Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 7. Бог паутины: Роман в Интернете"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

Файл 039

Около шести Павел Борисович вылез из автобуса возле сквера. Сверившись с планом, дождался зеленого света – трафик критской столицы вполне отвечал европейскому уровню – и перешел на противоположную сторону, где шла бойкая торговля фруктами и галантереей. Завернув за угол, он наткнулся на вывеску с русской надписью: «Шубы – шикарно и дешево». Из автобуса с голубой полосой «Filos Travel» торопливо выскакивали озабоченные дамочки, успевшие хватить южного солнца. Обрывки родимой речи не вызвали ностальгического отклика и, вежливо пропустив соотечественниц, устремившихся к вожделенной двери, Климовицкий нырнул в переулок, откуда тянуло забористым духом рыбы.

Чего только не было на возках и прилавках! Омары с замотанными клешнями, креветки, морские ежи, крабы, устрицы и всевозможные двустворчатые моллюски. Пересыпанные ледяной крошкой, стыли скользкие спруты и каракатицы. Муаровый отсвет перебегал по спинам тунцов, тяжело распластались скаты и камбалы, скользкие груды головастых бычков и усатых султанок перемежались ящиками, в которых, подобно снарядам, была аккуратно уложена золотистая скумбрия, жемчужная кефаль, полыхающая багряницей краснобородка. Истекая слизью, судорожно подрагивали пупырчатые жаберные крышки фантасмагорических морских чертей. Черные большеротые рыбины, казалось, высасывали последние капли влаги с шершавых боков акул, извивались угри, судорожно разевая пасти, распускали ядовитые шипы плавников крылатки – пестрые бабочки дворцовых садов Посейдона. Климовицкий обожал морскую рыбу и, пока не отпали Кавказ и Крым, со страстью предавался подводной охоте, но от такого изобилия даже у него зарябило в глазах. Сумрачный тесный переулок показался сточной канавой, куда вывалили всю требуху из пропоротого брюха морей. Чад от скворчащей в оливковом масле ставриды, мешаясь с острым запахом специй, исходившим от бочек с хамсой и сельдью, не мог заглушить сладковатую вонь рынка. Затонувшая Атлантида не погибла. Переливаясь радужным многоцветьем агонии, она умирала здесь – сегодня и ежедневно – в сырости тающего, пропитанного кровью и слизью льда, и блестящая чешуя, как новогоднее конфетти, метила невольных пособников преступления.

Климовицкий вздрогнул, ненароком наступив на крабика, улепетнувшего из корзины. Дрыгнув ногой, отшвырнул противно хрустнувший панцирь и вытер подошву о забрызганный серебристыми блестками тротуар.

Сентенция Блекмена по поводу зверя и живой плоти, показавшаяся еще одним проявлением чудачества, вдруг наполнилась неким тревожным смыслом.

Пройдя рынок насквозь, Павел Борисович пересек улицу фешенебельных магазинов, которую пересекала искомая Мелидониоу. До семи оставалось чуть менее двадцати минут. Лучше всего их было скоротать в чистенькой кондитерской на углу. Чашечка кофе с кусочком воздушной, обсыпанной дробленой фисташкой нуги помогли изгнать липкое, въевшееся в поры амбре.

«Golden Atlantis» находился в глубине двора солидного дома начала века, весь первый этаж которого занимал модный салон. Импозантные манекены в вечерних туалетах и спортивных костюмах были декорированы корабельной оснасткой и теннисными ракетками. Сумки с клюшками для гольфа и дорожные кофры обрамлялись морскими раковинами, веточками розового коралла и массивными шлифами синего агата, африканского малахита и каменными распиленными вулканическими ядрами, набитыми, словно сказочные пещеры, крупными зернами аметиста. Поддуваемый вентилятором задник из бирюзового шифона ласкал, изображая морскую волну, ножки обнаженной Афродиты, соблазнительно склонившейся у штурвала с гирокомпасом. Тяжелая медная астролябия не давала свернуться старинной карте, свисавшей с ампирного столика, на который, слегка прикрыв левую грудь, опиралась богиня. Музейную копию бычьей головы с вызолоченными рогами и солярным цветком во лбу поставили как дань местному колориту. Каждая вещь в отдельности, включая бикини, сведенные к чисто символическим тесемочкам с пряжками в виде дельфинов из полновесного золота, была по-своему недурна, но их сочетание поражало полнейшим отсутствием вкуса.

