Текст книги "Черный ящик Цереры"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Михаил Емцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

6

Искрясь в потоках света, розовые униформисты монтировали из пластмассовых тюбингов огромный полукольцевой экран.

– Обратите внимание, – сказал Орт, наклоняясь к собеседнику, – экран-то белый. Все иллюзионистские трюки обычно проделываются на черном фоне.

– Это еще ни о чем не говорит, Евгений Осипович, – ответил Урманцев, равнодушно разглядывая мерцающие под куполом трапеции.

– Э, нет, это уже штрих! Штрих! Я знаю цирк… Еще мальчишкой в Одессе видел Флегарти, братьев Лиопелли, Курбатова-Северного и… этого… Как его? Работал под Калиостро? Случайно не знаете?

– Откуда, Евгений Осипович? В Одессе я не бывал, да и в цирк хожу раз в десять лет.

– Нашли чем гордиться. Было б у меня время…

Оркестр заиграл «Марш космонавтов». На середину арены опустили огромный голубой глобус. Двое униформистов тщательно установили и закрепили его. Под куполом зажглись звезды, завертелись стилизованные планеты – Венера, Марс, Сатурн. Внезапно музыка смолкла. Глухо зарокотал барабан. На арену въехал серебряный гоночный автомобиль. Откинув прозрачный колпак, из машины вылез высокий худощавый человек, одетый в сверкающий скафандр. Он был удивительно похож на космонавтов, какими их рисуют на плакатах. Казалось, это символ, идея, а не конкретный живой человек.

Неуловимым движением он коснулся поблескивающих на поверхности глобуса скоб и встал во весь свой рост над полюсом. Гордо вскинув голову, он поднял вверх руки и соединил ладони в стрелу, символизируя стремление к звездам. Номер так, собственно, и назывался «Полет к звездам».

Смолк барабан. В цирке наступила тишина, изредка нарушаемая покашливанием, скрипом кресел, звоном случайно упавшего на пол гардеробного номерка.

Ударил гонг. И тут случилось чудо: человек повис в воздухе. Между его плотно сомкнутыми ногами и поверхностью глобуса ничего не было.

– Его на веревке поднимают, – сказала сидящая рядом с Ортом девчонка в белом школьном переднике.

– Ну, ясно, на веревке! – отозвался ее стриженный под нуль кавалер. – У него под скафандром специальный пояс спрятан, к которому веревка привязана. Это чтоб не больно было, когда поднимают.

Орт улыбнулся. Удовлетворенно потряс породистой львиной головой.

– Помните «Блистающий мир» Грина? – тихо спросил он, наклоняясь к Урманцеву. – Как он описывает реакцию публики? Там и единогласный вопль восторга, и ужас, и мертвая тишина… А эти архимеды – веревка!

– А чего им удивляться, – улыбнулся Урманцев. – Они по телевизору видели всех космонавтов в кабинах космических кораблей, а тут всего лишь цирк, полет к куполу. И то на веревке…

Циркач все в той же позе медленно поднимался вверх. Очевидно, чтобы показать отсутствие всякой веревки, из-под купола опустили еще один экран, который теперь медленно подымался вместе с ним. Потом экран убрали, и космонавт поплыл в луче прожектора среди мерцающих звезд и горящих планет. Сорвав огромную красную звезду, он так же медленно опустился, укрепил ее на поверхности глобуса и легко спрыгнул на арену.

Аплодировали долго и дружно. Зрителям номер явно понравился, но не было заметно ни крайнего удивления, ни проявления каких-то особенно бурных чувств.

– Ну, что я вам говорил? – опять засмеялся Урманцев. – Трудно теперь чем-нибудь потрясти публику. Жизнь уж больно удивительная. Теперь по части чудес у ученых конкурентов нет.

Пока артист раскланивался на вызовы, на арену выкатился визжащий клоун.

– Ну, что же, пойдем? – спросил Орт, тяжело поднимаясь с места.

– Пойдем, – согласился Урманцев.

Полусогнувшись, чтобы не мешать другим, они проскользнули по узкому проходу и вышли в фойе.

– Как пройти к директору? – спросил Урманцев дремавшего старичка капельдинера.

