Текст книги "Искра жизни. Последняя остановка."

Автор книги: Эрих Мария Ремарк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Ну, – проговорил Штрошнейдер, садясь за руль. – Кто из вас, тифозников, следующий?

Все молчали. У Штрошнейдера как ветром сдуло хорошее настроение.

– Засранцы, – пробурчал он. – Даже это вы не способны понять.

Вдруг он дал резко газ. Мотор загрохотал, как пулеметный залп. Скелеты отскочили в сторону. Штрошнейдер радостно кивнул и рванул руль в сторону, оставив после себя голубое облачко дыма. Лебенталь закашлялся.

– Толстая, зажравшаяся свинья, – ругался он. Пятьсот девятый продолжал стоять в дыму из выхлопных газов.

– А может, это полезно от вшей?

Грузовик мчался вниз по направлению к крематорию. Рука Ломана торчала сбоку. Машина подпрыгивала на неровной дороге и рука раскачивалась в такт, словно помахивала кому-то.

Пятьсот девятый огляделся, нащупал золотую коронку в кармане. Какое-то мгновение ему казалось, что зуб обязательно должен исчезнуть вместе с Ломаном. Лебенталь все еще не мог откашляться. Пятьсот девятый обернулся. Сейчас он почувствовал в своем кармане и кусочек хлеба с того самого вечера накануне: он так его и не съел. Он ощутил этот кусочек, показавшийся ему бессмысленным утешением.

– Как насчет обуви, Лео? – спросил он. – Она чего-нибудь стоит?

Направляясь в крематорий, Бергер увидел Вебера и Визе. Он сразу же, прихрамывая, поспешил обратно.

– Вебер идет! С ним Хандке и какой-то штатский! Мне кажется, что специалист по морским свинкам. Осторожно!

Бараки были взбудоражены. Высокие чины СС почти никогда не появлялись в Малом лагере. Каждый знал, на то есть особая причина.

– Овчарка, Агасфер! – крикнул Пятьсот девятый. – Спрячь ее!

– Ты думаешь, они хотят провести ревизию в бараках?

– Может, и нет. С ними штатский.

– Где они? – спросил Агасфер – Еще есть время?

– Да. Быстрее!

Овчарка покорно улеглась на пол, Агасфер принялся ее ласкать, а Пятьсот девятый – вязать ей ноги, чтобы она не могла выбежать наружу. Правда, он никогда этого не делал. Но этот визит был чрезвычайный, и лучше было не рисковать. Агасфер еще засунул ей тряпку в рот, чтобы она могла только дышать, но не лаять. Потом они оттащили ее в самый темный угол барака.

– Здесь сидеть! – Агасфер поднял руку. – Тихо! На место! – Овчарка попыталась подняться. – Лежать! Тихо! Ни с места! – Безумный пес опустился на пол.

– Всем выйти из барака! – крикнул Хандке у дверей.

Скелеты, толпясь, стали выходить из барака и строиться.

Кто не мог идти самостоятельно, того поддерживали или несли и клали на землю.

Это была жалкая кучка полуживых умирающих людей. Обращаясь к Визе, Вебер сказал: «Это то, что вам требуется?»

У Визе ноздри так и заходили, словно он почуял жаркое.

– Прекрасные образцы, – пробормотал он. Надев роговые очки, он прошелся благожелательным взглядом по рядам.

– Желаете себе кого-нибудь отобрать? – спросил Вебер.

Визе откашлялся.

– Да, но в общем-то речь шла о добровольцах…

– Воля ваша, – ответил Вебер. – Как хотите. Итак, шесть человек для участия в легких работах – шаг вперед!

В ответ никто не двинулся с места. Вебер побагровел. Старосты блоков продублировали команду и стали спешно выталкивать людей вперед. Утомленно прохаживаясь вдоль рядов, Вебер вдруг наткнулся на Агасфера в тыльной части перед двадцать вторым бараком.

– А этот вот! С бородой! – вскрикнул он. – Выйти из строя! Ты что, не знаешь, быть в таком виде запрещается? Староста блока! Вы здесь на что? Что еще за выдумки? Шаг вперед, тебе говорю.

Агасфер выступил вперед.

– Этот чересчур старый, – пробормотал Визе, потянув Вебера назад. – Минуточку. Мне кажется, это надо делать не так.

