту. Еще мне повезло, что извергнутое Сарой, обильная смесь баклажанов, цацики и невероятного количества белого вина, немного отрезвило мою человеческую малышку, приведя ее от полного распада к более-менее транспортабельному оцепенению.

В результате Сара, опираясь на мое плечо, кое-как проковыляла через вестибюль «Плазы» к лифтам. Краткий привал в номере, вот и все, а потом домой, домой. Она шатается, но на ногах держится, вопреки моим опасениям. Мы ждем, пока два якобы скоростных лифта спустятся с последнего этажа. Под ногами у нас пестрый восточный ковер, и его повреждение нанесет непоправимый ущерб моему и не только моему сберегательному счету, так что я молю про себя тошнотворных богов уберечь Сару от дальнейших казусов. Если они требуют жертвы, то я с радостью разобью бутылку «Маалокса», когда в следующий раз окажусь в аптеке.

К лифту рука об руку подходит пожилая пара. Как трогательно. Что-то в них знакомое, хотя не могу определить, что именно. Я уже видел их прежде. Хм… Пронзительные взгляды, которыми они буравят меня, ставят все на свои места: это надменная чета динов из очереди в баре на «Мэнимэл-мюзикле», из тех, что, кровь из носу, карабкаются к заоблачным моральным высотам.

Сара выскальзывает у меня из рук, и я не придумываю ничего лучшего, чем крепко обхватить ее за талию. Она виснет на мне, словно потрепанная тряпичная кукла. Изо всех сил стараясь удержать ее в вертикальном положении, я улыбаюсь парочке, как бы показывая своим хихиканьем, что отношусь к сложившейся ситуации с юмором. «Ха-ха, – предназначено выражать этим смешкам, – что за глупое недоразумение. Когда-нибудь я расскажу об этом моим чистокровным рапторятам». Парочка никак не реагирует. Тишина становится невыносимой, так что я ее нарушаю:

– Понравилось представление?

Трудно разобрать реакцию людей со столь высоко задранными носами.

Почему-то Сара выбирает этот момент, чтобы изречь, наконец, законченную и связную фразу:

– Хорошо провели вечер? – интересуется она, вздымая и низвергая каждое слово в синкопическом ритме. – Я-то отлично провела время.

– Да, да, неплохо. Ах-ха, да, да.

Она зажимает мой нос большим и указательным пальцами и крутит его, явно не рассчитав силы. От ее шалостей на глазах у меня выступают слезы.

– Я хочу сказать, что провела время по-настоящему отлично.

– Отлично, – вторю я, потирая нос. Потом поворачиваюсь к парочке оправдаться, пожать плечами, как-то дать понять, что эта сцена, какой бы сладострастной она ни казалась, вовсе не то, что они думают, но пожилые дины спешат удалиться.

Сара снова хватает меня за нос, но я мягко отвожу ее руку:

– Тебе нужно немного поспать.

– Все, что мне нужно, – шепчет Сара, стукаясь своим лбом о мой, – это ты.

Я делаю вид, что не слышу.

– Ты-ты-ты, – повторяет Сара, и теперь от этого голоса уже не заслониться. – Ты мне нужен.

На это нет лучшего ответа, чем его отсутствие, так что я держу язык приклеенным к нёбу все время, пока мы ждем лифт, который явно попал в некое искривленное пространство.

Наконец-то он прибывает, и латунные двери раздвигаются. Я отступаю, пропуская выходящих пассажиров: молодую влюбленную пару, прямо-таки приросшую друг к другу. Но когда я отхожу влево, они тоже отходят влево. Я шарахаюсь вправо – и они вправо.

Это зеркало. Предпочитаю не думать об этом. Мы входим.

Подъемник срывается с места с таким ускорением, что мы с Сарой чуть не валимся на пол – ну, конечно, теперь он скоростной – и едем до верхнего этажа, снова крепко ухватившись друг за друга.

– Быстрый, – хихикает Сара, вцепившись в мое плечо.

Президентские апартаменты отделены от обычных номеров длинным коридором. Долгий путь и для трезвого, а как волочить туда Сару, я и представить себе не могу. Словно усталый мореход, знающий, что долгий путь подходит к концу и близится возвращение к семье, друзьям и домашним обедам, я перекидываю через плечо руку Сары и по ветру устремляюсь в плаванье. Мы ухитряемся преодолеть коридор, лишь несколько раз споткнувшись и поскользнувшись, Сара то приходит в себя, то снова вырубается, как сломавшийся телевизор. Я открываю дверь.

