Текст книги "Великолепная афера"

Автор книги: Эрик Гарсиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Отлично, тогда вот еще что, – говорит мужчина помоложе. – Мы заедем на склад, возьмем кровельной дранки, вернемся и сразу же приступим к работе. К тому времени, когда вы вернетесь домой, у вас будет новенькая крыша, а нас уже не будет – как будто мы и не приезжали. Ни грязи, ни беспорядка.

– Да… – задумчиво произносит миссис Изаксон, радуясь, что Хэл, перед тем как уйти, позаботился о том, чтобы избавить ее от этих хлопот; и как хорошо, что он обратился к таким милым людям – наверняка, обдумывая ремонт крыши, он и это предусмотрел. – О, это уж совсем хорошо.

– Нам неплохо было бы получить задаток, – говорит тощий. – Чтобы предъявить боссу…

– Какой задаток, – осаживает его напарник. – Лично я больше чем уверен, что миссис Изаксон можно избавить от излишних формальностей.

Он снова приподнимает шляпу, и его лицо, озаренное добрейшей улыбкой, прямо-таки излучает тепло. Она размышляет про себя: может, стоит организовать для них чай с печеньем или еще что-нибудь, пока они будут работать.

Тот, что меньше ростом, никак не может успокоиться.

– Вспомни, что было в прошлый раз. Какой скандал устроил мистер Ярров, когда мы забыли получить задаток…

– Ну ладно, ладно, с ней можно обойтись без формальностей…

– Да я-то понимаю, но мистер Ярров, чего я боюсь, так это…

Видеть этих милых мужчин спорящими было для миссис Изаксон невыносимо.

– Джентльмены, – вмешивается в спор она, становясь между ними и поднимая тонкую сухую руку, чтобы привлечь их внимание. – Я очень тронута вашим доверием ко мне, но правила есть правила. Я буду рада дать вам задаток.

– Мэм, это совершенно лишнее…

– Нет, нет. Я не хочу, чтобы из-за меня у вас были неприятности. Вы не против, если я заплачу наличными?

– У вас добрейшее сердце, – восклицает полный, галантно приподнимая напоследок шляпу, – наличными даже удобнее, мэм.

* * *

– Тысяча двести баксов, – говорит Фрэнки. Он сворачивает стодолларовые купюры в трубочку, которую перетягивает резинкой. – Да, ну и здорово же ты обставил это дельце.

Рой сворачивает на шоссе. Ехать по улице ему не хочется. Миссис Изаксон дала им несколько пакетов сока, чтобы освежиться и утолить жажду во время предполагаемой поездки на склад. Сок предназначался для внука, сказала она, но он, когда ему исполнилось семь лет, почему-то перестал пить яблочный сок. И с тех пор картонные упаковки так и стоят в доме. Рой потягивает сок, он чуть горчит, а когда глотаешь, то в горле першит.

– Забавно, – рассуждает Фрэнки. – Я думаю, у этой бабы действительно были проблемы с крышей. Мой дядя работал кровельщиком и несколько раз брал меня с собой, когда я учился в школе. Конечно, снизу мы немногое могли разглядеть, но сбоку кровельные рейки выглядят сильно подгнившими. Ей надо серьезно подумать о ремонте кровли, иначе во время сезона дождей дом может превратиться в аквариум.

Рой снова приложился к пакету с соком. Справа и слева в соседних рядах проносятся автомобили. Он лишь боковым зрением улавливает стремительно мелькающие красные и зеленые пятна светофоров. Громко урча, его «шеви» мчится вперед. Но стрелка спидометра дрожит над отметкой «шестьдесят». Он показывал бы то же самое, окажись установленным хоть на велосипеде.

– Они, наверное, идут не меньше чем под девяносто, – бурчит он.

– Что ты сказал? – спрашивает Фрэнки, снова погрузившийся в колонку некрологов.

– Говорю, что они, наверное, идут не меньше чем под девяносто. Другие машины.

– Девяносто, – говорит Фрэнки, передразнивая задумчивый тон Роя. – Да, Рой, ты прав, они наверняка идут под девяносто. А вот смотри, еще один.