– Люди, – проговорил он мягким голосом. – Всех вас необходимо положить в госпиталь. Всех. Но в лагерном лазарете нет больше ни одного места. Шестерых из вас я могу поместить куда-нибудь еще. Вам требуются супы, мясо и калорийная пища. Шестеро, которые нуждаются в этом больше других, пусть сделают шаг вперед.

В ответ никто не шелохнулся. В такие сказки никто в лагере уже не верил. Кроме того, ветераны узнали Визе. Им было известно, что он уже несколько раз брал отсюда людей. И никто из них не вернулся.

– У вас, наверное, еще слишком много жратвы, а? – резко бросил Вебер. – Мы об этом позаботимся. Шестеро шаг вперед, и поживей!

Из секции «Б», покачиваясь, вышел вперед скелет и замер.

– Вот этот годится, – сказал Визе, разглядывая его. – Вы благоразумны, мой дорогой. Мы вас обязательно подкормим.

Из строя вышел второй. И еще один. Это были люди из вновь прибывших.

– А ну, живей! Еще трое! – сердито орал Вебер. Он считал, что идея с добровольцами пришла Нойбауэру в голову на похмелье. Прежде канцелярия отдавала приказ, шестерых отправляли, и конец.

У Визе подернулись уголки рта.

– Люди, я лично гарантирую вам хорошую пищу. Мясо, какао, питательные супы!

– Господин штабной доктор, – сказал Вебер. – Эта банда не понимает, когда с нею так разговаривают.

– Мясо? – спросил скелет Вася, который, как загипнотизированный, стоял рядом с Пятьсот девятым.

– Разумеется, мой дорогой. – Визе повернулся к нему– Причем каждый день. Каждый день мясо.

Вася что-то жевал. Пятьсот девятый предостерегающе толкнул его локтем. Он сделал это едва заметно. Но Вебер тем не менее уловил момент.

– Пес паршивый! – Он ткнул Пятьсот девятому в живот. Удар был не очень сильный. По мнению Вебера, это был не столько удар-наказание, сколько удар-предостережение. Но Пятьсот девятый упал, как подкошенный.

– Встать, симулянт!

– По-другому надо, по-другому, – пробормотал Визе, останавливая Вебера.

– Они мне нужны живые.

Он наклонился над Пятьсот девятым и общупал его. Мгновение спустя Пятьсот девятый открыл глаза. Он смотрел не на Визе, а на Вебера. Визе выпрямился.

– Вам надо в госпиталь, дорогой. Мы о вас позаботимся.

– У меня нет никаких травм, – тяжело проговорил Пятьсот девятый и не без труда поднялся.

Визе улыбнулся:

– Как врач я это знаю лучше.

Он повернулся к Веберу.

– Итак, еще двое. Остается последний. Более молодой.

Он показал на Бухера, стоявшего с другой стороны от Пятьсот девятого.

– Может, вон тот…

– Шаг вперед! Марш!

Бухер встал рядом с Пятьсот девятым и другими. Теперь Вебер увидел чешского мальчика Карела.

– Вот еще полпорции. Может, устроит вас как довесок?

– Спасибо. Мне нужны взрослые, сформировавшиеся люди. Этих вполне достаточно. Сердечно благодарен.

– Хорошо. Вы, шестеро, через пятнадцать минут явитесь в канцелярию. Староста блока! Записать номера! И помыться, свиньи вы грязные!

Они стояли словно пораженные громом. Все молчали. Они знали, что все это означало. Ухмылялся только Вася. Он стал слабоумным от голода и верил в то, что сказал Визе. Трое новеньких тупо смотрели в пустоту. Они беспрекословно выполнили бы любое приказание, даже побежали бы по проволоке, через которую пропущен электрический ток.

Агасфер лежал на земле и стонал. Хандке избил его дубинкой после ухода Вебера и Визе.

– Йозеф! – долетел до него слабый голос из женского лагеря.

Бухер не шелохнулся. Бергер слегка подтолкнул его.

– Это Рут Голланд.

Женский лагерь примыкал слева к Малому лагерю. Их разделял двойной ряд колючей проволоки, по которой не пропускали электрический ток. Лагерь состоял из двух небольших бараков, построенных во время войны с началом новых массовых репрессий. Прежде женщины в лагерях не сидели.

Два года назад Бухер несколько недель там проработал столяром. Там же он и познакомился с Рут Голланд. Оба иногда накоротке тайно встречались и переговаривались, но потом Бухера перевели в другую коммандос. Они снова увиделись только после того, как он попал в Малый лагерь. Иногда ночью или в туман они могли шепотом беседовать друг с другом.

