Текст книги "Черный ящик Цереры"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Михаил Емцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

За окном завыли сирены. Хрипящий репродуктор объявил о надвигающейся волне бомбардировщиков. Погас свет. Кельнер чиркнул спичкой и зажег перед Карстнером тусклую коптилку. Такие же коптилки затеплились на соседних столах.

Карстнер заволновался, что из-за воздушной тревоги не попадет на свой экспресс.

– Все равно до отбоя ни один поезд не тронется с места, Так что сидите лучше здесь, – успокоил его кельнер.

– Почему?

– Искры из паровозных труб хорошо заметны с воздуха.

– Ах, так…

– Да, ничего не поделаешь, – кельнер отошел от стола.

От первых разрывов мелко задрожали бутылки на буфете. Застучали пулеметы. Хрип в репродукторе напоминал дыхание астматика.

Хлопнула дверь. На пороге выросли темные фигуры эсэсовцев с бляхами на груди. Один из патрульных остался стоять в дверях, двое других медленно прошли в зал.

«Мне, как всегда, везет», – подумал Карстнер.

– Всем оставаться на местах! Проверка документов.

Эсэсовцы медленно обходили столы, подолгу разглядывая документы в свете сильного электрического фонаря.

Тоскливое предчувствие сдавило горло Карстнера. Он осторожно потрогал внутренний карман, проверяя, на месте ли документы.

Прямо перед Карстнером появилась широкая, в нетерпении раскрытая ладонь.

Карстнер нащупал пальцами заграничный паспорт и вытащил его из кармана. Унтерштурмфюрер включил фонарь. Осветил фотографию. Направил резкий свет Карстнеру в глаза. Бросил паспорт на стол.

– Командировочное удостоверение!

Карстнер достал командировочное удостоверение.

– Почему не в армии?

– У меня язва двенадцатиперстной кишки.

– Дайте солдатскую книжку.

Карстнер полез в карман. Солдатской книжки там не было. Он вытащил брачное свидетельство, медицинскую карточку, справку о расовой полноценности, плацкарту, – солдатской книжки не было. Он отчетливо помнил, как человек с седыми висками вместе с остальными документами дал ему и солдатскую книжку. Фельдфебель запаса Пауль Дитрих, легко ранен на Сомме в 1915 году, награжден железным крестом, размер противогаза третий. Там говорилось и о язве двенадцатиперстной кишки.

Все это тревожно вспыхивало в памяти Карстнера, пока он лихорадочно ощупывал свои карманы. Он даже заглянул под стол, не упала ли случайно туда эта проклятая книжка.

– Ну?!

– Я, кажется, оставил солдатскую книжку дома, господин унтерштурмфюрер, – упавшим голосом сказал Карстнер.

Теперь он был совершенно спокоен. Он знал, что сейчас его заберут. Самое страшное уже случилось. Все остальное не стоит волнений.

– Вам придется пойти с нами.

– Возможно, солдатская книжка лежит в чемодане, господин унтерштурмфюрер. Мой чемодан в купе экспресса Гамбург – Копенгаген. Если вы позволите…

– Дайте вашу плацкарту.

Он взял плацкарту и осветил ее фонарем. Объявили отбой.

– Ташке! – унтерштурмфюрер подозвал второго эсэсовца. – Всех проверили?

– Точно так, унтерштурмфюрер. Все в порядке.

– На шестом пути вы найдете экспресс Гамбург – Копенгаген. Получите там чемодан вот по этой плацкарте.

Карстнер понял, что все кончено. И сразу вспомнил; не хватает только, чтобы при обыске у него нашли английские фунты с одинаковым номером. Унтерштурмфюрер стоял к нему спиной и разговаривал с Ташке. Неуловимым движением руки, на которое способны только карманные воры и люди, прошедшие концентрационные лагеря, он вытащил бумажник и по уклону далеко задвинутых под стол ног спустил его на пол. Бумажник упал без звука.

– Пойдете с нами, – обернулся к нему унтерштурмфюрер.

– Но мой поезд, господин офицер… Я же не успею на поезд…

– Поедете следующим. Мы дадим вам справку!

