Текст книги "Грехи аккордеона"

Автор книги: Энни Прул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)

Ночные заботы

Летом, когда война уже закончилась, с двумя внучками Бетлей, одиннадцатилетними близняшками Флореллой и Зеной произошла странная и страшная история. После полудня мать видела, как вместе с тремя девочками Мессермахеров они играли под старой вишней, где вечно копались куры, добывая из земли насекомых и устраивая потайные гнезда. Когда пришло время ужинать, Герти вышла на крыльцо и крикнула:

– Essen! Kommt [49]49
  Идите есть (нем.).


[Закрыть]! – сзывая Перси Клода, все его семейство и нескольких работников – работниц они больше не держали – ужинать вместе с Герти и Бетлем. Но дети за стол не явились, даже когда Бетль, потеряв терпение, сам отправился их звать.

– Пусть остаются голодными. Они наверное у Мессермахеров разрисовывают себе физиономии. – После ужина Перси Клод с женой, приехав на телеге к Мессермахерам, застали семейство за столом, но близняшек с ними не было.

Они играли в саду в «Кухню холостяка», сказала Томалина, самая старшая из трех девочек, потом они стали играть в «Реки» – текли через сад, сливались друг с другом и впадали в загон для свиней, который считался у них океаном. Под конец решили поиграть в «Черного Паука», Флорелла была слепнем, Зена стрекозой, а Томалина – мухой-поденкой. Грини была сразу матерью и нянькой, потому что для правильной игры им не хватало людей, а Риббонс – черным пауком. Теперь заговорила Риббонс, а взрослые сердито уставились на нее.

– Я сперва поймала слепня, то есть Флорену, и положила ее на траву, потом ушла и поймала Зену и тоже положила на траву рядом со слепнем, потом опять ушла и поймала Томалину и тоже положила на траву, но мухи уже все улетели. Мы подумали, что они хотят играть в прятки, и стали искать, но никого не нашли, и тогда мы рассердились и пошли домой.

– Значит вы никого не видели?

– Нет.

– Неправда! Я же вижу, как ты кусаешь палец. Кто там был?

Грини заплакала.

– На дорожке. Два больших медведя куда-то убегали.

– Здесь не бывает медведей.

– Значит собаки. С короткими хвостами, они увидели меня и спрятались в нору! – После жутких криков Мессермахера все отправились к дорожке и в уже наступивших сумерках принялись искать следы (не нашли), нору (не нашли), и тогда заставили девочек разыграть всю сцену заново. Мессермахер лупил дочерей, требуя сказать, что они видели на самом деле, а не морочить голову собако-медведями, но Герти вздрогнула, вспомнив, как десять лет назад, а то и больше, в такие же вот густые сумерки она искала в траве гнезда несушек, а потом, на этой самой дорожке, увидала колесо от сенокосилки, а на нем громадного черного человека – он сидел на колесе и выдувал из ноздрей дым, который перед тем, как раствориться в воздухе громко щелкал, как будто лопался рыбный пузырь.

Всю ночь три германца прочесывали территорию, фонари качались в темноте полей, как лодки в штормовом море. Ничего, ни единого следа. Как вдруг перед самым рассветом Бетль услыхал на дороге стук колес – потом звук смолк и через несколько секунд раздался снова. Бетль подошел поближе и в бледно-желтом утреннем свете обнаружил, что по дорожке, прихрамывая, бредут девочки: в волосах запутались листья, платья порваны и перепачканы. Они были босые, без штанишек, на бедрах кровь, и, несмотря на все мольбы, ни слова не могли сказать о том, что же с ними произошло. Лишь истерически рыдали и клялись, что ничего не знают. Только что они играли в саду, а уже секунду спустя, дрожа, брели по темной дороге. Между собой Бетль, Лотц и Мессермахер сошлись на худшем: из города приехали американцы, усыпили девочек хлороформом и изнасиловали, решив таким образом отомстить германцам за Бельгию.

Всего этого оказалось слишком много для Перниллы – через полгода после того, как вышла за Лотца, она слегла от какой-то внутренней хватающей боли, не снимавшейся никаким эликсиром (Лотцу не везло на жен). Пернилла кричала, что Бетль сам изувечил своих внучек, понятно как. Потом притихла. Промолчав неделю, она повредилась рассудком. Вышла в поле с картофельными вилами, принялась выкапывать беспорядочные ямы – она расшвыривала по сторонам стебли и землю, и так уходила все дальше и дальше, пока не превратилась в еле заметную точку на темной пашне. Вернулась она незаметно для всех, направилась прямиком к Бетлю в сарай и стала тыкать в него стальными зубьями.

– Господи боже, рехнулась баба! А эти идиоты еще хотят пустить их голосовать.

Доктор государственной больницы записал все в журнал, сфотографировал Перниллу в апатичной стадии.

– Улучшение маловероятно, – безразлично сказал он, ему наскучили сумасшедшие женщины. Половина баб в этой стране была явно не в своем уме.

– Хотела бы я тоже так свихнуться, – сказал Герти, зайдя к Пернилле и оглядев свежеокрашенные бежевые стены. – Ни о чем не думать, лежать себе в чистой палате, ни забот, ни хлопот, теплая постель, обед приносят – а что, разве плохо? Отдохнуть наконец от всего. Говорят, здесь даже кино показывают. А так отдохнешь от жизни только если умрешь.