Климовицкий не бывал в Америке, не знал настоящей Европы. То, что ему представлялось чуть ли не верхом роскоши, в лучшем случае достигало уровня добротного ширпотреба. Особое впечатление произвел глобус с рисунком материков времен Магеллана, приспособленный под коньячный бар. Желания приобрести, впрочем, не возникло.

Проторчав у витрин оставшиеся минуты, он вошел в подворотню и ровно в семь нажал кнопку звонка под надраенной до блеска латунной табличкой с клубным вензелем.

Блекмен уже ждал в вестибюле под минойской колонной, служившей пьедесталом бронзовому дельфину. Приложив палец к губам, он указал на другую колонну, увенчанную лабрисом, возле которой находилась конторка, где стоял смуглый, атлетического склада мужчина в сиреневом смокинге. Он записал фамилию и адрес неофита в толстую книгу, а затем и сфотографировал его под вензельным щитом клуба. При этом не было произнесено ни единого слова. Когда цветное изображение проявилось, он наклеил фото на клубную карточку и, вложив в принтер, склонился над пультом. Затем, все так же молча, вручил готовое ламинированное удостоверение. Климовицкий обратил внимание на несусветную дату: Anno 11 596 и хотел было обратиться с вопросом, но Джерри, вновь сделав предостерегающий жест, очертил указующим перстом надпись на базе колонны: SILEO [52]52
  Хранить молчание, безмолвствовать (лат.).


[Закрыть], наложенную поверх рельефного контура греческой альфы. Павел Борисович латыни не обучался, но смысл угадал. То же слово значилось и на втором столпе, с той лишь разницей, что его выпуклой подковой обрамляла омега.

Англосаксонские ритуалы всегда славились своими чудачествами.

В зале заседаний собралось человек тридцать, не более. Семеро сидели в креслах за столом в виде кольца, остальные, образовав второй круг, расположились на стульях, что напомнило Павлу Борисовичу собрания в Доме дружбы. Только мебель, оставшаяся от купца-миллионщика, была побогаче, ну и, конечно, интерьер.

Климовицкий присел на свободное место возле самых дверей и с любопытством огляделся. Зал украшали две аляповатые скульптуры из позолоченного папье-маше, установленные на ступенчатых помостах: Посейдон с трезубцем и у противоположной стены неизвестная Климовицкому богиня в пеплосе, заколотом на плечах. Судя по дельфинам у ног, тоже морская, возможно, сама Амфитрида. Отверстие в центре стола вмешало пузатую вазу с искусственными лилиями. Середину потолка занимал рисунок «Фестского диска» в завитках облаков. Четыре ветра по углам изо всех сил выдували воздушные потоки. В простенках окон висели морские и геологические карты Атлантики и Средиземноморского бассейна.

Солидный джентльмен в белой с широкой синей полосой мантии, наброшенной поверх твидового пиджака, вооружившись молотком, трижды ударил в гонг.

– Объявляю симпозиум открытым, – провозгласил он по-английски и, оглядев присутствующих поверх очков, вызвал: – Брат Сейсмолог!

Из-за стола поднялся симпатичный старичок в шахтерской каске с горящей лампой.

– Недра спокойны, толчков не зарегистрировано, – доложил он обстановку.

– Брат – Страж Морей!

– Волнение два балла, – бодро отрапортовал румяный толстяк в кепи яхтсмена. – Отлив.

– Брат – Смотритель Порта!

– Все корабли у своих причалов, – в дверях появился тот самый дежуривший за конторкой атлет. – Серый «Шевроле» надо отогнать, – он укоризненно покачал головой. – Закрывает подъезд к складским помещениям магазина.

Нарушитель вскочил, лихорадочно нашаривая ключи, что вызвало добродушные смешки.

– Нет-нет, так не пойдет! – остановил его председатель, ударив молотком по мельхиоровому блюду. – Десять долларов, брат Лайонел.

Проштрафившийся выронил брелок с ключами и полез в задний карман за бумажником, ища глазами свою беззвучно упавшую на ковер связку. Под общий хохот ее поднял кто-то из соседей и точным броском метнул на блюдо, отозвавшееся печальным звоном.