– А его сегодня нет, – сухо ответил тот, недоверчиво разглядывая высокого полного Орта и маленького юркого Урманцева.

– А кто есть? – задал новый вопрос Урманцев.

– Кто надо, тот и есть… А вы, собственно, по какому делу?

– По важному, – сонно и равнодушно ответил Орт.

– Ну, тоды идите прямо по колидору к главному администратору. Последняя дверь.

Коснувшись костяшками пальцев двери. Орт, не дожидаясь приглашения, повернул ручку и вошел в кабинет. За ним робко втиснулся Урманцев. За огромным столом сидел полный багроволицый человек с кокетливо загримированной редкими затылочными волосками лысиной.

– А я вам еще раз повторяю, тигры не поедут малой скоростью! – с надрывом кричал он в телефонную трубку. – Что? А вы как думали! Каждому слону отдельный вагон! Да! Всего три.

Краем глаза взглянув на вошедших, администратор кивнул в сторону дивана. Орт сел. Урманцев остался стоять и принялся разглядывать яркие афиши, которыми были оклеены стены.

– И потребую! – голос администратора сорвался на неожиданно высокой ноте и приобрел хрипящие обертоны. – Даже международные! Хоть спецэшелон! Попробуйте. Да, да, попробуйте… У меня все! Пока!

Он бросил трубку и долго не мог отдышаться. Вынул платок и отер взмокший лоб.

– Слушаю вас, – сказал он, поворачивая голову к Орту.

– Понимаете ли, товарищ главный администратор, мне нужно повидать артиста Подольского.

– А я здесь при чем?

– Вы должны помочь!

– Должен? Я никому ничего не должен. Если каждый…

– Мы из Академии наук, – прервал его Урманцев, – это Евгений Осипович Орт, член-корреспондент, профессор, заслуженный деятель науки и техники, дважды лауреат…

Орт поморщился.

– Очень приятно познакомиться, – администратор слегка приподнялся в кресле. Точнее, сделал попытку приподняться. – У вас есть какое-нибудь направление?

– Направление? – удивился Орт.

– Ну, не направление, отношение.

– Зачем? У вас номерной институт? Оборонные секреты? – Орт начинал закипать.

– Оборонные – не оборонные… В общем, в каждом деле должен быть порядок. А что касается секретов, товарищ профессор, мы тоже за это дело болеем. Слава советского цирка – тоже кое-что значит… И вы не улыбайтесь, не улыбайтесь… Мы должны знать… У нас каждый год заграничные гастроли.

Орт не улыбался. Гримаса гнева и нетерпения у него была похожа на улыбку. Он уже приоткрыл рот, чтобы высказать некоторые оригинальные мысли по поводу заграничных гастролей цирка и его администратора.

– А товарищ главный администратор прав, – блеснув хитрыми цыганскими глазами, вмешался Урманцев. – Абсолютно прав! Покажите удостоверение, Евгений Осипович.

Орт хотел было возразить, что удостоверение здесь ни при чем и никакой силы в цирке оно не имеет. Но, беспомощно махнув рукой, полез в карман и вытащил тисненную золотом малиновую академическую книжечку.

Администратор долго вертел ее в руках и под конец робко осведомился, по какой срок она действительна.

– До самой смерти! – буркнул Орт.

– Подольского, конечно, вызвать можно, товарищ академик, – замялся администратор, – только, позволительно спросить, для какой такой надобности?

– Я хочу с ним кое о чем поговорить.

– Это можно, конечно… Только ведь он из нашего цирка никуда не уйдет. Об этом он и говорить даже не захочет.

– Товарищ главный администратор! – вновь весьма кстати влез в разговор Урманцев. – Если вам нужно разрешение министерства культуры, то это мы сейчас устроим, – он сделал вид, что собирается позвонить по телефону.

«Что за чушь он несет, – подумал Орт. – При чем тут министерство культуры?»

– Ну, что вы, товарищи академики! – укоризненно развел руками администратор. – Разве я не понимаю? Поможем нашей науке, поможем! – Аристарх Севастьяныч! Попросите Подольского подняться ко мне… Да… Мы науке всегда помогаем, – сказал он, опуская трубку. – Для иллюзиониста никаких средств на оборудование не пожалели! А вам, если что понадобится: билеты там, ложа, прошу ко мне без стеснения.

