Текст книги "Огонь в затемненном городе (1970)"

Автор книги: Эно Рауд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

О ТОМ, ЧЕГО НЕТ В ЭТОЙ КНИГЕ

Прежде всего должен признаться: с большим удовольствием читал эту книгу на эстонском языке, а затем переводил ее на русский. Все в ней было интересно и понятно. И хотя мне самому не довелось быть в Эстонии в то время, которое описано в повести Эно Рауда, от своих эстонских друзей я слышал много рассказов об их жизни в годы войны под игом оккупантов.

Думаю, что не каждый из наших юных читателей хорошо знает Эстонию, ее историю, географию, народные обычаи. И то, что любому таллинскому или тартускому школьнику известно и понятно, не обязательно будет так же ясно, например, школьникам Москвы, или Новосибирска, или Владивостока – любого места, находящегося вне Эстония, куда может попасть книга Рауда. Поэтому и надо рассказать читателям этой книги кое о чем, что нелишне знать и помнить, читая «Огонь в затемненном городе».

Во-первых, кто такой Эно Рауд? Возможно, читатели впервые знакомятся с этим именем. А в школах и детских садах Эстонии вряд ли найдется такой мальчик или девочка, которые не знали бы ни одной из двадцати книжек, написанных этим талантливым советским детским писателем. Одна из его книжек для самых маленьких, которая называется «Коротыш», особенно популярна в Эстонии. Даже магазин игрушек в Таллине так и называется теперь – «Коротыш», по имени героя этой книжки – кукольного человечка. Однако отсюда вовсе не следует, что Эно пишет главным образом для малышей.

Его повести для ребят 12–15 лет тоже очень популярны среди эстонских школьников. Кроме русского языка и нескольких языков народов СССР, рассказы и повести Рауда переведены на английский, французский, немецкий, чешский, польский и финский языки.

Повесть, которую вы будете читать, во многом автобиографична. Писатель ничего не выдумал: почти все события, описанные в книге, случились или с ним самим, или с его близкими друзьями и знакомыми. Автор только объединил их, будто все это происходило с одним человеком, героем повести Юло П ихлатом.

Действие повести разворачивается в годы войны, причем время обозначено точно: июль 1941 года – 22 апреля 1943 года.

О Великой Отечественной войне и об участии пионеров и комсомольцев, находившихся в оккупированных районах, в борьбе с врагом читатели уже наверное знают по таким прекрасным книгам, как, например, «Молодая гвардия» или «Улица младшего сына».

Сравнивая эти книги с «Огнем в затемненном городе», можно заметить, что поведение оккупантов в Эстонии было несколько иным, чем в захваченных областях России, Украины и Белоруссии, и жизнь с приходом оккупантов в города и деревни Эстонии хотя и изменилась, но не нарушилась полностью, как это было в других местах.

Кое-кто еще, пожалуй, подумает, что автор, которому в 1941 году было 13 лет (как и герою повести), плохо помнит то время, ошибается и неверно описывает жизнь в маленьком эстонском городке под игом немецких фашистов. Но это, конечно же, не так.

Надо не забывать, что, захватывая чужие территории, фашисты вели очень хитрую политику.

Прибалтийские советские республики были оккупированы в первые же месяцы войны, и зимой 1941 года, когда немецко-фашистские войска подошли к самой Москве, Эстония уже находилась в глубоком тылу немецкой армии.

Заинтересованные, чтобы в тылу у них было как можно спокойнее, немцы до поры до времени шли на разные хитрости, создавая видимость существования какого-то самостоятельного эстонского самоуправления при немецком генеральном комиссаре.

