Текст книги "Огонь в затемненном городе (1970)"

Автор книги: Эно Рауд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

ПЕСЕННИК ЛИНДЫ

В тот день, когда Атс ходил доносить на Линду, она не пришла в школу. И на другой, и на третий день ее не было. Тогда я решил сам навестить Линду.

Должен признаться, что предпринять этот поход мне было вовсе не легко. Ведь это совсем не то, что, например, зайти к Эло. Туда я ходил несколько раз, приносил на могилу Мистера зеленые ветки и даже немного играл с Эло. Но пойти в гости к Линде!.. Это скорее похоже на визиты, которыми обмениваются взрослые. А со дня рождения я больше ни разу у нее не был.

К тому же после стычки с Арви я даже сторонился Линды. Я живо представил себе, как Мээли рассказала Линде, что именно мы с Олевом и были теми мальчишками, которые приходили к ним с полевой сумкой. Мээли подозревает нас, Арви в открытую назвал меня шпиком… Что должна думать Линда?

И все-таки я решил идти. Читатель, наверно, помнит: однажды мы говорили с нею о доверии. Я тогда сказал, что хотя и доверяю ей полностью, но не всегда надо рассказывать обо всем, что у тебя на душе. А теперь у меня на душе скопились уже такие вещи, о которых я не имел права молчать. Само собой разумеется, надо было сообщить Линде, что Атс донес на нее. И еще об отце Мадиса. И о Мээлином дяде. И пусть именно Линда расскажет об этом Мээли. Потому что Линде Мээли доверяет. Мне вдруг стало ясно: молчать означало бы глупо трусить. Пусть Линда думает что угодно! А я скажу. Распутать этот узел невозможно, надо разрубить его.

Мы как раз проходили по истории Александра Македонского. Легенда гласила, что Александру показали знаменитую колесницу, у которой царь Фригии Гордий прикрепил ярмо к дышлу чрезвычайно сложным, запутанным узлом. По предсказанию оракула, распутавший этот узел должен был стать властителем Азии. Александр пробовал и так и сяк, но развязать узел никак не мог. Тогда он выхватил меч и разрубил узел.

И мне тоже следовало действовать решительно.

Я пошел к Линде до уроков в среду. Предвидя, что наша беседа может затянуться, портфель взял с собой.

Она нисколько не удивилась, увидев меня. Словно считала вполне естественным, что я должен навестить ее, и это меня обрадовало.

– Я слегка простудилась, – объяснила она, пока я снимал пальто. – Но сегодня уже иду в гимназию. Пойдем вместе, ладно?

Линда провела меня в комнату; она была дома одна.

– Какие новости в школе?

Мне пора было начинать.

– Да кое-какие новости есть… – И я принялся рассказывать, как Олев услыхал донос Атса.

– Атс однажды вырвал песенник у меня из рук, – сказала Линда озабоченно. – Но кто бы мог подумать такое. Вот подлец!

– В другой раз надо быть осторожнее.

– Хочешь, я покажу тебе мой песенник?

– Если ты не боишься…

Линда удивленно посмотрела на меня:

– А чего я должна бояться? Тебя, что ли?

– Ты же слышала, что сказал обо мне Арви.

– Думаешь, я поверила?

– Не думаю, но…

– Чего же тогда об этом говорить?

– Я просто так…

– Просто так нечего говорить.

Теперь, пожалуй, наступило самое время выложить все.

– Мээли ведь тоже подозревала меня.

– Мээли? Тебя?

– Ну да. Меня и Олева. Ведь это мы принесли полевую сумку ее дяди.

– Вы?

– Мы.

Линда уставилась на меня недоверчиво:

– Это невозможно.

– Это совершенно возможно, – сказал я. – Мы отдали полевую сумку Мээлиной тете, а Мээли Олев подарил ветку рябины.

Линда молчала.

Я счел необходимым добавить:

– Конечно, никто нас туда не посылал. Мы действительно нашли эту полевую сумку в лесу.

– Чего же ты сразу не сказал?

– Когда?

– Когда я рассказала тебе про подозрения Мээли.

– Как ты не понимаешь! Об этом должно было знать как можно меньше людей.

– Было бы гораздо лучше, если бы ты сразу мне доверился, – заметила Линда.

– Может быть. Но, по крайней мере, теперь это сказано.

– Я, кажется, тебя понимаю.

Слова Линды меня обрадовали.

– Теперь ты объяснишь Мээли?

– Конечно.

– Ты еще скажи ей, что ее дядя жив и здоров. Во всяком случае, еще недавно это было так. Он политрук в Эстонском корпусе, и он чуть не застрелил отца Мадиса, когда тот перебегал к немцам.