– Спасибо. Обязательно воспользуемся! – без тени улыбки ответил Орт. Он отходил так же скоро, как и загорался.

– Ну, вот и хорошо… Вот и хорошо, – администратор зачем-то потер пухлые короткопалые ручки. – Если не секрет, товарищ академик, удовлетворите любопытство… Подольский для науки понадобился?

Орт не успел ответить. В кабинет вошел артист, который только что исполнял номер «Полет к звездам». Высокий, худой, с мечтательными или, скорее, рассеянными глазами, – он ничем не походил на подтянутых самоуверенных циркачей, которых Орт тайно обожал в далеком детстве. Без грима и в обычном тренировочном костюме Подольский выглядел даже несколько комично.

– Заходи, Миша, заходи, – засуетился администратор. – Тут тобой товарищи ученые интересуются! Из Академии наук… Я вот только что товарищу академику объяснял, как ты цирк любишь, что для тебя ничего лучше цирка нет. Ведь так, Миша, правда?

– Здравствуйте, Михаил… Михаил? – сказал Орт, протягивая большую могучую руку.

– Михаил Савельевич, – улыбнулся Подольский.

– Очень приятно, Михаил Савельевич. Моя фамилия Орт, Евгений Осипович Орт. А это мой коллега Валентин Алексеевич Урманцев… У нас к вам дело, Михаил Савельевич. Может, выйдем в коридор? Переговорим и покурим заодно?

– А у нас и здесь курят! Можно! – вмешался администратор. – Курите себе на здоровье. Вот и пепельница каспийского литья… Лев! Царь зверей, так сказать…

– Ну, зачем же отравлять атмосферу? – Урманцев помотал в воздухе рукой. – Вам ведь работать надо. Мы и в коридоре покурим, – и, не дожидаясь возражений, он открыл дверь.

– Как вы это делаете, Михаил Савельевич? – усаживаясь на розовый пуфик, спросил Орт. В сумраке зеркала на секунду мелькнула его сероватая львиная шевелюра.

– Это не антигравитация, – улыбнулся Подольский. – Вынужден вас разочаровать.

– Но и не скрытые канаты, надеюсь? – Орт прищурился, слегка наклонив голову набок.

– Это исключено.

– Тогда остается только одно. Парение магнита над поверхностью сверхпроводника.

– Да, старый добрый эффект Аркадьева, – кивнул Подольский.

– На это я и надеялся… – Орт немного помедлил и неожиданно громко выкрикнул – За этим и пришел! Мне нужна ваша помощь!

– Вам? Моя помощь?! В осуществлении пустякового опыта, описанного во всех учебниках?!

– Магниты вмонтированы в подошвы ваших ботинок?

– Угу. Магнитные подошвы.

– Кто придумал номер?

– Я.

– Вы – физик?

– И да, и нет… Я окончил горный институт. А физикой увлекся еще на третьем курсе… Так что формально я горный инженер, а фактически, конечно, физик. И по призванию и, если можно так выразиться, по методу мышления.

– Все это меня лишний раз убеждает, что вы именно тот человек, который мне нужен… Да вы садитесь, садитесь, садитесь. – Орт поднялся и силой усадил артиста на соседний пуфик. – Сколько вы здесь получаете?

– Двести пятьдесят.

– М-да… – Орт переглянулся с Урманцевым. – Вот тут-то главный камень преткновения… К сожалению, не в моей власти дать вам больше ста тридцати пяти. Пока не защитите диссертации, конечно… Но если согласитесь, я буду выплачивать недостающее сам, так сказать, личным порядком… Зарплата у меня большая! Куда мне столько?

Орт засмеялся. Подольский стоял весь красный и надменно переводил взгляд с Орта на Урманцева.

– Соглашайтесь, Михаил Савельевич, – сказал Урманцев. – Вы же законченный исследователь. Ну, что вам делать здесь… в цирке?

– Мы будем работать над интереснейшей темой! На самом переднем крае, как сейчас говорят, теоретической и экспериментальной физики, – сказал Орт, протягивая Подольскому руку.