– Но…

– Не валяй дурака! На выход, живо!

Теперь с ним разговаривали настоящим языком. Пререкаться не было смысла. Карстнер встал из-за стола, поглубже затолкал носком бумажник и с удовлетворенным видом человека, исполнившего свой долг, пошел к двери.

2

«Сказал я ей: «Дарю тебе сердце мое», а она отвечает: «Ну что ж, для него у меня есть футляр на молнии…» И увидел я, что чувиха лицом благообразна и умом находчива. И тогда порешил я приобщить ее к лику святых путем медленной пытки на костре любви…»

– Мильч! К тебе пришли.

Лаборант электрофизической лаборатории Института физики вакуума Роберт Мильчевский спрятал исписанный мелким почерком лист бумаги в стол.

Черти, не дают творчески поработать. Похоже, Вадька так и не получит завтра этого письма. Придется дописывать дома. Неприятно. В отделе создается явно нездоровая атмосфера. Скоро дело дойдет до того, что весь рабочий день придется посвятить выполнению плана или беседе с посетителями. Грустно, девушки.

Мильчевский вышел в институтский коридор, длинный, как очередь в столовую, когда хочется есть. Солнечный свет из огромного окна падал на серый пластиковый пол, усиленно шлифуемый в течение рабочего дня подметками докторов, кандидатов и неостепененных товарищей.

Театр начинается с гардеробной, так полагал великий режиссер. Наука кончается в коридоре, так думал Мильч. Зато начинаются дипломатия и сплетни. Здесь ученые бросаются идеями, обмениваются симпатиями, заключают союзы.

Зеленые стены коридора разрезались на узкие полосы многочисленными белыми дверьми с табличками и надписями; «Вход строго воспрещен», «Сектор испытаний», «Вход воспрещен», «Лаборатория № 11», «Вход посторонним воспрещен», «Научно-технический отдел», «Лаборатория волновой функции», «С огнем не входить», «Брось папиросу» и так далее.

Возле залитого светом окна стоял молодой человек, нетерпеливо барабаня костяшками пальцев по подоконнику. Вокруг его гладко причесанной головы разливалось радужное апостольское сияние, за спиной сонм мечущихся пылинок поднимал и опускал легчайшие ангельские крылья.

Мильчевский сразу узнал эту фигуру, тонкую и подвижную, похожую на вопросительный знак. Патлач собственной персоной. Патлач – назло густо набриолиненным волосам, Патлач – отрицание новенького, только что с плеч заезжего туриста, костюмчика а ля Пари, Патлач – выражение внутренней разболтанной патлатой сущности. Вот он, в одежде херувима с крыльями и нимбом, окруженный со всех сторон запретами и надписями и… ничего? Не хватает только арфы, но она, очевидно, в одном из его бездонных карманов.

Мильч поморщился. Появление Патлача в коридоре научного института его шокировало. По его мнению, этот тип вообще персона нон грата, хотя и вполне годится для специального использования…

– Хм, – сказал Патлач вместо приветствия. – Качаешь науку с боку на бок? Двигаешь ее в сторону?

– Ты озверел? Чего заявился? Как нашел меня? Я же…

Патлач прищурился.

– Совершенно срочно нужно получить с одного будущего нобелевского лауреата небольшой должок за контрабандный японский транзистор.

Мильч покраснел.

– Была же договоренность на конец того месяца, – проговорил он.

– Что делать, времена меняются, цены подымаются, – беспечно сказал Патлач. – Нужны башли. Сегодня!

– Я сейчас не могу, – глухо ответил Мильч.

Патлач помолчал, расковыривая носком узкого туфля шов на пластиковом полу.

– Я так и думал. Эти мне Эйнштейны без сберкнижки. Тогда вот…

Он вынул из кармана пиджака плоскую длинную коробку.

– Небольшая услуга. Пусть полежит здесь денька два. В субботу принесешь к «Веге».

– Нет, – сердито сказал Мильч. Его и без того тонкие губы сжались в ниточку.

– Не надо, – мирно сказал Патлач.

– Что не надо? – возмутился Мильч.

– Не надо спорить. Моя просьба – пустяк, и ее следует исполнить.

