Текст книги "Далеко не близко (ЛП)"

Автор книги: Энтони Бучер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Думаю, из меня вырвалось что-то ужасное. Я медленно перевожу взгляд с этого пустого костюма на дверной проем вдали и вижу там инспектора Абрахамса.

Он был в халате Стамбо, слишком коротком для него. Я уставился на его гротескную фигуру и на пародию на человека, висевшую у него на руке.

– Простите, Лэмб, – ухмыльнулся он. – Не мог устоять перед театральным эффектом. Давайте. Посмотрите на пустого человека на полу.

Я посмотрел. Одежда была сложена абсолютно с тем реалистичным, облегающим, высасывающим тело эффектом, который мы уже признали невозможным.

– Видите ли, – сказал Абрахамс, – я вспомнил пылесос. И парад Ассоциации торговцев.

На следующее утро я пришел в студию рано. Там не было никого из ‘Вариаций’, кроме Славко, и стояла относительная тишина, так что доктор Вернер просто смотрел на рукопись ‘Анатомии’, не добавляя к ней ни слова.

– Послушайте, – сказал я. – Во-первых, проигрыватель Стамбо не приспособлен для глубинных записей.

– Их можно проиграть даже на обычной машине, – невозмутимо заметил доктор Вернер. – Эффект получается любопытный – звук слабый и со странным эхо, которое может даже усилить мощь колдовских чар.

– И я посмотрел в его каталог, – продолжал я, – у него не было ни единой записи ‘Pater Noster’ Перголези.

Доктор Вернер расширил свои невероятно голубые глаза.

– Но, естественно, каталожная карточка должна была исчезнуть вместе с пластинкой, – запротестовал он. – Магия учитывает современное развитие.

– Подождите минутку! – внезапно воскликнул я. – Эй, да я блистателен! Об этом-то Абрахамс и не подумал. На сей раз я раскрываю дело.

– Да, мой дорогой мальчик? – мягко проговорил доктор Вернер.

– Смотрите: вы не можете воспроизвести глубинную запись задом наперед. Это не сработает. Представьте спираль канавки. Если вы поместите иглу во внешний конец канавки, она просто будет там трепыхаться – точно так же, как если вставить ей во внутренний конец канавки нормальной пластинки. Чтобы воспроизвести ее задом наперед, нужно некое переключение передач, которое заставило бы диск проигрывателя вращаться в обратном направлении.

– Но у меня оно есть, – ласково проговорил доктор Вернер. – И дает возможность проводить необычайно интересные эксперименты со звуком. Несомненно, у мистера Стамбо оно тоже было. Нечаянно переключить его достаточно просто; мистер Стамбо выпивал… Скажите мне: тот вращающийся диск, который вы видели… Он крутился по часовой стрелке или против?

Я постарался припомнить, и будь я проклят, если знал это. Мне казалось само собой разумеющимся, что по часовой стрелке; но если бы понадобилось поклясться… Вместо этого я спросил:

– Полагаю, у капитана Клатсема и епископа Клойстергемского тоже были переключения на вращение против часовой стрелки?

– Естественно. Еще одна причина его иметь для столь серьезного коллекционера, как мистер Стамбо. Видите ли, диски компании ‘Fonogrammia’, небольшой, малоизвестной фирмы, которая, однако, могла похвастаться несколькими превосходными исполнителями, работавшими с ней по эксклюзивному контракту, проигрывались именно так.

Я уставился в эти прозрачные лазурные глаза. Я понятия не имел, были ли записи ‘Fonogrammia’, проигрывавшиеся против часовой стрелки, желанной целью каждого коллекционера или возникшей только что легендой.

– И, кроме того, – настаивал я, – Абрахамс показал, как это было сделано. Его навел на мысль пылесос. Стамбо приобрел воздушный шар в форме человека, имеющий соответствующие размеры, младшего брата тех монструозных фигур, что носят на парадах. Он надул его и одел в свой костюм. Затем спустил воздух, оставив в идеальном порядке одежду, внутри которой не было ничего, кроме сморщенного куска резины, который он мог вытащить, просто расстегнув рубашку. Абрахамс нашел в Сан-Франциско всего одну фирму, производящую подобные воздушные шары. Клерк опознал Стамбо как покупателя. Итак, Абрахамс купил дубликат и сыграл такую же шутку со мной.