– У меня только драхмы и кредитная карточка, – скорчив трагическую мину, возгласил владелец злополучного «Шевроле».

– Сколько будет по курсу, брат Казначей? – сохраняя приличествующую серьезность, спросил председатель и, получив ответ, произвел церемонию выкупа. – Прошу внимания, джентльмены! – он предостерегающе взмахнул молотком. – Я рад представить вам доктора Клаймовитски, – произнес по складам, заглянув в бумажку. – Нашего друга из России… Он здесь?

Павел Борисович поспешно встал и, залившись краской, смущенно раскланялся.

– Рекомендатель?

Блекмен коротко, но не без преувеличений, поведал о научных заслугах «русского друга, одержимого пламенной мечтой открыть новую страницу священной истории».

– Благодарю, брат Джерри, – председатель отпустил его милостивым кивком. – Ваше решение, клубмены?

Решение выразилось в поочередном поднятии большого пальца, словно дело происходило на римской арене, где кровожадная толпа решила подарить жизнь поверженному гладиатору.

– Займи свое место, брат Пол, – председатель наградил Климовицкого милостивой улыбкой.

Растерянно оглядевшись по сторонам, Павел Борисович неуверенно опустился на стул, на котором сидел прежде.

– Можем ли мы, учитывая трудности, переживаемые Россией, освободить нового брата от уплаты членских взносов за первый год? – поинтересовался Блекмен. – Брат-Казначей?

Казначей, в свою очередь, переадресовался к звездочету.

– Солнце в созвездии Весов. День идет на убыль, а с ним и год, – прозвучал глубокомысленный отклик.

По-видимому, стараниями Джерри все было заранее обговорено.

– Нашим решением брат Пол направляется на архипелаг Тиры для проведения работ, в которых мы заинтересованы, – заключил председатель, трижды ударив молотком. – После короткого перерыва заслушаем сообщение достопочтенного Гленна Моргана, нашего брата из Сан-Франциско… Прошу, джентльмены.

Все чинно направились к нише, где был сервирован накрытый бумажной скатертью стол: термосы, пирамида одноразовых чашек, крекеры, пакетики с кофе, чаем и сухим молоком.

– Пол! – каждый клубмен счел своим долгом дружески похлопать новичка по плечу. Обращались друг к другу только по имени и на «ты».

Климовицкий расчувствовался почти до слез. Ему и в голову не могло прийти, что атмосфера мальчишеского братства исчезнет уже за порогом клуба. Игра кончается, и каждый уходит в свою жизнь, становясь самим собой: мизантропом, завистником, интриганом, снисходительным добряком, циником или прекраснодушным фантазером, а то, смотря по обстоятельствам, и тем, и другим, и третьим.

Змеи меняют кожу, люди меняют маски.

Клубмен, смолотивший полпачки крекеров, удостоился премии в виде оплаченного ужина на две персоны в ресторане «Астерий», которую тут же выставил на аукцион в пользу общества. Торговля – цена дошла до семидесяти долларов – превратилась в забавную комедию. Каждый дурачился, как мог, развлекая себя и других.

Страж Морей, у которого были руки-крюки, поперхнувшись от хохота, выронил чашку, испачкав скатерть кофейной гущей, за что был тут же подвергнут каре. Та же участь постигла и опоздавшего господина во фраке, явившегося с футляром в руке – по-видимому, музыканта. Попытка оправдаться трудностями парковки обошлась ему еще в десять баксов. [53]53
  «Баков», сказал бы американец.


[Закрыть]

Наказанные, изобразив крайнюю степень досады, присоединялись к общему веселью. Павел Борисович поймал себя на мысли, что почел бы за честь оказаться на месте проштрафившегося.

Удар молотка оповестил о возобновлении симпозиума. Лекции предшествовала минута ритуального безмолвия, после чего председатель поклонился сидевшему рядом старцу с вдохновенным лицом пророка и указал на помост с пюпитром перед статуей морской богини. Стартовал Морган довольно лихо, трижды воззвав, как, наверное, показалось не одному Климовицкому, к всеобщей богине-прародительнице:

– Mater! Mater!! Mater!!!