Он снова складывает газету, случайно отрывая угол страницы; этот кусочек, планируя, падает на пол. В ушах Роя невыносимо громкий шум, как будто в полуметре от него взлетает реактивный лайнер. Но шелест газеты и звук отрываемого угла – это ничто по сравнению с шумом, который производит обрывок бумаги, плавно опускающийся на пол машины, – кажется, что какие-то крылья, машущие у самых ушей Роя, время от времени бьют по барабанным перепонкам – клочок бумаги касается пола с таким грохотом, как будто кто-то запустил шар для боулинга в стекло громадной витрины. Пальцы Роя мертвой хваткой впиваются в обод руля; костяшки пальцев побелели и, кажется, приросли к пластмассе. Зубы стиснуты; челюсти сжаты; горло у кадыка пульсирует, заталкивая обратно рвущиеся наружу рвотные массы; переполненную глотку жжет кислотой, которая вот-вот фонтаном хлынет изо рта, сокрушая сжатые челюсти с таким шумом и болью, что…

– …он занимался торговлей бриллиантами, – прорезается сквозь шум в его ушах голос Фрэнки. И вдруг снова наступает тишина, и слышен лишь голос Фрэнки. И прежнее ощущение прошло.

– Кто он? – спрашивает Рой.

Машины за окнами уже не проносятся с прежней быстротой. «Каприс» теперь идет примерно с той же скоростью, что и остальные.

– Дельце следующее. Парень. При жизни он был торговцем бриллиантами. Умер от инсульта; детей нет, только жена. Насколько я себе представляю, они, должно быть, спали на мешках с деньгами, причем наличными. Мне кажется, на этот раз мы можем срубить намного больше. Не исключено, несколько штук…

– Я устал, – говорит Рой. – И еду домой.

– Ну что ты, давай туда, мы и едем как раз в том направлении…

– Я еду домой.

Фрэнки пытается спорить, но Рой не реагирует. На каждый довод Фрэнки он отвечает молчанием. Идет странный спор, в котором слышно пока только одну сторону, и спор этот заканчивается, так и не начавшись.

Дом, в котором живет Фрэнки, построен из стекла и стали – какой-то непонятный Рою современный монумент. Однажды он спросил приятеля, сколько тот платит за квартиру в этом доме, и, когда Фрэнки назвал ему сумму, Рой, растерявшись, не знал, что делать – треснуть подельника по голове или оплакать его глупость горючими слезами. Он пытался объяснить Фрэнки принципы вложения денег и накапливания сбережений, втолковывал ему, что жилье, если позволяют средства, выгоднее купить, а не снимать. Но Фрэнки и Рой – это Фрэнки и Рой, и их ночи столь же не схожи, сколь схожи их дни. Каждые полгода Фрэнки покупает новую машину. Каждые два месяца заводит новую подружку. Фрэнки постоянно пребывает в поиске нового дела, потому что вечно в долгах.

– Завтра утром жду твоего звонка, – говорит он Рою, вылезая из «каприса». – У меня куча всевозможных задумок.

– Посмотрим, – отвечает Рой. – Я устал и хочу отдохнуть.

Фрэнки, остановившись на тротуаре, подходит ближе к машине. На его лице выражение озабоченности.

– Не надо так со мной, – говорит он. – Южнее по этому шоссе есть клуб. Мы там можем развернуться и срубить не меньше пяти штук.

– Посмотрим.

Фрэнки наклоняется к раскрытому окну машины; ежик на его голове прижимается к кромке крыши, отчего морщины на покатом лбу разглаживаются. Глубоко запавшие глаза выпучены.

– Есть парни, которым я должен заплатить. У меня нет особого желания раскошеливаться, но заплатить я все-таки должен.

– Может, ты хочешь попросить в долг?

– Я хочу поработать. Так ты позвонишь мне, хорошо?

– Конечно, – отвечает Рой. – Я просто устал, вот и все.

– И еще, дорогой напарник, окажи мне, пожалуйста, услугу – принимай свои долбаные пилюли.

После этих слов Рой не желает ни слушать, ни продолжать беседу. Его «каприс» еще может ходить быстро, если потребуется.