В голосе Патлача было что-то, заставившее Мильча протянуть руку к коробке. Едва опустив ее в карман, он обнаружил, что собеседника уже нет. Был и исчез. Растаял, как эфемерида. Мильч тихонько ругнулся и пошел в лабораторию. Хорошо, что никто не видел.

Обыкновенный шантаж, размышлял он, садясь за столик, заваленный диаграммами от электронных потенциометров. Сначала ты покупаешь у своего полуприятеля импортный приемник. Очаровательную сверкающую безотказную штучку. Назло соседям и друзьям, на зависть случайным знакомым и прохожим. Их взгляды греют твою душу. Ты единственный обладатель вещи редкостной, почти уникальной. Потом тебе говорят, что твой идеал контрабандный. Может быть, кого-то где-то схватят и тебе придется фигурировать. Процесс, огласка, реакция на работе, реакция дома, реакция в институте. Сплошная химия. И вот неуверенной рукой ты впервые берешь краденую вещь, чтобы спрятать ее от усталой, сбившейся с ног милиции. Ты уже преступник, соучастник, барахольщик. Впрочем, у них, кажется, имеется точное определение для тех, кто прячет краденое. Как это… Неважно, Мильч, ты не помог майору Петрову с проницательным взглядом светло-серых глаз, и бедняга будет курить до утра в своем кабинете папиросы «Казбек». Ты покатился по дорожке, усеянной розами и шипами комфорта.

А что делать? За красивую жизнь приходится платить устойчивым советским рублем и красными кровяными тельцами. Тельца объединяются. Золото с эритроцитом.

– Роби, о чем замечтался? Готовь решетку. Дифрактометр запустим после обеда.

Ее приготовят другие. Вернее, она уже готова и ждет новых рук и новых глаз. Самая легкомысленная конструкция, придуманная людьми, это тюремная решетка. Ни одну любовницу не ласкают так долго и жадно, не спуская с нее восторженного взгляда, как это неостроумное сооружение из металла. Поклонники у нее не переводятся. Неужели же карие с поволокой глаза Роберта Мильча должны будут созерцать стальную абстракцию, ставшую на его пути к комфорту? Что же, это не исключено. Возможно, майор Петров уже записал эту коробку под тридцать шестым номером в длинном списке вещественных доказательств. А возможно… Все возможно!

Мильч осмотрелся.

Вот стол, диаграммы, приборы, сотрудники, окно, солнце за ним, но… где я? Меня уже нет здесь, я ушел в иные дали… А может, выбросить? Есть же канализация, она собирает всякие отбросы, Так почему бы ей не принять в свое лоно ошибку, промах и неудачу человека? Отличная система, человек нагрешил, наблудил, накуролесил, потом понял, сходил куда надо и очистился.

Но, может, ничего страшного? Просто ловкий ход Патлача, чтобы затянуть в их капеллу. А капелла у них страшная, дегтеобразная. Но тогда, чтобы скомпрометировать меня, нужно пустить по этому следу майора Петрова. Возможно, этот сероглазый товарищ уже набирает номер телефона нашего института и тогда… Срочно выбросить?

Подумаешь, деньги за транзистор. Отдам через месяц. Контрабанда? А откуда знал?

Мильч встает и идет к двери, придерживая полу пиджака.

– У вас болят зубы, Роберт? – спрашивает кандидат физико-математических наук Епашкина.

– Одаряет же природа людей, – отвечает Мильч. – В вашем лице, Ольга Ивановна, блестяще сочетался врач-электрик и физик-терапевт.

– Вам следует еще поработать над своим остроумием, Роберт, – говорит Епашкина, – в таком виде оно недопустимо для пользования в общественных местах.

– Мой юмор носит камерный характер, Я горжусь этим.

Мильч бежит в туалет. Запирается, судорожно срывает обертку с коробки и открывает ее. Дюжина золотых часов с кольцевыми браслетами! Лежа на черном бархате, они напоминают членистое тело неведомого насекомого. Мильч несколько секунд оцепенело смотрит на часы, затем осторожно вынимает одну пару.

