Текст книги "Эпизоды за письменным столом"

Автор книги: Эрих Мария Ремарк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

От «устричного пирата» до писателя

Вот молодой парень в том юном возрасте, когда некоторые только начинают задумываться над тем, кем бы они хотели стать, а ему уже приходится заботиться о семье. Он носится с охапкой газет по улицам, выкрикивает заголовки, зарабатывает пару центов в день, затем нанимает несколько других ребят, становится чем-то вроде старшего продавца газет; попадает в порт, наблюдает тамошнюю суматошную жизнь, делается дерзким «устричным пиратом», которого гоняют правительственные лодки, за свое сумасшедшее бесстрашие получает кличку «король устричных пиратов»; попадает в компанию бродяг, людей без профессии, становится среди них самым отчаянным, проезжает «зайцем» тысячи километров на буфере, в багажном вагоне, на крыше поезда в самых авантюрных обстоятельствах, железнодорожники вышвыривают его в пустынных местах, он забирается в другие поезда; то он фабричный рабочий, то мойщик, то студент, то углекоп; останавливается на литературе, начинает писать, имеет успех; снова все бросает, когда слышит о золоте Аляски, делается золотоискателем; возвращается нищим, работает ожесточенно, безумно, обходится только тремя часами сна; своими произведениями зарабатывает себе на яхту, ферму, становится самым популярным писателем Америки; замолкает в начале мировой войны и умирает сорока лет от роду 22 ноября 1916 года.

Это – Джек Лондон. Феномен, ворвавшийся, подобно урагану, в устоявшуюся писательскую традицию. Он плевать хотел на вдохновение и идею, он ни капельки не заботился о лирическом настроении, интеллектуальном содержании, эстетике и всех остальных атрибутах литературы, как бы они ни назывались; он просто садился и начинал рассказывать про свою жизнь, литература было для него не «даром», не «божественным провидением», она была просто профессией, которая его кормила, и ничем больше; он каждый день писал свои «сто строк», ни на одну больше, ни на одну меньше, – и, несмотря на это и благодаря этому, возникало произведение, такое страстное, такое напористое, полное приключений, удивительно образное и захватывающее, которое открывало новые миры и, подобно омолаживающей буре, врывалась в дряхлую, погруженную в психоанализ литературу.

Сейчас часть его книг вышла на немецком языке в издательстве «Университас», в Берлине. Это – «Рассказы южных морей», «Сын солнца», «Морской волк», «Джон Ячменное Зерно. Воспоминания алкоголика», «Северная Одиссея» – все напряженные, рассказанные, как раньше никто не рассказывал: с захватывающей деловитостью человека, которому не надо ничего придумывать, который только проживает жизнь, свою жизнь, а уж она дает ему материала с избытком.

Эти книги читают швеи и тайные советники; они завораживают всех, потому что в них чувствуется дыхание жизни, потому что за ними стоит потрясающая человечность и, не в последнюю очередь, потому что они вышли из-под пера большого писателя.

(1926)

Спорт в литературе

Признаюсь честно: иногда это было почти невозможно выносить; достойный профессор Зигмунд Фрейд наверняка совершенно не подозревал, какое воздействие окажут его теории на литературу. Но с тех пор как он сделал недоказуемое доказуемым и нашел подступы к самым отдаленным уголкам души, в литературе, переваривающей психоанализ, начался бурный подъем.

Неожиданно все сделалось очень простым. Все самое незначительное теперь можно превратить в демоническую травму с помощью нескольких ловких приемов. У каждой кухарки вдруг появились комплексы. Вещи, о которых раньше люди не осмелились бы сказать, потому что их подняли бы на смех, вызывают наибольший интерес. Жеманницы превратились в сверхчувствительных изнеженных натур. Трусы – в декадентов. Глупцы – в зацикленных на магии бедолаг, страдающих инфантилизмом. Все изящно переводилось в сферу подсознательного и резвилось всласть, не боясь получить замечание. Здоровых больше не осталось, в каждом кишмя кишели вытеснения и инверсии, каждый стал важен, каждый имел право на сплин – то была золотая пора на ярмарке человеческого тщеславия.