* * *

Рой купил этот дом шесть лет назад. Месторасположение отличное. Ничего особо примечательного, но все вокруг основательное, добротное, рассчитанное на то, чтобы долгие годы быть в цене. Двор дома ухоженный, соседние дома тоже содержатся в полном порядке, и никто никому не докучает. Никто ни во что не лезет. Лучшего и не пожелаешь. Что до самого дома, то он не слишком большой: всего три спальни и две ванных комнаты, но живет в нем Рой и только Рой, и для него этот дом даже слишком велик. Спит он в одной из спален. Вторая спальня превращена в кабинет. Стул, письменный стол, лампа. Здесь Рой хранит записи и папки с документами. Здесь он пишет письма. Третья спальня – комната, расположенная за его спальней, – служит укрытием, или тайником, где никто, кроме Роя, не бывал. В ней разложенный диван-кровать и старый черно-белый телевизор с рогатой антенной; в углу туалетный столик и бюро, все ящики которого пусты. Стены украшают произведения живописи, купленные на распродажах по случаю обновления интерьеров гостиничных номеров; двадцатидолларовые акварели как будто специально повешены для того, чтобы придать комнате отталкивающий вид, до того они безобразны и неинтересны.

В глубине комнаты рядом с пустым бюро стоит керамическая лошадь на четырех ногах, высотой около четырех футов и примерно столько же в длину. Она раскрашена в голубой и зеленый цвета. Причудливой вязки чепрак, спадающий с обеих сторон почти до пола, украшен спиральными разводами засохшей краски. Глаза лошади черные, пустые, ничего не выражающие, тупо и изо дня в день смотрящие в экран телевизора. Вокруг шеи намотана прочная веревка, как будто живая лошадь всего лишь секунду назад попала в неволю, превратилась в керамическую, а веревка так и осталась на ней. Веревка желтая, и ее цвет хорошо сочетается с окрасом статуи. Рою нравится, как выглядит эта скульптурная инсталляция.

Входя в дом, он прежде всего направляется в тайник. Так бывает всегда, по крайней мере, когда он приносит с собой наличные деньги, а с ними он возвращается домой практически из любого похода. Обычно Рой, заходя в дом, кидает пиджак на крюк вешалки и идет в потайную комнату. Но в последние дни, поскольку док уехал из города, надо было делать кое-что еще.

Перво-наперво Рой входит в дом и закрывает за собой дверь. Он поворачивает на несколько оборотов головку врезного штыревого замка и намертво фиксирует положение штырей собачкой. Затем поднимает собачку и открывает замок. Открывает и снова закрывает замок. Открывает и снова закрывает замок. И так четыре раза, после чего дверь заперта. Сомнений в том, что она заперта, нет. Вернее, сомнения в том, что она заперта, слабые.

Он вешает пиджак на крюк рядом с дверью, затем перевешивает его на деревянный колышек вешалки. Сначала на верхний колышек. Потом на нижний. Не зная, как проверить, надежно ли закреплен первый колышек. Ощупывает карманы изнутри, дабы убедиться в том, что все деньги целы и при нем, затем для большей убедительности тщательно проверяет карманы еще раз. Вчера он проверил карманы в третий раз для верности и нашел двадцатидолларовую банкноту, застрявшую в складках подкладки. Сегодня он проверяет карманы трижды и, хотя не находит ничего, однако думает, что неплохо сделать троекратную проверку карманов обязательной ежедневной процедурой – просто на всякий случай.

Перед тем как войти в потайную комнату, Рой снимает туфли, кладет их в коробку, а коробку ставит на третью полку стенного шкафа; ступнями в носках он несколько раз проводит по кафельным плиткам пола – ведь оставшаяся на носках уличная пыль может испачкать ковер. Он проходит в дверь, обходит диван и направляется к лошади.

Керамическая голова лошади, которую Рой отсоединил от тела, оттягивает руки. Он кладет ее на пол, стараясь установить так, чтобы она случайно не упала. Рой запускает руку в карман и извлекает дневную добычу.

Выделив Фрэнки его долю, он имеет на руках почти семьсот долларов. Немного, но и трудов больших не потребовалось – всего-навсего час. Он приготовился просунуть руку через лошадиную шею внутрь статуи, чтобы осторожно поместить свернутые трубочкой купюры поверх того, что уже заполняло нутро, но просовывать руку глубоко не потребовалось. Деньги уже заполняли внутренность скульптуры почти до самого края; внутренность керамической лошади была набита купюрами разного достоинства. И произошло это в течение довольно короткого времени.