Надо помнить и еще об одном очень важном обстоятельстве. До июня 1940 года Эстония более двадцати лет была буржуазной республикой, капиталистическим государством. С момента восстановления Советской власти в Эстонии до начала Великой Отечественной войны прошло всего 11 месяцев. За столь короткое время Советская власть, естественно, не могла укрепиться в Эстонии в той же мере, как на Украине, в Белоруссии и РСФСР, где уже почти два с половиной десятка лет шло строительство социализма. И положение в общественной жизни и экономике Эстонии в 1940–1941 году существенно отличалось от положения во всем остальном Советском Союзе. Достаточно, например, напомнить, что до Великой Отечественной войны в Эстонии было создано лишь несколько колхозов, а переход на советскую валюту был осуществлен в конце ноября 1940 года.

В тот первый предвоенный год становления Советской власти в Эстонии далеко не во всех школах и гимназиях успели появиться пионерские и комсомольские организации. Их создание тогда только начиналось и проходило в сложной политической борьбе.

Теперь вам станет понятно, почему Юло Пихлат и его друзья не были пионерами и почему в книге не говорится о действиях пионерских и комсомольских подпольных организаций.

Пусть Юло, Олев и Л инда не произносили перед строем слова пионерской клятвы, но они действовали как настоящие пионеры, как патриоты своей родины.

Сначала наивно, по-детски воспринимая фашизм, как воплощение несправедливости, Юло и его друзья постепенно, но все же довольно быстро приходят к пониманию звериной сущности фашизма.

Внимательно наблюдая жизнь в оккупированном городке, ребята убеждаются, что фашизм порождает и воспитывает в людях вероломство, предательство, подлость, жестокость по отношению к слабым и ненависть к другим народам.

Юло говорит в книге: «Тогда я подумал, что такими зверями делает людей фашизм. Не имеет значения – ты немец, эстонец или любой другой национальности, но если ты становишься фашистом, ты перестаешь быть человеком… И еще я подумал: самое страшное, что фашисты внешне похожи на остальных людей».

Юло и Олев, выступая истинными рыцарями справедливости, объявляют фашизму войну, и, читая книжку, видишь, как все серьезнее и опаснее для жизни самих ребят становятся их действия против оккупантов.

В повести Рауда показана жизнь лишь нескольких эстонских школьников в годы войны, но внимательный и логически мыслящий читатель понимает: были в Эстонии и другие такие же Юло и Олевы.

Возможно, кое у кого возникнет вопрос: почему герои повести «Огонь в затемненном городе» не примкнули к настоящим подпольщикам-партизанам, почему их действиями не руководят взрослые, коммунисты? Чтобы ответить на него, нам вновь придется обратиться к истории Великой Отечественной войны.

В 1941–1942 годах судьба большинства эстонских патриотов сложилась трагически. В результате острой классовой борьбы и предательства одного из руководителей эстонского подполья многие коммунисты и комсомольцы, оставшиеся на оккупированной территории для подпольной работы и организации партизанского движения, были арестованы и расстреляны оккупантами и их приспешниками.

Фактически партизанская борьба стала шире развертываться на территории Эстонии в 1943 году.

Я уверен, что после прочтения «Огня в затемненном городе» у многих ребят пробудится интерес к истории и сегодняшнему дню Эстонии. Получше узнать Эстонию им помогут книги. Назову несколько. Первая – исторический роман Эдуарда Б орнхёэ «Мститель»; вторая – веселая повесть эстонского классика Оскара Л утса «Весна» (эти книги упоминаются в повести Рауда); третья – повесть В иллема Гр осса «Крылья расправляются», в которой рассказывается о борьбе в эстонской школе в 1940 году за создание комсомольской организации; четвертая – «Рассказы об Эстонии» Валентина Рушкиса, написанная специально для ребят среднего школьного возраста.

Буду очень рад, если повесть Эно Рауда понравится вам и если герои книги – Юло Пихлат, Олев К ивимяги, Линда В ескоя – станут вашими друзьями.

Заключить свое маленькое предисловие мне хочется вот чем. Эта книга переводилась в канун двух великих дат в жизни нашей страны и всего мира: 100-летия со дня рождения В. И. Ленина и 25-летия со дня Победы над фашистской Германией. Эти две даты связаны между собой уже потому, что в Великой Отечественной войне народы нашей страны отстояли завоевания Великой Октябрьской социалистической революции, вождем которой был Ленин.