Я рассказал Линде о том, что был у Салувээров. Рассказал о ненависти отца Мадиса к политруку Кярвету и о том, откуда Арви взял свое обвинение.

– А о своем отце ты так ничего и не узнал? – спросила Линда.

– Нет.

Наступило молчание.

Мой гордиев узел был разрублен.

– До чего же сложная жизнь! – сказала Линда. – Один ненавидит другого, другой подозревает третьего, четвертый обвиняет пятого…

– Война, – сказал я.

– И когда эта война уже кончится?

– Кончится и война. Великие Луки уже освободили. У нас в классе на доске было даже сообщение об этом.

Для Линды название Великие Луки было чем-то весьма далеким и неопределенным. Ее интересовало нечто совсем другое.

– Это вы с Олевом написали? – быстро спросила Линда.

– Нет, не мы.

Даже Линде я не мог рассказать обо всем. Сейчас такое время, когда один ненавидит другого, другой подозревает третьего, четвертый обвиняет пятого и когда даже лучшие друзья откровенны между собой не во всем.

– Я подумала, может быть, вы.

– Нет, не мы, – повторил я.

– Виновных не нашли? – спросила Линда.

– Нет. Даже директор не мог дознаться. Оказалось, что в тот день первыми пришли в класс Гуйдо и Атс. Но они вне подозрений.

– И они не стерли сообщение с доски?

– Нет. Должен же был директор сначала сам взглянуть на него.

В действительности самым первым в тот день пришел в гимназию все-таки Мадис. Но он не стал раздеваться, а сразу же быстро прошел в класс, написал на доске сообщение и потихоньку через черный ход выбрался из здания. А потом вошел в гимназию вместе с другими учениками. Но все это знали только мы с Олевом. Рассказать об этом Линде я не мог – время такое…

– Покажи мне теперь свой песенник, – попросил я.

Это была толстая тетрадь. Почти у всех наших девочек есть такие тетради, куда они записывают любимые песни. Но у Линды в тетради, кроме песен, было много рисунков. Цветы. Заходящее и восходящее солнце. Парусник среди синего моря. Силуэт Таллина с Длинным Германом [6]6
  Длинный Герман – так называется самая высокая башня древней таллинской крепости Т оомпеа (Вышгорода).


[Закрыть].

Я принялся читать.

Прежде всего «Крепость калевитян». Потом «Катюша»; рядом с названием нарисована крохотная яблоневая веточка со светло-розовыми цветочками. Затем еще несколько песен, которые были в моде перед войной.

Дальше шли песни поновей: «Крохотная каморка в сердце моем…», «Мне дом подари средь лесной тишины…», «Лили Марлен». И, конечно же, «Волны Балтийского моря», которую теперь поет каждая девчонка: «Там, где плещутся Балтики волны, там, где штормы и ветры на берег летят…»

Я быстро перелистывал страницы и вскоре дошел до тех песен.

 
Раньше были в магазинах и пальто и валенки,
Нынче Гитлера портреты – большие и маленькие…
 
 
Сказал однажды Гитлер генералам:
– Эстонию велю прибрать к рукам!
Там много молока, яиц и сала,
Пускай захватят все это войска!
 

И таких песен было несколько.

– Ты больше никогда не должна брать с собой в школу свой песенник, – сказал я Линде.

Но тут же задумался… Существует еще и другая возможность скрыть эти песни от директора…

– Надо сразу же предупредить девочек, – сказала Линда, – такие песни и у других переписаны.

– Конечно, обязательно.

Когда большие настенные часы в столовой пробили четыре, мы вдвоем отправились в школу.

ЕЩЕ ОДИН УРОК ИСТОРИИ

В тот же день у нас был урок истории.

Читатель, наверно, помнит об уроке истории, происходившем еще тогда, когда мы учились в начальной школе. С тех пор прошло много времени. И сейчас речь пойдет еще об одном уроке истории, теперь уже в гимназии.

Я упоминал, что историю преподает нам директор гимназии. Его уроки характерны тем, что он упорно старается связывать исторические события с современностью. О чем бы он ни рассказывал, он обязательно подведет к такому выводу, что нынешняя сила и мощь гитлеровского государства – результат исторического развития.

– В ходе истории немецкому народу довелось испытать и горечь поражений, – как-то сказал он. – В первую мировую войну немцы потерпели поражение потому, что у них не было настоящего вождя, который объединил бы весь народ в единое целое. Но теперь никто больше не сможет сломить немцев.