Очевидно, пришло время совершить еще одну поездку на Каймановы острова, думает Рой. В последний раз, когда лошадь наполнилась, внутри оказалось на восемьдесят девять тысяч больше той суммы, которую он позволял себе держать дома и которую полагал безопасной суммой, или суммой, необходимой для повседневной жизни.

Но о пляжах и солнце, пуме и сутолоке, царящих на этих островах, сейчас Рой и думать боялся.

Мир там нестерпимо яркий. Нет, только не сейчас, но скоро. Я могу подождать какое-то время. Необходимо подождать. Сейчас Рою хотелось лишь одного: установить лошадиную голову в прежнее положение и забраться в постель. И спать… спать до тех пор, пока шум, давящая тяжесть и боль в голове пройдут. А затем проснуться и узнать, что док Манкусо вернулся в город и готов снова снабжать его этими бледно-розовыми таблетками. А пока… как можно скорее накрыть голову одеялом, подтянуть колени к подбородку, зарыться обеими руками в волосы, и главное – не видеть солнца.

Девять

Фрэнки ломится во входную дверь. Рой через окно потайной комнаты, зашторенное тонкой, просвечивающей занавеской, различает черты его костлявого лисьего лица. Он только что открыл глаза, но способность видеть уже вернулась к нему, и он в состоянии различить стоящего на крыльце Фрэнки, который колотит по входной двери своими маленькими кулачками и своими маленькими ступнями. Раньше Рой в таких случаях смеялся, но сейчас он боится, что его может стошнить, если он засмеется. Это уже что-то новое. И проявилось лишь позавчера, когда он, откинув голову назад, полулежал в своем удобном наклонном кресле, ел консервированного тунца прямо из банки и размышлял: «А как это будет выглядеть, если меня вырвет прямо сейчас? Захлебнусь ли я рвотными массами? А найдут ли меня до того, как я умру?» С тех пор мысль об этом постоянно блуждала где-то в закоулках его сознания.

– Рой, да открой же, черт возьми! – надрывается Фрэнки, и его визгливый голос, хотя и приглушенный деревянной входной дверью, буравит уши Роя. – Я же знаю, что ты дома!

Рой не верит тому, что Фрэнки и вправду знает, что он дома. Фрэнки блефует, и как всегда неумело.

А ведь Рой уже давно учит Фрэнки, как надо блефовать, но он не хочет слушать того, что ему говорят. Как маскироваться, как определять, где можно поживиться. Фрэнки при всех обстоятельствах предпочитает идти напролом, блефуя по-своему. А для прикрытия ему нужен Рой. И Рой это знает.

– Я звоню копам, я не шучу, – грозит Фрэнки. Он еще несколько раз грохает по двери кулаками и башмаками. – Я рассую все свое барахло так, что они ничего не найдут, затем позвоню, они придут сюда и… ты представляешь, что будет, если я позвоню им. Больше мне сказать нечего.

Рой знает, что Фрэнки никогда этого не сделает. Он ненавидит копов. Ненавидит какой-то маниакальной ненавистью. Он уверен, что у них есть что-то вроде сканеров, с помощью которых они определяют, врешь ты им или нет. Нет, у Фрэнки с копами не может быть ничего общего. Но эта неуклюжая угроза заставляет Роя пошевелиться и встать. Такая угроза в устах Фрэнки – это больше чем смешно… Позвонить в полицию. В полицию. Им надо будет рассказывать, с ними надо будет говорить… Медленно шевелясь, тщательно выбирая место, куда поставить ступню, чтобы не испачкать и не протереть ковер, Рой поднимается с кресла и, волоча ноги, бредет к входной двери. Он сначала отводит засов, потом нажимает на собачку стержневого замка и, все еще держа дверь на цепочке, приоткрывает ее.

В щель просовывается нос Фрэнки, а затем появляются и губы.

– Господи, Рой, как ты меня напугал. Открой и впусти меня.

– Снимай башмаки, – требует Рой.

– Чего? Это зачем?

– Они грязные. Снимай, иначе не войдешь.

– Ты что, разыгрываешь меня? Да открывай же и дай мне войти.

– Сначала сними башмаки.

Нос Фрэнки исчезает из щели, и его место занимает глаз, моментально сканирующий все, что оказывается в поле зрения: гостиную, часть столовой самого Роя; глазное яблоко шныряет то вверх то вниз, переводя взор с одного предмета на другой Фрэнки делает шаг назад.