Подольский встал и робко пожал сильную широкую ладонь.

– Я с-согласен, профессор. Не нужно мне никакой приплаты. И так… Я даже мечтать об этом не смел.

– Пишите заявление, – сдержанно-повелительно сказал Орт.

– Как?.. Прямо здесь? Сразу?

– Ну, конечно, здесь. Зачем время терять?

– Сейчас дам листок бумаги и ручку, – сказал Урманцев, расстегивая сверкающие замки большого портфеля из желтой скрипучей кожи.

– Значит, так!.. Директору Института физики вакуума АН СССР Самойлову А. А…Написали? Так… Заявление… От кого… Теперь дальше… Прошу зачислить меня на должность младшего научного сотрудника в лабораторию теории вакуума… Написали? Число. Подпись… Так. Давайте сюда.

Орт бегло пробежал глазами заявление и, взяв у Подольского ручку, написал в левом уголке наискосок: «О. К. Оформить. Е. Орт».

– Положите это к себе, Валентин Алексеевич, – сказал Орт и обернулся к Подольскому.

– Приходите послезавтра утром в отдел кадров со всеми документами. Меня, к сожалению, в институте не будет – эту неделю я работаю дома. Но пусть вас это не волнует. Все будет сделано. И сразу же начинайте работать. Со всеми вопросами обращайтесь к Валентину Алексеевичу или к моему заместителю Ивану Фомичу Пафнюкову… На всякий случай запишите мой домашний телефон… Ну, вот и отлично, дорогой коллега. Прощайте, Михаил Савельевич.

Подольский растерянно пожал протянутую руку и долго смотрел вслед уходящим, пока они не скрылись за поворотом длинного сумрачного коридора.

Зажегся свет, захлопали двери, послышался нарастающий людской гул. Начался антракт. Подольский медленно повернулся и пошел к лестнице, учащенно вдыхая привычный цирковой воздух, пахнущий мокрыми опилками, звериной мочой, духами и вазелином.

– Заполнили анкету? – улыбаясь, спросил Иван Фомич. – Так, так. Давайте посмотрим… При первом же взгляде на этого маленького постоянно улыбающегося человека Подольский ощутил глухую тревогу. Это не было мгновенной антипатией, которая подчас вспыхивает между совершенно незнакомыми людьми. Скорее это походило на смутную тоску.

– Так вы, оказывается, горный институт окончили? Интересно… Там ведь физика… не очень. Кажется, всего два семестра?

– Три… Я у профессора Белоярцева работал.

– У Николая Корнеевича? Так-так… И в какой же области вы, так сказать, самочинно специализировались?

– Я увлекся критическими явлениями – опалесценцией в критической фазе, флюктуациями плотности и координации. Потом, естественно, стал работать с гелием-2 и со сверхпроводимостью.

– Понятно, понятно. – Иван Фомич улыбнулся еще шире, и его маленькие глаза превратились в зоркие монгольские щелочки.

Подольский понял, что Иван Фомич уже знает о нем либо от Орта, либо от Урманцева и расспрашивает совсем не для того, чтобы узнать еще что-то новое. В каждом вопросе чувствовался какой-то обидный намек. Может быть, поэтому ему и трудно было хорошо отвечать. Возможно и напротив, стеснение, которое он испытывал, превращало самые обычные деловые вопросы в нечто неловкое, неделикатное. Но скорее, источник смутного беспокойства находился вне Подольского. Михаил понимал, что одни и те же вопросы у разных людей звучат по-разному. Ведь и Орт расспрашивал его довольно подробно. Только ему отвечать было легко, свободно, даже как-то радостно. А Ивану Фомичу…

«Наверное, это потому, что Орт не только большой ученый, но и умный, хороший человек, – подумал Михаил. – У этого же всякое отклонение от нормы вызывает недоверие. Но разве горный инженер, который увлекся физикой и хочет работать в близкой для него области, – близкой по влечению души, а не по соответствию дипломной квалификации, – патологическое явление? Нет… Скорее, этот маленький профессор просто не любит странных людей. А я для него странный…»

– У вас есть опубликованные работы?

– Три статьи. Две в трудах горного института и одна в инженерно-физическом журнале.