Сделало ли поражение в первой мировой войне немцев сильнее, я не знаю, но умнее они не стали – это уж точно. Однажды в кино мне случилось видеть, как Гитлер говорил речь. Первые две фразы он сказал еще более-менее по-человечески, но затем вдруг начал орать и вопил все время, будто хотел тут же наброситься на кого-то. Однако люди на экране слушали его с таким восхищением, словно перед ними какое-то божественное явление. Похоже было, что они действительно слились в единое целое, если воспользоваться выражением директора гимназии. Только было ясно, что это единое целое вовсе ни капельки не думает, лишь вопит: «Хайль Гитлер!» Олев называет это массовым психозом. Он возникает тогда, когда большая масса людей слушает оратора, не вдумываясь в смысл его слов, будто у всех пропал разум.

Но в нашем классе не возникло массового психоза, хотя директор, как ловкий оратор, легко перескочил через два тысячелетия, отделяющих нас от Персидских войн Александра Великого. Сравнив Александра с Гитлером, он начал горячо превозносить храбрость немецких солдат. По его словам, и древние македонцы и современные немцы в той или иной степени относятся к арийской расе.

Дальше директор рассказывал, как Александр любил читать «Илиаду» Гомера, и свернул разговор на то, что в каждый исторический период духовная жизнь и культура особенные.

– Возьмем, к примеру, песни, – сказал он. – Интересно проследить, как история отражается в песнях. В эстонских народных песнях много говорится о тяжком труде, и это именно потому, что они созданы в крепостные времена. Или возьмем песни, которые распространились теперь. Это главным образом лихие солдатские песни, в которых говорится о героических бойцах и грядущей победе.

Директор начал разгуливать по классу и остановился возле парты, за которой сидела Линда.

– Но давайте приведем какой-нибудь конкретный пример. Наверняка и у вас есть тетради, куда вы записываете свои любимые песни. Вескоя, у вас ведь есть такая тетрадь?

Портфель Линды стоял на полу рядом с партой. Не дожидаясь ответа, директор поднял портфель с пола и подал Линде:

– Пожалуйста, дайте мне на минутку ваш песенник.

Линда покопалась в портфеле и вытащила оттуда свою знаменитую тетрадь.

– Видите, как точно я угадал, – сказал директор, улыбаясь, схватил тетрадь и начал быстро листать ее.

Я посмотрел на Атса.

Он весь напрягся и не сводил глаз с рук директора. У него был взгляд охотничьей собаки. На самом деле я не знаю, какой взгляд бывает у охотничьих собак, но мне казалось, что именно такой взгляд у собаки, почуявшей дичь.

– Вот подходящий пример, – сказал вдруг директор, и я увидел, что Атс от напряжения выпучил глаза. – Здесь есть песня о том, как солдат вспоминает свою любимую девушку. Это всем нам известная песня «Лили Марлен».

Директор перелистал всю тетрадь и вернул песенник Линде. Мне показалось, что выражение его лица при этом стало довольно кислым.

– Так вот, продолжаю, – сказал директор безо всякой связи с предыдущим. – Персидское государство обладало весьма огромной территорией. Чтобы завоевать его, потребовалось довольно много времени. Только через два года после сражения у Иссы Александр дошел до Внутренней Персии…

Сегодняшний день, казалось, больше не интересовал директора.

У Атса отвисла нижняя губа. Его взгляд бродил с директора на Линду и с Линды снова на директора. Я думаю, что он и не слышал ни слова о том, как персидский царь Дарий III в очередной раз потерпел поражение от Александра.

Не мог же Атс догадаться, что мы с Линдой осторожно разогнули скрепки ее толстой тетради и вынули оттуда все странички с этимипеснями, и песенник Линды стал таким обычным и невинным, каким вообще может быть песенник прилежной ученицы. Атс ничего не понимал. Атс ожидал, что разорвется бомба, но вместо этого директор рассказывал о звоне мечей на полях сражений в далекой Персии более двух тысяч лет назад. Атс был в замешательстве. И, может быть, именно поэтому он не почувствовал, как сзади на пиджак, почти на самый загривок, ему прикрепили листок бумаги, на котором было написано большими красивыми буквами:

НЕ БУДЬ ДОНОСЧИКОМ!

И Гуйдо тоже ничего не заметил. Он усердно слушал директора. На уроках директора он всегда усерден, сидит прямо и держит руки неподвижно на крышке парты.

Наконец директор кончил рассказывать, глянул на часы и сказал:

– У нас осталось еще немного времени на повторение пройденного материала.