– Швейцария, – шепчет он. Из забеленного окна падает тусклый зимний свет и, отразившись от золота, желто-зеленой слизью ложится на лицо лаборанта.

Прекрасные вещи. Изумительные. Многодневный человеческий труд. Неужели он должен погибнуть? За что? Скормить продукт цивилизации, прогресса и техники этой эмалированной белой глотке? А впрочем, металл нельзя отправить таким путем в канализацию Он не преодолеет барьеров, расставленных инженерами.

Мильч закрывает коробку и выходит. Видит бог, товарищ Петров, я хотел быть честным. Но не могу ради этого дать пощечину своей бабушке. Дилемма очевидная; или бабушка или честь. Я за бабушку. Это она твердила мне на протяжении всего моего затянувшегося детства, что я должен беречь вещи, уважать вещи, любить вещи. Их делали люди. Я не хочу обидеть людей и оскорбить память моей бабушки. Считайте меня соучастником, майор Петров!

Он снова пошел в лабораторию. Сотрудники возвращались с обеда, обмениваясь впечатлениями о сегодняшнем меню. Аспирант Вася расхваливал гуляш, механик Андрей Борисович превозносил лангет, а младший научный сотрудник кандидат наук Интерсон, страдавший язвой желудка, определил обед одним словом – «помои». Он питался протертым супом и рисовой кашей.

– Вам, Кулешов, следует изменить фамилию на Гуляшов, – ядовито заметил Интерсон, обращаясь к Васе. – Тогда ваше пристрастие к этим осколкам барашка под томатным соусом будет генетически оправдано.

– Ваша беда в том, Леонид Самойлович, – сказал Вася, – что вы не занимаетесь спортом. Займитесь физкультурой и у вас появится огромная потребность в мясе. Вы, случайно, не турист?

– Нет. Я язвенник, – ответил Интерсон, зарываясь в бумаги.

Последним пришел Геннадий.

– Что я видел! – воскликнул он. Не ходившая обедать Епашкина оторвалась на секунду от манометра Мак-Леода, подняла очки на лоб и молча посмотрела на Геннадия.

– Я видел, как забирали одного типа в нашем переулке. Чистая работа! Идет мне навстречу мимо нашего института длинный парень. Из стиляг. Урод классический. Нос бананом, глаза – булавки, так и бегают по сторонам. К нему подошли двое, один показал какую-то книжку, парень туда-сюда, они его под ручки, в машину и будьте здоровы. Операция длилась тридцать секунд. Здорово!

– Ты засекал время?

– Ребята, наверное, поехали на именины. Тебе, Геннадий, придется на время воздержаться от чтения книг «Библиотеки военных приключений».

Мильчевский похолодел. Патлача взяли! Взяли на выходе из института. Взяли длинного Патлача, без взаимности любившего красивую жизнь. Нужно что-то срочно предпринять. Поехать домой, сославшись на головную боль и ревматические явления в суставах? Отпадает. Если Патлач расколется, майор Петров прежде всего заявится на квартиру. Значит, нужно прятать здесь. Но не в столе же, конечно.

Внезапно его осенило. Есть! Как это он сразу не сообразил. Склад! Их лабораторный склад для приборов и оборудования. Комната-коридор в полуподвале с одиноким окошком в углу. Отличное убежище!

Через несколько минут Мильч вошел в склад, плотно притворив за собой дверь. Куда спрятать? Неровен час – кто-нибудь нагрянет за прибором и обнаружит продукцию швейцарской фирмы. Можно, конечно, положить в ящик, где лежит всякое барахло, но… это все равно, что прятать в стол. Если Патлач… Да, нужна нейтральная почва, ничейная зона, заброшенный островок.

Его взор остановился на металлическом шкафу, стоявшем под складским окном. Толстый, в палец, слой пыли покрывал его верх. Серо-зеленая краска во многих местах облезла, обнажив ржавое изъязвленное тело. Потемневшая от времени металлическая пластина сообщала, что он изготовлен в Германии фирмой с таким чертовски длинным названием, что его хватило бы для обозначения всемирной корпорации по изготовлению всех сейфов и шкафов.