– Ты что, прекратил принимать таблетки?

– Так ты снимаешь свои башмаки или мне снова запирать дверь?

До ушей Роя доносится возня и сопение – это Фрэнки по другую сторону двери стаскивает с себя башмаки. Рой снова хочет засмеяться, но сразу же гонит от себя эту мысль, чувствуя подступающий к горлу ком. Только бы не стошнило. Только не здесь, только бы не на ковер.

Входит Фрэнки, держа в руках башмаки. Носки проношены до дыр. Башмаки за тысячу долларов, а носки за сорок два цента. В другой руке у него пакет с пончиками.

– Завтрак для чемпионов, – говорит он, бросая пакет на кухонный стол.

Внимательно рассматривая все вокруг, он идет через гостиную.

– Ты что-то ищешь? – спрашивает Рой.

– Своего подельника. Ты его не видел?

Рой снова опускается в кресло.

– Ты столько времени ехал для того, чтобы позабавить меня этой шуткой?

– Меня пасут уже пять дней; кое-кто из парней волнуется.

– Я еду путешествовать. Я уезжаю из города.

Фрэнки качает головой.

– На этот раз нет, ты не можешь. Тебе надо быть здесь, потому что мне необходимо видеть, как твой толстый зад продавливает диван.

– У меня дела, – отвечает Рой, поводя плечом.

Все еще держа в руке башмаки, Фрэнки идет через всю комнату, подходит к окну и отдергивает занавеску. Солнечный свет врывается в комнату, яркие прямые лучи словно бьют Роя по лицу. Он вздрагивает и заслоняет глаза пухлой ладонью.

– Что с тобой? – спрашивает Фрэнки. – Ты что, превратился в летучую мышь?

– Что ты так орешь?

– Я говорю нормально. Это тебе кажется, потому что ты уже неделю не слышал нормальной человеческой речи. Так разговаривают все нормальные люди, Рой, все нормальные люди за пределами твоего дома.

– Но ты все равно орешь слишком громко.

Фрэнки испытующе смотрит на своего подельника. Рой тоже испытующе смотрит на Фрэнки.

– Ты принимаешь таблетки? – спрашивает Фрэнки.

– Да пошел ты….

– Ты принимал таблетки?

– Я уже ответил. Послал тебя подальше.

В ответ Фрэнки швыряет свои башмаки на ковер, подметками на ворс. Но они еще не коснулись ковра, они еще не успели замарать его, а Рой уже вскочил со своего кресла. Мыча и стремительно метнувшись на коленях к двери, он хватает башмаки. И вот он уже держит их на весу, подальше от ковра. Осматривает ковер, нет ли на нем грязи или пятен. Его пальцы ощупывают каждое волокно основы, отыскивая сор и грязь.

Фрэнки склоняется к нему. Кладет руку ему на спину. Рой чувствует, что его вот-вот стошнит, прямо здесь, прямо на ковер. И тогда уже ковер вовек не отчистить. Эта мысль срабатывает подобно затычке, перехватывая горло.

– А что случилось с доктором Манкусо? – спрашивает Фрэнки; голос у него тихий. Добрый.

Рой все еще ощущает тошноту. В горле как будто кляп. Он надсадно кашляет и шумно дышит. Фрэнки сидит на полу, держа в руках голову своего подельника. Отбрасывает башмаки в сторону; показывает Рою, что ковер чистый. Заглядывает ему в глаза.

– Все нормально, – говорит он. – Ты в порядке. Скажи, что произошло с доком Манкусо?

Рой делает вдох. Воздух с трудом проходит в легкие.

– С ним финиш, – говорит он, выдыхая.

– Он что, бросил практику?

– Уехал. Уехал из города.

Фрэнки понимающе кивает.

– И далеко он уехал?

– В Чикаго.

Говорить стало легче. И дышать тоже.

– Далековато… А когда?

Рой на секунду задумывается.

– Да уже восемь недель прошло, или около того.

– Господи, Рой… – Фрэнки поднимается на ноги, помогает подняться Рою. Он поддерживает своего грузного подельника, просунув руку ему под мышку, стараясь помочь ему удержать равновесие. – Значит, все это время ты не принимал таблетки?