Рут Голланд стояла за колючей проволокой, разделявшей оба лагеря. Ветер обдувал тонкие ноги узницы в полосатом халате.

– Йозеф! – воскликнула она снова.

Бухер поднял голову.

– Отойди от проволоки! Тебя видно!

– Я все слышала. Не делай этого!

– Отойди от проволоки, Рут! Часовой может выстрелить.

Она покачала головой. У нее были короткие и совсем седые волосы.

– Не надо! Оставайся здесь! Не уходи! Оставайся здесь, Йозеф!

Бухер бросил беспомощный взгляд на Пятьсот девятого.

– Мы вернемся, – ответил за него Пятьсот девятый.

– Он не вернется. Я это знаю. Тебе это тоже известно. – Она прижалась руками к проволоке. – Никто больше не вернется.

– Возвращайся, Рут! – Бухер бросил взгляд на сторожевые башни. – Стоять здесь небезопасно.

– Он не вернется. Вы все это знаете!

Пятьсот девятый молчал. Здесь трудно было что-нибудь возразить. Он внутренне просто онемел. Утратил всякое восприятие. Других и самого себя. Он знал, всему конец, но еще не ощутил этого. Он чувствовал только пустоту.

– Он никогда уже не вернется, – повторила Рут Голланд. – Не надо ему уходить.

Бухер уперся взглядом в землю. Он был слишком заторможен, чтобы продолжить разговор.

– Не надо ему уходить, – проговорила Рут Голланд. Это было, как причитание. Монотонное и бесчувственное. Это было уже по ту сторону возбуждения – Пусть идет кто-нибудь другой. Он молод. За него должен пойти кто-нибудь другой…

Воцарилось молчание. Каждый понимал, что идти должен Бухер. Хандке переписал все номера. Ну, а кто мог бы пойти вместо него?

Они стояли, посматривая друг на друга. Те, кто должны были идти, и те, кто оставались. Они глядели друг на друга. Если бы сверкнула молния и убила Бухера и Пятьсот девятого, это еще можно было бы вынести. Однако невыносимым было то, что в этом последнем взгляде еще заключалась ложь. Это безмолвное: «О, почему я? Именно я?» С одной стороны: «Слава Богу, что не я!» А с другой стороны: «Нет, все же не я!»

Агасфер медленно поднялся с земли. Он, словно завороженный, еще какое-то мгновение смотрел прямо перед собой. Потом нахлынули воспоминания, и он что-то прошептал.

Бергер обернулся.

– Это я виноват, – вдруг прохрипел старик. – Я… со своей бородой… из-за нее вот сюда попал! Иначе бы он остался там…

Он обеими руками стал дергать свою бороду. По лицу потекли слезы. Агасфер был слишком слаб, чтобы вырвать себе волосы. Он сидел на земле и мотал головой.

– Отправляйся в барак, – резко сказал Бергер.

Агасфер пристально посмотрел на него. Потом он упал прямо лицом на землю и взвыл.

– Нам надо идти, – сказал Пятьсот девятый.

– Где зуб с коронкой? – спросил Лебенталь. Пятьсот девятый сунул руку в карман и протянул зуб Лебенталю.

– Вот…

Лебенталь взял коронку. Он дрожал.

– Твой Бог! – произнес он, заикаясь, сделав какой-то неопределенный жест в направлении города и сгоревшей дотла церкви. – И вот вам знамение! Твой огненный столп!

Пятьсот девятый, вынимая зуб, снова нащупал кусочек хлеба. И какой был толк оттого, что он его не съел. Он протянул его Лебенталю.

– Ешь сам, – ответил сердито и беспомощно Лебенталь– Он твой.

– Для меня это больше не имеет смысла.

Между тем кусочек хлеба привлек внимание одного мусульманина… С широко раскрытым ртом он устремился, спотыкаясь, к Пятьсот девятому, вцепился ему в руку, стараясь вырвать хлеб. Пятьсот девятый оттолкнул его и сунул кусочек хлеба в руку Карела, который все время молчаливо стоял рядом. Мусульманин вцепился в Карела. Мальчик спокойно и уверенно ударил его в стопу. Мусульманин зашатался, и остальные оттолкнули его в сторону.

Карел посмотрел на Пятьсот девятого.