Пусть же перевод и издание этой книги будут нашим скромным вкладом в празднование двух великих юбилеев.

Геннадий МУРАВИН

ПРИХОД НЕМЦЕВ

Перво-наперво должен заметить, что, когда немцы оккупировали Эстонию, мне было тринадцать лет. Уже вскоре после начала войны мы с бабушкой эвакуировались в деревню к тете. Дело в том, что частые воздушные тревоги плохо действовали на бабушкино здоровье, а поскольку у меня были каникулы, я мог поехать с нею. Ведь и в деревне кто-то же должен был присматривать за старушкой и заботиться о ней.

У моей тети и ее мужа маленький хутор. Поэтому мы с бабушкой участвовали в различных полевых работах, на сенокосе и так далее. Время от времени я еще добывал, как говорится, приварок: удил рыбу в протекавшей поблизости речке.

Моя тетушка имеет привычку говорить: «Ох ты Господи, что же теперь будет?» Это ее любимое выражение. Если куры забираются в ягодник, она всегда говорит: «Ох ты Господи, что же теперь будет? Куры в саду!» И когда первый немецкий мотоциклист проехал через деревню, она тоже сказала:

– Ох ты Господи! Что же теперь будет? Немцы уже здесь!

– Теперь начнется фашистская оккупация, – сказал я.

Но дядя прикрикнул:

– Ты, пацан, закрой клювик!

Я, конечно, закрыл так называемый клювик, но фашистская оккупация все-таки началась. Кстати, мой дядя вовсе не плохой человек. Просто у него нервы сдали.

Никаких боев в наших местах не было. Я горячо сожалел об этом, потому что надеялся подсобрать немножко военного снаряжения, которое можно было бы использовать позже при необходимости. Но все произошло очень просто и спокойно. Накануне вечером последние красноармейцы отступили от хутора С ооселья. Прошел слух, что немцы где-то там прорвались и есть угроза окружения. Наверно, так оно и было. Во всяком случае, мотоциклы и машины с немцами уже на следующий день в обед въехали в деревню.

Должен сказать, что я не очень-то боялся немцев. Я был в то время еще маленького роста и вообще сравнительно молодым. Поэтому немцы должны были принимать меня просто за мальчишку, а не за опасного врага. С одним унтер-офицером, который пришел и попросил напиться, я даже разговорился.

– Вы верите, что Германия победит? – спросил я по-немецки.

– Конечно, – ответил он. – Мы победим.

– Но ведь в России много мужчин, – сказал я.

– А у нас много танков, – сказал он.

Я не знал, что значит «панцер», и тогда он нарисовал мне палочкой на земле танк.

– Но у Англии много… – сказал я и нарисовал корабль, так как не знал этого слова по-немецки.

– У нас много самолетов, – сказал он, нарисовал самолет и засмеялся.

«Смеется тот, кто смеется последним», – подумал я.

Тут одна из тетиных кур снесла яйцо и принялась кудахтать.

– А яиц у вас тоже много? – спросил я и ядовито усмехнулся.

– Нет, – ответил он. – Яиц у нас немного. Но у васмного яиц, и мы будем их есть.

Я почувствовал горечь. А он снова улыбнулся весело и снисходительно. Потом положил руку на бедро, посмотрел на синеющее вдали Алликм яэ и сказал:

– Красивая страна! Да, маленькая, но очень красивая страна!