– Да-да, я вижу… Только это скорее физико-химия, у нас же… Не знаю, говорили ли вам? У нас теоретическая физика вакуума…

– Я знаю. Евгений Осипович говорил мне о каких-то криотехнических задачах.

– Ах, вот как… Отлично, отлично… В НИИуглеобогащения вы попали по распределению?

– Да.

– И проработали два года… В какой области?

– В самых разных. У меня не было постоянной темы… Так, передавали из одной группы в другую…

– Значит, два года? И ушли по собственному желанию… Почему, интересно?

– Скучно мне там было.

– Скучно? – Иван Фомич тихо засмеялся. – А вы веселья хотели? Какое же на работе веселье. Работа – дело серьезное. Эх, молодежь…

– Не веселья я искал, а настоящей работы. Творческой, которая… Ну, как бы это сказать?.. Чтобы гореть, что ли…

– И вы пошли в цирк, – смех Ивана Фомича сделался чуть громче, но оставался все таким же корректным и невыразительным.

Михаил хотел ответить, что попал он в цирк совершенно случайно. Просто представилась возможность осуществить интересную идею. Он хотел рассказать об этой идее, о своих надеждах и о том, как пытался поступить в различные физические институты, но, взглянув на Ивана Фомича, он тихо махнул рукой и встал.

– Очевидно, я не подхожу вам… для работы. Извините за беспокойство.

– Нет-нет! Что вы! Я же ничего вам не сказал. Да я и ничего здесь не решаю… Решает Евгений Осипович. Он вас взял на работу, ему и… В общем, вы приняты. Сейчас мы спустимся в кадры. Пусть готовят приказ. Раз Евгений Осипович наложил свою визу, директор подпишет.

Взяв со стола анкету, копию диплома и прочие бумажки, Иван Фомич направился к двери. Но, не дойдя до нее, вдруг остановился и, обернувшись, сказал:

– А вы, собственно, можете подождать меня здесь. Зачем вам в кадры идти? Пустая трата времени, – он засмеялся. – Лучше подымитесь в триста восьмую к Урманцеву. У него для вас письмо от Евгения Осиповича… Нечто вроде инструкции. Он у нас неугомонный, Евгений Осипович. Любит, чтоб все быстро, шумно, масштабно! Широкий человек! И увлекающийся… Ну, я побежал.

Михаил остался один в большом, отделанном под мореный дуб кабинете. Застекленные полки с книгами, картины и фотографии, четыре телефона, стол для заседаний и письменный стол, заваленный бумагами, книгами и всякими мелочами, – все говорило, что хозяин этого кабинета человек не только солидный и заслуженный, но и разносторонний, немного безалаберный и не простой, ох, не простой…

Зазвонил телефон. Михаил не двинулся с места. Телефон продолжал настойчиво звонить. Михаил оглянулся по сторонам и нерешительно снял трубку. Но звонил не этот телефон. Он положил трубку на рычаг и взял другую. Спрашивали Орта. Михаил сказал, что его сегодня не будет. Он еще раз оглядел лакированные книжные шкафы, картины, висящие на белых шнурах, и пришел к выводу, что никогда не был в таком солидном кабинете. И почему-то вспомнил о своих мытарствах, когда ушел из НИИуглеобогащения…

– Ну, кто же так поступает? – всплеснула руками мать. – Сначала подыскивают работу, договариваются, а потом уж подают заявление. Что же теперь делать будешь? Ведь взрослый уже, пора жить, как все люди.

Он пошел в Институт физической химии.

– Что вы кончали? – спросил инспектор по кадрам. – Физфак или химфак?

– Горный институт.

– М-да. Ну, что ж, оставьте ваши бумаги и… наведайтесь в конце будущей недели…

– Я готов работать на любой должности, – сказал он профессору Забельскому из ФИАНа, – лаборанта, механика. Только бы мне разрешили самостоятельно экспериментировать.

Профессор дал свой телефон и попросил позвонить дней через пять. Михаил позвонил, но ему сказали, что Забельский уехал в длительную командировку…

…Он попытался попасть на прием к директору Института химической физики, крупнейшему ученому и видному государственному деятелю, но секретарь направил его в теоретический отдел.

