Текст книги "Круг одного"

Автор книги: Эрик Джеймс Фуллилав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

6

Быстрее, быстрее, быстрее. Как просто, правда? Взболтать компоненты, сократить процесс. Перерезать глотку конкурентам.

И так везде. Карьера – это война. Ты один против орд. Может, сейчас тебе хорошо, но глянь на Южный Централ. Глянь на Гарлем в Нью-Йорке. Их хватит на десять последующих поколений, верно я говорю? Пробивайся вперед и там оставайся. Соревнование – это фигня. Правила служат для того, чтобы давить тех, кто хочет на твое место. Только слабаки играют по правилам. Получил преимущество – хватайся за него, приобретай перевес. Если видишь у кого-то хорошую вещь, подумай, как использовать ее для своей выгоды.

Знаешь ты какого-нибудь легавого высокого ранга? Знаешь? Тогда ты знаешь не просто дурака, а честного дурака.

И Бога ради, если у тебя есть какое-то преимущество, не показывай его другим…

Он начал слышать мысли, когда ему было тринадцать. Может быть, это спасло его от того, чтобы упасть еще ниже, может быть, и нет. Громче всех галдели его родители – и несли такое, что он предпочел бы не слышать. Впрочем, такое было повсюду. Повсюду. Посреди сотни акров девственного леса он слышал туристов, фантазирующих, как они убивают своих жен.

Неужели все такие, как его родители? Господи, что за мысль. А телепатов еще называют способными, надо же. Удовольствия от этих способностей, как от сандвича с дерьмом.

Способные. Ну и ну!

Быстрее, быстрее, быстрее. Мэри Фолкоп была стройная красивая брюнетка. И состоятельная. Из тех женщин, которые и минуты не могли ему уделить, у которых весь день расписан. Такую можно любить, пока она не вынудит тебя возненавидеть ее. Ты за ней увиваешься, а она требует все больше внимания, потому что ей скучно. Он знал этот тип.

В сексе она любила сильные фрикции. Быстрее, быстрее, быстрее. Он сделал все, чтобы понравиться ей, чтобы она его захотела. Он внедрил в ее сознание убежденность в его полнейшей чистоте и благопристойности и посмеивался про себя, когда она кричала: «Трахни меня! Ой, блин!» во время акта.

У него тоже все было расписано. Он заставлял ее соблюдать декорум, держать их «роман» в секрете. Однажды в ее уединенном домике он зажал ее мозг, словно в кулак, и мигом выжал его досуха. Навел на нее, голую, с раскинутыми ногами, камеру видифо-на, поставил автонабор на 911. Дальше по списку шли номера ее родителей и еще нескольких дюжин друзей и деловых знакомых.

Каждый звонок сопровождался фразой с автоответчика: «Здравствуйте, это Мэри, меня сейчас нет дома…»

Точно, нет. Нет и не будет. Убирайся к дьяволу, сука.

7

Позади шикарной виллы имеется посадочная площадка – просека устроена специально среди пальм и подстриженной, ухоженной травы. В бассейне можно проводить олимпийские игры, и целая команда садовников расправляется с сорняками.

Деррик звонил мне с места преступления и не захотел вдаваться в подробности по телефону. В машине только я да пилот, который ничего не знает, а думать вовсе ни о чем не думает. Мы сделали круг над поместьем – похоже, тут соединены вместе два земельных участка; внизу, на аллеях, поток полицейских автомобилей смешивается со стильными электрокарами.

Полицейский в форме подает мне руку и выдергивает из-под крутящихся лопастей – очень деловой, немного нервный, думает о пистолете у себя в кобуре. Это как-никак Беверли-Хиллз, одно из святилищ правящей элиты.

Сквозь французские двери проходим в укромный патио, мощенный испанской черепицей. Первое, что бросается в глаза, – обилие крови, оросившей прикрывающую труп простыню. Посмотри внимательно, Джен, – на стенах тоже что-то есть.

Деррик стоит на коленях у тела.

– Как давно наступила смерть? – выдыхаю я. Деррик в ответ качает головой.