– Вас что, отравят газом? – спросил он деловым тоном.

– Здесь нет газовых камер, Карел. Тебе не мешало бы это знать, – сказал сердито Бергер.

– Нам то же самое говорили в Биркенау. Если вам дадут полотенца и скажут, чтобы вы искупались, значит, готовься к газовой камере.

Бергер отодвинул его в сторону.

– Иди и ешь свой хлеб, иначе у тебя кто-нибудь отнимет.

– Я начеку. – Карел сунул хлеб в рот. Он просто поинтересовался, словно расспрашивал, как проехать куда-то, и не имел в виду ничего дурного. Он вырос в концлагерях и другого не знал.

– Пошли, – сказал Пятьсот девятый.

Рут Голланд расплакалась. Ее руки висели, как птичьи когти на колючей проволоке. Она оскалила зубы и застонала. Слез не было видно.

– Пошли, – повторил Пятьсот девятый. Он окинул, взглядом остающихся. Большинство из них уже равнодушно расползались по баракам. Стояли на месте только ветераны и еще несколько других. Вдруг Пятьсот девятому показалось, что ему надо сказать еще что-то страшно важное, такое, отчего зависит все прочее. Он старался изо всех сил, но не мог излить это в мысли и слова.

– Помните об этом, – выдавил он из себя в конце концов.

Никто не ответил ему. Он понимал, они это забудут. Они ведь уже слишком часто видели подобное. Разве что Бухер этого не забыл бы, он достаточно молод. Но он был вместе с ним.

Они заковыляли по дороге. Они так и не помылись. Эго было ухищрение Вебера. В лагере всегда не хватало воды. Они тащились вперед не оглядываясь. Вот миновали ворота с колючей проволокой, отделявшие Малый лагерь. Ворота для издыхающих. Вася чавкал. Трое новеньких шагали, как автоматы. Остались позади первые бараки трудового лагеря. Рабочие коммандос уже давно ушли на объект. Опустевшие бараки производили безутешное впечатление. Но сейчас они казались Пятьсот девятому самыми желанными на свете. Они вдруг предстали перед ним как символ жизни, защищенности и безопасности. Сейчас ему так хотелось бы заползти туда и спрятаться от этого безжалостного приближения смерти. «Еще бы два месяца», подумал он глухо. «Может быть, даже две недели. И вот все впустую. Впустую.»

– Камарад [2]2
  Товарищ (фр.).


[Закрыть],– вдруг проговорил кто-то рядом с ним. Это было перед тринадцатым бараком. Человек стоял перед дверью, лицо его было черным от щетины.

Пятьсот девятый поднял глаза.

– Помните об этом, – пробормотал он. С этим человеком он никогда не был знаком.

– Мы это будем помнить, – ответил человек. – Куда вы идете?

Люди, оставшиеся в трудовом лагере, видели Вебера и Визе. Они понимали, что это не просто так.

Пятьсот девятый остановился. Он измерил человека взглядом. Напряженность сразу исчезла. Он снова ощутил в себе потребность сказать нечто важное, чтобы оно было услышано. – Никогда этого не забывайте, – прошептал он настойчиво. – Никогда! Никогда!

– Никогда! – повторил человек твердым голосом. – Куда вам теперь?

– В лазарет. Как подопытный кролик. Никогда этого не забывайте! Как тебя зовут?

– Левинский Станислаус.

– Никогда не забывай об этом, Левинский, – сказал Пятьсот девятый. Ему казалось, что упоминание имени придает его увещеванию дополнительный акцент. – Левинский, никогда не забывай об этом.

– Я это не забуду.

Левинский дотронулся ладонью до плеча Пятьсот девятого. Тот воспринял это прикосновение как нечто большее… и еще раз глянул на Левинского. Тот кивнул. Его лицо было похоже на лица в Малом лагере. Пятьсот девятый почувствовал, что его поняли. И он продолжил свой путь.

Его ждал Бухер. Они догнали четверых других, тяжело шагавших по дороге.

– Мясо, – бормотал Вася. – Суп и мясо.

В канцелярии пахло холодным спертым воздухом и гуталином. Специально выделенный дежурный подготовил все бумаги. Он измерил их безучастным взглядом.

– Вам надо расписаться здесь.