Проклятье, до чего ж велик этот номер. Короткими быстрыми скачками я пересекаю мраморную прихожую, подталкивая Сару к кровати. Тут мне бы очень пригодился хвост, и я даже раздумываю, не выпустить ли его ненадолго. Но для этого придется снять штаны, да и меньше всего мне хочется, чтобы заглянувший ненароком посыльный застал Сару Арчер распростертой на кровати и меня голышом ниже пояса. Прекрасно обойдусь и ногами.

Сара опять возвращается к жизни, когда я кладу ее на кровать и пытаюсь придать телу положение, представляющееся мне естественным.

– Хххдеееааа?

Я принимаю этот растянутый слог за попытку выяснить координаты.

– В моей постели.

Сара прыскает с явным удовольствием. Ее пальцы ползут по моим рукам, словно гигантские пауки, хватаются за рубашку, тащат за воротник, пытаясь утянуть меня в эти простыни и подушки.

– Сара, нет. – Тон мой тверд, как плавленый сыр. Она тащит сильнее. – Нет. – Чуть лучше, однако недостаточно, чтобы она прекратила тянуть ко мне губы, сложенные для поцелуя.

Было бы так легко, так приятно сказать: «Какого черта, это просто секс, кого волнует наш род и природа, кто знает, что правильно, а что порочно», и не просто уступить соблазну, но отдаться ему целиком, однако хотя нравственность явно отправилась в увольнение, некие остатки моего сверх-Я лезут занять ее место. И несмотря на то что сердце и чресла по-прежнему увлекают меня в уют этих рук, этих губ, этого потрясающего матраса, голова остается достаточно холодной, чтобы отринуть мечты и отступить с поднятыми руками.

– Я не могу. Я хочу, но – не могу.

– Ты… женат? – спрашивает Сара.

– Нет… не в этом дело…

– У тебя… у тебя есть подружка?

– Нет. Послушай… – Тут звонит телефон. Я не обращаю внимания. – Послушай… – повторяю я, и снова звонит телефон. Индикатор сообщений горит с тех пор, как я зашел в спальню. Еще звонок. – Не забыть бы, что имел в виду, – говорю я и снимаю трубку.

– Вот дерьмо, он дома! Рубио, где ты шлялся, черт тебя побери!

Гленда.

– Гленда, это не может подождать? Я… занят.

– Так ты сначала просишь меня о долбаной помощи, а потом охренительно занят, чтобы услышать, что я нарыла, так? Я намеки понимаю…

– Подожди! Подожди – ты что-то нашла?

– Нет, раз так, ничего. – Ну вот, надулась теперь.

Сара вьется на простынях, тянется к моим рукам, тащит меня к себе.

– Оставь этот телефон, – обольстительно воркует она. – Потом им позвонишь.

Блеск, теперь двух дамочек успокаивать. Саре я показываю палец – одну секундочку, умоляю, одну секундочку – и отступаю в затемненный угол спальни.

– Глен, прости меня. Тут просто… черт знает что творилось. Но все, что ты раздобыла, я выслушаю с радостью.

– Только не по телефону. Нам нужно встретиться, Винсент.

– Парень, который говорил мне это последним, уже сыграл в ящик.

– Что?

– Потом расскажу. Встречаемся прямо сейчас? Ты не можешь хоть в общих чертах объяснить?

Гленда колеблется, но ответ ее тверд:

– Лучше не стоит. Можешь подвалить в «Червоточину»?

– Сейчас?

– Сейчас. Сам поймешь, как это важно для тебя.

– Да, да, конечно. Дай мне двадцать минут. И еще, Глен – будь осторожна.

– Как всегда.

Я поворачиваюсь к Саре, прокручивая в голове извинения и причины, по которым я вынужден покинуть ее в столь решающий момент наших… отношений. Но услышав ровное дыхание с легким посапываньем, понимаю, что объяснения можно отложить на следующий раз. Сара Арчер отключилась, одной рукой продолжая сжимать мою штанину.

– Прости, – шепчу я. – Я так сожалею.

Ее кожа блестит в тусклом отблеске горящей в гостиной люстры, и столь чиста и непорочна эта бледная матовая поверхность, что заслуживает прощального поцелуя. Когда я наклоняюсь к ее щеке, Сара приоткрывает глаза и смотрит на меня с нарастающим изумлением. Она поднимает ладонь и гладит мое лицо, и тепло ее прикосновений доходит до самого сердца. Она говорит:

– Ты… ты похож на того, кого я знала когда-то. Давным-давно.

– Кто же это? – шепчу я.

Но Сара уже спит.