Этого Рой не может сказать уверенно. Он давно уже перестал считать дни, в которые не принимал таблетки.

– Возможно, месяц…

– Так надо найти нового доктора, только и всего.

Рой качает головой, и она сразу же начинает кружиться.

– Док Манкусо…

– …не единственный на свете. Я знаю, вы с ним понимали друг друга, но что поделаешь, раз он… раз его здесь нет. Мы же не можем… ты не можешь ничего изменить. Ты должен быть в порядке. Ты должен делать то, что положено. А сделать нам надо многое.

– Вот ты и делай, – говорит Рой, отворачиваясь от Фрэнки.

– Мы будем делать. Ведь заправляешь-то всем ты. Правда, сейчас у тебя такой вид, что в это трудно поверить, но в наших делах ты гений. А мы, приятель, работаем вдвоем.

Рой и думать не может о том, чтобы заниматься делами. Единственное, о чем он думает сейчас, так это как бы поскорее оказаться в своем кресле. Усесться в него. Чувствовать себя в безопасности.

Он встает и шаркающей походкой бредет в другой конец комнаты.

– Послушай, – обращается к нему Фрэнки после недолгого раздумья. – Я знаю одного.

– Одного?

– Одного доктора. Он нормальный парень.

– Шарлатан? – спрашивает Рой.

Фрэнки поднимается на ноги и отрицательно качает головой.

– Нет, как раз наоборот. Он знающий док, к тому же честнейший и порядочнейший человек. Это тот самый док, к которому я водил свою маму, когда ее донимали галлюцинации.

– Но у меня нет галлюцинаций…

– А я и не говорю, что есть. Он психиатр и, как любой психиатр, может прописать тебе необходимые таблетки.

Рою не хочется спорить. Спорить – значит говорить. Говорить – значит выделять слюну. А раз слюну, то значит и желчь. А желчь провоцирует тошноту. Чтобы не спорить, он кивает головой.

– Иди прими душ, – настоятельно советует Фрэнки. – Я тем временем сделаю несколько звонков. Мне нужно кое-что обстряпать.

По пути в ванную Рой оборачивается и видит своего напарника у телефона с трубкой в руке.

– Фрэнки, – обращается к нему Рой.

– Да?

– Хорошенько протри трубку и аппарат, когда закончишь звонить.

– Рой, пойди прими душ.

* * *

Рой сидит в пассажирском кресле в новой спортивной машине Фрэнки, втиснув свое грузное тело в ковшеобразное, обшитое кожей сиденье. Устройства, не входящие в основной комплект и поставляемые за отдельную плату, стоят больше, чем весь «каприс» Роя. Музыка, несущаяся из суперклассной звуковой системы, звучит громко, но терпимо. Мелодии прежних лет. Элла скатирует[4]4
  Имеется в виду Элла Фитцджеральд; скат – род джазового пения с выпеванием бессмысленного набора слов.


[Закрыть] на громкости примерно восемьдесят децибел.

– Секретарша сказала, что не надо будет заполнять много бумаг, – говорит Фрэнки Рою, заезжая на парковку. – Но приехать нам надо за несколько минут до приема.

– Ты назвал ему мое настоящее имя?

– Конечно. Ты это ты, верно?

Четвертый этаж, помещение 412. Клиника доктора Харриса Клейна. В просторной приемной, стены которой выкрашены в белый цвет, Рой заполняет несколько форм. Имя, адрес, чем болел прежде. В графе «род занятий» он пишет «антиквар». Это как бы его фиговый листок. В его доме достаточно безобразных и даже отталкивающих предметов искусства, чтобы подтвердить его принадлежность к этой профессии.

– Хочешь, я пойду с тобой? – спрашивает Фрэнки.

– А ты кто, моя мамаша?

– Я просто спросил. Ладно, посижу здесь. Почитаю журналы.

Когда спустя несколько минут вызывают Роя, он протягивает заполненные формы секретарше и идет по недлинному коридору, обшитому деревянными панелями. Дверь в торце коридора открыта. Он медлит.

– Входите, – доносится голос из комнаты. – Входите, пожалуйста.

