Текст книги "Великолепная афера"

Автор книги: Эрик Гарсиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Да. А ты что, не знал?

– Да мы, когда встречаемся, обсуждаем в основном мои дела, – поводит плечом Рой. – А как ее зовут?

– Его жену? Лили, – отвечает Анджела. – Он показывал мне ее фото. Она ничего. И мы говорили о том, как все происходит, о моей маме; о том, что она говорит мне, что она делает. Я спросила у него кое-что о тебе, ну и вообще.

– И что же он рассказал обо мне?

Анджела резко распрямляет ноги, взлетает выше прежнего.

– Что ты жил для себя, что ты хотел увидеться со мной. Чтобы я не напугала тебя и так далее.

– Не напугала меня?

– Я не знаю. Я же сказала, что он хороший, но не сильно сообразительный.

Она снова качается медленнее, в такт с вялыми раскачиваниями Роя.

– А ты растолстел, – вдруг как бы между прочим объявляет она.

– Да?

– Да. По крайней мере по сравнению с тем, каким ты был на тех фотографиях, что я видела.

Рой пожимает плечами.

– В старости люди полнеют.

– Некоторые мужчины в старости худеют. Кожа, кости да морщины. Приглядись к маленьким старичкам на улице: есть такие, что и весят не больше двадцати фунтов.

– Маленькие старички… х-м-м?

– Да нет, все нормально, хоть ты и пополнел, и вообще, – говорит она, сдерживая качели и притормаживая ногами по земле. – Я считаю, что ты выглядишь нормально. И полнота у тебя здоровая, понимаешь? Ну как у футболистов или у других спортсменов; как будто сейчас ты больше не играешь. Ты же не переваливаешься с боку на бок при ходьбе и не задыхаешься или там еще что.

– Так у твоей мамы есть мои фотографии?

– Кое-что есть. Я нашла их под кучей старого хлама в чулане, когда искала свои туфли. Ну и после этого она должна была рассказать мне, кто ты.

– В чулане…

– Она по крайней мере не вырезала твое лицо с фотографий, – говорит Анджела. – Мать моей подруги Маргарет, когда развелась с ее отцом, вырезала его лицо со всех фотографий. Только лицо, и теперь когда смотришь на фотографии, то на них Маргарет, ее мама, а с ними рядом какой-то тип, у которого на месте лица пусто. Забавно, правда, как будто Фредди Крюгер потрудился над этим.

– Фредди… кто?

Анджела смеется и спрыгивает с качелей. Ее волосы задевают и щекочут нос и лоб Роя. Она нагибается, расставив ноги и уперев ладони в колени, и смотрит Рою прямо в глаза. Ее радужки ярко-голубые, искрящиеся, напоминают те, что Рой видел утром в зеркале. Кто знает, может быть, это досталось ей от него. Может быть, у нее его глаза.

– А у тебя есть машина?

– Да, машина у меня есть.

– Тогда давай покатаемся.

* * *

Официантка в кафе не удивляется при виде Роя, ее озадачило лишь то, что рядом с ним нет Фрэнки. И конечно же, не ожидала, что он заявится с девушкой, да еще с такой молодой, как эта. Она подумывает о том, чтобы позвонить копам. Но потом решает не делать этого. А вдруг это племянница или какая другая родственница. А может, он просто решил порадовать ребенка.

– Сэнди, есть свободные столики? – спрашивает Рой, и в ответ официантка широко развела руки.

– Сколько угодно. Выбирайте любой.

Они выбирают кабинку недалеко от угла и усаживаются. Рой не хочет привлекать внимание постоянных посетителей. Возможно, кто-либо из них видел, как он прокручивал здесь свои трюки. Они с Фрэнки обычно не обделывают свои дела там, где их знают, хотя иногда, когда их одолевает скука… Как тогда, когда они накололи на баксы студентов из колледжа, разыграв перед ними карточный фокус. Нет, он не хочет привлекать к себе нездоровое внимание.

– Что тебе здесь нравится? – спрашивает Анджела.

– Все. А что, разве здесь плохо? Я обычно заказываю индейку.

– С черным хлебом?

– Да, с черным хлебом.

Анджела сияет.

– Это я люблю.

– Здесь не кормят говн… – говорит Рой и, спохватившись, замолкает, сконфуженно поджав губы, а через секунду продолжает: – Здесь хорошо готовят.