В канун Дня всех святых бар динов на задах «Червоточины» выглядит совершенно обычно: травка, шум, пьяные крики. Но того бедлама, что творится в передней части, где собираются млекопитающие, мне видеть еще не доводилось. Все здесь забито грязными обезьянами, наряженными в карнавальные костюмы той или иной степени идиотизма. Сквозь плотные ряды шмелей и нинзя, персонажей комиксов и французских камеристок я продираюсь к потайному ходу за туалетами.

Гленда ждет меня за дальним столом, и, направляясь к ней, я мимоходом обнюхиваю помещение на предмет знакомых запахов. Все чисто – по крайней мере в отношении попадавшихся на моем пути наемных убийц. Если же кто-то послал новых динов, чтобы меня укокошить, то с этим я мало что могу поделать. Я подхватываю свободный стул и заказываю чай со льдом.

– Без мяты, – говорю я официантке.

Озадаченный взгляд Гленды:

– Без мяты? Ты же любишь мяту.

Я показываю на скрепленную тремя кольцами папку, что лежит у нее под рукой.

– Что ты для меня нарыла?

– Это дерьмо было скрыто, причем основательно.

– Стерто?

– Думаю, да. Но тот, кто уничтожал данные, либо торопился, либо забыл о временных файлах. Я использовала восстановитель, чтобы вытащить их, и большая часть этой дряни оказалась в порядке. – Гленда просто чудо по части компьютера, во всяком случае по сравнению со мной. У меня дома, в ожидании, когда его затребует банк, пылится компьютер Эрни. С тех пор как Эрни не стало, компьютер использовался только в качестве подставки для грязной посуды, так что пусть забирают, коль угодно.

– Покажи, что у нас есть.

Первые несколько листков – это рукописные заметки, которые Эрни вел во время бесед, отпечатанные жирными темными чернилами.

– Он просто сканировал их, – объясняет Гленда. – У нас в «Джей amp; Ти» принято иначе: мы используем ту говенную программу, конвертирующую в текст наши записи от руки, но так как программа не знала его почерк, она оставила все, как было.

У меня ком в горле застревает, когда я смотрю на петли, изгибы и закорючки, оставленные рукой Эрни. Почерк у него был просто ужасающий, так что нередко он заручался моей помощью в расшифровке самых неразборчивых фрагментов своих каракулей. Будто бы он сидит сейчас рядом со мной, протягивая только что исчерканный блокнот, и просит: «Винни, тут написано: свидетель утверждает, что обнял жертву, или свидетель утверждает, что обманул жертву?»

– Насколько я смогла разобрать его дерьмовый почерк, он опрашивал тот же народ, что и ты: миссис Макбрайд, человечью певичку из ночного клуба, несколько служащих, того же коронера. Можешь проверить, есть ли несовпадения с твоими заметками.

– Обязательно. Что еще?

– Кое-какой обычный материал, записи расходов, расписания, какие-то каракули, которые я не смогла разобрать, список встреч…

– Дай-ка мне… этот список.

Гленда роется в распечатках и протягивает три листка, будто бы скопированные из карманного ежедневника или чего-то в этом роде. Сверху типографским способом напечатаны даты (в данном случае это девятое, десятое и одиннадцатое января). Нижняя часть разделена на получасовые промежутки с местом для записей. Страницы в основном пусты, но несколько встреч обозначено.

Девятого января, например, он встречался с Джудит Макбрайд и четырьмя высшими администраторами «Макбрайд корпорейшн». Десятого фигурируют Валлардо и Сара, а также несколько имен, мне ни о чем не говорящих. Но одиннадцатого, в день, когда он был убит скрывшимся с места происшествия таксомотором в каком-то богом забытом переулке, в десять часов утра, всего за несколько часов до того, как голова его вдребезги разбилась об асфальт, у Эрни состоялась встреча с доктором Кевином Наделем. А всего через три дня после этого, когда я, обуреваемый пьяной яростью, прилетел в Нью-Йорк и ворвался в морг, чтобы увидеть своего партнера и лучшего друга, а также коронера, столь явно подделавшего заключение о вскрытии, оказалось, что Надель пребывает в двухмесячном отпуске на Багамах, полностью отрезанный от внешнего мира.

Маленькая плотная запись примостилась в уголке места для десятичасовой встречи, слишком крошечная и неразборчивая, чтобы прочитать ее невооруженным глазом.

– Что за стекла у тебя в очках? – спрашиваю я Гленду.

– Бифокальные.

– Сойдет.

Гленда снимает очки, и я направляю на закорючки маленькую линзу в нижней части стекла. Они становятся больше, оставаясь такими же неряшливыми, но если найти правильный угол зрения и напрячь глазные мускулы, можно разобрать: «забратьснимки».