Точно таким же взглядом иногда осматривал свои маленькие поля дядя. Только это были его собственные поля…

Уже ближайшие часы показали, что о яйцах немец говорил не зря. По деревне начал ездить открытый вездеход. Впереди, рядом с водителем, сидел офицер в высокой фуражке с козырьком. Эта машина не пропустила ни одного двора, даже к П ээтеру-Бобылю заезжала. И всюду офицер вежливо осведомлялся: нельзя ли получить дюжину яиц или немного масла. В двух хуторах солдаты уже заплатили за молоко новыми деньгами. И людям было любопытно, как они шуршат – эти немецкие марки. Вот некоторые хозяйки и потащили к машине яйца и другую снедь. Зато как они огорчились, когда офицер и не подумал шуршать марками. Поднял только руку к козырьку и сказал: «Фиилен данк!» – «Большое спасибо!» – и похвалил эстонских крестьян за то, что они помогли накормить немецких солдат.

– Чтобы у тебя эти яйца в горле застряли! – завопила с горя хозяйка соседнего хутора. – Чтобы от этой ветчины у тебя чирьи по всему телу пошли!

Но подобные причитания немцев мало трогали, и вскоре вездеход завернул на наш двор.

Тетя тоже любопытствовала посмотреть на марки собственными глазами. Ну, лишнего масла у нее сейчас нету, а яйца… Яйца, пожалуй, должны найтись.

Я тогда еще был не опытен, не подготовлен для борьбы и глуп. Но ведь было известно, зачем немцы появились здесь, и в душе моей бушевала ненависть к оккупантам, которые нагло заявили, что у насмного яиц и ониначнут есть эти яйца. Я чувствовал: необходимо сделать нечто такое, что показало бы оккупантам – эстонцы перед ними не заискивают. И я сделал это. Теперь мой поступок, пожалуй, выглядит детской выходкой. Но все-таки он доказывает, что даже мальчишка ростом по пояс взрослому человеку может выступить против захватчиков по мере своих сил.

Неподалеку от коровника, вблизи колодца, у нас была молочня. Это такое место, где держали в холодной воде бидоны с молоком, чтобы оно не скисло. В молочне хранилась и толстая тетрадь, куда каждый раз записывали молоко, сданное на сепараторную. К тетради был привязан бечевкой чернильный карандаш.

Про этот карандаш я и вспомнил. Тихонько пробрался в молочню, сорвал карандаш с бечевки и сунул в карман. Затем я пошел к немецкой машине и сделал вид, словно меня ужасно интересует немецкая техника. Но в действительности меня интересовали яйца. У меня был план. Я хотел сыграть с немцами злую шутку. «Что может разозлить их?» – подумал я. И решил: пятиконечная звезда! Звезда – такой знак, который наверняка разозлит их. Но это должна быть обязательно пятиконечная звезда. Когда немцы повернулись ко мне спиной, я схватил одно яйцо, послюнявил карандаш и быстро нарисовал на нем пятиконечную звезду. Затем осторожно положил яйцо снова на место так, чтобы звезды не было видно.

Очевидно, неожиданно большая добыча обрадовала немцев, и они всё разговаривали с тетей, не обращая на меня внимания. Так мне удалось разукрасить ровно десять яиц.

Когда машина выехала со двора, тетя стала зло ругать немцев за то, что они не заплатили. Но я был доволен собой.

Конечно, я и в тот раз не считал свой поступок каким-нибудь геройством. Не думаю, чтобы кто-нибудь из немцев подавился яйцом с пятиконечной звездой. Но все же я принудил немцев есть яйца с пятиконечной звездой. Я все-таки хоть что-тосделал. По крайней мере, хоть немного разозлил оккупантов. И я был доволен этим.

САМООБОРОНА

Сразу же, как только пришли немцы, начал действовать и Союз самообороны. Говорят, что задача самообороны – поддерживать порядок в деревне. Вполне возможно. Стало быть, самооборона и поддерживает немецкий порядок.

Но лучше я расскажу о том, что случилось мне видеть собственными глазами и слышать собственными ушами.

Впервые увидел я самооборонщиков около лавки. Должен сказать, что внешне они ничем не отличались от остальных людей. Только на рукавах у них были белые повязки, а у одного – ружье за спиной. Они проверяли документы у прохожих.