– Расслабься.

– Что ты имеешь в виду?

Он молча откидывает простыню. Инстинкт побуждает меня отвернуться – пол-лица снесено выстрелом. На затылке зияет выходное отверстие – точно, это серое вещество там, на стенах.

– Господи Боже, Деррик. За каким чертом ты меня сюда звал?

– По двум причинам. – Он убирает простыню совсем. – Понимаешь, о чем я?

Две раны, обе смертельные. Одна в голову, другая в грудь. Мне начинает казаться, что жертва – это женщина, хотя из-за увечий трудно разобрать.

Убита СИЗ-способом. Как Эдди в зоне.

– А вторая причина?

– Личность убитой. Позволь представить тебе Сьюзен Бентсен, жену Джереми Бентсена, внештатного юрисконсульта «Уотерс Индастриз».

Я ничего не могу сделать из-за обширной мозговой травмы – мне просто не с чем связаться. Ее мозговое вещество, если оно еще и действует, стынет на стенах. Я только смотрю на нее, пока Деррик посвящает меня в наиболее яркие детали: гильз нет, хотя стреляли в упор. На дорогом платье с блестками – следы пороха. Имеется сигнализация, которая, не сработала, дом полон слуг – это ограничивает число возможных виновников.

– У главных ворот есть охрана?

– Нет. Но территория патрулируется на машинах – двухминутная реакция гарантирована.

Тут потрудился какой-то ковбой, работающий под Гудини.[7]7
  Знаменитый американский фокусник, специализировавшийся на быстром освобождении от оков и т. д.


[Закрыть]

– Ну, ее-то убили здесь, это ясно.

– Угу. Убийца подошел к ней, может быть, даже окликнул, а потом – пиф-паф.

– Кто-нибудь слышал крик?

– Как ни странно, нет. Зато выстрелы слышали все.

Я слышу в доме голоса и узнаю обоих мужчин, выходящих из гостиной в патио.

– Какого черта она здесь делает?

Деррик Трент встает, рука на поясе, около кобуры. Здесь он на своей территории.

– Мисс Шестал – наш платный консультант и находится здесь по моему распоряжению.

– А мне плевать, – заявляет Эразм Трейнор. – Уберите ее отсюда.

Деррик смотрит на спутника Трейнора. Джереми Бентсен явно потрясен, на нем просто лица нет. Или он так любил жену, что изображает горе? Мне почему-то так не кажется.

<трейнор>

– Это ваш дом, мистер Бентсен. Хотите вы, чтобы мисс Шестал помогла нам вести следствие?

<господи, только способной мне тут и не хватало>

– Мистер Бентсен?

<прочь, прочь, скорее убрать ее отсюда>

Он трясет головой.

– Пожалуйста… уйдите.

– Вы ничего не хотите нам сказать, мистер Бентсен?

<осторожно! главное, не думать, уйди, уйди…>

– Нет. Пожалуйста, уйдите отсюда.

– Вы что-то скрываете.

<чертовы пилюли, где же они… хочешь влезть мне в голову, сука? думай о том, как с ней трахаться – хреново, наверное>

– Я хочу остаться один, и немедленно. – Он смотрит на меня, в мозгу страх и ненависть.

Без дальнейших разговоров он поворачивается и уходит. Трейнор следует за ним по пятам.

– Нам нужен судебный ордер на изъятое тела Эдди. – Деррик идет со мной к черно-белой машине, чтобы отвезти меня обратно в офис.

– Я уже думал об этом – но мы не знаем, как его фамилия.

– Так позвони Заку.

– Уже звонил. Он замкнулся наглухо. Говорит, что знать не знает никакого Эдди.

– Деррик, возможно, здесь ключ ко всему делу.

– И мы его упустили. Ну да, знаю.

– И что же ты намерен делать?

– А что ты от меня хочешь? Он заткнулся! Думает, что здесь какой-то подвох.

– Позвони ему сам.

– Позвони лучше ты.

– Деррик…

– Послушай, я не могу заниматься разборками в Южном Централе, когда именитых граждан расстреливают в собственных домах.