– А пылесос? – нахмурился доктор Вернер.

– Пылесос запускают в обратном направлении, чтобы надувать большие воздушные шары. И его используют обычным способом, чтобы спускать из них воздух; если его просто выпустить со свистом наружу, они могут рваться.

– Клерк, – и это слово, само собой, прозвучало как ‘кларк’, – уверенно опознал Стамбо?

Я заерзал под пронзительной голубизной взгляда.

– Ну, сами знаете, эти опознания по фотографиям…

– Естественно, знаю. – Он взял тщательно рассчитанную паузу. – А проигрыватель? Почему его диск все еще вращался?

– Полагаю, случайно. Стамбо, должно быть, задел выключатель.

– Который выступал наружу так сильно, что его можно нажать случайно?

Я мысленно нарисовал себе проигрыватель. Представил выключатель и глубину, на которую нужно погрузить руку, чтобы до него дотянуться.

– Пожалуй, что нет, – согласился я. – Не совсем…

Доктор Вернер снисходительно улыбнулся мне.

– А для чего Стамбо предпринимать столь тщательно продуманные маневры?

– Слишком много угрожающих родственников-мужчин на хвосте. Он намеренно инсценировал все это выглядящее ах каким загадочным, чтобы никто не заметил того простого факта, что он всего-навсего убрался куда подальше. Абрахамс поднимет тревогу по всем направлениям; его в любом случае поймают в ближайшие дни.

Доктор Вернер вздохнул. Его руки мелькнули в воздухе, выражая бесконечно смиренное терпение. Он подошел к своему проигрывателю, достал пластинку, поставил ее на вращающийся диск и отрегулировал несколько переключателей.

– Пойдемте, Славко! – громко объявил он. – Поскольку мистер Лэмб предпочитает правде резиновые шары, мы предоставляем ему особую привилегию. Мы удаляемся в другую комнату, оставляя его здесь наедине с записью Карины. Его самоуверенный материализм наверняка пожелает проверить эффект ее проигрывания наоборот.

– А? – сказал Славко, перестав колотить по камню.

– Пойдемте, Славко. Но сначала вежливо попрощайтесь с мистером Лэмбом. Быть может, вы его больше не увидите. – Доктор Вернер остановился в дверях и оглядел меня с чем-то, похожим на искреннее беспокойство. – Мой дорогой мальчик, – тихо проговорил он, – вы не забудете, что слова надо произносить наоборот?..

Он ушел, а за ним (с прощанием не более вежливым, чем ворчание) и Славко. Я остался наедине с Кариной и с возможностью опровергнуть сказочное повествование доктора Вернера раз и навсегда.

Его рассказ и не собирался объяснять присутствие пылесоса.

А теория инспектора Абрахамса даже не пыталась объяснить продолжавший работать проигрыватель.

Я запустил вращающийся диск проигрывателя Вернера. И осторожно опустил звукосниматель, чтобы странно закругленная игла вошла в самое начало канавки с внешнего края.

Я услышал ту потрясающую последнюю контральтовую ноту. Дикция Карины была столь безупречной, что даже в этом диапазоне я различал слог, который она пела: ‘nem’, начало латинского ‘Amen’ наоборот.

Затем я услышал искаженный стон, и проигрыватель резко сбавил обороты с 78 в минуту до нуля. Я посмотрел на выключатель, который был все еще нажат. Обернувшись, я увидел, что позади меня высится доктор Вернер, а с его руки свисает провод с выдернутой вилкой.

– Нет, – мягко проговорил он – и в этой мягкости звучали достоинство и сила, каких я ни разу не слышал в самых впечатляющих его речах. – Нет, мистер Лэмб. У вас жена и двое сыновей. Я не имею права шутить с их жизнями только для того, чтобы удовлетворить старческое недовольство скептицизмом.

Он тихонько поднял ручку звукоснимателя, убрал пластинку, вернул его в конверт и поставил на место. Его ловкие, совсем не английские руки пребывали не в лучшем состоянии.

– Когда инспектору Абрахамсу удастся выследить мистера Стамбо, – твердо проговорил он, – вы услышите эту запись задом наперед. Но не раньше.