Пятьсот девятый бросил взгляд на стол. Он не понимал, что здесь надо было подписывать. Обычно заключенным отдавали команду, и конец. Потом он почувствовал, что кто-то его пристально разглядывает. Это был один из писарей, сидевший сзади дежурного. У него были огненно-рыжие волосы. Когда тот увидел, что Пятьсот девятый ощутил на себе его взгляд, он незаметно повернул голову справа налево.

Вошел Вебер. Все замерли по стойке «смирно».

– Продолжайте! – скомандовал он и взял бумаги со стола. – Еще не готовы? А ну-ка быстро подписать это!

– Я не умею писать, – сказал Вася, стоявший к Веберу ближе всех.

– Тогда поставь здесь три креста.

Вася поставил три креста.

– Следующий!

Один за другим подошли трое новеньких. Пятьсот девятый судорожно попробовал взять себя в руки. Ему казалось, что где-то еще должен быть выход. Он снова посмотрел на писаря. Но тот больше не поднимал глаз.

– Теперь ты, – прорычал Вебер. – Шевелись! Заснул, что ли, а?

Пятьсот девятый взял в руки бумагу. В его взгляде отражалась мутная поволока. Несколько напечатанных на машинке строк прыгали у него перед глазами.

– Еще читать будешь! – Вебер толкнул его. – Подписывай, ты, гад вонючий!

Пятьсот девятый прочел. Дойдя до слов «настоящим я добровольно заявляю», он бросил лист на стол. Это была она – последняя отчаянная возможность! Именно ее имел в виду писарь.

– Быстрее, ты, дерьмо! Я, что, должен водить твоей рукой?

– Добровольно я не пойду, – сказал Пятьсот девятый.

Дежурный уставился на него. Писари подняли головы и мгновенно снова склонились над своими бумагами. На какое-то мгновение наступила мертвая тишина.

– Что-о? – спросил Вебер, не веря своим ушам.

Пятьсот девятый вдохнул воздух в легкие.

– Добровольно я не пойду.

– Значит, ты отказываешься подписать?

– Да.

Вебер облизал губы.

– Итак, ты не желаешь подписать? – Он схватил Пятьсот девятого за левую руку, вывернул ее и завел высоко за спиной. Пятьсот девятый повалился плашмя на пол. Вебер продолжал удерживать вывернутую руку, подтянул на ней тело Пятьсот девятого, покачал его и наступил ногой на спину. Пятьсот девятый вскрикнул и затих.

Другой рукой Вебер взял его за шиворот и поставил на ноги. Пятьсот девятый бухнулся на пол.

– Дохлятина! – прорычал Вебер. Потом он открыл дверь. – Клейнерт! Михель! Вынесите это ничтожество отсюда и приведите его в чувство. Впрочем, пожалуй, оставьте его здесь. Я сам выйду к вам.

Они вытащили Пятьсот девятого наружу.

– Теперь ты! – сказал Вебер Бухеру. – Подписывай!

Бухер задрожал. Он не хотел этого, однако уже не владел собой. Пятьсот девятого рядом не было. Неожиданно Бухер остался один. Все в нем размякло, но он понял, что должен быстро проделать то, что уже сделал Пятьсот девятый, иначе будет поздно, и тогда придется, как автомат, выполнять все, что ему прикажут.

– Я тоже не подпишу, – пробормотал он.

Вебер ухмыльнулся.

– Вы только посмотрите! Еще один нашелся! Ну прямо как в самом начале, в старые добрые времена.

Бухер едва почувствовал удар и погрузился в какое-то зловещее затмение. Когда пришел в себя, над ним стоял Вебер. «Пятьсот девятый, – подумал он. – Пятьсот девятый старше меня на целых двадцать лет. С ним Вебер устроил ту же самую расправу. Поэтому я обязан выстоять!» Он ощущал жуткие боли, жжение, ножи в лопатках, он не слышал собственного крика – и потом снова затмение.

Когда он снова пришел в себя, то лежал уже рядом с Пятьсот девятым на цементном полу в другом помещении. Сквозь шум долетел голос Вебера: «Можно было бы подписать за вас – и конец делу; но я на это не пойду. Я не спеша сломаю ваше упрямство. Вы сами это подпишете. Вы будете на коленях умолять меня разрешить вам подписать, если только к тому времени у вас хватит на это сил».