Заведующий отделом окинул Михаила отрешенным взглядом и дал ему дифференциальное уравнение второго порядка… Потом Михаил совершенно случайно узнал, что профессор принял его за протеже одной знакомой. «Здорово я отшил этого «позвоночника», – сказал профессор, когда дверь за Михаилом закрылась. – По знакомству можно стать даже министром, но только не ученым».

И профессор принялся искать очки, которые разбил неделю назад.

…Досадно и нелепо проходило время, дни сгорали впустую.

Родители уже не спрашивали его, как прошел день и когда, наконец, он устроится на работу. А он чувствовал, что начинает сдавать. Он уже готов был пойти в первое попавшееся учреждение, чтобы снова два раза в месяц получать зарплату, спокойно возвращаться домой и не ловить жалостные и недоуменные взгляды.

И, главное, не звонить. Не звонить по десять раз на день совершенно незнакомым людям, ссылаясь при этом на очень мало знакомых людей.

Конец мучительному и неестественному существованию положила совершенно случайная встреча со школьным приятелем Тишкой Давыдовым в задымленной шашлычной. Михаил скупо и стесненно рассказал ему о своем патологическом невезении.

Через неделю он уже работал в цирке. На «подготовку и разработку новых цирковых номеров, основанных на законах современной физики» (именно так было записано в бухгалтерской ведомости) отпустили большие средства. За три месяца Михаилу удалось оборудовать очень неплохую лабораторию, «В лучшем научно-исследовательском институте, – подумал он, – на это ушли бы годы». Его бурная деятельность довольно скоро нашла практическое выражение, обогатив программу известного иллюзиониста. К Михаилу стали относиться не только с уважением, но и с какой-то тревожной почтительностью.

– А у нас ничего здесь не взорвется? – спросил заместитель директора по АХЧ, – Все-таки физика – дело опасное.

– Я уже обещал не делать здесь атомную бомбу, – пошутил Михаил, – и постараюсь сдержать свое слово.

Счастливый иллюзионист получил эффектный номер с «самозажаривающейся яичницей», а Михаил выявил влияние поля индукционной катушки на опалесценцию метана в критической фазе. Он даже подготовил небольшое сообщение. Но для публикации его в одном из научных журналов требовалось направление от учреждения и акт экспертизы. Цирк для этой цели явно не подходил, и Михаил спрятал статью в папку. А месяцев через восемь он нашел в американском журнале химической физики сообщение об аналогичных исследованиях.

В первую минуту он огорчился, но потом успокоился. Зато от потаенного беспокойства и постоянного ожидания каких-то перемен избавиться было труднее. Казалось, что вся атмосфера насыщена тревогой и наэлектризована ощущением непрочности.

Принимая от него непривычно большую зарплату, мать почему-то не радовалась и смотрела в сторону жалостливо и невесело. Теперь она никогда не спрашивала о его планах на будущее и сама уже больше не строила таких планов. Точно это будущее вдруг сгорело, и нужно было жить лишь единым днем, ни о чем не задумываясь.

И сам он старался не думать о будущем. Может быть, потому, что оно рисовалось ему похожим на уже пережитые поиски и разочарования. Он знал, что переход к будущему лежит через некое понятие «устроиться», которое утратило для него условный абстрактный смысл и превратилось в символ бесконечных звонков и изматывающих разговоров. В то же время он и мысли не допускал, что осядет здесь, в цирке, надолго. Легче было обманывать себя надеждой, что подвернется случай, который сам собой все и разрешит.

Кроме того, нужно было осуществить тот эксперимент, единственно ради которого он, как ему теперь казалось, пошел сюда. В успехе эксперимента было заложено многое. И прежде всего, от него зависела вера в себя.

Иногда просачивалось темной водой сомнение: «А может быть, все правы, и никакой я не физик, а просто возомнивший о себе юнец, отлынивающий от настоящей работы?»

Но работал он много. Едва успевал спать и торопливо, кое-как ел. И нужно было следить за научной литературой. Не реже одного раза в неделю он ходил в зал периодики Ленинской библиотеки, просматривал реферативные журналы, выписывал на карточки названия научных статей.