Она смеется; смеху нее звонкий и приятный. Это что-то среднее между смехом и хихиканьем. Но все-таки больше похоже на смех.

– Мне уже четырнадцать, – говорит она Рою. – И я слышала это слово раньше.

– Лучше его не произносить.

– Конечно, но иногда только его и можно употребить, хотя лучше говорить „дерьмо“. Мы часто говорим „из дерьма не сделать конфету“ или „закопался, как жук в дерьме“ – тут уж хочешь не хочешь, а ничем это слово не заменишь, хотя все про себя произносят более крепкое словцо.

Рой раскрывает меню и вперяет взгляд в слова, которые читал уже сотни раз, заказывая в этом кафе еду.

– И все-таки лучше не надо… лучше говорить так, чтобы обходиться без него, вот что я хочу сказать.

Он не собирается читать девочке лекцию. Не собирается учить ее правилам. Так уж получилось, и он виноват в том, что первый сказал это слово.

– Забудь это слово, – говорит он.

– Как скажешь, – пожимает плечиками Анджела.

Она смотрит в меню, проводя пальцем по полям листа. Решает, что заказать, а Рой не может оторвать взгляда от ее сосредоточенного лица. Она так увлечена, что высовывает кончик языка. Хедер делала так же. Рой улыбается.

Девочка поднимает глаза и встречается с ним взглядом. Отвечает улыбкой на его улыбку.

– А что ты выбрал?

– Сандвич с индейкой.

– Я тоже.

Сэнди принимает у них заказ, приносит им напитки, ставя перед каждым бутылку с содовой. Они сидят молча. Взгляд Роя устремлен гуда-то в сторону, но то и дело перескакивает на дочку; он старается поподробней рассмотреть ее в надежде найти сходство. Может быть, плечи. А может быть, подбородок.

– Ну а как вы… развлекаетесь, чем вообще занимаетесь?

– В основном гуляем, – отвечает она. – С друзьями. Ходим в кино, бродим по аллеям. Играем, ну, еще видеоигры.

Рой понимающе кивает, как будто сам развлекался так же.

– Да, это весело, – говорит он.

– Ага, весело.

Снова молчание. Рой, кашлянув, прочищает горло, готовясь сказать что-то, но Анджела опережает его.

– Послушай, мы можем сидеть здесь молча и думать, если ты, конечно, не возражаешь.

Рой просто счастлив. Он едва заметно усмехается и согласно кивает. Анджела двигается в глубь кабинки и осматривает обеденный зал. Между делом снимает зажим с волос, и конский хвост рассыпается по плечам, затем начесывает челку.

Почти сразу приносят еду. Рой ковыряется в своей порции, отщипывая маленькие кусочки индейки. Анджела, наоборот, отрезает большие куски.

– Смотри, как бы у тебя не заболел живот, – предостерегает девочку Рой.

– Нет. Я зараз съедаю целую пиццу в пиццерии, и не маленькую порционную, а большую, какую обычно разрезают на восемь частей и подают на глубоком блюде. Я ем все… ну почти все. Мама когда-нибудь готовила тебе цыпленка в грибном соусе?

– Не помню.

– Ты бы вспомнил, если бы она тебе его хоть раз приготовила. Тогда бы от него живот заболел у тебя.

Рой скалится в улыбке. Думает о прошлом.

– Ты знаешь, мы с твоей мамой… мы ведь не часто ели дома. Все больше где-нибудь, и в основном на скорую руку в таких местах, как это. Или в клубах. Где можно что-то быстро перехватить на ходу.

– А мне не попасть в клубы. У нас там есть клуб, но туда пускают только тех, кому исполнилось восемнадцать, и там наркотики. По пятничным вечерам туда пускают тех, кому уже исполнился двадцать один год, и там строго проверяют карточки. У нас в школе был парень, который мог пропустить твою фотографию через „Фотошоп“ и соорудить любую фотку на удостоверении личности, но Робин Марксон попалась, и теперь ей не разрешается водить машину, пока не исполнится тридцать, или что-то вроде этого.

Рой растерян, он не знает, как поддержать разговор.

– Пятничный вечер, это же не время для школьников.

Анджела закатывает глазки:

– А я и не говорю, что хожу на них, я просто сказала, что они тщательно проверяют карточки.

– А-а-а.

– А мама не больно интересуется этими школьными вечерами.