Пятьсот девятый воспринимал голову Вебера как темное пятно перед окном. Она казалась ему очень большой на фоне неба. Голова была смертью, а небо за окном – неожиданно жизнью. Жизнью, совершенно не важно, где и какой – во вшах, побоях, крови, – тем не менее жизнью, пусть даже на самый короткий миг. Потом в это восприятие ворвалась деревянная тупость, нервы сочувственно снова отключились, и вот уже ничего больше не осталось, кроме приглушенного грохота. «К чему сопротивляться? – сверлила его сознание какая-то глухая мысль, когда он снова пришел в себя. – Ну какая разница – быть забитым до смерти здесь, подписать бумагу или погибнуть от укола. Так даже быстрее и не столь мучительно». Но потом он услышал рядом голос, свой собственный голос, которым, казалось, говорил кто-то другой: «Нет, я все равно не подпишу, даже если вы меня убьете».

Вебер рассмеялся.

– Тебе, наверное, этого очень хочется, ты, скелет. Чтобы все это поскорее кончилось, не так ли? Но убиение длится у нас неделями. Сейчас это только начало.

Он снова взял в руки поясной ремень. Удар пришелся Пятьсот девятому по глазам, глаза у него были посажены слишком глубоко. Потом ремень угодил в губы, и они треснули, как высохший пергамент. После нескольких ударов по черепу застежкой ремня он снова потерял сознание.

Вебер оттащил его в сторону и принялся избивать Бухера. Тот попытался отстраниться, но не успел. И удар пришелся по носу. Бухер скорчился от боли, и в этот момент Вебер ударил ему между ног. Бухер вскрикнул. Он еще пару раз ощутил, как застежка врезалась ему в шею. Потом снова впал в забытье.

Он слышал беспорядочные голоса, но не подавал признаков жизни. Пока он внешне без сознания, его не станут бить. Голоса бесконечно проносились над ним. Он старался не прислушиваться, но они приближались, заполняя его уши и разум.

– Мне очень жаль, господин доктор, но если люди не хотят добровольно… Вы же видите, Вебер всячески пытался их уговорить.

Нойбауэр был в прекрасном настроении. Все, что произошло, подтвердило его ожидания.

– Вы от них этого требовали? – спросил он Визе.

– Разумеется, нет.

Бухер попробовал незаметно приоткрыть глаз, но не мог контролировать свои веки. Они открывались, как у механической куклы. Он увидел Визе и Нойбауэра. Потом разглядел Пятьсот девятого. У него тоже были открыты глаза. Вебера в комнате больше не было.

– Конечно, нет, – подчеркнул еще раз Визе. – Как культурный человек…

– Как культурный человек, – прервал его Нойбауэр, – вы нуждаетесь в этих людях для своих опытов, не так ли?

– Это в интересах науки. Наши опыты спасают жизни десяткам тысяч других людей. Вы, наверно, не понимаете, что…

– Почему вы так считаете? Но вы, видимо, не понимаете происходящего здесь. Все дело в элементарной дисциплине. Это исключительно важно.

– Каждый по-своему прав, – произнес высокомерно Визе.

– Разумеется, разумеется. Жаль только, что я оказался не в состоянии быть вам более полезным. Но мы не можем принуждать наших подопечных. К тому же находящиеся здесь люди весьма неохотно покидают территорию лагеря. – В доказательство он повернулся к Пятьсот девятому и к Бухеру.

– Скажите, вы ведь предпочитаете остаться в лагере?

Пятьсот девятый повел губами.

– Не так ли? – резко спросил Нойбауэр.

– Да, – ответил Пятьсот девятый.

– Ну, а ты там?

– Я тоже, – прошептал Бухер.

– Вот видите, господин штабной доктор. – Нойбауэр улыбнулся. – Людям здесь нравится. Тут уж ничего не поделаешь.

Визе сдержал улыбку.

– Дураки, – бросил он презрительно по адресу Пятьсот девятого и Бухера – В этот раз мы действительно не хотели ничего иного, кроме экспериментов с питанием.

Нойбауэр отогнал от себя дым собственной сигары.

– Тем лучше. Двойное наказание за неподчинение. Впрочем, если вы захотите поискать в лагере желающих, вам предоставляется такая возможность, господин доктор.

– Благодарю, – холодно ответил Визе.