И так уж вышло, что Стамбо пока еще не поймали.

Первый

“Смельчаком, – писал декан Свифт[31]31
  Имеется в виду Джонатан Свифт (1667-1745), занимавший должность декана, то есть настоятеля, Дублинского собора.


[Закрыть], – был тот, кто первым съел устрицу”. Я мог бы добавить, что перед этим человеком цивилизация в огромном долгу, только вот долг был полностью обнулён в то мгновение экстаза, что он познал первым из всех людей.

И было бесчисленное множество других подобных эпических фигур, пионеров, чьи достижения сравнимы с открытием огня и, быть может, превосходят изобретение колеса и арки.

Но ни одно из этих открытий (разве что, быть может, устрица) не могло бы иметь такой ценности для нас сегодня, если бы не ещё один куда более важный миг в ранней истории человечества.

Это рассказ о Ско.

Ско сидел у входа в пещеру, пристально глядя на горшок. Пришлось охотиться целый день, чтобы добыть эту овцу. Большую часть следующего дня он провёл за приготовлением тушёного мяса, пока его женщина обрабатывала шкуру, ухаживала за детьми и кормила младших грудным молоком, не требующим охоты. А теперь всё семейство сидело там, в пещере, рыча ртами и животами от голода, и ненависти к еде, и страха смерти, наступающей при отсутствии еды, и лишь он один ел тушёную баранину.

Во рту она ощущалась усталой, несвежей и плоской. По некоторым причинам он должен был есть, но не мог винить семью. Уже семь месяцев ничего, кроме баранину. Птицы улетели. Прежде они возвращались; кто знает, как будет теперь? Рыба скоро поднимется по реке, если этот год подобен другим; но можно ли быть уверенным?

И теперь тот, кто ел кабанов или кроликов, должным образом умирал, и при Церемониальных Надрезах странные черви показывались изнутри него. Человек Солнца сказал, что ныне грех против Солнца есть кабана и кролика; и, очевидно, это было так, ибо грешники умирали.

Овца или голод. Баранина или смерть. Ско жевал безвкусный кусок и размышлял. Он всё ещё мог заставить есть себя; но его женщина, его дети, остальной Народ... Теперь у мужчин виднелись рёбра, а у детей пропали щёки, но были большие глаза и животы, похожие на гладкие круглые камни. Старики не жили так долго, как прежде; и даже молодые люди отправлялись к Солнцу, не имея ран, нанесённых человеком или животным, дабы показать их Ему. Еда-не-требующая-охоты всё иссякала, и Ско легко мог победить в борьбе тех, кто прежде клал его на обе лопатки.

Теперь Народ принадлежал ему, ибо он ещё мог есть; и, поскольку Народ принадлежал ему, ему следовало есть. И словно Само Солнце потребовало, чтобы он отыскал способ принудить Народ есть, выедать себя обратно к жизни.

Желудок Ско был полон, но рот по-прежнему оставался пустым. Но было время, когда желудок его был пуст, а рот казался слишком полным. Он попытался вспомнить. А затем, когда язык коснулся губ, пытаясь вызвать это ощущение, пришла мысль.

То было засушливое лето, когда река обмелела, все источники иссякли, и люди отправились навстречу рождению Солнца и смерти Солнца в поисках новой воды. Он был один из тех, кто нашёл воду; но отсутсвовал он слишком долго. Он съел всю сушёную свинину, что нёс с собой (тогда это не было грехом), и выпустил все свои стрелы, и всё ещё был не дома, и ему нужно было есть. Поэтому он ел растения, как едят животных, и некоторые из них были вкусны. Но он вытащил из земли луковицу, состоявшую из множества маленьких долек; и одна из этих долек, всего лишь одна, наполнила его рот такой остротой, что он не выдержал и выпил почти всю воду, какую нёс с собой в доказательство находки. Он всё ещё мысленно ощущал этот вкус.

Его рука нащупала дыру в стене пещеры, служившей ему жилищем. Там он отыскал остаток той луковицы, что принёс как знак дальнего места, которое посетил. Он снял жёсткую пурпурно-коричневую кожицу с одного жёлто-белого кусочка и понюхал его. Даже запах как будто слегка наполнил рот. Он раздул угли, и, когда огонь разгорелся, а в горшке запузырилось, бросил этот кусочек в баранину. Если одна наполняет желудок, а не рот, другая же – рот, но не желудок, быть может, вместе...