– Что ты говоришь? Х-м-м… а как у тебя в школе… в каком ты классе?

– В девятом.

– Ну а как ты учишься?

– Нормально. С компьютером у меня нет проблем. И с обществоведением тоже.

– Да? Ну а как с этой… с географией?

– И с историей, и с устройством государства. Со всеми этими предметами нормально. Миссис Капистрано, учительница, она крутая и разрешает мне находиться у нее в классе во время уроков по другим предметам.

Анджела покончила с индейкой и принялась за гарнир.

– А они что, не важные? Другие предметы?

– Важные, но…

– Пойми, – говорит Рой. – Они наверняка важные. Ты не должна пропускать уроки.

Анджела опирается о стенку кабинки. На ее лице сияет притворная улыбка. Эту улыбку Рой узнает. Так улыбается он.

– А что, так уж важно ходить в школу, а? Тебе нравилась школа?

– Нет, не нравилась.

– А что именно не нравилось? Сама школа не нравилась?

– Не нравилось ходить в школу. Я завязал после второй ступени.

Анджела глубже усаживается в кресло.

– Ага. Поэтому ты и покатился по преступной дорожке?

Рой растерянно моргает. Почему она так сказала? Почему употребила именно это слово?

– Твоя мама рассказывает тебе эти сказки?

Анджела снова принимается откусывать кусочки от листа салата. Откусив и прожевав очередной кусочек, она говорит:

– Да нет, она никогда о тебе такого не говорила, и вообще ничего не говорила. Просто я так думаю.

– Ты неправильно думаешь.

– Кто же ты тогда? – спрашивает она, не обращая внимания на недовольное выражение его лица. – На грабителя банков ты не похож…

– Ты доела?

– …и на убийцу тоже. Наверняка ты не убийца. Это сразу видно. Мы с классом ездили на экскурсию в местную тюрьму. Нам сказали, что там мы увидим правосудие в действии, но я-то знаю, они просто хотели вбить в наши головы страх. Тем не менее, пока мы находились там, одного заключенного вели назад в камеру, и он был в оковах. Когда конвой вел его мимо нас, я остановилась и посмотрела ему в глаза. А он посмотрел мне в глаза… да, посмотрел прямо мне в глаза… и я сразу же поняла, что это убийца, что он убил кого-то. Не знаю, кто это был, но знаю, что убийца. И теперь я знаю, как выглядят глаза убийцы. Твои глаза – это не глаза убийцы.

Рой не представляет себе, куда может завести эта беседа.

– Ты закончила?

– Я пока не выяснила, каким именно криминалом ты занимаешься.

– Я совсем не…

– Да ладно, оставим это. Каждый совершил в жизни что-то недостойное. Каждый. Если ты построишь на этом свою карьеру, тогда тебе надо будет совершать плохие поступки постоянно и непрерывно.

– Я не преступник, – настойчиво произносит Рой. – Я продавец антиквариата.

– Нет, ты не продавец антиквариата.

– Да, я продавец антиквариата. Я покупаю предметы антиквариата, а потом через какое-то время продаю их.

– О-о-о-х, – вздыхает Анджела и говорит, но уже менее твердым тоном: – Но когда вы были вместе с моей мамой, ты был…

– Когда мы были вместе с твоей мамой, я был несмышленым юнцом. Я натворил кучу глупостей, о чем впоследствии жалел. Вот и все. Это было пятнадцать лет назад, вот тогда-то я и понаделал уйму ошибок.

– Понятно, – она уже где-то далеко. Смотрит куда-то через его плечо. Опускает взгляд на свои руки. – Это старая история.

Рой снова принимается за еду. Анджела сидит молча и неподвижно. Рой мучительно думает, не сказал ли он что-нибудь не то и не испортил ли этим их первую встречу. Он надеется, что нет. Пока все было хорошо, в том числе и еда. Сидеть за обедом, забыв обо всех неправедных делах. Просто беседовать. Так, как с доктором Клейном, но только с человеком, более близким тебе. С которым говоришь так, как будто с самим собой. Приятно, хотя и необычно.

– У вас близко есть „Дэри Куин“?[6]6
  "Дэри Куин" – система предприятий быстрого питания в США и Канаде, где подают молочные блюда и мороженое.


[Закрыть] – спрашивает Анджела; ее голубые глаза сияют, отражая свет флуоресцирующих ламп.