Повторение пройденного материала означает, что придется отвечать на отметку. И при этом он спрашивал не только предыдущий урок, но вообще все то, что проходили в последнее время.

Какое-то шестое чувство подсказало мне: сейчас пойдет отвечать Атс. Он был виноват, что директор попал в дурацкое положение с песенником Линды. А директор был не таким человеком, который бы оставил все просто так.

– Атс К улдам!

Очевидно, директор здорово разозлился на Атса. Директор вполне мог подумать, что Атс перепутал или донес зазря – донес, лишь бы донести, лишь бы выслужиться перед начальством.

У Атса вытянулось лицо. Он испуганно пошел к доске. И теперь все увидели записку, которая была приколота к его спине. Все, кроме директора. И Гуйдо тоже заметил ее. Он начал делать Атсу гримасы и показал себе на спину, но Атс был растерян и ничего не мог понять. А тут еще на него посыпались вопросы директора.

– Какой была древнегреческая архитектура?..

– Опишите древнегреческий театр!..

– Откуда идет выражение – «лаконичная речь»?..

– Опишите Афинскую гимназию!..

– Назовите греческие колонии!..

На большинство вопросов директора Атс ответов не знал. Но даже если он и знал, отвечал довольно сбивчиво и запинаясь. А директор нарочно не задал ни одного вопроса о сражениях и знаменитых полководцах. С этим Атс справился бы значительно легче. Но директор запутывал его театром и литературой и наконец дошел до росписи на вазах. Ответить на эти вопросы Атсу оказалось не под силу.

– Плохо знаете пройденное, – сказал директор строго. – Я вынужден поставить вам неудовлетворительную оценку. Садитесь.

Атс пошел на свое место. И тут… Директор тоже должен был бы заметить листок бумаги на спине Атса. Он не мог этого не заметить. Только тогда, когда Атс сел к себе за парту, Гуйдо снял записку у него со спины.

Но директор сделал вид, будто он ничего не видел.

– Пройденный материал надо постоянно повторять, – сказал он. – «Повторение – мать учения» – так говорили еще древние римляне…

Мы с Олевом сначала никак не могли понять, почему директор сделал вид, что не заметил записки на спине Атса. Но, обсудив между собой случившееся, мы решили, что, заметив записку, директор был бы вынужден искать виновных и таким образом открыто встать на сторону доносчика. А это означало бы для него потерять последние остатки авторитета перед всей гимназией.

Урок кончился.

– Ты, Салувээр, не видел, кто налепил мне на спину эту бумажку? – спросил Атс у Мадиса.

Но Мадис даже не посмотрел в его сторону.

Тогда Атс набросился на парнишку, который сидел позади него:

– Это ты сделал!

Но парень зевнул, глянул в окно и сказал больше как бы самому себе:

– Мощный был мужик этот Александр Великий.

– Ребята, кто видел? – крикнул Атс, обращаясь ко всему классу.

Но никто не сказал ему ни единого слова, словно Атса не существовало. Начался бойкот. Накануне Олев сообщил всему классу, что он слышал в кабинете директора. И начало бойкота было назначено на урок истории – на урок, который вел директор.

С Атсом не говорит никто, кроме Гуйдо.

Это было наказание. Суровое наказание. Но Атс вполне заслужил его.

МЭЭЛИ

Мы с Олевом сидели у меня и пыхтели над задачками по алгебре. Наконец с уроками было покончено, и Олев спросил:

– Так как же так вышло?

– Что?

– С Мээли.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я на всякий случай, хотя и считал, что достаточно хорошо понимаю ход его мыслей.

Я до сих пор не решился рассказать Олеву о подозрениях Мээли. О своем посещении отца Мадиса и о Мээлином дяде я рассказал только Линде. Но теперь у меня стало складываться такое впечатление, будто кое-что дошло и до ушей Олева.

– Я имею в виду, что у тебя довольно скрытный характер, – сказал Олев.

– Может быть, и так.

– Тогда мне не имеет смысла допытываться. Может, сыграем партию в шахматы? До школы еще есть время.

Но тут уж я начал допытываться:

– Откуда ты вообще об этом знаешь?

– Так, кое о чем и мне рассказывают.

Характер Олева тоже вдруг сделался скрытным.

– Я не хотел напрасно вызывать панику, – сказал я.

– Своей скрытностью ты именно вызвал панику, – сказал Олев.

– Как это?

– Очень просто. Я чуть было не растерялся, потому что ничего не знал.

– А я не знал, что ты такой паникер.

– Интересно, какое бы ты сделал лицо, окажись в моем положении? – сказал Олев.

