Сборник статей

Текст добавлен: 21 сентября 2016, 15:57

Текст книги "Сборник статей"

Автор книги: Эрих Нойманн

Жанры:

Психология

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Назад к карточке книги

Погоди, твердой вещи грозит вещь потверже.

Увы – вдали молот уже занесся для удара.

Знание дается тому, кто бьет ключом;

В восхищении, оно ведет его, показывая ему то, что создавалось

в радости И зачастую решение одной задачи лишь порождает новую.

Восторг от решенной сложнейшей задачи -

Это дитя расставания. И Дафна, преображенная,

Чувствуя себя лавром, хочет , чтобы ты превратился в ветер. 20

(Известный перевод Г.Ротгауза, не адекватен переводу приводимому Нойманном и не годится для последующего анализа. Поэтому редакция дает свой перевод этого сонета. Для сравнения приведен перевод Г.Ротгауза (Райнер Мария Рильке, Сб. "Новые стихотворения", М. Наука, стр.307)):

О, полюби перемену! О, пусть вдохновит тебя пламя, где исчезает предмет и, обновляясь поет... Сам созидающий дух, богатый земными дарами, любит в стремлении жизни лишь роковой поворот. Все, что замедлило бег, навеки становится косным Пусть сокровенно оно, бестревожным себя оно манит. О, погоди: грозящее сменится вновь смертоносным. Горе: невидимый молот гремит! Тех, кто прольется ручьем, с отрадой признает познанье, и оно их ведет, радуясь зримо и явно, в область творенья, начала которой открылись в конце. Каждый счастливый удел -дитя или внук расставанья, так изумившего всех. И превращенная Дафна, ставшая лавром, хочет узнать тебя в новом лице.

Один критик написал: "Есть искушение связать это стихотворение со словами Гете о восстанавливающем силы творении".21

Но вторая строфа этого сонета не имеет ничего общего с сущностью Гете, содержащей жизнь и смерть, а основана на апокалиптическом видении; это не формулировка анонимного принципа, а заявление, сделанное от имени Бога, обратившегося к Святому Иоанну на Патмосе:

Ученость для меня не значит ничего,

ибо я есть огнепад

и взгляд мой расщепляет, подобно молнии.

Гляди, я ему медлить не позволю.22

А в строчках:

Найти вдохновение в пламени

Где, полная перемен, вещь ускользает от тебя,

нам, вроде бы, слышится отзвук "благословенного желания" Гете, но и здесь Рильке говорит о чем-то другом. Смертоносное пламя несет с собой потрясающую метаморфозу, но вещь может превратиться во что-то другое только тогда, когда она удаляется от нас; чудо происходит только тогда, когда "становится невидимым".

Мы противопоставили отвердению и хаосу содержащий жизнь и смерть принцип трансформации. Данное стихотворение возносит эти антитезы в царство невидимого; пламя пожирает их субстанцию, о чем Бог и говорит Иоанну на Патмосе:

И я попробовал одну из их вещей, чтобы проверить, нужна ли мне она -То, что горит, то – настоящее.23

Вещь доказывает свою подлинность только самопожертвованием, только смертью в испепеляющем пламени. "Стремление к преобразованиям" (дословно; "волевое желание преобразований"), о котором идет речь в первой строчке, доступно только тому, кто полностью готов к самопожертвованию. Ибо трансформация, явление, которое происходит вопреки всякой воле, может быть "вызвана усилием воли" только тогда, когда имеет место готовность умереть. Человек, способный на глубокое озарение, знает, что подлинная жизнь проживается не произвольно, а управляется тайными нитями невидимых образов: "Ибо, мы в образах живем по настоящему";24 но даже это утверждение кажется слишком уж определенным, слишком уж "долговечным", поскольку "в движении жизни" божество больше всего любит "поворотный момент".

В данном случае, пламя и жертвоприношение не означают ничего враждебного миру и земле, впрочем (хотя мы и использовали это слово), они не означают и жертвоприношение в его обычном смысле. В данном случае, их значение близко значению иудейского корня слова жертвоприношение: imp, а именно "подходить ближе", приближаться к Богу. Во время этого приближения к Богу душу и охватывает пламя, но этот смертоносный жар как раз и является поворотным моментом, в котором жизнь произрастает из смерти. Ибо бытие в точке поворота жизни, как странно и глубоко метафорически сказано в стихотворении, является также и бьющим ключом. Созидающий дух-источник обожает момент поворота жизни и Знание дается тому, "кто бьет ключом".