Ско просил Солнце позвонить ему быть правым ради Народа. Затем он дал горшку закипеть и некоторое время ни о чём не думал. Наконец, он проснулся, вытащил из горшка кусок и откусил. Его рот слегка наполнился, и что-то в нём зашевелилось и задумалось о другом, что наполняло рот.

Он спешно направился к Месту для Лизания, которое племя делило с овцами и другими животными. Он вернулся с белой кристаллической корочкой. Он бросил её в горшок, помешал палкой и сидел, наблюдая, пока корочка не исчезла. Затем он откусил ещё один кусок.

Теперь его рот был действительно полон. Он открыл его и сквозь эту полноту издал вглубь пещеры звук, означавший Еду. Первой вышла его женшина. Она увидела всё тот же горшок с бараниной и хотела повернуться, но он схватил её, силой открыл ей рот и засунул кусок новой еды. Она долго смотрела на него и молчала. Затем челюсти её заработали быстро и сильно, и, лишь когда жевать было уже нечего, она звуком, означающим Еду, окликнула детей.

Пока они ели, Ско думал, что есть и другие Места для Лизания, а бегуны принесут больше луковиц оттуда, где выросла эта. Хватит на весь Народ... А затем горшок опустел, и Ско Фьяй со своим семейством сидели, облизывая пальцы.

Спустя тысячи поколений готовивших еду голод, соль и чеснок объединились в создании первого повара человечества.

Валаам

– Что есть человек? – спросил раввин Хаим Акоста, поворачиваясь от окна, откуда открывался вид на уходящие вдаль розовые пески, навевающие бесконечную розовую тоску. – И я, и ты, Мул, – каждый из нас по-своему трудимся во спасение человека. Как ты это сформулировал, ради братства человека под отцовским единоначалием бога. Очень хорошо. Но давай теперь определим: что или, еще точнее, кого мы хотим спасти?

Отец Алоизиус Мэллой поежился, переменил позу и с недовольным видом захлопнул «Американский футбольный ежегодник», который контрабандой – в нарушение всех ограничений на полетный вес личного имущества – протащил на последнюю ракету один из его причастников. Я искренне люблю Хаима, думал он. Не просто братской любовью и отнюдь не только из чувства глубокой благодарности за свою жизнь – это какое-то особое, уникальное доброе чувство. И я уважаю его безмерно. Он действительно выдающийся человек. Слишком даже выдающийся для такой тупой, неинтересной должности. Но он то и дело начинает эти бесконечные дискуссии, который один из моих профессоров-иезуитов называл диспутами…

– Что ты сказал? – спросил наконец он.

Черные сефардские глаза раввина сверкнули.

– Ты прекрасно слышал, что я сказал, Мул, и просто тянешь время. Но не откажи в любезности, уважь. Наши культовые обязанности далеко не так обременительны, как нам, возможно, хотелось бы, и, поскольку ты отказываешься играть в шахматы…

– А ты, – неожиданно перебил его отец Мэллой, – не проявляешь никакого интереса к составлению диаграмм футбольных матчей…

– Туше. А, впрочем, разве я, будучи израильтянином, виноват в том, что не могу согласиться, когда вы, американцы, начинаете уверять, будто футбол чем-то отличается от регби и соккера? В то время как шахматы… – Тут он взглянул на священника укоризненно. Мул, ты опять заставил меня уйти от прежней темы. Заморочил мне голову.

– Во всяком случае, попытался. Как в тот раз, когда вся защита Южной Калифорнии решила, что мяч у меня, а Лилайва спокойно прошел к воротам и забил решающий гол.

– Что есть человек? – повторил Акоста. – В самом ли деле это всего лишь представитель вида Homo sapiens, обитающий на третьей планете Солнца и ее колониях?

– Когда мы попробовали этот трюк в следующий раз, – обреченно произнес Мэллой, – Лилайва промахнулся с десяти ярдов и его просто с грязью смешали.

Среди песков Марса встретились два человека. Неожиданная встреча, но в общем-то ничем не примечательная, хотя это событие стало поворотной точкой в истории людей и их Вселенной.