И все же иногда такая жизнь представлялась ему странным запутанным сном. Тогда хотелось куда-то немедленно пойти, что-то кому-то объяснить, чтобы раз и навсегда поставить все на свои места. В ту или иную сторону разрушить, наконец, мучительное метастабильное равновесие.

«Как хочется жить просто», – подумал он однажды, и эта мысль показалась ему одновременно мудрой и легковесной. Ом придумал эффектный трюк с твердой углекислотой, брошенной в аквариум, наполненный красной водой. Иллюзионист вынул такой аквариум из-под плаща. Клубился густой алый дым. Это было удачной заменой традиционных золотых рыбок…

…«Интересно, что делает сейчас Иван Фомич в отделе кадров? – пришла в растревоженную воспоминаниями голову мысль. – Наверное, исподволь ведет дело к тому, чтобы меня не взяли… Ну и пускай! Мне и в цирке неплохо. И зарплата высокая…»

Но стало обидно.

– Задумались? – спросил Иван Фомич. – Приказ уже на машинке. Так что можете приносить трудовую книжку.

– Спасибо, – смутился Михаил.

– Ну, за что тут благодарить! К Урманцеву заходили? Нет? Тогда идите сейчас. Евгений Осипович хотел, чтобы вы сразу же начали думать над его заданием.

«Оказывается, он очень милый человек, – решил Михаил, выходя из кабинета Орта. – А я бог весть что надумал… Или у меня успел развиться какой-то комплекс неполноценности?»

Сейчас он впервые поверил, что будет работать в этом большом теоретическом институте. До сих пор, из чувства самосохранения, он смотрел на это как на мыльный пузырь, который вот-вот лопнет. В нем поднялось радостное волнение, и чтобы как-то выразить нахлынувшее чувство, он быстро-быстро пошел по коридору и, что-то напевая, взлетел по лестнице на третий этаж. Но тревога не проходила. Она затаилась глубоко-глубоко и мешала безмятежно ощутить неожиданную радость…

…Урманцев встретил его приветливо, но сдержанно-деловито. Достал стопку белой бумаги и стал объяснять задание.

– Вы знакомы с современными представлениями о структуре вакуума как некоего средоточия виртуальных частиц?

– Очень отдаленно. Кое-что читал о творящем поле и довольно смутно представляю себе осциллирующий вакуум.

– Для начала этого вполне достаточно… Так вот: мы хотим получить максимально чистый вакуум…

– На меня ложится криостатирование объема?

– Не перебивайте меня… Евгений Осипович хочет осуществить в таком вакууме мощный энергетический разряд… Он рассчитывает, что после этого свойства вакуума существенно изменятся. Понимаете?

– Вакуум перестанет быть вакуумом за счет эквивалентности энергии и массы?

– Дело не только в этом… Точнее, совсем не в этом. Вопрос стоит гораздо шире: о дуализме пространства-времени и массы. Это вам что-нибудь говорит?

– Н-нет… Честно говоря, нет.

– Не беда. Не все сразу. Пока от вас требуется только экспериментальное искусство и дьявольское хитроумие… Нужно убить сразу двух зайцев или поймать двух коней, хотя, если верить пословицам, это порочные методики… Вообще, поскольку глубокое охлаждение вакуумной камеры превращает ее в сверхпроводник, интересно попытаться использовать парение магнита для регулировки. Это дает жесткую взаимосвязь параметров тока сверхпроводника, объема камеры и напряженности конденсатора. Понимаете?

– Нет.

– Простите… Я-то уже над этим думал и формулировки у меня отштамповались… Смысл же ясен только посвященным… Просто камера будет представлять собой конденсатор. Одна обкладка – сверхпроводник, другая – магнит, пустота – диэлектрик. Отсюда напряженность есть функция объема, то есть по сути пространства.

– Ясно! Понял!! Вот это да!

– Мне тоже это кажется интересным… Помните у Киплинга? «Пора подаваться в свою стаю».

Михаилу стало так хорошо, как давно уже не было. Даже чуть-чуть щекотало ноздри. Он с трудом заставил себя следить за нитью рассуждений Урманцева. Радость искала выхода и мешала сосредоточиться.