Подобно акту воспроизводства, в важнейшем, творческом акте, "бьющем ключе" содержатся как жертвоприношение и приближение, так и совпадение жизни и смерти. Точка, находящаяся точно посередине между двумя полюсами, точка, в которой напряжение порождает третий более высокий элемент, и является "моментом поворота". Этот постоянно бьющий ключ есть вечная метаморфоза и, подобно жизни и смерти, он также есть вечная жизнь, в которой нет ничего вечного. Именно непроизвольный характер этого потока раскрывает благодать трансформации, которая, как бы появившись издалека, проникает в человека и проходит сквозь него. Таким образом, творческий человек осознает себя, как "устье", сквозь которое проходит то, что родилось в самых глубинах земной ночи. В этом потоке творчества происходит нечто очень важное, что не воплощено в своем источнике, поскольку он есть "тайна", или в творчестве, поскольку оно временно и потому обречено на смерть. Только та точка источника, в которой поток вырывается из тьмы на свет и является, одновременно и тьмой, и светом, является поворотной точкой перехода и метаморфозы. Ее нельзя найти и зафиксировать; в любой момент она является творением из ничего, независимым от своей истории, и, будучи чистым настоящим, она независима, как от своего прошлого, так и от будущего.

Это тот самый поток, в котором "Знание дается". Это знание включает в себя Божье знание известного; но в нем тот, кто бьет ключом, чувствует также и возбуждающую его силу. Точка поворота и бьющий ключ -это дуальность, столкнувшаяся с дуальностью любящего и знающего Бога. Но в этой высшей драме любви Бога и человека, в этой драме творчества, тот, кто поворачивается и преображается, тот, кто бьет ключом, не является партнером божества; он -среда, через которую проходит божество, он – его уста и выражение. Ибо то, что поворачивается в нем и бьет из него, честь само божество. И, тем не менее, это знание земного все же несет в себе библейское чувство воспроизведения -связь, настолько фундаментальную, что даже зоолог, который слишком далек от иудейской Библии, чтобы считаться человеком непредубежденным, пишет: "Встреча, которая ведет к воспроизводству, предполагает наличие простейшего "знания" общности, поиск существ того же самого вида".

Это та же самая драма, которая разыгрывается между божественным знающим и земным знаемым, который в своем потоке жертвоприношения и является, и становится творческим. Ибо то, что происходит сейчас, происходило и на заре времени: в момент сотворения мира. Поэтому:

... оно ведет его, показывая ему то, что создавалось

в радости И зачастую решение одной задачи лишь порождает новую.

И снова, в ходе этого первичного акта обретения творчества, акта сотворения мира, достигается тот "поворотный момент", в котором как творец и творение, так и зачатие, рождение и обретение творчества сливаются друг с другом. Творческий процесс есть как возникновение и рождение, так и трансформация и возрождение. Как сказали китайцы: "Трансформация есть созидание".

Восторг того, кто бьет ключом, отражается в спокойствии творения. Постоянное самообновление и зависимость от милости того, кто вечно бьет ключом, – это человеческая метафора вечного возрождения всего, что было сотворено. Восхитительный бессмертный фонтан творчества бьет в человеке точно так же, как и в природе; воистину, только погрузившись в поток творчества, человек становится частью природы, еще раз присоединяется к "единой реальности" бытия, в которой никакая долговечная не может долго существовать, ибо все в ней является трансформацией.

Гераклит сказал: "Душа живет по своему собственному Закону (Логосу), который расширяется сам по себе (то есть, растет в соответствии со своими потребностями)".27

Эти слова выражают то, что Филон и Отцы Церкви сказали о Логосе, рожденном из души, и что мистики знали о воспроизводящем слове и Святом Духе речи; но архетипическое значение этого творческого заявления отличается большей глубиной. Как библейский миф о сотворении мира словом Божьим, так и "магия слова", известная нам из примитивной психологии, воплощают это странное единство речи, знания и зачатия-творения. Эта идея творящего слова проистекает из одного из самых глубоких ощущений человечества, осознания того факта, что в поэте "говорит" творческая, психическая сила, неподвластная индивидуальному человеку. Образы, рвущиеся из застрявшего внизу человека, песня, являющаяся их словесным выражением – это творческие источники всей человеческой цивилизации;28 и основная часть любой религии, искусства и обычая изначально порождена этим таинственным феноменом творческого единства в человеческой душе. Примитивный человек считал это творчество души магией и был прав, потому что оно преобразовывает и будет вечно преобразовывать реальность.

Основным архетипическим образом этой творчески преобразованной реальности является самодвижущееся колесо вечности, каждая точка которого есть "момент поворота", который "зачастую решением одной задачи лишь порождает новую". Ибо, один из парадоксов жизни заключается в том, что в ее творческой реальности, "бытие" есть чистое настоящее, но все прошлое впадает в это бытие, в то время, как все будущее вытекает из него подобно ручью; стало быть, это точка одновременно является и точкой поворота, и точкой покоя. Эта точка бытия, нулевая точка творческого мистицизма29 – это пропуск в творении, в котором сознание и бессознательное на мгновение становятся творческим единством и третьим элементом, частью единой реальности, которая почти "застывает" в восторге и красоте творческого момента.