К немецким дверцам были приварены русские петли, а в них висел огромный амбарный замок, который не запирался. Мильч снял замок и заглянул внутрь. Там стоял ящик с ветошью, банки с машинным маслом, кольца дюралевых трубок и прочий невыразительный хлам.

Мильч быстро засунул коробку с часами под ящик с ветошью, захлопнул шкаф и вышел со склада.

Два часа, оставшиеся до конца работы, тянулись медленно, как ожидание в парикмахерской перед праздником. Наконец все ушли, кроме, конечно, Епашкиной. Мильч задержался под предлогом проверки какой-то схемы. Кто-то сегодня жаловался, что прибор барахлит.

Епашкина вновь и вновь запускала вакуумную установку. Насосы мягко стучали, Ольга Ивановна не отводила настороженного взгляда от шкалы манометра. Мильч бросал пламенные косые взгляды на кандидата физ-мат наук. В поле зрения попадался только кусок чистого выпуклого лба Епашкиной и глаза, казавшиеся за толстыми стеклами очков крохотными голубыми льдинками.

Пропади ты пропадом, мадемуазель! Неужели твоя страстность не может найти более достойного объекта, чем этот Мак-Леод? Разве свет клином сошелся на манометре, придуманном шотландцем? Уважаемая, оторвите на секунду взгляд от стеклянной завитушки и обратите его на прекрасный внешний мир! Там кипит настоящая жизнь, там сосредоточены простые удовольствия, из которых и слагается то, что мы именуем радостью. Все там, за окном: бархатное пиво, сигареты «Шипка», венский балет на льду.

Наверное, сгорела эта лампа. Вечно они горят, проклятые. Надежность, безнадежность. Нужно проверить…

– До свиданья, Роберт, – над самым ухом Мильча пропела Епашкина. Он вздрогнул и посмотрел на часы. Было без четверти восемь. Закрыв дверь за Ольгой Ивановной, Мильч ринулся на склад.

Вот досада, на складе всего одна лампочка и та тусклая, запыленная. Ничего не видно. Днем хоть свет из окошка помогает. Он судорожно рылся в шкафу. Сначала ему показалось, что коробки в том месте, куда он ее сунул, нет. Пришлось выгрести все содержимое шкафа на пол. Коробка лежала на дне, в углу. Мильч взял ее и вытер рукавом. Он подумал, что, собственно, ситуация не изменилась, и часы по-прежнему нельзя везти домой. Пусть они сегодня еще побудут здесь. А завтра… Впрочем, если Патлача взяли, то отдавать товар некому и придется держать его у себя неопределенно долгое время. Несколько мгновений Мильч стоял в раздумье, поглаживая коробку испачканными пальцами.

Наконец он решился. Пусть этот шкаф станет его тайником. Благо, в него заглядывают раз в год по обещанию. Роберт принялся исследовать шкаф, отыскивая подходящее место для коробки. Внутри этот странный сейф был совершенно гладкий, без выступов и полочек. Никаких карманов, пазов или ниш не было. Только вверху виднелась нарезка, напоминавшая патрон для электролампочки. Значит, шкаф можно осветить.

Мильч притащил электрошнур, подсоединенный к клеммам главного рубильника лаборатории, и лампу. Она ввинтилась довольно легко. Роберт стал искать розетку, чтобы подвести ток, но ее не оказалось. Напрасно ощупывал он шкаф изнутри и снаружи. Поверхность его казалась холодной и гладкой. Странно, патрон, вмонтированный в корпус есть, а подводки нет. Он с усилием отодвинул шкаф от стены. Задняя стенка тоже была гладкой, как полированный стол. Она даже не поржавела. Может, провода сняли? Кому-то понадобился электрошнур, а кому-нибудь розетка.

Роберт осторожно положил шкаф на бок и осмотрел его днище. К своей радости, прямо в центре он обнаружил четыре дырочки, расположенные крест-накрест. Вилка от проводов в эти дырочки не входила. Пришлось разобрать ее и вставить прямо туда оголенные концы. Лампочка не загоралась. Он изменил положение концов, но лампочка оставалась темной.