Человек с базы совершал патрульный обход, совершенно рутинное дежурство, которое капитан ввел единственно для поддержания дисциплины, так сказать, деятельность ради деятельности, – а отнюдь не из необходимости защищать базу в этой необитаемой пустыне. За соседним холмом сверкнула яркая вспышка, и патрульный готов был поклясться, что это тормозные двигатели садящейся ракеты, но он твердо знал, что следующая ракета прибудет лишь через неделю. Точнее, через шесть с половиной дней, а если еще точнее, то через шесть дней, одиннадцать часов, двенадцать минут по гринвичскому межпланетному времени. Цифру эту он знал так точно, потому что на ракете должна была прибыть смена и ему, и доброй половине гарнизона вместе с отцом Мэллоем и этими бестолковыми израильтянами. Так что хоть и очень похоже, но ракетой это быть не могло. Тем не менее что-то все-таки случилось за время его дежурства – впервые с тех пор, как он попал в эту богом забытую дыру, – и почему бы не проверить, что там такое? Глядишь, еще и в рапорте отметят…

Человек с космического корабля тоже знал скуку пустынной планеты. Он один из всего экипажа уже был здесь раньше, в составе первой экспедиции, когда они взяли пробы и установили несколько наблюдательных станций. Но разве капитан послушал его совета хотя бы раз? Куда там. Все, что нужно, капитан знал из анализа образцов и просто не желал тратить время на разговоры с тем, кто тут действительно побывал. Единственная привилегия, которой он добился, это право на первую разведку. Та еще привилегия! Быстро осмотреть несколько квадратных гуголов[33]33
  Число, в десятичной системе счисления обозначаемое единицей со ста нулями.


[Закрыть] песчаной пустыни и обратно на корабль. Правда, там, за холмами, что-то светилось… Искусственным освещением это быть не могло, поскольку их корабль выслали на разведку, а все остальные сядут позже. Может быть, какая-то фосфоресцирующая форма жизни, которую они не заметили в первый раз? Возможно, теперь капитан убедится, что анализ образцов – это далеко не полная картина…

Два человека встретились на вершине холма.

Один человек увидел перед собой ужасное существо с огромным количеством конечностей и безголовым поблескивающим торсом. Существо столь инородное, что оно прекрасно переносило леденящую марсианскую стужу, разгуливая по планете нагишом и без дыхательного аппарата, хотя воздуха тут считай что нет.

Другой человек увидел перед собой ужасное существо – невероятно! всего с четырьмя конечностями и каким-то уродливым наростом на торсе. Существо столь инородное, что в таком теплом климате оно скрывало свое тело тяжелой одеждой и пряталось от освежающих дуновений ветра под гермошлемом.

Оба человека истошно закричали и бросились в разные стороны.

– Существует интересная доктрина, выдвинутая в свое время одним из ваших писателей, К.С.Льюисом[34]34
  Клайв Стейплз Льюис (1898=1963) – английский писатель, филолог и богослов; автор знаменитого сказочного цикла “Хроники Нарнии”, а также ряда научно-фантастических произведений, в том числе “Космической трилогии”, в которой и вводится понятие “гнау”.


[Закрыть]…

– Он был сторонником епископальной церкви[35]35
  Традиционно принятое в США название местной англиканской церкви, поскольку она, в отличие от большинства остальных протестантских деноминаций, сохраняет епархиальное устройство и епископов.


[Закрыть], – резко ответил Мэллой.

– Прошу прощения, – Акоста решил не упоминать, что назвать его англокатоликом было бы вернее, – но, насколько я понимаю, многие служители твоей церкви сочли его писания, по сути, вполне здравыми, в том числе и с религиозной точки зрения. Он выдвинул доктрину, в которой содержится предложенное им понятие «гнау» – разумные существа, обладающие душой и являющиеся детьми божьими независимо от того, каков их внешний вид и на какой планете они родились.

– Послушай, Хаим, – сказал Мэллой терпеливо, что потребовало от него некоторых усилий, – доктрина доктриной, но, кроме нас, таких существ просто нет. По крайней мере в Солнечной системе. И если ты собираешься говорить о межзвездных просторах, то я с большим удовольствием полистал бы микрокомиксы из тех, что читают солдаты.