Доктор Клейн ждет Роя в кабинете, стоит за изящным письменным столом красного дерева. Доктор Клейн маленького роста, худой. Волосатый. На макушке завитой хохолок; очки, устроившиеся на задранном носу, как птица на насесте. Одет в рубашку и слаксы, без пиджака. На правом запястье «Ролекс». Задний карман слегка оттопырен, там, должно быть, бумажник. Рой принимает решение не залезать к нему в карман и не лишать доктора бумажника. На стенах развешаны дипломы и тарелки вперемежку с семейными фотографиями и причудливыми карикатурами. На полу ковер буро-красного цвета, как будто его вымачивали в вине.

– Как вы относитесь к пятнам? – спрашивает Рой.

Доктор растерялся:

– Простите?

– На ковре. Он такой темный. Так как насчет пятен?

Доктор Клейн улыбается и протягивает Рою руку для пожатия.

– Меня это не сильно волнует, – говорит он. – Мы только иногда едим здесь.

Рой хочет объяснить ему, что дело не только в пище. Причиной пятен может быть что угодно. Побелка для подновления стен. Кровь. Моча. Но он сдерживает себя и молчит. Обменивается рукопожатием с доктором. Садится туда, куда, по его мнению, он должен сесть.

Доктор Клейн садится напротив Роя и поворачивается в кресле так, чтобы быть лицом к лицу со своим новым пациентом.

– Я рад. Рой, что вы пришли сегодня. Как мне известно, ваш прежний врач-терапевт уехал.

– Не терапевт, – слабым голосом поправляет Рой доктора. – Он был моим психиатром.

– Но по сути это одно и то же, верно?

– Нет. Доктор Манкусо давал мне таблетки. Это главное.

– Понимаю, – говорит доктор Клейн. – Но свои дела вы с ним не обсуждали.

– Что вы имеете в виду?

– Ну… свои проблемы, свои мысли. Чтобы попытаться понять суть ваших проблем.

Рой, вздыхая, опирается на спинку кресла.

– Мой партнер – мой близкий друг Фрэнки – сказал мне, что знает вас; сказал, что я могу прийти к вам и что вы обеспечите меня таблетками, которые мне необходимы. Доктор Манкусо вел меня на дозе в сто пятьдесят миллиграмм анафранила и семьдесят пять миллиграмм золофта. Если вы не можете делать то же самое, то наша никому не нужная встреча закончится, прежде чем по-настоящему начнется.

– Вы сразу переходите к делу, – усмехается Клейн.

– А вы ходите вокруг да около. Так вы дадите мне таблетки или нет?

– Да, – отвечает доктор.

Рой вздыхает с облегчением.

– Тогда не тратьте слов и дайте мне рецепт.

– Послушайте, Рой, обычно я не прописываю лекарств, прежде чем хотя бы немного не поговорю с пациентом.

– И сколько времени на это уходит?

– Вы куда-то спешите?

– Я всегда куда-нибудь спешу.

Сейчас Рой чувствует себя вполне сносно, ковер уже не так сильно волнует его. Он только боится, что его стошнит. Наконец-то. Скоро он получит таблетки, и это поможет.

– Я отниму у вас всего несколько минут. Постараюсь быть лаконичным.

– Отлично, – говорит Рой.

Он усаживается поглубже в кресло. Оно удобное. Мягкое, просторное. Такое, как у него дома.

– Вы собираетесь говорить со мной о моей матери?

– Почему вы так решили? Вам самому хочется говорить о ней?

– Да нет, просто с этого начались наши дела с доктором Манкусо. С разговора о моей матери, моем отце, моих сестрах.

– Вы поддерживаете с ними близкие отношения?

– Они все умерли. Все. Вы в статистической карточке регистрируете меня как человека, имеющего семью и родню, но я говорю вам, что все они уже умерли.

Доктор Клейн заерзал в кресле.

– Это… это совсем не обязательно.

Он кладет на стол тонкую папку, раскрывает ее и пробегает пальцем по полям.

– Здесь сказано, что вы антиквар…

Рой утвердительно кивает.

– … а вам нравится ваша работа?

– В общем, да.

– Дела идут хорошо?

– По-всякому, день на день не приходится.

– Вы знаете, – неторопливо произносит доктор Клейн, вставая с кресла, – я приобрел вот это несколько лет назад на распродаже. Мне сказали, что это Чиппендейл,[5]5
  Томас Чиппендейл (1718–1779) – известный английский дизайнер мебели


[Закрыть] но мне кажется, что меня попросту… как они это называют… кинули. Вы не можете сказать, верно ли…

– Вы знаете, док, мне сейчас не до того. Может, продолжим говорить о том, о чем мы начали?