Тот же процесс развивался и в литературе. Психоаналитическая волна захлестнула все. Без конца обсуждали, вскрывали, сравнивали, навешивали ярлыки. Толстые тома: никакого действия – одни слова, слова, слова. И что еще хуже – предпочтение отдавалось полуталантам. Не было необходимости в серьезной работе. Ведь все стало доказуемым и недоказуемым. Для чего же тогда мучиться! Немножко оттуда, немножко отсюда, немножко клея, – и уже готово «глубокое, вскрывающее потаенные области души» произведение…

В эту ситуацию вмешался спорт. Нечто телесное. И хотя к нему пытались применить понятия ритма и души, он остался, слава богу, грубо телесным. Соревнования, тренировки, рекорды, действие, активность.

Самый резкий контраст пассивному отражению души! И поэтому он сразу же возбудил интерес и оживил литературу. Стремление к оптимизму, мужеству, самоутверждению всегда было возбуждающим фактором.

Правда, прошло много времени, пока кто-то решился податься в эту «моветонную» область. Ведь в Германии, к сожалению, захватывающий роман среди людей, принадлежащих к литературному цеху, все еще считается развлекательным чтивом. Но, в конце концов, хорошее развлечение лучше, чем воспеваемая всеми скукотища.

Вначале спортивная среда служила фоном, красочной, активной, сильной кулисой. Кайзер [72]72
  Кайзер, Георг (1878–1945) – немецкий драматург.


[Закрыть]в своей пьесе «С утра до полуночи» ухитрился вывести на сцену шестидневные гонки, причем ему прекрасно удалось обрисовать лихорадочную напряженность этой работы.

Затем спортивной тематикой увлеклись молодые, чтобы уйти от теории. Фаворитами стали бокс, автоспорт, бег, прыжки, футбол; из них черпали и вырабатывали темы. Даже старик Шоу написал роман о боксере «Профессия Кэшеля Байрона» – заметим в скобках, это одно из самых слабых его произведений, хотя описания бокса ему удались. Правда, книге не хватает теплоты авторской симпатии…

С вторжением спорта в литературу вновь было сделано открытие, что действие и напряженный сюжет – не самое плохое в произведении. Дошли даже до того, что просто брали биографии выдающихся спортсменов в качестве материала для книги; вспомните о «Божественной Сюзанне», романе Клода Анэ [73]73
  Анэ, Клод – псевдоним французского писателя Жана Шопфера (1868–1931).


[Закрыть]о теннисистке Ленглен.

Для лирики самолет и автомобиль стали символами нового времени; для эпики – важными вспомогательными инструментами. Америка изобрела автомобильные романы, Европа присоединилась.

Влияние спорта на литературу, разумеется, не исчерпывается произведениями, в которых спорт так или иначе является главной или крупной второстепенной темой. Собственно, его влияние начинается за пределами этих произведений. Бесконечное число его видов представляет неисчерпаемый кладезь для значительного обогащения имеющегося литературного материала.

Было бы глупо придавать спорту как проблеме чрезмерное значение. Бегает ли кто-то немного быстрее, чем остальные люди, имеет второстепенный интерес, если за этим больше ничего не стоит. Рекорд, строго говоря, – дело мускулов. Он становится интересен, только если выдвинуть на первый план упорную волю к достижению рекорда, борьбу, тренировки – всё то, что делает его возможным.

Но и этого еще недостаточно. Нужно остерегаться желания увидеть слишком много. Спорт – простая вещь, лишь очень редко он напоминает вольтижировку над пропастями души. И его приверженцы, как правило, тоже простые люди – тем проще, чем серьезнее они к нему относятся.

Спорт важен главным образом как окружение, как среда, как кулиса. Вот в чем его главная роль. В этом качестве он завоевывает даже далекие от спорта произведения. Сегодня почти невозможно совсем игнорировать его. В слишком большой степени он уже стал составной частью повседневного мышления. А так как он дает почти бесконечные возможности – от бокса до автогонок, от пинг-понга до прыжков с шестом, от гольфа до буерного спорта – и так как каждый из этих видов имеет свои определенные нюансы и краски, спорту в этом отношении, безусловно, можно предсказать большое будущее в литературе.

(1928)

«Барбара ля Марр»

Роман Арнольта Броннена [74]74
  Броннен Арнольт (1895–1959) – немецкий писатель и драматург.