Я подошел к ним и спросил, почему они проверяют документы.

– Жидов выслеживаем, сынок, – сказал самооборонщик с винтовкой, – жидов и красных!

Тут я его узнал. Ведь это был М анивальд Л ооба, который недели за две до прихода немцев куда-то вдруг таинственно исчез. Говорили, что он скрывался в лесу и что именно он застрелил кузнеца. Кузнец однажды говорил вот тут, около магазина, что Россия – слишком большой кусок для Гитлера и что, наверное, в России немец себе рыло ошпарит. Манивальд Лооба издавна враждовал с кузнецом, и якобы именно из-за этих слов Манивальд и застрелил кузнеца. Может быть, из той же самой винтовки, что теперь висела у него за спиной.

Должен признаться, мне стало совсем не по себе, хотя Манивальд Лооба держался со мною прямо-таки по-дружески. От него попахивало водкой, но я не сказал бы, что он был пьян. Он рассказывал, что евреи сейчас ходят по деревням и бросают яд в колодцы. Поэтому надо переловить их и усыпить вечным сном – всех до одного. Точно так он и сказал: усыпить…

– Почему именно евреи отравляют колодцы? – спросил я по-детски наивно.

Мне вдруг вспомнился наш учитель математики – Драпе, как мы его прозвали. Весь класс очень уважал его. Он тоже был евреем.

– Ты что ж не понял? – сказал Манивальд Лооба. – Недостаток еврея вообще в том, что он еврей. Иной еврей, может, и не отравлял колодцев, но евреем-то он все равно остается.

Тут они все дружно заржали. Почему-то я вовсе не понял их шутки, хотя вообще-то у меня довольно хорошо развито чувство юмора.

Но в это время подъехал какой-то человек в телеге, и они принялись обыскивать телегу. Я воспользовался подходящим моментом и ушел не попрощавшись.

Только по дороге домой я задним числом понял, что хотели они сказать своей туманной «шуткой»: евреев надо «усыпить» просто потому, что они евреи. И вдруг я понял, какая каша заварилась вокруг. Мне снова вспомнился наш учитель математики. Потом перед глазами возникло рябое лицо кузнеца. Потом немецкий офицер, который поднёс руку к уху и сказал: «Фиилен данк!» И потом Манивальд Лооба с его словами… Мне стало жутко.

А неделю спустя случилось то, о чем, собственно, я и хотел рассказать.

У меня в деревне появился друг. Его зовут В елло, фамилия – Р ааг. Впервые мы встретились, когда в Сооселья косили рожь. Это было незадолго до прихода немцев. Мы с бабушкой пошли помогать убирать рожь, но я ведь горожанин и не умею вязать снопы. Снопы вязала бабушка, а я носил их в скирды. Одним из скирдовальщиков был Велло, так мы и познакомились. После этого мы несколько раз ходили вместе удить рыбу и однажды почти целый день проискали в лесу теленка, принадлежавшего отцу Велло. Я потому говорю «отцу Велло», что матери у него не было. Она погибла года два назад в результате какого-то несчастного случая. Хозяйство у них вела какая-то дальняя родственница.

Мы с Велло хорошо ладили. Но когда фронт приблизился, нам запретили уходить далеко от дома. К тому же Велло не располагал для этого временем. У его отца на работе в волостном исполкоме стало теперь ужасно много дел, и Велло должен был заменять дома взрослого мужчину.

После прихода немцев я однажды навестил Велло, и мы с ним играли в шашки – шахмат у него не было. Потом несколько дней не виделись.

Как-то после обеда я направился в ближний лесок по малину. Лето выдалось сухое, и поэтому ягоды были маленькие и полны червей, но немножко поклевать – от нечего – делать можно было.