– Было время, когда и межпланетные перелеты существовали только в подобной литературе. Но, разумеется, если ты скорее сыграешь в шахматы…

– Моей специальностью всегда был перехват, – сказал человек, некогда известный спортивным комментаторам как Мул Мэллой. – Но против тебя нужна совсем другая тактика…

– Возьмем, к примеру, шестнадцатый псалом Давида, который вы называете пятнадцатым, решив по причинам, известным только твоему и моему богу, что псалмы девятый и десятый – это единое целое. Там есть одна фраза, и, если ты не возражаешь, я процитирую ее на латыни: святой Иероним[36]36
  Святой Иероним Стридонский (ок. 345 – ок. 420) традиционно считается создателем “Вульгаты” – канонического латинского перевода Библии.


[Закрыть] в определенных случаях гораздо полнее любого английского перевода. «Benedicam Dominum, qui tribuit mihi intellectum».

– Благословен будет Господь, научающий меня, – пробормотал Мэллой, цитируя стандартный перевод Нокса[37]37
  Имеется в виду один из используемых в католицизме переводов Библии на английский язык, выполненный священником и автором детективных романов Рональдом Ноксом (1889-1957).


[Закрыть].

– Но по святому Иерониму: «Благословляю Господа, дарующего мне…» Как будет вернее передать intellectum? Не просто интеллект, разум, а и проницательность, понимание… То самое, что имеет в виду Гамлет, когда говорит о человеке: «В постижении – как сходен с божеством!»

С нелегким предчувствием один человек доложил о встрече своему капитану. Тот сначала выругался и поднял патрульного на смех, затем выслушал его рассказ еще раз и наконец сказал:

– Я пошлю к тому месту, где ты, возможно, видел эту тварь, целый взвод. И если там в самом деле обнаружатся эти лупоглазые чудовища, они проклянут тот день, когда ступили своими чертовыми щупальцами на марсианский песок.

Человек решил, что, начни он объяснять, будет только хуже, но чудовище вовсе не было «лупоглазым». Хоть какие-то глаза на хоть какой-то голове – это бы еще ничего, а тут… Да и не щупальца у него…

Так же настороженно доложил о встрече другой человек. Капитан поднял его на смех, затем выругался, употребив при этом кое-какие избранные выражения по поводу недовысиженных личностей, которые знали о планете все, потому что один раз тут уже побывали. Наконец он сказал:

– Теперь посмотрим, удастся ли взводу настоящих наблюдателей обнаружить хоть какие-нибудь следы этих твоих чудовищных яйцеедов, у которых даже нет конечностей. И если мы их найдем, они, клянусь богом, пожалеют, что вообще вылупились из яиц.

Человек решил, что объяснять бессмысленно. Хорошо бы оказалось, что у них просто нет конечностей, как в развлекательных лентах. Но когда всего четыре конечности…

– Что есть человек? – повторил раввин Акоста, и Мул Мэллой удивился, почему его подсознание до сих пор не подсказало ему столь очевидного и вполне подходящего в данной ситуации ответа.

– Человек, – произнес он по памяти, – это существо из тела и души, созданное по образу и подобию божию.

– По некоей детской ритмике, Мул, я заключаю, что это всего лишь ответ из катехизиса. Но дальше в катехизисе наверняка должен следовать вопрос о подобии. Может ли подобие подразумевать вот это тело? – Изящным и одновременно презрительным жестом он указал на самого себя.

– Подобие господу, – продолжил Мэллой, – заключается главным образом в душе.

– Ага! – Сефардские глаза раввина разгорелись ярче прежнего.

Слова лились, подчиняясь речевым центрам, которые снимали информацию, записанную в клетках мозга еще в приходской школе, словно игла, следующая по дорожке старой пластинки.

– Все создания божьи подобны господу ввиду того уже, что они существуют. Растения и животные подобны ему, потому что обладают жизнью…

– Едва ли я стану оспаривать столь глубокое утверждение.

– …Но ни одно из них не создано по образу и подобию божьему. Растения и животные не имеют души, посредством которой они могли бы познать и возлюбить бога, как человек.