Пронзительный выкрик, достигший недоступных человеческому уху ультразвуковых частот, перейдя в чревовещательное бурчание, оборвался на рокочущей ноте, хотя губы проповедника продолжали находиться в движении, артикулируя немые фонемы. Сам он как-то сразу сник, простертые вверх руки бессильно опали, запрокинутая голова поникла, как увядший цветок. Казалось, почтенный муж в пастырском облачении грохнется на пол. Ничего подобного, однако, не произошло. Словно очнувшись от одури, он удивленно поднял брови, всматриваясь в одному ему открытую даль. Это было похоже на пробуждение шамана, слетавшего в мир духов. Голос обрел обыденное звучание, а речь, невзирая на выспренность, осмысленную плавность.

– Нет, джентльмены, я не призывал Великую мать, не вспоминал родительницу, подарившую мне эту короткую жизнь, не взывал к незабвенной супруге, ушедшей так рано, так рано… Я имел в виду нечто совсем иное, но тем не менее сопричастное многозначному слову священной латыни. Это – начало, корень, источник всего и просто матка – вместилище всяческой жизни. Прежде чем предстать перед вами, я провел несколько часов в молитвенном уединении в пещере на Дикте, где родился Зевс – Диеспитер, Отец Дней. Там, в сыром мраке первозданных вод, словно слепому зародышу в матке самотворящей Земли, мне было дано пройти все превращения внутренней алхимии, пережить все стадии эволюции косной материи и, наконец, узреть неизреченный свет возрождения в новом теле. И новое видение было даровано мне. Я прочитал критские письмена и понял сокровенный смысл древних мифов.

Успокоив взволнованную аудиторию профессиональным жестом властителя душ, Морган выдержал интригующую паузу.

– Кто он такой? – наклонившись к Блекмену, шепотом спросил Климовицкий.

– Очень знаменитый человек. Один из столпов теологии.

– Но вещает он, как какой-нибудь языческий жрец… Зевс, Великая мать, алхимия…

– Не обращай внимания. Морган – крупный этнолог и психоаналитик. Здесь он среди своих и может говорить совершенно свободно. Бог един – имена не имеют значения…

– Вы вправе спросить, братья, – на губах проповедника промелькнула улыбка, – расшифровалли я сокровенное послание, запечатленное на «Фестском диске»? – он бросил многозначительный взгляд на потолочную роспись. – И да, и нет. В кромешной тьме родильных вод предо мной распахнулись врата всех тайн, ибо я вернулся к началу начал, где нет времени. Но на выходе из пещеры вселенский маятник вновь принялся отсчитывать мгновения, я вернулся во время, сделался временным– смертным. Поэтому не ждите от меня потусторонних откровений, но тем немногим, что мне удалось вынести с той стороны, я охотно поделюсь с вами, моими братьями и спутниками.

– Гениально, – шепнул Блекмен Климовицкому. – Сейчас пойдет философия, хотя все уж сказано.

– Что сказано? – Павел Борисович не уловил тайного смысла зачина. Пещера – матка? Очень образно, но при чем тут время? Ускользнуло главное – подтекст. Возможно, сказалось несовершенное знание языка.

Выдержав риторическую паузу, Морган обошел статую богини и остановился возле напольных часов. Потрогав резную фигурку Хроноса, украшавшую палисандровый футляр, он задумчиво огладил гробовую эмблему и сдул пыль с ладони.

– Священное, сексуальное, смертное, – пробормотал как бы про себя, возвращаясь к пюпитру. Богатый модуляциями голос вновь обрел дидактическую размеренность. – Смерть – это последнее испытание на пути к великому посвящению, за которым уже нет никаких тайн. Утратив священный покров, смерть низводится до синонима небытия. Это не касается людей с религиозным сознанием, в кого бы ни веровали они – в Христа, Будду или же Абсолютный дух. Для них смерть – ритуал перехода. Попробуйте поставить себя на место древнего человека, чей духовный мир почему-то принято считать примитивным. Не знаю, чего здесь больше: гордыни или невежества. Древним так же, как и нам, ведома смертная страда – фундаментальное переживание, необычайно глубокое и насыщенное, которое сделало человека тем, кем он есть. За этим стоит слишком многое, чтобы можно было передать словами. Это и уход от неведения детства, и расставание с матерью, и обретение собственного «я», очищенного от младенческих комплексов. Смертные муки древний человек воспринимал как боль инициаций. Если бы только было возможно сублимировать страдание нашей души в архаичные символы, то мы могли бы получить предельно ясный ответ. Смерть – это вхождение в лабиринт, в ночной лес, где блуждают демоны и души предков, в иной мир, куда более реальный, чем здешний, подвластный переменам, временный, бренный. Это великий страх, tremendus [54]54
  Страшный, ужасный (лат.).