Рой утвердительно кивает, его дочь смеется и радостно хлопает в ладоши. Он надеется, что прощен за все.

* * *

Рой, подъехав к вокзалу, выходит из машины, открывает дверцу и помогает Анджеле выйти. Один поток пассажиров втекает в вертящуюся дверь, другой вытекает из нее.

– У тебя все есть? – спрашивает он. – Кошелек, сумочка, ранец для книг?..

– Да, все есть.

Рой сует руку в карман и достает пачку денег, перетянутую резинкой. Вытаскивает из нее стодолларовую купюру, лежащую сверху, и протягивает ее девочке. Она смотрит на него широко раскрытыми глазами.

– Если захочешь поесть в поезде.

– Господи, – смеется она. – Там что, кроме икры ничего не подают?

Рой тоже смеется:

– Да нет, просто… ведь тебе нужны деньги, верно? Ну там… купить что-то… попить или еще что-нибудь.

– Сотню баксов на кока-колу? Ты мог бы дать и поменьше.

Рой усмехается; Анджела кивает головой в сторону вокзала:

– Ты хочешь пройти на перрон? До отхода поезда ждать еще почти полчаса. Я могу что-нибудь поучить из уроков на завтра, но если тебе хочется поговорить, то мы можем…

– Да нет, – говорит Рой. – Нет, иди в вокзал. У тебя же есть чем заняться.

– Ты правду говоришь?

– Да. Я должен…

Через полчаса он должен встретиться с Фрэнки в районе порта. Но об этом говорить Анджеле не надо. Однако, как это ни странно, ему хочется сказать ей об этом.

– Мы встречаемся с одним из моих клиентов за обедом.

– Клиент, интересующийся антиквариатом?

– Да, клиент, интересующийся антиквариатом.

– Х-м-м, понятно.

Одной рукой она укладывает стодолларовую купюру в карман; вторая рука подпирает бедро. Ухватив рюкзачок с книгами за лямки, она закидывает его на узкое, изящное плечико. Из ранца вынимает ручку и блокнот, на обложке которого нарисованы кошки. Раскрывает и что-то пишет.

– Это мой сотовый телефон, – говорит она, протягивая листок Рою. – Мама купила его мне в прошлом году, когда мы постоянно трепались с Бекки. Мы висели на телефоне по шестнадцать часов в сутки без единого перерыва. Мама Бекки на целый месяц запретила ей подходить к телефону, а мне купили мобильник. Круто, верно?

– Да, круто.

– Ну так вот, – заключает Анджела, – звони и попадешь на меня. Тебе нечего опасаться, что ты нарвешься на мою маму.

– Да я и не опасаюсь этого. А ты можешь передать ей от меня привет, хорошо?

– Не думаю, что это нужно.

– Я понимаю, просто скажи ей, что я говорил…

– Скажу, скажу.

Рой протягивает руку, и Анджела берется за нее. Она тянет его за руку, он всем телом подается к ней; Анджела вытягивается, встает на цыпочки, поднимает голову. Она целует его в щеку. Поцелуй быстрый, мягкий.

– Увидимся на следующей неделе? – спрашивает она.

– На следующей неделе?

Он все еще чувствует прикосновение ее губ к своей щеке. То место, куда она его поцеловала, еще влажное. Ветерок холодит щеку.

– Конечно, обязательно. На следующей неделе.

Рой смотрит, как его дочь закидывает рюкзачок на плечи и уходит в здание вокзала. Несколько молодых мужчин, стоящих на ступеньках, провожают ее глазами. Они смотрят на нее слишком уж долго и внимательно. Явно похотливыми взглядами. Первое инстинктивное желание Роя – размозжить им головы. Переломать им руки, чтобы они и дотронуться до нее не смогли. Переломать им ноги, чтобы они не смогли пойти за ней. Порвать им глотки, чтобы они не смогли заговорить с ней.

Но изнутри его ничего не давит. Боли под черепушкой не ощущается. Желчь не жжет глотку. Все органы работают нормально. Анджела сливается с толпой, ее конский хвост маятником раскачивается за спиной… вот и он пропал из виду. Она ушла. Рой вспоминает и не может припомнить, из-за чего он разозлился. Люди снуют мимо него, спеша по своим делам. Вращающаяся дверь крутится и крутится без остановки. Анджелы уже нет. Он садится в машину и отъезжает от вокзала. Надо делать дело.