– Но ведь это все связано!

– Джен, послушай меня. Ты ведь знаешь правила. Знаешь, как работает департамент. Или одно, или другое.

– Какого черта ты от меня-то хочешь? Я в полиции не служу!

– Добудь мне фамилию, Дженни. Добудь фамилию, а я добуду тебе ордер.

Южный Централ – не что иное, как безэлектронное гетто. Для видифонов нужны кабели, прокладка коммуникаций стоит дорого, и никто не желает вкладывать такие средства в зону. Поэтому Диди звонит на ледник по аудиосвязи.

Зака нет. Диди не уверена даже, передадут ли ему мое сообщение. Я прошу ее перезвонить ему через час, если он не отзовется.

Когда я начинаю подумывать о переделке моей диаграммы, Диди говорит, что ко мне пришли.

– Кто?

– Фредерик Барнс. Говорит, что он брат Ривы.

– Ладно, пусть войдет.

Первое мое впечатление – не визуальное. Барнс так грязен, что запах опережает его на целую милю. Ну ладно, он живет на природе, но в городе-то можно было душ принять?

– Мистер Барнс. – Я опасаюсь пожимать ему руку. Впрочем, он мне ее и не предлагает.

Где мне сесть?

– Вот на этот стул, мистер Барнс.

– Спасибо. – Он щерит свои желтые зубы, и до меня доходит, что свой первый вопрос он вслух не произносил.

Ошибки быть не может. Я услышала его у себя в голове.

Я тоже сажусь, спокойно и настороженно. Его внешность, его запах и его способности позволяют мне предположить, что передо мной, возможно, убийца Ривы. Будь начеку.

К сожалению, я не подключена. В гнезда у меня на затылке ничего не воткнуто. Черт. Я чувствовала бы себя куца лучше, будь Диди тут, внутри моей головы.

– Почему вас так долго не могли найти, мистер Барнс?

– Я был высоко в горах.

– Как давно вы живете в Орегоне?

– Достаточно давно, – пожимает плечами он.

– Как обстоит с охотой в это время года?

– Неплохо. Впрочем, сезон еще не начался. Разная мелочь, чтобы положить в жаркое, – вот и все.

Значит, стрелять он умеет…

– Расскажите мне о Риве.

– Мы не были близки.

– Почему?

Потому что я умею делать вот это.

– И ей это не нравилось? – помедлив, спрашиваю я. Фредди смеется.

– В детстве это ее заводило. Я посылал ей весточки в школе… ну, и не только.

– Что еще?

– «Картинки», – скромно ответствует он.

– Как относились к этому ваши родители?

– Они ничего не знали. Не хотели знать. Во всяком случае, обо мне.

– Но с Ривой они были ближе.

– Не так близко, как я тогда.

– А потом?

– Рива всегда была паинькой. Их это устраивало.

– А вы – нет.

– Не таким уж я был плохим. Но я был далек от совершенства, а Рива к нему стремилась. Поэтому она стала дергаться…

– …когда вы вводили «картинки» в ее сознание. Он кивает.

– Где вы были в день ее убийства?

– Я уже сказал – в лесу.

– Один, конечно.

– Угу. Я потому и уехал. От людей чересчур много шума.

– Сюда вы прибыли вчера?

– Да. Уже пообщался с полицейскими. С Дерриком, не помню как фамилия, и с другими.

– Но о своих способностях вы им не сказали.

– С какой стати? Я пришел к вам, потому что вы знаете, что это такое.

Я делаю глубокий вдох. Часто ли дело раскрывает сам преступник, изливая душу тому, кто нажимает на нужные кнопки?

– У вас когда-нибудь уже были неприятности?

– Так, пару раз – ничего серьезного.

– Но вас так и не зарегистрировали как телепата. Он качает головой – нет.

– Расскажите мне о своей работе.

– Не сказать, чтобы ее было много. Правила по охране среды свели лесоповал на нет. Работаю, когда можно – и где можно.

– Вы недовольны этим?