Обозленный лаборант рывком возвратил шкафу вертикальное положение и проверил лампочку. Она слегка раскачивалась, значит, нет контакта. Мильч влез в шкаф и снова начал вворачивать лампочку. Но она упрямо не хотела гореть. Тогда он махнул рукой на освещение. Хорошо бы соорудить в шкафу двойное днище и там спрятать коробку. Мильч уложил собственность Патлача на дно шкафа и прикинул размеры.

Затем отправился на поиски материала для ложного дна. На складе ничего подходящего не оказалось, и он перенес поиски в лабораторию. Довольно скоро удалось найти большой кусок темно-серого твердого пластмассового листа. Отлично. Этот фиговый синтетический листок прикроет срам Патлача. Вдруг до ушей Мильча донесся шум. Трэк, трэнк! – словно треснуло стекло. Звук шел со склада. Мильч бросился туда, не выпуская из рук пластмассы.

В дверях он остановился. Ага, загорелась-таки, упрямая! Внутренность шкафа светилась. Голубой с лиловым свет лился на пыльный пол, где четко отпечатались рифленые подметки Мильча. Странный свет, как от сварки. Роберт подошел поближе и заглянул внутрь, из горла его вырвался судорожный всхлип.

Лампочка в шкафу оставалась по-прежнему темной. Светились днище и стенки. Они стали прозрачными и мерцающими, как экран телевизора. Под светящимся покровом виднелись тонкие прожилки красных проводов. Трубки, сферы и диски таяли, дрожали, как мираж в пустыне. Казалось, это неустойчивое изображение неведомого аппарата, запечатленное внутри шкафа, вот-вот исчезнет. Но оно все проявлялось, вырисовывалось, пока не приобрело материальную четкость. Тогда началось движение.

Все, что было как бы нарисовано на стенках и днище, сошло с них и, материализовавшись, замкнулось внутри шкафа в фигуру поразительной формы. В центре было большое овальное отверстие, срезанное на одну треть днищем, поднявшимся кверху вместе с коробкой Патлача. В такое отверстие свободно могла бы пройти голова человека. Остальные детали расположились вокруг овала в каком-то произвольном гипнотическом танце. Они непрерывно меняли свое положение, излучая свет и звук. Миллионы радужных бликов, отраженные внутренностью шкафа, слепили Мильча. Он с ужасом смотрел на коробку с часами, растворившуюся в потоках света. В плотном воздухе повисла жужжащая, убаюкивающая мелодия. Пчелиный хор…

Внезапный удар сбил Мильча с ног. Наступила полная тьма. Лежа на полу, он осторожно ощупал себя. Кажется, цел. Он вскочил на ноги. Что это было? Или он сошел с ума от страха? Сияющий, как врата рая, шкаф… Это было или только привиделось? Нет, на затылке, кажется, имеется вещественное доказательство. Да и свет почему-то не горит.

Что за взрыв?

Мильч ощупью пробирался к выходу, натыкаясь в темноте на острые углы металлических стоек. До него донесся запах горелой резины. Переступая порог, он схватился рукой за провод. Тот был мягкий и горячий. Матерчатая изоляция легко расползалась под пальцами.

В лаборатории неистовствовал телефон. Мильч с трудом нашарил аппарат.

– Что вы там включаете?! – орал дежурный электрик. – У нас полетели все вставки!..

– Ничего мы не включаем, – сказал Мильч, – может, это у высоковольтников?

– Вы мне голову не морочьте! Я знаю схему энергопитания института. Это ваша секция! Проверьте, нет ли короткого.

– Хорошо, проверю, – сказал Мильч и положил трубку. Он сидел в темноте, схватившись за голову. Руки дрожали. Как, в сущности, близко он был от гибели. Что это за аппарат? Откуда он взялся? Старый ржавый шкаф. Кажется, в нем перевозили кое-какую аппаратуру из Германии после войны. Простоял двадцать лет, успел заржаветь… и никто… Неужели никто не догадался подвести к нему ток? Он служил для всякого хлама. Кому могло прийти в голову, что его можно разбудить электричеством. Ведь там даже проводов не было. Только мое невежество и… затруднительность ситуации… Ну, как теперь быть? Возможно, это что-то вроде бомбы, какой-нибудь запал… Но это же ни на что не похоже!