Вдруг я услышал ворчание автомобильного мотора и удивился: кто это заехал сюда на узкую просеку? На всякий случай затаился в малине и стал выжидать. Вскоре показался грузовик. В кузове стояли три самооборонщика. Они вопили, смеялись и смотрели на дорогу позади машины. Очевидно, там было что-то очень смешное. Я вытянул шею как только мог. И тут я увидел…

За машиной бежал человек. Это был мужчина, привязанный к грузовику веревкой, как собака. Лицо его было в крови, а рот широко раскрыт. Время от времени человек поднимал руки и махал ими, как птица крыльями. Это был отец Велло.

На меня напала тошнота.

Отец Велло упал, и машина поволокла его по земле. Я узнал голос Манивальда Лооба, когда он закричал:

– Вставай на ноги, старина! Поднимайся, старина, поднимайся!

Я бросился бежать к деревне. Честно говоря, я плакал навзрыд. И все время одна и та же мысль билась у меня в голове: «Теперь они отправились усыплять его! Теперь они отправились усыплять его! Они отправились усыплять его…»

Дома тетя дала мне каких-то капель, чтобы я успокоился.

Вечером за ужином дядя сказал:

–  Самооборона снова свершила самосуд.

Велло я больше не видел. Позже говорили, что он в тот же день уехал куда-то к своему дяде.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ГОРОД

Вскоре после того как город захватили немцы, мама приехала за нами в деревню. Мама – живая и здоровая. И она очень обрадовалась, найдя нас тоже живыми и здоровыми. Оказалось, что мама не приехала, а весь путь из города прошла пешком, очень устала и запылилась. Но была радостной.

Она пришла одна, без отца. От отца она принесла только коротенькое письмецо:

Дорогой сын!

Похоже на то, что некоторое время мы с тобой не увидимся. Придется тебе теперь быть опорой маме и бабушку. Смотри не вешай носа! Надо всегда держать голову высоко, даже в трудные времена. Мне следовало бы сейчас о многом поговорить с тобой, но я вынужден для прощанья прибегнуть к помощи карандаша и бумаги. Ничего не поделаешь. Зато, когда снова увидимся, вдвое крепче обнимем друг друга.

Твой отец.

Мой отец ушел на войну.

Уже на следующий день мы начали готовиться к возвращению в город.

Тетя собрала нам кое-что из продуктов.

– Кто знает, как вы теперь проживете там, в городе, – говорила она, насыпая муку в пеструю бабушкину наволочку. – Наверно, голод вскоре даст себя знать.

– Что ж, тогда придется варить похлебку из топора, – улыбнулась в ответ бабушка. – Как-нибудь перебьемся.

– Ну, до тех пор пока курица несет яйца… – влез было я, но вовремя спохватился и придержал язык за зубами. Едва не разболтал свою тайну.

Дело состояло в том, что у меня был договор с хозяйкой хутора Сооселья. За работу, выполненную во время уборки ржи, она обещала дать мне с собой в город живую курицу. Я ведь собственными глазами видел, сколь охочи немцы до куриных яиц, и не без оснований боялся, что в самое ближайшее время яйца в Эстонии могут исчезнуть.

Курицу я присмотрел себе уже заранее. Я вообще предпочитал плимутроков леггорнам, хотя помнил еще с пятого класса, что леггорны несутся лучше плимутроков. Однако яйца леггорнов по величине немного меньше. К тому же у меня крайнее предубеждение к яйцам маленького размера, особенно если вопрос идет о гоголе-моголе. Итак, я выбрал курицу породы плимутрок и дал ей имя Кыка. Теперь могу лишь грустно улыбаться: ведь сахару недоставало и мне посчастливилось взбить гоголь-моголь лишь из одного яйца. Но все же я не променял бы свою Кыку ни на какую другую курицу.

Еще я должен объяснить, почему план транспортировки Кыки в город я вынужден был держать в секрете.