– Пожалуй. А впрочем, нет. Никогда не любил вкалывать.

– Когда вы в последний раз общались с родителями?

– Год назад, а то и больше.

Одно плохо у телепатов высшего уровня: он почти не транслирует. Нормальным нужно сосредоточиться, чтобы скрыть свои мысли. Телепаты замыкаются автоматически, пытаясь заслониться от чужих.

– Рива встречалась с кем-нибудь?

– Спросите что полегче.

– А у вас есть девушка?

– Не в последнее время.

– А раньше?

– Ну конечно, у меня были женщины, – усмехается он. Я усмехаюсь в ответ.

– Не хотите поведать мне о своих победах? Усмешка пропадает. Фредди отворачивается,

слишком смущенный, чтобы сказать это вслух. Однажды я имел Риву.

Вы занимались сексом со своей сестрой? Он кивает. Сколько раз?

Только один. Это был не настоящий секс. Ей было около семнадцати, она была девственница. Хотела знать, как это бывает.

Вы вкладывали, что нужно, ей в голову?

Он кивает.

Какие это были образы? Вы вдвоем? Разные детские фантазии. Ну, поначалу…

– А потом?

Потом более интимно. Мальчик, который ей нравился. Девочка, которая нравилась мне.

– В подробностях? Да.

– И ей это нравилось. Да.

– А когда она начала пробовать, то обратилась к вам. Вы знали, что ей нравится, а что нет.

Да.

И что же дальше? Ей стало стыдно.

Потому что вы брат и сестра?

Да. И потому что ей нравилось со мной.

– Вы когда-нибудь говорили об этом?

– Нет.

– И это больше не повторялось?

– Нет. Я был старшим– Окончил школу и уехал.

– В Орегон.

– Не сразу. Но потом действительно оказался в Орегоне.

– А Рива переехала на Западное побережье. Он пожимает плечами.

– Чтобы быть поближе к вам?

– Не знаю.

– Вы часто общались?

– Нет. Совсем не общались до недавнего времени.

– Когда она поселилась здесь. – Угу.

– А вы жили в Орегоне.

– В Вашингтоне,[8]8
  В штате Вашингтон.


[Закрыть] точнее. В окрестностях Сиэттла.

– И ваши пути ни разу не пересекались?

– Нет. Не совсем.

– Так как же? Нет или не совсем? Он не отвечает.

Так как же? Молчание.

Как?

Молчание.

Нет или не совсем?

– Вы убили ее за то, что она не захотела с вами спать?

– Нет!

– Бросьте. Вы могли бы ответить иначе. Вы ведь ревновали к мужчинам, с которыми она встречалась?

Нет.

– Как это случилось? У нее дома? В гостинице? Она не захотела с вами спать, и вы с ней расправились?

Нет… Пожалуйста, не надо. Тогда скажи сам! Не могу.

Говоpu. Ты ведь за этим сюда пришел, правда? Ты изнасиловал ее, а потом убил.

– Нет! Вы не понимаете!

– Так объясни мне. Говори, Фредди. Говори. Он сжимает голову руками.

Сделай так, чтобы я поняла, Фредди. И он делает.

Слушая его рассказ, я невольно припоминаю то немногое, что знаю о серийных убийцах. Сексуальная жизнь Ривы, по словам Фредди, оставляла желать лучшего. Он не помнит, чтобы она хоть раз упомянула о любовнике лет до двадцати пяти – да и потом встречалась только с пожилыми состоятельными мужчинами, которые не удовлетворяли ее физически.

Вы все не так поняли. Я ее не хотел. Это она хотела меня. Вы не так поняли…

Но Фредди не знает имен этих призрачных любовников. Уверяет, что Рива их ему не называла. Интересно, был ли ее последний мужчина телепатом? И не потому ли ее особенно к нему влекло. Может, мой убийца – состоятельный телепат?