И тут мы чуть не поссорились.

Меня огорчил упрек Олева в скрытности. Я-то старался проявить чуткость, уберечь его от душевных огорчений, и мои действия скорее можно было бы назвать тактичным молчанием. Но я решил, что обижаться глупо, и постепенно разговор стронулся с места.

Олев рассказал, что Мээли отыскала его и захотела поговорить с ним с глазу на глаз. Это было для Олева, конечно, весьма неожиданно. Как читатель, может быть, уже догадался, после истории с полевой сумкой между Мээли и Олевом не было почти никакого контакта.

«Прости меня», – сказала Мээли.

Олев остолбенел от неожиданности.

«Я ужасно глупая девчонка», – сказала Мээли.

А Олев все еще стоял как столб, ничего не понимая.

Тогда Мээли сказала, что Линда открыла ей глаза, и тут же из глаз ее полились слезы.

Выяснилось, что Линда рассказала Мээли все до капельки – начиная с полевой сумки и кончая своим песенником. После этого Мээли стала испытывать угрызения совести. Ее мучило, что она напрасно подозревала нас. Вот она и решила просить прощения у Олева. Почему именно у Олева? Она знала, что мы неразлучные друзья, и думала, что Олеву точно так же известно обо всем, как и мне.

– Ну и чем же все это кончилось? – спросил я.

– Там, где в игру вступают девчонки, не жди ничего хорошего, – хмуро объявил Олев.

Я не мог согласиться с его жизненной мудростью – ведь именно Линда рассеяла подозрения Мээли и окончательно распутала всю эту сложную историю.

– Чем же это все-таки кончилось?

– Тем, что Мээли в конце концов перестала плакать, – сказал Олев. – Но я-то все еще ничего не мог ответить. Стоял, как немой.

– Это вроде на тебя не похоже.

Олев будто и не обратил внимания на мое замечание.

– Наконец я все-таки спросил прямо, что все это должно означать.

«Разве же Юло тебе ничего не говорил?» – удивилась Мээли. Она не могла поверить, что Олев ничего не знает.

Он был вынужден признаться, что я ничего ему не говорил.

«Может быть, Юло не хотел зря доставлять тебе огорчение?» – высказала предположение Мээли.

На этом месте Олев выдержал маленькую паузу и внимательно уставился на меня, как бы вопрошая: не могло ли это на самом деле быть так?

«Конечно же, Юло не хотел без надобности огорчать тебя», – повторила Мээли и рассказала Олеву, как все вышло.

Сама она никогда бы и не вздумала подозревать нас. Но ее предостерегла тетя. Она сказала, что мы безусловно подручные Велиранда и вынюхиваем Кярвета. Это, дескать, просто невозможно, чтобы полевая сумка, никем не замеченная, так долго валялась в лесу. Тетя сказала, что в нынешние времена никому нельзя доверять и что полиция в своих интересах может использовать именно мальчишек, потому что их никто не станет бояться. Она велела Мээли держаться от нас подальше, чтобы не навлечь на их семью страшного несчастья. А когда Арви перед всем классом обозвал меня полицейским шпиком, подозрения Мээли получили новую пищу.

Рассказав все это Олеву, Мээли еще раз попросила прощения за то, что так жутко могла о нас подумать.

«Линда открыла мне глаза», – подчеркнула она.

Линде она доверяла. Линда такая девочка, которой верят.

– Надеюсь, ты не сказал ей, что это мы предупредили их о Велиранде? – спросил я.

– Нет, – ответил Олев и спросил: – А ты – Линде?

– Я тоже не сказал.

Были все-таки вещи, которые должны остаться известными только нам двоим.

– Несмотря ни на что, я не могу обижаться на Мээлину тетю, – сказал Олев. – Страх имеет все-таки огромную власть над людьми.

– Но есть и такие люди, которые ничего не боятся, – ответил я. – Даже смерти.

– Это точно. Но если бы никто не боялся даже смерти, тирания Гитлера не продержалась бы ни часу. Невозможно же расстрелять всех людей или засадить в тюрьмы.

– Пожалуй, ты прав, – сказал я. – В том-то и беда, что большинство людей все-таки боится.

– Но наверняка и сам Гитлер боится.

– Кого?

– Всех тех, кто не боится его.

В этот день мы еще долго говорили с Олевом о страхе, войне, жизни, Мээли и о многом другом.

Наконец наступило время отправляться в гимназию.

– Мээли очень славная девочка, – сказал я в заключение. Он, правда, ничего не ответил, но по выражению лица Олева я понял, что мои слова обрадовали его.