– И как все добрые «гнау». Продолжай, пожалуйста. Я не уверен, что наши собственные богословы изложили эти соображения столь же доступно. Мул, тебе цены нет!

Мэллой обнаружил вдруг, что энтузиазм Акосты оказался заразительным. Он знал эти слова всю свою жизнь и повторял их бог знает сколько раз, но только сейчас понял, что едва ли когда вслушивался в них сам. Более того, подумалось ему, а часто ли задумывались над этими азбучными истинами хотя бы его бывшие профессора-иезуиты, погруженные в осмысление бесконечных тайн теологии?

– А в чем подобна богу душа? – задал он себе следующий катехизический вопрос и тут же на него ответил: – Душа подобна богу, потому что она есть дух, обладающий пониманием, свободной волей и предназначением…

– Достопочтенные джентльмены! – раздался вдруг голос капитана Дитриха Фассбендера, но все почтение заключалось тут только в самих словах: практически таким же тоном он обращался к новичкам-рядовым Марсианского легиона.

– Здравствуйте, капитан, – ответил Мэллой. Вместе с облегчением на него накатило вдруг и разочарование, словно их прервали, когда он разворачивал подарок и только-только начал угадывать под многочисленными обертками его очертания. Раввин Акоста скривил губы в улыбке и промолчал.

– Значит, так вот вы проводите свое свободное время? Поскольку местных жителей на Марсе нет, пытаетесь обратить в свою веру друг друга?

Акоста сделал едва заметный жест рукой – при желании его можно было принять за вежливое одобрение этой реплики, которую капитан, безусловно, посчитал хорошей шуткой.

– Марсианский день так долог и скучен, что мы волей-неволей вынуждены скрашивать его разговорами между собой. Однако мы рады вашему приходу. Поскольку вы редко ищете нашего общества, надо понимать, у вас есть какие-то новости. Может быть, милостью всевышнего ракета со сменой прилетела на неделю раньше?

– Увы, черт бы ее побрал, – проворчал Фассбендер. (Мэллой давно заметил, что в присутствии священнослужителей капитан старательно вставляет в свою речь богохульные выражения и, похоже, получает от этого немалое удовольствие.) – Когда прибудет ракета, у меня здесь будет немецкое подразделение вместо израильского, и уж тогда я точно буду знать, на что могу рассчитывать. Надо полагать, это очень мудрая политика, когда все государства Объединенного Мира предоставляют воинские подразделения для поочередного несения службы в Марсианском легионе, но я все-таки предпочел бы либо удвоенный гарнизон, либо два обыкновенных немецких подразделения, сменяющие друг друга. В последний раз, например, у меня тут была толпа пакистанцев… Черт побери, у вас в молодых государствах просто не было времени, чтобы окрепли воинские традиции!

– Отец Мэллой, – мягко спросил раввин, – вам знакома шестая книга из того, что у вас принято называть Ветхим Заветом?

– Я думал, вам уже надоело болтать на эти темы, – запротестовал капитан.

– Раввин Акоста имеет в виду книгу Иисуса Навина, капитан. И помоги нам бог, я боюсь, что на Земле не существует государства или народа, у которых не было бы военных традиций. Даже ваши прусские предки могли бы поучиться на кампаниях, описанных в этой книге. Хотя лично я всегда считал, что любому военному стратегу совсем не повредило бы поиграть сезон или два в защите. Если, конечно, хватит сил. Вы слышали, что Эйзенхауэр играл в футбол, и при этом однажды против самого Джима Торпа[38]38
  Джим Торп (1887-1953) – американский спортсмен-универсал, выступавший примерно в пятнадцати дисциплинах, двукратный олимпийский чемпион 1912 года.


[Закрыть]? А…

– Мне с трудом верится, капитан, что вы пришли сюда без дела, – перебил Мула Акоста.

– Вот именно. Я пришел по делу, которое самым непосредственным образом касается и меня, и, черт побери, вас обоих, – неожиданно резко ответил капитан. – Никогда не думал, что настанет день, когда мне… – Он замолк, потом зашел с другой стороны. – Я хочу сказать, что капелланы – это, конечно, тоже часть армии. Вы оба, строго говоря, армейские офицеры – один в Марсианском легионе, другой в израильских вооруженных силах, но все же это весьма необычно – просить священнослужителя…

– Помолиться богу и раздать патроны, как говорится? Уверяю вас, такие прецеденты уже встречались в истории моего народа, да и отцу Мэллою они тоже знакомы, хотя основателю его веры приписывают несколько иные идеи. Что случилось, капитан? Впрочем, подождите, я и так знаю. Нас осаждают инопланетные захватчики, и для защиты священных песков Марса нужен каждый, кто способен держать в руках оружие. Верно?