В этом есть некий извращенный смысл. Хотя я пока не рассматривала подробно те случаи, что выкопала из архивов, мне сдается, что мой убийца – человек организованный. Я хочу сказать, он всегда тщательно планирует и осуществляет свой замысел так, чтобы это выглядело убийством на сексуальной почве. Ни на Риве, ни на Женевьеве, ни на Мэри нет никаких физических повреждений – видимо, они страдали только морально, пока убийца осуществлял свои фантазии, либо путем прямого сексуального акта, либо у себя в голове.

Бедняга Фредди. Он взвинчен и нуждается в помощи, но на организованного убийцу никак не тянет. Его внешность, его запах и, в данном отдельно взятом случае, его талант – все указывает на определенный психический сдвиг. Будь он преступником, он был бы неорганизованным убийцей, из тех, кто уродует свои жертвы, а не планирует так тщательно, как мистер Икс.

Возможно, единственное преступление Фредди заключается в том, что он подготовил свою сестру к мистеру Иксу.

Если только мистер Икс богат. Даже организованные убийцы обычно слишком неустойчивы психически, чтобы достичь такого уровня благосостояния. Чем дальше, тем любопытнее.

Зак-Ледовик отзвонился-таки. Об этом сообщает мне Диди, изведя почти целый баллончик аэрозоля для очистки воздуха.

8

И когда ты заглядываешь в бездну, бездна заглядывает в тебя.

Фридрих Ницше

В голову лезут плохие мысли, когда Зак Миллхауз встречает меня у въезда в Южный Централ. О ничейной земле, царстве мертвых и прочем таком. Не знаю, как называется то, что случилось с этими людьми – убили мы их или они сами сунули себе в рот дуло предложенного нами пистолета, но на это место лучше смотреть с высоты своего социального положения.

Окна в машине Зака опущены, и сладковатый запах разложения наполняет мои ноздри. Если Лос-

Анджелес прогнил насквозь, что же говорить о зоне. Здесь перевязывают свои гноящиеся язвы прямо на улицах; здесь вам и активный вирус-три, и все сопутствующие проблемы. Если какой-нибудь малыш укусит вас, это может привести к смерти.

Несколько оборванцев собрались у горящего дома – темнокожие Божьи люди, окутанные теплом. Пузыри их сознания тонки и готовы лопнуть при первом уколе реального или воображаемого оскорбления. Многие ли из них вооружены? Кто знает, кто знает. Как и все люди, в душе они способны на все. Затаенная ярость терзает их изнутри, как дикий зверь, отгороженный от мира и от себе подобных. Снаружи скорлупа – внутри все кипит.

Зак ведет машину, говорит он мало и думает осторожно.

Чаша начала перевешивать по-настоящему в конце двадцатого века, когда в семьях, систематически истребляемых наркотиками и расизмом, народилось очередное поколение – никто не считал, сколько сот тысяч в него входило. К семи годам это поколение стало потерянным – оно потерялось в среде пренебрежения и жестокости, потерялось потому, что никто не учил его, как себя вести, потому, что было голодным, грязным и угрюмым. К двенадцати многие открыли для себя мир психосексуальных фантазий, где пропадали целыми днями. К пятнадцати многие ощутили потребность попробовать наяву кровь, о которой мечтали, потому что мечты перестали удовлетворять их. А за пределами их улицы не было ничего, кроме таких же улиц, населенных такими же, как они, – многие акры существ, не желающих знать друг друга, но питающихся из того же потока.

Когда им минуло двадцать, даже либералы согласились с тем, что внутри многих больших городов имеются районы, которые следует признать безнадежными, и даже темнокожие среднего класса отвернулись от пропащих, преступных низов, с которыми их роднил только цвет кожи. Демонический ниггер из кошмаров белых переселился в реальность – чернокожие, не желающие никого знать, могли убить не задумываясь, ведь ими руководили не общечеловеческие мотивы, а фантазии.

А когда у этого поколения родились собственные дети, водоворот набрал такую силу, что все могло двигаться только вниз, все глубже и глубже. Вечно вниз. Бесконечно вниз.