[Закрыть]

Эта книга похожа на киностудию – она полна будоражащей лихорадки стеклянных залов; в ней есть шум и гам, блеск и свет, тысячи павильонов и закоулков, бесчисленные героические, трагические, смешные декорации – наполовину построенные, наполовину уже опять сломанные, – рабочие, кулисы, режиссеры, юпитеры, темп, блаженство и страдания, – она полна жизни. Подобно ракете, проносится над всем этим траектория чьей-то жизни и изменяет все, что оказывается рядом: ослепляет, ошарашивает, притягивает, сжигает, калечит себя самое – и вдруг заканчивается нежно, очаровательно, мягко, одним из волшебных вечеров, где-то между здравствуй и прощай, и ты не знаешь, конец это или только начало… Никто этого не знает, ни один из ее друзей, ни один из ее врагов, ни даже она сама, Барбара ля Марр, киноактриса, которая была слишком прекрасна для спокойной жизни и слишком тщеславна, чтобы как следует реализовать себя. В центре книги эта женщина, и только она одна; но вокруг нее – вихрь фигур, которые изображены необыкновенно жизненно, которые уже в первых предложениях обретают плоть, а в следующих уже действуют. Душа Барбары ля Марр показана в этой книге беспощадно, вплоть до тех уголков, где наконец после хаоса, судорог, ошибок, испорченности, отвращения, грязи, алчности иногда вспыхивает свет, обнаруживающий – ни больше и ни меньше – почти отчаявшегося человека и почти беспомощного ребенка. Но это длится недолго – потому что до самой смерти гонится Барбара ля Марр за своим идолом и своей судьбой, да она и не может иначе. Этот роман увлекает и ошеломляет; он переливается всеми красками и обладает потрясающим темпераментом, и, хотя действие несется на 120 лошадиных силах, одновременно сквозь остроглазый объектив автор рассматривает явления, называемые фильмом, так что он с полным правом назван «Фильм и жизнь Барбары ля Марр».

(1928)

Пять книг о войне

«Солдат Зурен», роман Георга фон дер Вринга; «Бои на Сомме» Отто Рибике; «Лесок 125» Эрнста Юнгера; «В стальных грозах» Эрнста Юнгера; «Фронтовая книга» Франца Шаувеккера.

Пять книг о войне; все пять совершенно различны. Оба романа Юнгера отличаются добротной вещественностью, написаны точно, серьезно, с возрастающими силой и мощью; в них живо проявляется жестокое лицо войны, ужас боя и невыразимая, преодолевающая все жажда жизни и сила души. «Стальные грозы» изображают события фронтовых лет очень выразительно: роман без какого бы то ни было пафоса передает отчаянный героизм солдат, изображаемый чутким автором, который, словно сейсмограф, улавливает все колебания битвы. «Лесок 125» задуман шире: он больше анализирует те душевные качества, которые делают человека способным вынести тяжелые бои. Юнгер, один из немногих молодых пехотных офицеров, награжденный орденом «За заслуги», имеет право высказаться о битвах и войне, как никто другой. Он делает это просто, скромно и оттого по-особому весомо.

Рибике намного живописнее и лиричнее. У него одно событие распадается на отдельные яркие картины и впечатления – часто пластической выразительности, но иногда даже они затеняются слишком высокими словами, слишком широкими жестами, которых данный материал не переносит. Несмотря на это, книга обладает значительной убедительностью, по форме она свободнее, раскованнее, чем строгие произведения Юнгера.

У Шаувеккера меньше описаний, зато он дает поперечный срез, который охватывает все многообразие духовно-физических отношений фронтовиков, автор анализирует и толкует их, чтобы таким образом достичь крупномасштабной картины, того, что можно было бы назвать переживанием в самом широком и простом смысле этого слова. Сжатые, маленькие главки передают калейдоскоп душевного состояния пехотинца, который, как и герои Юнгера, относится к новому человеческому типу, сформировавшемуся среди окопных солдат в 1918 году, только Шаувеккер описывает его задумчивее и немного дидактичнее (в хорошем смысле).