[Закрыть]… Латынь точнее передает трепет, потрясение, парализующие мальчика, посвящаемого в братство мужчин. Его заглатывает чудовищный змей, засасывает в беспросветную тьму чрева, ломает кости в тисках колец, терзает плоть, обжигает огнем, рвет на части, высасывая сок жизни… Архетипический образ умирающего и воскресающего бога: Адониса, Аттиса, Осириса. Алхимическая дезинтеграция перед синтезом возрождения. Мы многое смогли узнать о тех испытаниях, которые по сей день проходят юноши и девушки в джунглях Новой Гвинеи, на островах Микронезии, в дождевых лесах Африки. Они оставляют свои дома, чтобы завершить обряд инициаций в заповедных дебрях, символизирующих иной мир. Пытки, нестерпимые по нашим меркам, достигают своего апогея в ритуале смерти и воскресения. Это последний экзамен, самый ужасный из всех. Вдумайтесь, что означает быть проглоченным, разъятым на части, заживо погребенным? Вы совершенно правы: это нисхождение в преисподнюю на адские муки. Вспомним Иону во чреве кита! Левиафана – змея извивающегося! Смею уверить, что нечто подобное происходило и в Египте, и в Греции, и здесь – на благословенном Крите, где Великая мать богов укрыла младенца Зевса от Крона, пожирающего своих детей. Всюду слышны отголоски посвятительного обряда. Крон – Хронос, чудовищное олицетворение всепожирающего времени. Мы живем в истории. Хронологическая экзистенция перемалывает наши души и плоть. Хронос эллинов – римский Сатурн с беспощадной косой. Вслушайтесь в звучание: Санторини. Остров Сатурна – могильный камень Атлантиды. Мы одержимы стремлением раскрыть древнюю тайну, но не слишком ли самонадеянно без нужной подготовки перешагнуть грань, за которой скрыта иная реальность? – Покинув пюпитр, Морган приблизился к карте Средиземноморского бассейна.

– Невероятно! – восхитился Климовицкий, прочувствовав многозначную связанность символов: Хронос – Сатурн – Санторин – могильный камень. Он испытывал смешанное чувство радости узнавания, потаенного страха и безысходной тоски.

– Mysterium tremendum, mysterium fascinans [55]55
  Ужасные, трепет внушающие таинства, завораживающие таинства (лат.).


[Закрыть], – словно уловив стон смятенной души, утвердительно кивнул Морган. – Сверхъестественное лежит по ту сторону ratio [56]56
  Рациональное (дат.).


[Закрыть]. Это чувство отлично от всего человеческого. «Я прах и пепел», – обращается к Господу Авраам. Сверхъестественное пронизывает космос, как грозовое электричество, – стоя лицом к карте, он устремил завороженный взгляд в лаковую голубизну. – Не правда ли, очертания острова Санторини удивительно напоминают косу? Эмблема времени, орудие смерти. Есть повод задуматься. Ходульное выражение «убить время» не лишено глубокого смысла. Мы пытаемся выскользнуть из увлекающего нас все дальше и дальше потока различными способами, главным образом развлечениями, пустым, обратите внимание на сокровенную проницательность слова, времяпровождением. И нам, представьте себе, удается убить время, но какое, джентльмены? Мы выскальзываем из стремнины своего ритма, чтобы обрести призрачное существование на чужой волне. Оставляем собственную историю ради романа, фильма, пьесы, наконец, некоей страны, исчезнувшей в один роковой день. Не это ли собрало нас вместе?.. Мы действительно готовы отказаться от собственной истории, чтобы удовлетворить свою любознательность? Или нам необходимо нечто принципиально иное? Боюсь, джентльмены, что для многих из нас Атлантида – своего рода наркотик, дающий иллюзию власти над временем.