Несколько лет назад мы всей семьей гостили летом у тети. Однажды, когда дядя поднимал пар, я нашел в борозде семейство полевых мышей, отнес их домой и поселил в собачьей конуре. Дело в том, что пес (его звали Туке) летом почти совсем не пользовался конурой, кошка же почтительно держалась от нее подальше. Я каждый день давал мышатам молока и зерна, и в конце концов мы, как говорится, сроднились. Мыши относились ко мне с доверием, как дети к своему отцу, не боялись меня и радостно вылезали из соломы, когда я приносил им еду. Потом настало время возвращаться в город, и я решил взять мышей с собой. Сделал им мягкое гнездо в дядиной коробке из-под папиросных гильз, положил туда кое-что съестное и прорезал в крышке дырочки для воздуха. Но мама заметила мои приготовления и строго приказала оставить всякие намерения везти мышей в город. «Там им не место!» – сказала она. И мне не осталось ничего другого, как отнести мышей в дядин амбар, хотя я вовсе не был уверен, что именно в амбаре им место.

Теперь я опасался: а вдруг у мамы будет что-нибудь против Кыки? Правда, домашнюю птицу, курицу, нелепо сравнивать с грызунами, мышами. Но полученный мною в свое время урок сделал меня осторожным.

Утром в день отъезда я принес Кыку из Сооселья в корзинке, прикрытой тонкой тканью, и временно спрятал на гумне. А когда наступил час отъезда, мне удалось пронести ее и пристроить на телегу так, что никто этого не заметил.

Дальше все получилось очень складно. Правда, мой острый слух улавливал кое-какие звуки, издаваемые Кыкой, но никто другой в общей предотъездной суете ничего не услышал. А когда телега тронулась, скрип колес заглушил все.

Дядя держал вожжи. Конечно, я тоже мог бы править, но лошадь всякий раз, когда мимо проезжали немецкие военные грузовики, настораживала уши, и, наверно, я не сумел бы так хорошо успокаивать животное, как его настоящий хозяин.

Вокруг простирались убранные поля. «Красивая земля!» – подумал я, и вдруг мне вспомнился тот унтер-офицер, который сказал это же самое по-немецки. Он нагло заявил, что собирается на нашей прекрасной земле жрать яйца. «Не слишком-то надейтесь, господин унтер-офицер! – мысленно сказал я. – И уж, во всяком случае, яйца моей Кыки в вашу глотку не попадут…»

На мосту Й оавески нас остановил патруль самооборонщиков.

– Что в телеге? – спросил высокий самооборонщик с желтыми усами.

– Беженское барахлишко, – ответил дядя.

– Родственники? – продолжал допытываться усатый.

– Свояченица с матерью и ребенком, – сказал дядя.

– А что это у вас там копошится?

Молчание. У меня похолодело под сердцем.

– Я спросил: что это у вас там копошится? – повторил усатый.

Я вдруг почувствовал, что больше не должен молчать.

– Это курица, – сказал я решительно. – Моя личная курица Кыка. Никакого отношения к другим беженцам она не имеет.

Усатый что-то проворчал.

Мама смотрела на меня удивленно. Я не сказал бы, что взгляд ее был сердитым. Скорее она глядела с интересом.

– Валяйте, – сказал усатый.

Мы тронулись дальше.

Когда проехали мост, мама спросила:

– Где же ты собираешься держать эту курицу?

Я немного подумал и сказал очень тихо:

Надеялся, что в сарае… Да, я думаю, что ее место в сарае.

Часа через два показался город.

Я почувствовал нетерпение, но лошадь двигалась шагом. Мне хотелось скорее попасть домой. Хотелось скорее увидеть, как там все.

«Наверно, все по-прежнему, – думал я. – И одновременно все иначе, чем раньше».

Я подумал о том, что отца теперь нет дома и что это обстоятельство теперь все меняет.

Мне вспомнилось, что отец написал:

«Смотри не вешай носа!»

А мне все-таки было грустно.

У меня есть мама. Есть бабушка. Есть курица Кыка. А отец?

Вот я и затосковал.