Фон дер Вринг мягок и человечен, его книга – книга рекрута: ее действие лишь один раз переносится в район жестоких боев, но зато он дает исчерпывающую картину жизни в гарнизоне и за линией фронта в чрезвычайно хорошо написанных главах, имеющих высокую художественную ценность и обнаруживающих в жизни этого сообщества человечность, товарищество, юмор и иронию, что привносит совершенно особую теплоту, потому что знакомит с жизнью отдельных характеров и типов, в то время как война образует только фон и не заслоняет собой все.

(1928)

«Год рождения – 1902-й»

Роман Эрнста Глэзера

«Год рождения – 1902-й» – исповедь поколения, по-особому беззащитного и подверженного большей опасности, потому что оно взрослело на войне и, кроме своих собственных метаний, вынуждено было пережить крушение патетики, разочарование во всем показном, голод, смерть и – при первых же событиях – озлобленность от сознания, что это разочарование – замена, замена более сильным, более зрелым чувствам, которые они оставили дома.

Раннее взросление и непредвзятость молодого взгляда на жизнь создают в этой книге (издательство Густава Кипенхойера, Потсдам) атмосферу превосходства, что важно, потому что молодежь еще не делает обобщений и выводов, а только внимательно всматривается в детали. Так возникает произведение, наполненное детской безжалостностью, в котором нет ламентаций, резонерства, жалоб – только отчет. Правда, отчет настолько ясный и точный, что он уже на двух первых страницах разоблачает распространенный до войны и в еще большей степени во время войны тип наставника, а еще через тридцать страниц обнаруживает безнадежное положение всего юношества в сравнении со взрослыми: быть моложе, умнее, деятельнее и отличаться от окружающего тебя мира невыносимо, особенно когда этот мир пытается тебе помочь.

Осознание этого – болевая точка книги. Из постоянных столкновений с миром взрослых и постоянных поражений рождаются враждебность и убежденность в том, что в самых важных вещах надеяться можно только на себя. Вечная трагедия молодости – пустыня одиночества, огороженная возрастным барьером; вечная трагедия зрелости – невозможность возвращения в прошлое, даже мысленного.

Резкое столкновение этих двух миров – подведение итогов, которое выглядит тем полнее и окончательнее, что происходит на войне. За кулисами родины виден призрак битвы, и война становится реальностью именно в этой жуткой, перевернутой проекции. Вместе с идеалами молодежи, которая подрастает в это время, рушатся иллюзии о единстве народа.

К этому конфликту с окружающим миром примешивается смятение, вносимое становлением собственного «Я», предчувствием и начинающимся пробуждением полового влечения в самой опасной кризисной форме – влечения к женщине вообще. Это «Я» причудливо смешанное из инстинкта и любопытства, постоянно переходящее из одного состояния в другое, неразрывно связанное со всеми фазами жизни, беспокойное, перегруженное эмоциями, но не сентиментальное, стремящееся персонифицироваться, пробивающееся к первому решительному проявлению – и тут осколок авиабомбы резко, грубо обрывает историю.

Острота взгляда в этой книге необыкновенна; но удивительнее всего то, что так жестко и трезво написанное произведение обладает еще теплотой и нежностью, оно замечательно жизненно и нигде, несмотря на всю безжалостность, не напоминает идейный скелет Полнота происходит здесь не из-за фантазии, а из-за острого зрения.

Книга Глэзера замечательна не только в литературном отношении, она неоценима как документ эпохи.

(1928)

«Люди после войны»

Новый роман Ганса Зохачевера

Приблизительно два года тому назад Зохачевер написал роман «Воскресенье и понедельник» – весомое, сильное произведение, замечательное по наблюдательности и описанию среды, неумолимое в изображении безнадежности, лишенное дешевой человечности, но зато рассматривающее проблемы существования, которые становятся проблемами жизни, – одно из лучших немецких прозаических произведений. Его следующая книга кажется полной противоположностью: «Влюбленная пара» – это очень нежная, словно написанная серебристыми красками, новелла, построенная осторожно, но в то же время остро, проникающая в те сферы, где все становится загадочным и относительным. Теперь вышел роман «Люди после войны» (издательство «Zsolnay»), интересный уже самой темой.