Но стихотворение продолжается:

Восторг от удачно решенной сложнейшей задачи это дитя расставания

Это значит, что любая проблема в сотворенном мире, даже та ее часть, что вызывает наибольший восторг, зиждется на расставании, на уходе из вечности совершенного круга в предельность и историческую реальность прошлого, настоящего и будущего – в смену поколений. Здесь смерть создает разрыв", создает огромную проблему и может быть преодолена только в момент творчества. И восторженно пройти через творение означает создать смертоносные разрывы, которые обозначат конечность бытия по сравнению с вечностью. Стало быть, любое рождение покоится на смерти, точно так же, как все пространство покоится на разрыве, и быть ребенком, в любом случае, означает быть началом, которое является концом чего-то; но этот конец, в то же самое время/является началом, в котором прошлое закрывается и остается внизу. Ибо, ощущая себя как дитя расставания, дитя, в то же самое время, ощущает свое рождение из смерти и возрождение в себе того, что мертво. Оно ощущает себя, как что-то сотворенное, что "зачастую решение одной задачи лишь порождает новую".

Но вращающееся колесо рождений и смертей, в котором все одновременно является и началом, и концом, -это всего лишь обод: главное действие происходит в его центре. И в этом центре появляется "преображенная" Дафна. Бегущая от преследующего ее бога, спасающаяся от него с помощью преображения, душа становится лавровым деревом. Преображенная, она уже – не гонимый беглец; ее преображение -это ничем не стесненное развитие и, в то же самое время, это лавровый венок, венчающий, как поэта, так и бога-охотника. У пламени из первой строчки стихотворения, в котором вещь обретает спасение путем ухода из долгого бытия в огненное преображение, в конце стихотворения появляется партнер; вечная беглянка становится деревом, навечно пустившем корни в бытие. Влюбленный в Дафну Аполлон, бог-охотник, вынуждает ее к преображению; и снова мы видим творческую сублимацию души, высшую форму любви. Ибо Дафна, укрывшаяся на высшем уровне своего растительного существования, теперь "чувствует себя лавром". Сейчас она – субъект закона и любви Орфея, о котором Рильке сказал: "Петь -значит просто быть".

Но, поскольку песня – это бытие, то это высшее бытие песни, пленяющей подобную лавру душу, не статично, но в вечном движении. Этот творческий дух песни также "насвистывает там, где его слушают". И хотя то, что поедается пламенем, и то, что бьет ключом, содержится в элементарной природе творчества, душа, преобразованная в процессе этого творения, становится другой и более высокой. Она становится партнером божественной песни, о которой сказано: "Дыханье пустоты, дыханье Бога, Ветер". Дафна, пустив корни, хочет только одного – быть пойманной; она жаждет только высшего преображения – себя, Бога, нас.

Дафна, преображенная,

Чувствуя себя лавром, хочет, чтобы ты превратился в ветер.

Примечания

1. Эта работа, впервые опубликованная в 1912 г., вышла в английском переводе Беатрис Хинкель в 1926 г. под названием Psychology of the Unconscious. Четвертое швейцарское издание, в значительной степени переработанное, вышло в 1952 г. под названием Symbole der Wandlung; переведено под названием Symbols of Transformation, 1956, vol. 5 of the Collected Works. Psychology and Alchemy: ее основная часть была впервые опубликована в Eranos-Jahrbucher за 1935 и 1936 гг. и вышла, как т. 12 Избранных работ в 1953 г. Transformation Symbolism in the Mass: впервые опубликована в Eranos-Jahrbuch за 1941 г. и переведена в сборнике Psychology and Religion: West and East, vol. 11 of the Collected Works, 1958.

2. William James, The Varieties of Religious Experience.

3-Е. Neumann, Zur psychologischen Bedeutung des Ritus.

4. C.G. Jung, A Review of the Complex Theory.

Творческий человек

249

5. В данной работе у нас нет возможности обсуждать причины этой неудачи, которые следует искать, по большей части, среди отклонений в развитии эго.

6. Erich Neumann, Die Psyche und die Wandlung der Wirklichkeitse-benen.

7.Смотри в этом же сборнике статью "Искусство и время".

8. Aldous Huxley, The Doors of Perception, p.17.

9. "At the Source of the Danube", in the Holderlin , p. 169.

10. R.M. Rilke, Correspondence in Verse whith Erika Mitterer, p.35. 1.1. Смотри в этом же сборнике статью "Леонардо да Винчи и

архетип матери".