Семь

Когда Рой подъехал, машина Фрэнки уже стояла недалеко от въезда в порт. Фары выключены, да и музыка, наверное впервые, не слышна. Роя это радует. Вообще-то ему нравится слушать эстрадных певцов, но только не громко, когда их голоса звучат доверительно и дружески. И не слишком часто. Рой заруливает машину в свободный промежуток, шины шуршат по щербатому деревянному настилу. Из машины почти ничего не видно. Он заглушает мотор и ждет, не выходя из машины. Дует теплый ветерок. Он слышит недалекий шум и плеск воды – звуки океана. Запах дохлой рыбы. Люди говорят, что она гниет под портовыми сооружениями. Во время приливов рыбы заплывают в береговую зону и застревают в зарослях, а когда вода сходит, они погибают, хлопая в предсмертных судорогах хвостами. Они спекаются под жарким солнцем, и иногда их плавательные пузыри и желудки взрываются. Рыба гниет под портовыми складами и сооружениями. Это и есть запах океана. Рой бывает здесь не часто.

Он все еще сидит в машине и ждет, потому что из-за темноты не может рассмотреть ничего снаружи. Да он и не знает, куда идти. Это целиком и полностью затея Фрэнки. Если все пройдет так, как надо; если этот турок такой, каким описывает его Фрэнки, за дело стоит браться. А шансы… он с самого начала не считает это дело серьезным. Что-то в рассказах Фрэнки настораживает его. К тому же Рой не любит участвовать в деле на правах партнера. Он вообще не любит работать с партнерами, кроме тех, кого знает уже много лет. Фрэнки работает с Роем уже семь, а может и все восемь лет. И уже пять лет они работают в постоянном содружестве. Немало хороших дел провернули они за это время. До Фрэнки был Хэнк, а до Хэнка он и не занимался такими делами. Это как родословная, ряд последователей и преемников. Хэнк, Рой, Фрэнки. Все чисто и гладко, никаких срывов. И сейчас не стоит рушить того, что уже устоялось и проверено. Не надо шутить с отливом.

– Рой. Рой.

Призывный шепот слышится откуда-то сзади.

– Фрэнки?

На расстоянии десяти футов ничего не видно. Освещение скудное, да и свет от него в сумерках не проникает сюда. Луна сегодня за тучами.

– Где ты?

– Между зданиями. Смотри вниз и иди по желтой линии.

Эта тонкая, проведенная краской линия ограничивает по периметру портовую зону, и Рой идет вдоль нее, не отрывая от нее взгляда. Идет как канатоходец. Вскоре он замечает сухощавое тело Фрэнки в небольшой аллейке между складскими зданиями. В руках у него мешок из толстой грубой ткани.

– Что здесь? – спрашивает Рой.

– Пластик.

– Зачем?

– Для предмета искусства. Если мы захотим его взять.

– Предмет искусства.

Фрэнки идет по аллее. Рой идет за ним.

– Предмет искусства, предмет искусства из… послушай, давай сначала встретимся с этим парнем и ты посмотришь, идет? Ты согласен. Рой?

– Да, согласен, я так и говорил. Давай встретимся с ним. Ну так веди, пошли.

Предмет искусства, о котором он хочет говорить… а что Рой вообще знает об искусстве?

– Ты сам-то видел эту вещь?

– Она прекрасна, тебе она сразу понравится. Поверь мне, ты не сможешь на нее наглядеться.

– Но ты выяснил, что это за вещь? – спрашивает Рой. – Ты все выяснил?

– Я уже говорил тебе, что знаю Саифа два года.

– Откуда?

– Да знаю я его, не волнуйся.

– Я спрашиваю, откуда?

Фрэнки прибавляет шагу, Рой изо всех сил старается не отстать.

– Откуда я его знаю? Он, если хочешь знать, приятель друга моей сестры.

– Да, близкое знакомство.

– Ну хватит тебе, – со злобой сплевывает Фрэнки.

– Я говорю только то, что в таких делах не должно быть никаких неясностей…

– Все абсолютно ясно.

– …потому что меньше всего я хочу причитать впоследствии над тем, как мы могли быть настолько слепыми и не заметить такого явного подвоха.

– Здесь все ясно, – упорствует Фрэнки, – здесь все ясно. Господи, ну надо же быть таким упертым. Как с тобой тяжело работать, ты это понимаешь?