Нойбауэр закрыл за ним дверь и вернулся в помещение. Над ним сгустилось пряное голубоватое облачко табачного дыма. Пятьсот девятый вдруг понял, что он чувствует запах табака и даже какой-то зуд в легких. Это не имело к нему никакого отношения; это было чужое самостоятельное ощущение, вцепившееся когтями в его легкие. Он бессознательно сделал глубокий вдох и, наблюдая за Нойбауэром, втянул дым. Мгновение Пятьсот девятый не мог понять, почему он и Бухер вместе с Визе остались в этом помещении. Но потом до него дошло. Объяснение могло быть только одно. Они отказывались подчиниться офицеру СС, и за это их ждет в лагере наказание. Его легко можно было предвидеть – людей вешали только за то, что они не подчинялись дежурному. «Отказ подписать был ошибкой, – почувствовал он вдруг– С Визе у них, наверное, еще был бы шанс. Вот теперь им конец».

Удушающее раскаяние нарастало в его душе. Оно сдавливало живот, накатывалось на глаза. Вместе с тем он остро и непонятно почему ощутил щемящее желание глотнуть табачного дыма.

Нойбауэр рассматривал номер на груди Пятьсот девятого. Он был одним из самых ранних.

– Ты давно уже здесь? – спросил он.

– Десять лет, господин оберштурмбаннфюрер.

Десять лет. Нойбауэр даже не знал, что есть заключенные с момента создания лагеря. «Собственно говоря, это – доказательство моей мягкости, – подумал он – Таких лагерей наверняка не так уж много. Подобное могло порой оказаться весьма полезным. Трудно все предугадать». Он затянулся сигарой.

Вошел Вебер. Нойбауэр вынул сигару изо рта и рыгнул. На завтрак он ел копченую колбасу и глазунью – одно из своих любимых блюд.

– Оберштурмфюрер Вебер, – сказал он. – То, что здесь происходило, приказом не предусматривалось.

Вебер бросил на него взгляд. Он ждал, что это шутка, но шутки не последовало.

– Мы их повесим сегодня вечером на перекличке, – сказал он наконец.

Нойбауэр еще раз рыгнул.

– Такого в приказе не было, – повторил он – Впрочем, почему вы беретесь за такие дела сами?

Вебер ответил не сразу. Он никак не мог понять Нойбауэра, который затеял разговор из-за таких мелочей.

– Для этого ведь достаточно людей, – добавил Нойбауэр. В последнее время Вебер позволяет себе большую самостоятельность. Все бы ничего, если бы и он помнил, кто здесь командует. – Что случилось с вами, Вебер? Может, нервы сдают?

– Нет.

Нойбауэр снова повернулся к Пятьсот девятому и Бухеру. Вебер сказал: «Повесить». В общем, все правильно. Но какой смысл? День сложился лучше, чем можно было предполагать. Кроме того, приятно было дать Веберу понять, что не все должно происходить так, как ему думается.

– Это не было прямым отказом от выполнения приказа, – объяснил он – Я велел подготовить волонтеров. В данном случае это не так. Посадите этих людей на двое суток в бункер, и больше ничего. Больше ничего, Вебер, понятно? Мне хотелось бы, чтобы мои приказы выполнялись.

– Так точно.

Нойбауэр ушел. Довольный, с сознанием своего превосходства, Вебер с презрением посмотрел ему вслед. «Нервы, – подумал он. – У кого здесь крепкие нервы? И у кого ни к черту не годные? Двое суток в бункере!» Он сердито обернулся. Солнечная полоска упала на расквашенное лицо Пятьсот девятого. Вебер вгляделся в него.

– А ведь я тебя знаю. Откуда?

– Не могу знать, господин оберштурмфюрер.

Пятьсот девятый все отлично помнил. Просто он надеялся, что Вебер запамятовал.

– Все же я тебя знаю. Откуда у тебя эти увечья?

– Я упал, господин оберштурмфюрер.

Пятьсот девятый вздохнул. Это были старые уловки. Шутки начального периода. Никому не разрешалось признаваться в том, что его избили.

Вебер посмотрел на него еще раз.

– Откуда же мне знакома эта рожа? – пробормотал он. Потом он открыл дверь. – Отправить этих в бункер. На двое суток.

Он снова повернулся к Пятьсот девятому и Бухеру. – Только не думайте, скоты, что вы от меня улизнули. Все равно я вас повешу!

Их вытащили наружу. Пятьсот девятый от боли закрыл глаза. Но, почувствовав свежий воздух, снова открыл глаза. Вот и небо. Голубое и безбрежное. Он повернул голову к Бухеру и посмотрел на него: они унесли ноги. По крайней мере, пока. В это трудно было поверить.