Мертвая зона. Болезни, язвы, пожары и стрельба. Туберкулез-пять, который не берут никакие лекарства. Синдром истощения Карпози, также неизлечимый. Кровь, которая сочилась сквозь кордоны федеральных войск в широкий мир, в большой Лос-Анджелес и прочие города, заражая их снизу и поднимаясь все выше.

А самая большая ирония заключается в тихом отчаянии благопристойных белых обывателей, в безумии, царящем за кордонами, в чиновных и деловых кругах, в пустоте жизней, потребляющих все без разбору или стремящихся к этому. Крушение мечты американского потребителя, которой мы все одержимы, привело к легализации мягкого наркотика для белых, стима, и прочих игр для ума, помогающих снять боль. Клетки бывают разные…

Вспомнить хотя бы мое жизнеописание, кульминацией коего является бардачная версия рая, возглавляемая мадам Демарш. Развлечения для избранных не уступают извращенностью развлечениям для масс, в какой бы изысканной обстановке им ни предавались и сколько бы удовольствия от них ни получали. Мой личный ущерб от пропажи собственной души, головные боли, которые никогда не покидают меня, шок от воспоминаний о моей роли тогда. Вся эта роскошь по сравнению с мертвой зоной, два треклятых плюса, заставляющие думать, что надежды нет ни для кого из нас.

Зак Миллхауз едет с заряженным ружьем на коленях и грудой всяческого оружия на заднем сиденье. Он везет меня к месту последнего упокоения Эдди – авось те славные люди, что готовили Эдди к погребению, смогут сказать мне что-то о том, как он умер.

Через бесконечно долгий промежуток времени Зак объявляет, что мы на месте. Это место – похоронное бюро из белого кирпича, лишь минимально украшенное местной настенной живописью. У дома крепкая крыша, а у входа выстроились длинные черные автомобили старинных моделей – должно быть, в ожидании похорон. Похоронный бизнес, как и бизнес Зака, в мертвой зоне процветает.

– Я подожду в машине, – говорит Зак. Я киваю, слыша звуки отдаленной перестрелки. Зак благоразумно отводит свой потрепанный «шевро» на зады похоронного заведения – вдруг ребята, обеспечившие эту контору последним клиентом, придут воздать ему почести с оружием в руках.

Внутри четыре салона, и в каждом идет бдение. По мне, все они похожи – старики крутят опиат-ные сигареты, а молодежь обменивается похабными словечками шепотом, из уважения к покойным. Возраст усопших колеблется от четырнадцати до сорока пяти, с перевесом в сторону молодых. Мое прохождение мимо каждой из дверей вызывает момент полной тишины: что делает эта белая женщина здесь, где терпение к ее дерзости истощается с каждой секундой, словно виза, которую надо постоянно возобновлять?

Плохое: один из гробов укорочен, чтобы сэкономить расходы. Покойница – взрослая женщина нормального роста, как видно, ее укоротил тот, кто убил. Я подхожу к двери с надписью «Администрация» и спрашиваю мистера Каррузерса.

Молодые люди, жующие что-то, указывают мне на стол в глубине комнаты и велят подождать. Когда я сажусь, один из них зовет: «Папуля!» Слева раздвигается занавеска, и выходит человек в прорезиненном халате, в резиновых перчатках по локоть.

– Чем могу служить?

– Я от Зака Миллхауза. По поводу Эдди, его ночного сторожа.

«Папуля» Каррузерс садится.

– Что конкретно вы хотите узнать?

На стене позади него висит целый набор сертификатов и лицензий, большей частью пожелтевших от времени. Последний образчик, как видно, обновляется каждый год. Это лицензия на ликвидацию зараженной крови, выданная лос-анджелесским департаментом здравоохранения.

– Как была его фамилия?

– Рейнольдс. Вы из полиции?

– Нет. Я консультант и занимаюсь тем, что, по нашему мнению, имеет отношение к следствию, которое мы ведем.

– Дайте-ка взглянуть на ваше удостоверение. Вручаю ему то немногое, что имею при себе,

включая коряво написанное на полицейском бланке письмо Деррика, удостоверяющее, что я консультант.

Каррузерс возвращает мне его. Он худощав, с седыми усами и седеющим ежиком на голове.