Клейн снова садится в кресло.

– Отлично, – говорит он; возможно, ответ Роя его смутил. Понять его Рой не может. – Вы женаты?

– Был.

– Как ее звали?

– Хедер.

– И вы… развелись?

– Точно, – отвечает Рой.

– А дети?

Рой пожимает плечами. Доктор повторяет вопрос.

– Возможно, – отвечает Рой.

Клейн вскидывает брови.

– Возможно… Возможно. Это что-то новое.

– Рад бы помочь…

– Возможно означает, что они могут быть ваши, а могут быть и не…?

Рой уже обсуждал это с доктором Манкусо, но этот человек знает, на чем прекратить расспросы.

– «Возможно» в том смысле, что она была в положении, когда ушла от меня. Поэтому возможно, у меня есть ребенок, а возможно, и нет.

– И вы с ними не виделись.

– Я что, непонятно выражаюсь? Да, я с ними не виделся.

Доктор кивает головой. Что-то записывает.

– Вы устали? – спрашивает он.

– Я? А почему вас это заботит?

– Я просто стараюсь получше узнать вас. Чтобы получить хоть какое-то представление…

– А какой в этом смысл, если… Послушайте, док, моя жена ушла от меня утром во вторник, а бракоразводные бумаги пришли ко мне по почте. Все, что я знаю, так это то, что в ту ночь ее сбил междугородний автобус. Все, что я знаю, так это то, что внешних признаков беременности еще не было. Вот и все. Давайте перейдем, наконец, к моему лечению.

Доктор Клейн, кажется, понимает состояние пациента. Он снова опускается в кресло и смотрит в раскрытую перед ним папку.

– Так вы говорите, что у вас обсессивно-компульсивное состояние, сочетаемое с депрессией.

– Поэтому он и вел меня на таблетках. По словам доктора Манкусо, у меня именно это. И именно поэтому анафранил и…

– Знаю, знаю. Просто мне бывает затруднительно поставить пациенту диагноз и выписать необходимые лекарства без подробного и полного…

Рой двигается вместе с креслом вперед; колесики кресла оставляют продольные полосы на черно-красном ворсе ковра. Расстояние между ним и доктором не больше одного фута, глаза глядят в глаза. Он встает. Кладет свои руки на руки доктора и прижимает их к столу. Как будто приколачивает их. Клейн не сопротивляется.

– Я провел всю последнюю неделю своей жизни, сидя в кресле в гостиной своего дома, – говорит Рой (стекла очков доктора запотевают от его тяжелого горячего дыхания), – неотрывно наблюдая за ковром. Не отрывая взгляда от волокон этого распроклятого ковра. Теперь я понимаю, что это ненормально, но ничего не могу с собой поделать. Я не могу, когда нужно, выйти из дома, потому что не знаю, выключил ли я горелки системы отопления. Поэтому я проверяю их и убеждаюсь, что они не горячие, но когда я уже готов переступить порог, то в моей голове внезапно начинает колотиться мысль, ох-хо-хо, а что, если я, проверяя горелки в последний раз, ненароком сдвинул одну из них? И даже если мне все-таки удается переступить порог входной двери, я не могу сделать ни единого шага по ступеням крыльца, потому что не знаю, правильно ли я закрыл входную дверь и закрыл ли все окна. Поэтому я остаюсь в доме, и все идет тем чередом, который я вам описал; при этом я постоянно испытываю страх, что меня стошнит. Да, я постоянно боюсь, что меня стошнит, и нет ничего, что могло бы освободить меня от этого и развязать мне руки. В то же время я думаю о том, что я взрослый, я мужчина в летах и я должен знать, что, черт возьми, происходит в моем сознании, но чем больше я думаю над этим, тем отчетливее сознаю, что мне осталось только одно – разбить вдребезги свою дурацкую голову, но чем сильнее мне хочется разбить вдребезги свою дурацкую голову, тем назойливее становится мысль, что в результате этого станется с моим проклятым ковром.

И так проходят дни. Поэтому, док, дайте мне эти гребаные таблетки, а вместе с ними и возможность нормально жить.