В лаборатории вспыхнул свет. Мильч вскочил и бросился к рубильнику. Рывком отключил питание шкафа. Затем осторожно снял провода с клемм и, наматывая их на согнутый локоть, пошел на склад. Тут сильно пахло жженой изоляцией.

Шкаф стоял по-прежнему грязный, пыльный и пустой. Мильч выдернул из-под него концы провода и спрятал моток в углу. Затем подошел к шкафу и принялся его рассматривать. А может, это бомба замедленного действия?

Его охватил панический ужас и он хотел было бежать, но вспомнил о коробке с часами. Что с ней? Он заглянул и увидел на дне знакомые очертания. В глазах у него двоилось. Мильч осторожно протянул вперед правую руку и пригнулся. Левой он задел за дверцу и вздрогнул. Металл был теплый.

Резкий стук в дверь заставил его выпрямиться. Стучались в лабораторию. Отделенные двумя комнатами от склада, стучавшие, казалось, хотели высадить двери.

Мильч заметался. Его руки торопливо подхватывали ветошь и забрасывали в шкаф, туда же полетели банки с маслом и дюралевые трубки. Повесив ржавый амбарный замок, он выключил свет и выбежал со склада.

– Почему запираешься? – грозно спросил главный электрик Иванов громовым басом. – Что натворил?

– Это определенно у них, Викентий Павлович, – сказал дежурный техник. – Слышите, как резиной пахнет?

– Я ничего особенного не включал. Свет да паяльник. Ремонтирую потенциометр, – устало сказал Мильч. – А впрочем, ищите, обнаружите что – казните.

…С непокрытой головой шагал Мильч по Пушечной улице. Шел крупный ласковый снег. Небо было близкое и нежное. Бархатные снежинки ласкали щеки и лоб. Окна домов и магазинов напоминали елочные лампы. Мужчины, облепленные снегом, были похожи на дедов-морозов, а женщины – на снегурочек. На тротуаре и на проезжей части валялись огромные целлофановые пакеты. Удивительные пакеты. В них были завернуты автомашины и квартиры, мебель и ковры, фрукты и золото, книги и бриллианты. В них было все, чего жаждет современный человек. Телевизоры, яхты, роскошные номера в модных гостиницах, пальмы на берегу моря. Одним словом – все.

Рог изобилия, огромный, невероятный, чудовищных размеров, парил над Москвой. Мильч раскачивал его, ухватившись за самый кончик, и на землю сыпались пакеты со счастьем. Они медленно опускались вместе со снегом, большие, тяжелые. Но их почему-то никто не поднимал. Их просто не видели, не замечали. Люди торопливо пробегали, наступая на фарфоровые вазы и драгоценный мех. Машины проезжали сквозь комнаты, уставленные дорогими гарнитурами, дети швыряли снежки в роскошные бальные платья, разложенные на полированных столах.

Вы не видите Рог изобилия, друзья? Он здесь, он над вами. Пакеты счастья падают из него, подбирайте их, дорогие, в них есть все, что вам нужно! Ах, вы и пакетов не замечаете? Ну, тогда… я не знаю. Как дать счастье слепому? Он ведь не сможет его взять. Гм, придется вложить ему счастье прямо в руки.

Рог изобилия принадлежит вам, друзья. Вы заслужили его, заработали. Вы имеете на него право. Ах, это право страдальца, право лишенного. Таков удел человека на нашей планете.

Вы получите Рог изобилия. Вы уже почти умеете им пользоваться. Вам осталось только научиться крутить у него хвостик. Вот так, как делаю я. Вправо – пакет, влево – пакет, вправо – пакет…

Но сначала… сначала, дайте мне одному поиграть с ним. Все равно он не минет вас, не правда ли? Пусть перед этим хоть немного побудет моим, ладно? Вы не слышите меня, друзья, вы торопитесь, вы заняты, у вас дела. Ваше молчание я принимаю за согласие, хорошо? Ну, вот и отлично. Очень рад. Я же люблю вас, люди. Милые, славные, двуногие… глазастенькие…

– Пьяная морда, глядеть надо!