Рой молча усмехается, но в темноте его улыбка не видна. Они подходят к зданию склада; рядом с громадными распашными воротами-шлюзом маленькая дверь. Фрэнки стучит один раз, ждет мгновение и снова стучит дважды. Дверь открывается.

Складское помещение огромно. Двадцать, а то и тридцать футов высотой. Стропильные балки скрыты за подшивным потолком, слабые лампы дежурного освещения, висящие на длинных шнурах, болтаются почти над самой головой. Пол завален ящиками, коробками, каким-то мусором. Стены покрыты панелями из шумопоглощающей пены, которая не отражает свет и не создает бликов. Все закрыто непромокаемым брезентом. Защищено. Рою нравится такая защита, нравится сама идея такой защиты. Придумано толково.

– Фрэнки! – доносится до них возглас из глубины складского помещения; возглас приветливый, их приходу рады. – Рад тебя видеть. Ты отлично выглядишь, мой друг.

Акцент более сильный, чем Рой ожидал. И не такой, как у тех немногочисленных арабов, с которыми он имел дела.

Фрэнки хватает руку, которую, подходя к ним, протянул высокий плотный мужчина. Он темный – темнокожий, темноволосый. Тонкие усики над верхней губой. Острый нос. Не похож на араба. Может, так выглядят турки. Он целует Фрэнки в щеку, прижимает его к себе. Фрэнки отвечает объятием на объятие. Рой сует руки в карманы. Видимо, это и есть тот самый Саиф.

Он разжимает объятия и, отстранив от себя Фрэнки на расстояние вытянутой руки, тычет пальцем в свою верхнюю губу:

– Немного не добрил, да? О таких усиках мы с тобой говорили?

– Мы не занимаемся растительностью на лице, – обрывает его Рой.

Саиф прикладывает руку рупором к уху:

– Вам не надо…

– Растительность на лице. Это же примета. Они на первом же опознании вычислят тебя по такой явной примете, как эта.

Раскатистый смех Саифа гулко разносится по складу и тонет в слое пены на стенах.

– Мне уже нравятся такие усики, – говорит он Фрэнки, а затем подходит к Рою и протягивает руку, которую тот пожимает.

Рой смотрит на часы. Он хоть и оказался неизвестно где, но не имеет ни малейшего желания провести остаток вечера на этом складе. Запах гнилой рыбы здесь повсюду.

– Может, перейдем к делу? – говорит он, поворачиваясь к Саифу и как бы отстраняя Фрэнки от обсуждения. – Мой друг говорит, что у вас есть кое-какое дельце, которое вы хотели бы провернуть. Хочу предупредить вас заранее, мы не покупаем и не продаем краденое.

– А я знаю, – отвечает Саиф. – Фрэнки сказал мне об этом. Но то, что мы хотим предложить, это не обычное для вас… дельце, как вы только что сказали. Я ищу партнера, точнее, того, кто…

На лице Фрэнки появляется раболепная улыбка, прежде чем Рой, остолбеневший на мгновение, открывает рот для ответа.

– Партнер? – переспрашивает Рой. – Я думаю, вы обратились не по адресу. Мы не нуждаемся в партнерах.

– Но ведь вы наверняка работаете в контакте с другими людьми.

– Но только по принципу "ты мне – я тебе"; дело кончено, и разбежались.

– А Фрэнки?

– Фрэнки мой многолетний подельник. Однажды, правда, он собирался покинуть меня, только давно это было. В вас я, честно сказать, не уверен.

Рой поворачивается, чтобы уйти, но Фрэнки, выступив вперед, бросается к нему. И нервно, проглатывая слова, умоляющим голосом лопочет:

– Послушай, Рой, может, мы с самого начала не нашли здесь общего языка и этим осложнили положение. Но уверяю тебя, Саиф чист…

– Вы повсюду можете увидеть мои товары, – горячится донельзя уязвленный Саиф; его всего трясет, а смуглое лицо багровеет. – Это самые лучшие товары. Любой в этом городе скажет, что Саиф хороший человек. Спросите кого хотите.

– Это его обычная предосторожность, – успокаивает Саифа Фрэнки. – Он не хотел тебя обидеть.

Обернувшись к Рою, уже стоявшему спиной к ним обоим, Фрэнки взмолился:

– Рой, Рой, да здесь все чисто. Ты же говорил, что мы посмотрим, как все выглядит; ведь ты же говорил, что мы проверим, возможно ли провернуть это дело.