Древние воспринимали действительность как бесконечное повторение цикла, воспроизводящего первичный миф, тогда как нами движет тайное желание любой ценой отгородиться от неумолимого течения времени, влекущего к смерти. Не осознав психологической подоплеки, нечего надеяться на успех наших начинаний. Бесполезно искать Атлантиду Платона на дне океанов. Нам нечего добавить к усилиям археологов, открывших удивительный мир Акротири. Атлантида, которую мы ищем, с каждым днем погружается в глубь невозвратных зыбей. Мы потеряли ее с гибелью цивилизаций ацтеков и майя, на наших глазах ее разрушали в Тибете, она умирает, по мере исчезновения традиционных культур, повсюду: на Калимантане, Камчатке, Вануату, Папуа, в Конго, Сибирской тундре, Амазонской сельве, Австралийской пустыне. Отчаянная попытка сохранить коренные языки, понять существо мистерий, проникнуть в миф – это единственное, что нам остается. – Морган пожал плечами, всем своим видом выражая крайний скептицизм. – Так называемый прогресс остановить невозможно. Символика технотронной эры олицетворяет власть времени. Не мне решать, где больше смысла: в духовных исканиях индийских отшельников или виртуальной реальности киберпространства, но одно я знаю твердо: новые поколения уже не смогут понять самих себя. Священные знаки изгладились. Рядом с термоядерной бомбой серп и коса потеряли ману. Это просто архаичные сельскохозяйственные орудия, а не ключи, отмыкающие потаенные двери сознания. Когда дисплей окончательно уничтожит книгу, как книга когда-то вытеснила изустное предание, наступит… Впрочем, не хочу вас пугать, джентльмены, но придет день, когда новые Фрейды и юнги не обнаружат в душах своих пациентов ничего, кроме безответной пустоты. И уже никому никогда не приснится золотая лестница в небо. [57]57
  «И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба, и вот Ангелы Божии восходят и нисходят по ней». (Бытие 28:10).


[Закрыть]Оно станет устаревшим синонимом атмосферы, где все меньше озона и все больше углекислого газа, а океан – гидросферы, в которой еще плавают какие-то рыбы, а мать-земля – плацдарма экологических бедствий. И только ignis trementum, вырвавшись из клокочущих недр, пребудет в своем очистительном естестве огня, приводящего в трепет. Возможно, правы индусы, прозревающие за кальпой всесожжения новый жизненный цикл. Слава Богу, я стар, и мне не придется жить в том прекрасном новом мире… Благодарю за внимание и терпение.

Морган устало прищурился и, бросив последний взгляд на карту, направился к креслу. Кто-то зааплодировал, его неуверенно поддержали, затем грянула дружная овация. Глядя на несколько ошарашенные лица, Климовицкий подумал, что добрая половина слушателей осталась глуха к вдохновенным речам ученого проповедника. Он и сам многого не понял, частично по причине языковых трудностей, но главным образом из-за нехватки знаний, особенно по части психоанализа. Но основное как-то дошло, проникло. Грозный рокот рефрена tremendus – tremendum и впрямь заставлял трепетать.

Будто холодным ветром дохнуло из быстро темнеющих окон. Скупая, даже комичная с первого взгляда обрядность клуба – одна шахтерская каска чего стоит! – накладывалась на смутные образы, пробужденные назойливым обращением Моргана к быту примитивных племен. Прозревалась собственная, чуждой волей навязанная сопричастность с этой последней инициацией, с этим роковым переходом через смерть в никуда. Подозрительно укладывались в единую смысловую канву логические цепочки, связавшие древнего Хроноса с островом Санторини и его, Климовицкого, свободным, как еще недавно казалось, выбором. Вроде бы случайные встречи с Блекменом в Малии и Кноссе, потом этот клуб, оказавшийся «Братством Золотой Атлантиды», скорбная минута молчания и часы с адамовой головой под острой косой Сатурна. И все так быстро, скоропалительно. Не успел оглянуться, и уже принят неизвестно куда и «посвящен» в неведомые таинства. Мужские союзы, о которых говорил Морган, тоже были тайными братствами по ту сторону гроба.