– Как его убили?

– Два выстрела. Один в голову, другой в грудь. Любой из двух мог убить его.

– Вы нашли пулевые осколки?

– А то как же.

– Где сейчас находится тело? – Деррик хочет произвести обмер ран, чтобы определить тип оружия.

Каррузерс смеется.

– Эдди Рейнольдса вчера кремировали.

О черт, черт. Я готовлюсь задать следующие вопросы, когда в комнату врывается рев летящего очень низко вертолета.

– Тогда мне понадобятся эти пулевые осколки. – Теперь ничего не докажешь. Убийца мог бы расписаться у жертвы на ляжке, а Каррузерс назвать мне его имя, но для суда это не годится. Но если пули те же, которыми стреляли в Сьюзен Бентсен…

На крышу что-то с грохотом опускается, и над нами топочут несколько пар сапог.

– Какого черта? – Каррузерс сует руку под стол, и тут гаснет свет.

Каррузерс ищет оружие, спрятанное под столом. Пока он шарит в темноте, я чувствую, как прибывает в нем адреналин. Моя аурочувствительность в темноте обостряется, и я сама не знаю, что слышу – звуки, мысли или и то и другое вместе.

<всех в расход>

<главное, женщину найти…>

Я не могу больше оставаться здесь.

– Есть тут черный ход?

– Нет, – рубит Каррузерс в кромешной тьме. Нельзя здесь оставаться. Стараюсь не отставать от Каррузерса, который движется вперед. Пальба разрывает жуткую тишину – кричит женщина, вызывая на себя еще более густой огонь. Автоматы палят повсюду, и я слышу, как пули откалывают штукатурку…

– Пригнись! – шепчет Каррузерс, открывая дверь из конторы в коридор. Я попадаю рукой во что-то теплое и липкое и думаю, что это кровь – но это всего лишь остатки трапезы давешних молодых людей.

Кто-то в дальнем конце коридора обнаруживает себя, поливая огнем один из погребальных салонов. Остальные добивают всех, кто еще шевелится в других комнатах – скоро полы будут скользкими от свежей крови. Вспышка из дула освещает одного из пришельцев – он в черном, лицо вымазано ваксой, мыслит холодно, как профессионал.

Каррузерс – молодчага. Он сбивает одного противника выстрелом из ружья и откатывается, а очереди поливают участок пола, только что покинутый нами. Через выломанную входную дверь вбегают еще люди – новые стрелки, новые мишени.

Я молчу и не могу даже выстрелить толком, потому что прячусь за Папулей. Мы в подавляющем меньшинстве, и я чую смерть совсем близко, пока Каррузерс перезаряжает ружье.

Двое, подстреленные им, поднимаются, хотя и получили в грудь полный заряд дроби. Значит, на них бронежилеты. Плохо наше дело.

– Папуля, ложись!

Лежа приходится целиться более тщательно. У меня пятнадцать пуль в обойме, а в сумке лежат две запасные. Я сосредоточиваюсь на человеческих эмоциях впереди и начинаю охоту за головами, стараясь хоть немного сравнять счет.

Есть! Попадаю в чью-то голову, откатываюсь и перемещаюсь к следующей двери. Враг, наклоняясь, приканчивает кого-то в темноте, у него пистолет. Два выстрела, потому что стрелять приходится с вывертом, – назад и вниз, падаю, пули свистят над головой. Папуля стреляет другому прямо в грудь, я приканчиваю упавшего пулей в горло. <вон они!>

Поворачиваюсь, подкатываюсь, трижды стреляю вслепую, на меня сыплется штукатурка от близких попаданий, опасность все еще в силе, лодыжка подворачивается, я жму на курок, да двигайся же, зараза! Подальше от этих вспышек.

Ко мне приближаются трое. Дробовик палит раз, другой, Папуля пригибается, чтобы перезарядить. Он попал только раз, двое стреляют, вспышка видна совсем близко, и шансы у Каррузерса хреновые.