Рой вздыхает. Он осторожен. Он знает, что у него есть право быть осторожным, что это единственный способ разрулить эту ситуацию. Но осторожность не должна препятствовать сделке, по крайней мере, если все окажется таким, как должно быть. Деньги есть деньги.

– Ну что ж, посмотрим, что у вас есть, – говорит он.

Саиф кивает головой:

– Я понимаю вашу осторожность.

– Да что вы? Отлично. Тогда эту часть нашего обсуждения можно считать законченной. Посмотрим, чем вы располагаете.

Саиф ведет их по складу. Рой на ходу осматривает все ящики, все коробки, мимо которых они проходят.

– Товары приходят на кораблях? – спрашивает он.

– И прямиком на мой склад, – отвечает Саиф. – Я сам произвожу разгрузку. Это мое правило. Некоторые доставляют товар до конечной точки, некоторые… некоторые товары портятся при транспортировке.

Фрэнки смеется. Саиф смеется вместе с ним. Рой не смеется.

– Ладно, если у вас всегда есть наготове скупщик, зачем тогда мы вам?

– Друг мой, вы опять возвращаетесь к старому; это не совсем… скупка. Пройдите сюда. Взгляните на это.

Саиф останавливается перед вскрытым ящиком высотой в шесть футов. Он сует руки в темное нутро ящика и извлекает оттуда картину. Завернутую в ткань, но без рамы. Неясные мазки неяркими красками. Под картиной оказывается другой холст. Абстрактная живопись.

– Что это за идиотская мазня? – спрашивает Рой.

Саиф качает головой:

– Это Поллок.[7]7
  Джэксон Поллок (1912–1956) – американский художник-экспрессионист, один из основоположников "абстрактного экспрессионизма".


[Закрыть]

– Пусть Поллок. Дальше что?

– Не совсем Поллок.

Рой смотрит на Фрэнки. Он что, пришел сюда шутки шутить?

– Что это, в самом деле, Поллок или не Поллок?

– И то, и другое, – с достоинством отвечает Саиф. – Но не тот и не другой.

До Роя доходит. Он и раньше сталкивался с подобными аферами.

– А, так это подделка…

– Не совсем так, – Саиф снова скалится в улыбке; ему нравится разыгрывать Роя.

Рою это не нравится.

– Еще две секунды, и меня здесь не будет.

– Постойте, пожалуйста, – говорит Саиф, складывая руки. – Я сейчас все объясню.

Он выдвигает картину на более освещенное место.

– Взгляните на этот угол. На нижний правый угол.

Там, куда он показал, можно различить блеклую подпись. Несколько волнообразных линий и больше ничего, но можно со всей определенностью сказать, что подписал ее совсем не Поллок.

– Так кто же это? – спрашивает Рой.

– Этот человек живет в Амстердаме. Его зовут Филипп Марат. Он самый великолепный фальсификатор работ Джэксона Поллока во всем мире. Работы Поллока вряд ли возможно купить, даже предложив за них астрономические суммы. Ведь только несколько из них мелькают на рынке. Вот поэтому-то и появился Марат.

– Так я и думал, – заявляет Рой. – Это подделка.

Саиф утвердительно кивает головой.

– Но не Поллока. Это подделка Марата.

Рой, заметив улыбку на лице Фрэнки, начинает понимать, зачем подельник привел его сюда.

– Так это подделка подделки.

– Работы Марата пользуются такой популярностью, что он, с одной стороны, требует громадные комиссионные, а с другой, будучи уже достаточно богатым, может позволить себе такую роскошь, как сократить количество выпускаемых на продажу работ. Количество работ Марата, предлагаемых на рынке, утроилось за последний год, однако всего лишь несколько из них созданы Маратом. Вот тут-то мои люди и могут оказаться полезными.

Рой не понял сути дела. Живопись – это, конечно, не его сфера. Только один взгляд на картину снова заставляет его подумать о ковре, лежащем на полу у него в доме. Но ведь некоторым все это нравится. Рой знает людей, которые платили немалые деньги за фотографии покойников, сделанные в моргах и прозекторских. И видел эти фотографии собственными глазами.

– И что, люди платят за это?