Дурное предчувствие ледяными костяшками стиснуло сердце. Павел Борисович вспомнил, что нечто подобное он уже испытывал на руинах Иерихона, в подземелье, где, поблескивая перламутровыми глазницами, лежали черепа. Мертвой хваткой смыкались звенья причин и следствий. Египет (гробницы, мумии) – могильники Иерихона – Лабиринт Минотавра. Перевернутый треугольник – знак нижнего мира и женской тайны. И Санторини как центр, как последняя точка инициаций…

Никто не принуждал, сам все придумал, сам с маниакальным упорством загнал себя в капкан.

«Не может быть! – Павел Борисович попытался стряхнуть наваждение. – Дурацкая мнительность. Надо во всем разобраться…»

– Кто она? – спросил, глазами показав на морскую богиню.

– Клито, – казалось, Блекмен удивился вопросу. – Посейдон сочетался с ней, когда правил Атлантидой.

– А как же Амфитрида?

– У тебя никогда не было любовницы, Пол?

Ударом молотка председатель призвал к молчанию. Затем был объявлен перерыв на кофе.

– Меня заинтересовали колонны при входе, – возобновил расспросы Павел Борисович, высыпав из пакетика диетический сахар, похожий на молотую корицу. – Что они означают?

– Разве ты не читал диалоги Платона?.. Египетские жрецы показали Солону обелиск, на котором записана история Атлантиды.

– Но у вас две колонны.

– У Иосифа Флавия есть рассказ о потомках египетских богов, исчисливших пути звезд и планет. Они, дабы люди не забыли тайные знания, воздвигли две колонны: одну из кирпича, другую из камня. К тому времени, когда Солон посетил Египет, кирпичная могла разрушиться.

– Колонны, что стояли в стране Сириат! – вспомнил Климовицкий.

– Верно, но я имею в виду те, что в Египте.

– Название Сириат как-то связано с Сирией?

– Не думаю. Флавий упоминает город над морем и два действующих вулкана. Очень похоже на Тиру: вулканы, высокий берег Санторини, где на руинах Акротири выросла деревушка Пиргос. Город над морем. И там было две.

– Понятно, – Павел Борисович допил остывший кофе. Про пятизначное число на клубной карточке можно было не спрашивать.

– Атланты – учителя человечества. Египтяне считали их сыновьями своих богов. И не только египтяне. Я уверен, что такие колонны стояли во многих местах, – Блекмен рассуждал как заурядный атлантоман, и это немного успокоило Климовицкого. В дилетантских, даже на его, не слишком просвещенный, взгляд, вымыслах не ощущалось мистической ауры. Атлантида погибла за девять тысяч лет до египетского путешествия Солона, в седьмом веке до новой эры. В пересчете на текущую дату столько и получалось. Отсюда легко было догадаться, чему, а вернее, кому посвящалась минута молчания.

Как бы подтверждая правильность догадки, председательский молоток возвестил, что пришла пора почтить память детей Посейдона и возобновить занятия. С содокладом выступил брат Архивариус, хромоногий грек в национальном костюме на манер шотландского кильта. Отличительным знаком высокого ранга служило серебряное перо на торбе. Разложив на пюпитре отпечатанный текст, он надел очки и приступил к чтению, заикаясь на каждом слове. К общей радости, докладчик ограничился лишь кратким вступлением, уступив трибуну Блекмену, огласившему основное содержание в английском переводе.