Без сомнения, сегодня еще невозможно охватить в творчестве все проблемы послевоенного времени; это время еще слишком близко, чтобы мы могли проявить достаточно объективности. Поэтому Зохачевер отказался оттого, чтобы написать роман о времени, он подошел к материалу иначе. Он рассматривает тему в противопоставлениях, и благодаря этой замечательной идее ему удается избежать какой бы то ни было пространности и все-таки сказать самое главное. Он противопоставляет друг другу двух персонажей: один из них, Бранд, еще полностью принадлежит прошлому, второй – Рок – уже смотрит в будущее. Через несколько лет после войны они сталкиваются снова, испытывая странную тягу друг к другу из-за того, что непохожи, и из-за того, что когда-то пережили вместе. Своим инобытием они доводят друг друга до кризиса, который каждый из них осознает и которому каждый из них отдается. И благодаря этой готовности обоих пережить кризис в книге возникает особая концентрация проблемы, роман наполнен полемикой, которая благодаря точности формулировок и ясности мысли снова и снова приковывает ваше внимание. Здесь уже подводится итог важный для нас, потому что это – общий итог.

Для книги одного этого могло быть более чем достаточно. Но Зохачевер идет дальше: он рассматривает еще одну большую проблему. Ее воплощают три женщины, каждая из которых представляет собой один из современных типов. Здесь автор достигает такого многообразия отношений и взаимовлияний, такой многозначности нюансов и отражений, что это иногда замедляет действие; но снижение темпа покажется недостатком только поверхностному читателю, ищущему развлечения. Эту книгу надо читать медленно, потому что – и это чувствуется – писалась она тоже медленно. Автор экономил на каждой строчке.

Вдруг, почти неожиданно, в дискуссию вторгается эпизод, наполненный острейшим драматизмом и потрясающий до глубины души: смерть мелкого бюргера. Без преувеличения можно сказать, что то, как на нескольких страницах показана жизнь и смерть человека, как воссоздается мир, честный, добрый, простой мир, в который врывается ураган смерти, – это настоящий шедевр.

Потом в книге появляется еще фигура матери, настоящей матери, с ее маленькими заботами и огромной любовью, матери, знакомой каждому человеку, потому что она напоминает его собственную.

Зохачевер этой книгой хотел сказать очень многое. И сказал. Его книга хороша. Больше того – она ценна. Еще больше – она полезна.

(1929)

Эммерих Гааз

Во время пребывания в Давосе у меня появилось несколько друзей. Среди них и Эммерих Гааз.

Он был самым молчаливым из нас. Он сразу же вызывал симпатию свой беспримерной скромностью, сдержанностью, добротой, бескорыстностью, отзывчивостью… Он вызывал также глубочайшее уважение, когда, несмотря на трагичную судьбу солдата, боролся за свое искусство и создавал произведения мощнейшего воздействия… А еще он вызывал любовь у тех, кто становился свидетелем, как этот молчаливый человек переносил свои страдания.

Незаметная заминка в разговоре, легкое дрожание рук, едва видимое напряжение вокруг глаз и улыбка, улыбка, почти просящая прощения, разрывающая сердце, болезненная, героическая улыбка – это невыносимая, судорожная боль пронизывала его тело, сотрясая и раздирая его, она неистовствовала, терзала, мучила… Но заметны были только легкое дрожание рук, чуть трясущиеся губы и улыбка, эта беспомощная, болезненная улыбка, которая почти просила прощения за то, что тело так страдало.

Час за часом, день за днем, месяц за месяцем, год за годом переносил этот молчаливый человек последствия ужасных лет в плену – и при этом сохранял такую бодрость, такую доброту и предупредительность, что ты с прискорбием и почтением понимал: этот человек больше своей судьбы.

Иногда поздним вечером он нарушал свое молчание. И из немногих слов, из намеков, кратких замечаний, которые он произносил, возникали картины ужаса, годы ада, которые он пережил, годы, каких еще никто не описал. Если бы у него еще было время, чтобы снять их со своей души, придать им форму и структуру, возникло бы произведение потрясающей силы, намного крупнее всего того, что написано о войне. Те немногие работы, на которые у него хватило времени, показывают, какой серьезностью, какой силой, какой волей и каким мастерством он обладал.

Я знал его только несколько недель; но мне кажется, что умер мой многолетний друг, брат, товарищ.

(1929)