– Друг мой, люди платят за это хорошие деньги. Когда я работал через своих европейских дилеров, такие работы продавались намного быстрее всего остального, что я туда доставлял. У меня есть работы многих художников, которые сделаны подобно этой. Много работ. За каждым Поллоком стоит некий Марат и никому не известный человек из Африки. За каждым Ротко[8]8
  Марк Ротко (1903–1970) – американский художник-экспрессионист.


[Закрыть] стоит какой-нибудь Гардинер и его копиист в Швеции, и так далее. А цены здесь, в Штатах, намного выше, чем в Старом Свете. То, что мне привозят из Турции, можно легко…

– Мы не занимаемся скупкой и сбытом краденого, – снова повторяет Рой. – Я знать ничего не хочу, где…

– Но мы же знаем ребят, – взволнованным голосом прерывает его Фрэнки. – У нас есть кое-кто в городе, Рой. Мы ведь сейчас говорим только о том, что будем действовать посредниками в этом деле, пойми, посредниками. А раз так, мы и потерять-то ничего не сможем.

– Что-что, а потерять-то мы сможем всегда.

Саиф поджимает губы и кивает головой.

– Мне понятна ваша озабоченность. Если искусство вас не интересует, что ж, здесь есть немало людей из моей страны, которые занимаются торговлей запрещенными товарами. Возможно…

– Никаких наркотиков, – обрывает его Рой. – Это мое правило.

Он подходит к картине и трогает руками холст. Слой краски твердый, толстый. Рой с удивлением ощущает поверхностный рельеф картины, удивляется его крепости.

– У вас еще такие есть?

– Сотни, – отвечает Саиф. – И каждую неделю прибывают в еще больших количествах.

Рой отходит на шаг назад, еще раз внимательно смотрит на картину. Он все еще не понимает, в чем именно состоит его интерес, но чувствует, что здесь можно заработать.

– Я не знаток искусства, – говорит он, топчась подле картины и не сводя с нее глаз. – Я даже и не притворяюсь, что знаю, как начать. Я не могу ответить, кто такой Поллок или этот парень… Марат, я не могу с уверенностью сказать, хорошая это подделка или дрянь…

– Уверяю вас, она превосходна…

– … хотелось бы верить вам на слово. Почему? Да потому, что за вас ручается Фрэнки. И потому, что я не знаток искусства. Или подделок под искусство.

– В таком случае я должен поблагодарить вас.

– Но одно я знаю наверняка, а именно то, что все это – большой геморрой. Мошенничество. Рэкет. Не знаю, как вы называете это у себя в стране, но мы здесь занимаемся этим со времен, когда ваши соотечественники еще и коз-то пасти не додумались. Я знаю всех, кто не пожалеет денег на покупку вашего товара, и я встречусь с ними еще до того, как ваши парни всего лишь помыслят об этом.

– На сей счет, мой друг, у меня нет никаких сомнений.

Рой внимательно смотрит на турка. На его одежду, его волосы. На то, как он смотрится на фоне всего, что находится в помещении. Замечает, что все предметы, находящиеся здесь, стоят как бы по отдельности.

– Скажите, вы знаете, что такое гриб-сомбреро?

Саиф улыбается, разводит руками и говорит:

– Просветите меня.

– По-нашему гриб-сомбреро – это большой черный зонт. Совершенно обычная вещь, но и с его помощью можно делать дела: однажды, в прежние времена, один деляга сидел дождливым днем на трибуне ипподрома и принимал левые ставки.

– Левые ставки?

– Незаконные ставки, то есть сделанные не в официальном тотализаторе. Вы можете поставить десять против одного на какую-то лошадь, бегущую в пятом заезде, а этот фрукт ставит на ту же лошадь двадцать к одному. Нашлось немало желающих сделать такие ставки. Они повалили к этому типу на трибуне. Ну так вот, он сидел там под дождем, принимал ставки, и, конечно же, наличными. Как только начались заезды, у него в карманах было уже десять, а может, и все двадцать штук, не говоря уже о том, что втрое больше он поставил под честное слово. Однако ему было наплевать, кто придет первым, поскольку он и не собирался сидеть там до конца.

Как только прозвенел второй удар колокола и лошади понеслись, все взгляды словно приклеились к беговому кругу. Вот тогда-то этот мошенник и раскрыл свой гриб-сомбреро, поднял его над головой и слинял, растворившись в толпе, над которой во множестве поднимались такие же зонты. Все денежки он, конечно же, прихватил с собой. И ни один из тех, кто клюнул на приманку, никогда больше не встречал его.