– Безоглядно поверив Гомеру, Генрих Шлиман открыл легендарную Трою, доказав тем самым, что в основе преданий и мифов лежат действительные события. Я полностью поддерживаю идею достопочтенного брата из Сан-Франциско сосредоточить усилия на расшифровке информации, которая заложена в эпосе. Геологи утверждают, что извержение на Тире во много раз превосходило все известные катастрофы. Возможно ли, чтобы катаклизм такого масштаба не нашел отклика у аэтов-сказителей? Конечно же нет, невозможно. Обратимся к наиболее раннему из греческих мифов, повествующему о борьбе богов и титанов. Великий Зевс, выросший и возмужавший на нашем Крите, восстав на Крона, принудил его извергнуть проглоченных детей Реи. Светоносные боги третьего поколения вступили в смертельную схватку с кровожадным отцом и могучими титанами за власть над миром. Борьба шла с переменным успехом. Одержать верх олимпийцам сначала помогли циклопы, выковавшие грозное оружие – стрелы молний, а затем и сторукие великаны – гекатонхейры, заключенные в недрах земли. Ужасные, исполинские, как горные кряжи, чудовища, вырвавшись на поверхность, обрушились на титанов. Они вырывали утесы, швыряя их, словно камни, выпущенные из пращи. Тряслась земля, все потонуло в оглушительном грохоте, огне, дыме. Тартар, и тот содрогнулся до самых глубин. Зевс не уставал метать перуны, от которых плавился камень. Огонь охватил всю землю, вскипали моря и реки, непроницаемая пелена зловонной гари заволокла небо, и над миром воцарилась долгая ночь.

Климовицкий едва не вскрикнул. Конечно же, небо над Грецией должно было затмиться на более долгий срок, нежели над Египтом! Как он сам не сообразил? Почему, наконец, не обратил должного внимания на мифы, целиком положившись на Гомера и Геродота? Прав брат Летописец: за волшебным пологом детской сказки скрывался тайник музы истории.

– Со школьной поры памятный миф! – кивнул, как бы в знак согласия, Блекмен, продолжая чтение. – Нужно быть слепым, чтобы не разглядеть за строками безымянных поэтов образное описание грандиозного буйства стихий. Как это обычно случается, вулканическому взрыву предшествовали землетрясения, выбросы газов и пепла, грозы. Создается впечатление, что в мифе запечатлены два последовательных события: упорная битва за мировое господство и глобальный тектонический катаклизм. То же двучленное разделение мы видим и у Платона: многолетняя, опять же с переменным успехом, война греков с властителями мира атлантами и та же геологическая катастрофа, предвестником которой были землетрясения. «На этом Атлантическом острове, – говорится в диалогах, – сложилась великая и грозная держава царей, власть которых простиралась на весь остров, на многие иные острова и на некоторые части материка…» Точная характеристика критской талассократии! Тира, собственно Крит, Киклады, Родос, Кипр, а что касается части материка, то наверняка имелись в виду Микены и прочие очаги крито-микенской культуры. Пойдем далее… «Вся эта держава, – Платон устами жреца говорит об Атлантиде, – собравшись в одно, вознамерилась вашу страну, и нашу, и все по сю сторону устья пространство земли поработить одним ударом. Тогда-то, Солон, воинство вашего города доблестью и твердостью прославилось перед всеми людьми. Город ваш то воевал во главе эллинов, то, когда другие отступались, противостоял по необходимости один и подвергал себя крайним опасностям. Но наконец, одолев наступающих врагов, торжествовал победу над ними»… Как Зевс во главе разноплеменных союзников. Позволительно предположить, что он представляет Афины, олимпийцы – другие греческие полисы, а циклопов можно сравнить с варварами. Это вынужденный альянс против общего врага. Вторая часть драмы – геологическая – выделена четко и ясно: «Впоследствии же времени, когда происходили страшные землетрясения, потопы, в один день и бедственную ночь, вся ваша воинская сила разом провалилась в землю, да и остров Атлантида исчез, погрузившись в море»… И вновь знаменательная параллель с мифом. Титаны дрогнули, их сила была сломлена, олимпийцы сковали и низвергли в Тартар поверженных врагов – в вековечную тьму. Власть титанов закончилась. Третье поколение первичных богов победило второе. Платон прямо называет причину гибели Атлантиды – извержение вулкана, но и миф повествует о том же со всей определенностью. Сторукие великаны, которых Зевс решился в последний момент освободить из подземного плена, олицетворяют необузданные, разрушительные силы бушующих недр. Они взрывают горы, поднимая на воздух целые скалы, дрожит и стонет объятая пламенем земля. Добавим сюда выкипающие моря и смрадный дым, затмивший солнце, и мы получим полный комплекс вулканического взрыва беспрецедентной мощности. Словом, в мифах запечатлелась все та же нарисованная Платоном картина. Помимо всего прочего, это является добавочным подтверждением непосредственной близости Эллады и Атлантиды, то есть Тиры и Крита.