– Ну, в общем… Черт! – Щеки Фассбендера побагровели, и он в конце концов гаркнул. – Да!

Подобные ситуации столько раз обыгрывались на стереовидении и в микрокомиксах, что тут требовалось скорее не объяснить, а убедить людей в реальности происходящего. Дитрих Фассбендер не обладал особым даром убеждения, но его искренность говорила сама за себя.

– Я сначала не поверил, – признался он. – Но тот солдат оказался прав. Наш патруль наткнулся на их патруль. Произошла стычка: мы потеряли двоих и убили одного из этих. Их личное оружие действует, похоже, так же, как и наше. Одному богу известно, что у них там на корабле есть в противовес нашим ядерным боеголовкам. Но мы должны постоять за Марс, и тут наступает ваш черед.

Оба священника смотрели на него, не произнося ни слова, – Акоста немного ошарашенно, Мэллой так, словно ожидал, будто капитан вот-вот начнет вычерчивать на доске план игры.

– Вы мне особенно нужны, раввин Акоста. За ваших парней, отец Мэллой, я не очень беспокоюсь. Католический капеллан в эту экспедицию нам нужен был, потому что большинство легионеров здесь или поляки, или американцы ирландского происхождения. Они будут драться как положено. От вас требуется только отслужить мессу перед выступлением, и это все. Хотя нет… Этот идиот Олшевски хотел, чтобы вы окропили его атомную пушку святой водой. Думаю, его пожелание не доставит вам особых хлопот. А вот с израильским подразделением будет сложнее, Акоста. Они совсем не имеют понятия о дисциплине, по крайней мере в том смысле, в каком это принято в легионе. И Марс они воспринимают совсем не так, как бывалые легионеры. Кроме того, многие из них… черт, не то чтобы суеверны… но они вроде как почитают вас… Говорят, что вы чудотворец.

– Так оно и есть, – просто подтвердил Мэллой. – Он спас мне жизнь.

Мэллой по-прежнему помнил ту удивительную невидимую силу (силовое поле, как сказал один из техников позже, сетуя по поводу того, что механизм был полностью уничтожен выстрелами и разобраться в его работе уже невозможно), сковавшую его в узком ущелье вдали от базы, где никто не мог прийти к нему на помощь. Случилось это в первую неделю их пребывания на Марсе, когда Мэллой зашел слишком далеко от купола. При такой малой силе тяжести шагалось легко, свободно, и он забылся в размышлениях о многогранности деяний творца планет, в воспоминаниях о том давнем дне, когда он переиграл самых знаменитых в Америке защитников, чем вызвал одну из самых знаменитых побед на стадионе «Роуз Боул». Гол, что забил Сибиряков, обошел все первые страницы газет, но и он, и Сибиряков знали, почему этот гол стал возможен, и воспоминание согревало душу, хотя по-прежнему не давал покоя вопрос: что это – грешная гордыня или заслуженное самопризнание?.. И вдруг он оказался скован невидимой силой. Шли часы, и никто на Марсе не мог знать, где он, а когда прибыл все-таки патруль, ему сказали: «Нас послал израильский капеллан». Позже Хаим Акоста, лаконичный в первый и единственный раз, объяснил это совсем просто: «Я знал, что ты там. Иногда со мной такое случается».

Теперь же он пожал плечами и поднял изящные руки в протестующем жесте.

– Если воспользоваться научной терминологией, капитан, то я полагаю, у меня временами проявляются способности к экстрасенсорному восприятию вкупе с некоторыми другими паранормальными способностями, что очень интересовало когда-то последователей Раина в Тель-Авиве. Но эти способности и довольно часто отказывают в лабораторных условиях. Так что «чудотворец» – слово слишком сильное. Напомните мне при случае, чтобы я рассказал вам историю настоящего раввина-чудотворца из Львова.