<это она, больше некому>

Стреляю, поворачиваюсь. Стреляю, поворачиваюсь… третьего, которого подстрелил Папуля, добить нельзя, угол не позволяет. Дважды стреляю в пах, и вопль, полный боли, вознаграждает меня за выбор цели.

Приближаются еще двое. Один, похоже, вожак, он методически добивает раненых, и я не могу уловить ни одной его мысли.

Промах, Господи, как близко, в коридоре стоит дым и разит порохом, Папуля где-то сзади, молчит, может, уже убит, я одна и насчитываю пять отдельных источников мысли, трезвых и опасных, плюс вожак.

Шесть против одной. Хреновое соотношение. Должен же быть какой-то путь назад, окно хотя бы. Отползаю обратно по коридору, точно, Папуля мертв, как и два его помощника, так и не успевшие доесть свой ленч.

Я ухитряюсь закрыть дверь конторы, пока шестеро позади поливают огнем коридор – двое палят поверху, трое понизу, вожак выжидает.

<надеть очки>

Я встаю, слыша эту мысль прямо за дверью. Они пригнулись около – вот-вот ворвутся, теперь уже в инфракрасных очках, а я единственная оставшаяся мишень. Бегу к задней двери, пока они вышибают переднюю.

Опустошаю обойму в дверной проем. Палю наугад, охваченная паникой, только патроны зря теряю. В закутке Папули выкидываю обойму, ищу запасную, давай же, давай, крупнокалиберные заряды дырявят хлипкую перегородку, их по-прежнему шестеро, и они все ближе…

Щелчок, и граната катится по полу, натыкаясь на мебель. Ухожу за бисерную занавеске, спотыкаюсь обо что-то, слышится мягкое «умпф!», и взрывная волна толкает меня.

Отползаю назад. Каталка из нержавеющей стали, тяжелая, на ней, наверное, труп, огибаю ее. Вставай же! Найди это окно! Ведро какое-то, полное. С проблеском надежды я выплескиваю его содержимое на пол и поджигаю.

Есть! Вспыхивает пламя, дыму полно. Вот вам и очечки…

Обратно к занавеске. Один поливает очередями комнату, озаряя ее призрачными вспышками, ищу окно…

В комнате трое, и они перекрывают огнем все помещение. Я могу снять одного или двоих, но остальные пристрелят мня.

Спрятаться негде, а их уже четверо. Нет, пятеро.

Ощупываю рукой стену. Стекло. Прямо напротив проблеск дневного света, второе окно, занавешенное плотными шторами. Шестеро – вся шайка в сборе…

– Она там. Не горячитесь, пусть сделает первый шаг. Деться ей некуда. _

У второго окна стоит табуретка. Могу лишь надеяться, что между мною и ею больше ничего нет.

– Погодите – я ее засек!

Вот гад. Огонь отбрасывает тени. Два выстрела – да беги же ты, сука, беги!

Я натыкаюсь на что-то, и очень кстати – пули проносятся надо мной, не споткнись я, и они бы мне голову срезали с плеч. Вставай! Вставай!

Один уже прямо надо мной, поворачиваюсь, жму на спуск, он отлетает назад, слабо выдохнув воздух, и пуля обжигает мне плечо…

Вскакиваю на табуретку, отталкиваюсь и вылетаю сквозь стекло на свет, истекая кровью.

Удар о землю ошеломляет. В руке больше нет пистолета, дышу я слабо, с трудом. Шок при виде собственной крови на бурой траве – вот-вот они появятся в окне, и тогда мне конец.

<ну все, попалась, сучка, хе-хе-хе…>

Я оборачиваюсь и вижу в разбитом окне голову и дуло автомата. Кто эти люди? Почему они так стараются убить меня?

Я чувствую, как мозг отдает приказ пальцу на спуске – странное соприкосновение. Я у него голове и смотрю на себя, неподвижную мишень, награду для —

их вожака.

Видение обрывается – голова стрелка лопается, словно сраженная громом небесным, сильные руки Зака подхватывают меня под мышки и тащат к машине. Он пахнет порохом от ружейного выстрела, и я рада.