– Как у вас прошел разговор с Иваном Фомичом? – неожиданно спросил Урманцев.

– Разговор? Ничего… прошел. А что?

Урманцев ничего не ответил. Михаил почувствовал себя уже не так радостно и безмятежно. Но был не в состоянии анализировать причину внезапного спада настроения. Чтобы преодолеть какую-то беспокойную внутреннюю паузу, он поспешил задать вопрос:

– До какой температуры придется охлаждать камеру?

– Одна тысячная градуса Кельвина.

– Ух ты!

Урманцев улыбнулся и как-то снисходительно и вместе с тем весело посмотрел на Михаила. И это было совсем не обидно, а скорее хорошо, по-свойски.

– Та-ак… – протянул Урманцев. – Ну, да ладно, продолжим наши игры. Чертить вы, конечно, умеете?

– Умею.

– Вот и набросайте эскиз. Думайте, коллега, думайте, как говорил мой учитель Мандельштам. Кстати, имейте в виду, что полученное вами задание не сложнее, чем то, которое Рентген дал при первом знакомстве Абраму Федоровичу Иоффе. Но и не проще, – после недолгой паузы сказал Урманцев. – И это должно страшно льстить нам обоим. Усекли?

– Усек! – улыбнулся Михаил.

– Тогда вам повезло.

– Да, здорово повезло, что я встретил Орта и вас!

– Ну, в этом-то вы ошибаетесь! И вообще, вы мне кажетесь закоренелым индетерминистом. Что у вас было в институте по философии? Четыре? Очевидно, к вам были слишком снисходительны. Учтите раз и навсегда, молодой человек, Орт лишь ускоряет правильно текущие процессы, но никогда их не инициирует. Вы все равно пришли бы в настоящую науку… Вопрос только во времени, то есть мы не можем с достаточной вероятностью судить об очередности событий А и В, где А – время вашего первого соприкосновения с настоящим делом, а В – время вашего исчезновения как биологического объекта.

Они рассмеялись.

– Нет, кроме шуток! Орт в людях не ошибается.

– Но он же меня совсем не знал! Он просто искал… создателя этого злополучного циркового номера!

– Правильно. Он видел отлично сработанный эксперимент и захотел заполучить экспериментатора к себе в фирму.

– А может, я склочник? Пьяница? Или… вообще подлец? Я, помню, хотел пойти к одному доктору в ассистенты, так он прежде чем дать окончательный ответ, обзвонил всех, кто имел со мной дело…

– И не взял.

– Не взял.

– Были блестящие аттестации?

– Нет. Хотел взять, но не смог.

– А!.. Ну, у Орта так не бывает! И вообще людей он подбирает только по деловым качествам, все остальные свойства проявляются потом… К сожалению! Имейте в виду, юноша, у Орта великая душа, но он беззащитен против сволочей. Он теряется в их присутствии. Но хороших людей лелеет и в обиду никому не дает. Будьте хорошим человеком, и у вас будет великолепный шеф и отличный друг. Вы ведь хороший человек, Подольский! – Урманцев без тени улыбки смотрел прямо в глаза.

– Кажется, хороший, – чуть помедлив, серьезно ответил Михаил.

– Ну, сами себе мы всегда кажемся хорошими.

– Нет, не всегда. Я иногда очень мучаюсь, когда чувствую себя нехорошим.

– Отличный аргумент! Главное, очень последовательный и безукоризненно скоррелированный с вашей первой тезой, где утверждается, что вы хороший.

– Единство и борьба противоположностей, – улыбнулся Михаил. Ему нравился Урманцев, и он не обижался, когда ловил в его словах оттенок насмешливого превосходства.

– Ну, ладно. Пусть внутренние противоположности раздирают ваше единство, но над заданием подумайте. Приходите сюда в следующий вторник. Часов в десять. Вас примет Евгений Осипович. Он сейчас дома добивает свою монографию. Надеется закончить к понедельнику. Я думаю, что так оно и будет. Посему до вторника.

Подольский с нетерпением ждал очередного разговора с Ортом, но этой встрече не суждено было состояться. Евгений Осипович Орт умер в субботу вечером. Подольский узнал об этом только во вторник, когда пришел в институт.