– Забрать снимки.

Я поднимаю глаза на Гленду, и она протягивает мне лист с черно-белой распечаткой набора фотографий.

– Может, он это имел в виду.

Фотографии с места убийства Макбрайда.

Истинные фотографии с места преступления. Никаких аккуратных пулевых отверстий с кровью, в умеренных количествах аккуратно разбрызганной по полу, – никакого красивого, чистого, здорового убийства, насколько это возможно при множественных пулевых ранениях.

Нет, все совершенно иначе. Кровь здесь повсюду, словно ацетатным брезентом накрыла она стены, мебель, ковры; под темными разливами я различаю смутные очертания Макбрайда, истерзанного почти до неузнаваемости, бесформенной грудой, без малейшего следа былого аристократизма лежащего у дивана в углу комнаты. Я вижу следы от зубов, следы от когтей, следы от ударов хвостом и понимаю, что все рассказанное Джудит Макбрайд и доктором Наделем просто наглая ложь.

Теперь у меня есть доказательство: Раймонд Макбрайд был убит динозавром.

– Все это было подделано, – объясняю я Гленде.

– Ты видел что-то другое?

– У коронера. Он показал мне одну из этих фотографий, но только почти без крови, и раны там были… подчищены, я полагаю. Отретушированы так, что стали походить на многочисленные пулевые ранения, от которых, по словам Джудит, и погиб ее муж. А док утверждал, что в Макбрайда стреляли из оружия пяти различных калибров…

– …что и объясняет различные размеры ранений, – закончила Гленда.

– Черт возьми.

– Черт возьми.

– Кто-то очень постарался, чтобы изобразить, будто все это дело рук человеческих. И я готов поспорить, что Эрни шел по следу, когда его прикончили.

Официантка приносит мой чай со льдом, и я осушаю его одним глотком. Гленда, беспокойно озираясь, придвигает свой стул поближе ко мне:

– Я могу сжечь их. Ты ведь это понимаешь? Мы просто отойдем в сторонку, выльем на них немножко бензина из зажигалки и подожжем. Если ты остаешься в деле, я тоже остаюсь, но хочу, чтобы ты знал: мы можем отступить и тогда все закончится.

Я не тороплюсь с ответом. Я хочу быть понятым:

– Я видел, как команда из двух динов-головорезов убила Наделя. Они же чуть не убили меня самого. До этого в глухом переулке на меня напало и едва не прикончило некое чудище, но прежде всего погиб мой партнер, погиб в результате несчастного случая, который никак не мог быть случайным. Меня сбивали с толку, обманывали, потешались надо мной, я лишился работы, друзей, всей былой жизни. Меня оболгали и выставили на посмешище. Честно говоря, ты права – пора мне забыть об этом деле. Лучше всего сейчас развести костерок с шашлычками где-нибудь в укромном уголке, а потом улететь мне первым же рейсом на Галапагосские острова, отыскать там подходящее зелье и нажеваться до полной отключки. У меня есть все основания удалиться, и это было бы самым разумным решением в моей жизни. Но, как говаривал Эрни: самый безмозглый сукин сын всегда оказывается в конце пищевой цепочки, когда вокруг все уже рушат метеоры. И на сей раз этим безмозглым сукиным сыном собираюсь оказаться я.

Пока я вещаю, на лице Гленды появляется улыбка.

– Винсент Рубио, – говорит она, – рада снова видеть тебя.

Недорого стоит развязать рот привратникам, особенно если те недолюбливают обитателей дома. Чет, парень, работающий в вечернюю смену по домашнему адресу Джудит Макбрайд в Верхнем Ист-Сайд, с удовольствием рассказывает мне, где отыскать миссис, сразу после того, как пятерка находит дорогу в его карман.

– Она на благотворительном балу в «Четырех временах года», милосердная наша, – сообщает привратник, пряча за улыбкой неприязнь к Макбрайд. А затем, все с той же раздраженной ухмылкой добавляет: – Да эта сучка ни хрена не поймет в милосердии, хоть ей в глотку его затолкай.

Я покидаю Чета, возвращаюсь в такси и прошу шофера побыстрее отчаливать.

«Четыре времени года» – отель весьма элегантный, если вам по душе такого рода заведения. Лично я – человек «Плазы». Мы с Глендой, одетые слишком скромно и для отеля, и для праздника, бродим по роскошным коридорам в поисках нужного зала. В конце концов мы сдаемся и обращаемся за помощью к консьержу, ни дружелюбием, ни обходительностью не сравнимому с Альфонсом, хоть он и направляет нас в нужное место.