Но через месяц Пернилла вернулась домой, правда с твердым убеждением, что по ночам из города приходят американцы – отравлять колодец. Эти мысли появились у нее после демонстрации, которую она видела в Прэнке, пока ждала Лотца, – в изношенной пролетке, стыдясь своих тусклых заколотых волос, неряшливого платья, стоптанных башмаков и старого безумного лица. Демонстрацию устроили женщины из Христианского Союза Борцов за Трезвость; они маршировали вокруг судебной палаты – со вкусом одетые американские женщины, многие с короткими стрижками, в светлых льняных платьях и белых туфлях с ремешками вокруг лодыжек. В руках они несли плакаты: ПЬЯНСТВО – ЭТО ПРОКЛЯТИЕ ИММИГРАНТОВ и НАСТОЯЩИЕ АМЕРИКАНЦЫ – ЗА ЗАПРЕТ, а еще СПИРТНОЙ ДУХ УБИВАЕТ ДУХ АМЕРИКАНСКИЙ. По ночам Лотц слышал, как она встает, на ощупь бродит по темной комнате и вглядывается в темные окна, не мелькнут ли там предательские фонари американцев. На столе она оставляла записку: «Не пей Wasser [50]50
  Воду (нем.).


[Закрыть]». Днем говорила:

– Я бы хотела уснуть, но сон не приходит. – Или: – Какой прок столько работать на ферме? Мистер Лотц покупает землю, чтобы откормить побольше свиней, чтобы купить новой земли. Скоро он будет хозяином всего мира.

Временами она ела бумагу, обрывки страниц из Библии заворачивала в блины и макала в сметану – ей нравилось, как бумага застревает во рту, ее можно долго и с удовольствием пережевывать. Даже горький вкус типографской краски ей нравился. Как-то вечером она стояла у плиты и жарила картошку, как вдруг напряженно застыла, крепко зажав в неподвижной руке лопаточку. От сковородки разносился запах паленого. Лотц поднял голову от фермерской газеты.

– Что ты делаешь, у тебя же все горит! – Еще секунду женщина не шевелилась, потом хлопнула себя по лицу жирной лопаткой, схватила кипящий чайник и вылила его на раскаленную плиту. Шипящее облако пара окутало ее целиком, одной рукой она держалась за крышку плиты, другой лила кипяток. Дочка Клариссы Джен пронзительно закричала:

– Пернилла, ты совсем сдурела! – А Лотц, одним прыжком подскочив к жене, выхватил из обожженной руки чайник.

Тем же вечером пришла Герти и принесла пирог с лимонным экстрактом.

– На твоем месте я бы все ж не сходила с ума, – шепнула она покрытой испариной женщине, – даже ради той чистой комнаты. Они же только обрадуются. Еще чего?

На следующий день Пернилла пришла в себя – только обожженная рука теперь была обмотана засаленным бинтом.

После взрыва на Уолл-стрит в 1920 году и нового всплеска антииммигрантских настроений, три германца и их семьи окончательно замкнулись в своем кружке – они больше не ездили в Прэнк, предпочитая более длинную дорогу до Крингеля, где германцев жило больше, чем ирландцев. Иногда по воскресеньям Бетль доставал свой двухрядный «Хенер» и играл два-три куплета то из одной, то из другой песни, но музыка трех германцев кончилась.

Карл восстанавливает равновесие

Прэнк подобрался к самым границам ферм. В засушливые послевоенные годы в воздухе носилось чувство, подобное тому, что возникает летом после грозы, которая так и не смогла охладить или хотя бы освежить атмосферу – никуда не делась угрюмая влажность и изнуряющая жара, и где-то за горизонтом уже собирается новый, более сильный ураган. Старый мир погиб, его больше не существовало, на смену приходила лихорадочная тревога и ожидание непонятно чего. Появлялись новые дороги, армейские подразделения двигались по ним от берега до берега, намереваясь показать всей стране, насколько эти дороги плохи, и что с ними надо что-то делать. Старую школу у перекрестка Джон О'Клири переделал в заправочную станцию и теперь продавал на ней колеса «Фиск», а еще бензин «Мобил Ойл» и «Стэндард Ойл»: «гарантия на любой вкус – ни керосинового масла, ни других вредных примесей».

Карл Мессермахер явился из Чикаго в брюках гольф, за рулем автомобиля. С собой он привез газеты и журналы «Тру Конфешн» и «Ридерз Дайджест» – смешные газеты комиксами о Трудяге Тилле и Беспокойных Ребятах, которые Бетль тут же выбросил в печку, посчитав насмешкой над германцами. Карл теперь только улыбался, вспоминая, как пять лет назад его вытащили из телеграфа.

– Все к лучшему: после той истории компания дала мне новую должность, кабинет и телефон. А то бы я до сих пор так и стучал в Прэнке ключом – или вообще болтался на веревке, спасибо Джеку Кэри. Я слыхал, он надышался иприта и выхаркивает кишки у матери на ферме. Надо перед отъездом зайти сказать этому сукиному сыну спасибо. – В голосе Карла звучала издевка. Он показывал всем свитер с ромбами, говорил о цветном фильме «Дань моря»[51]51
  «Дань моря» – фильм, снятый в 1922 г. Честером М. Франклином (1890 – 1954).


[Закрыть], который смотрел недавно, пускал по кругу пакет с новым изобретением – картофельными чипсами, – затем повел своих кузин к задней стенке сарая, покурить сигареты «Мюрад», и там, показывая фигуры какого-то сумасшедшего танца, выделывал курбеты и извивался до тех пор, пока не поскользнулся на утином дерьме и не перепачкал колени белых фланелевых брюк.

Но до того, как он упал, кузина Лулу сказала:

– Карл, ты теперь ну точно американский студент.

– Зови меня Чарли, – ответил он, – я поменял имя – Чарли Шарп. Это я. Послушай, – продолжал он, – я не германец. Я родился здесь, в Айове. Послушай, – говорил он, – А и Б сидели на трубе А упало, Б пропало. Кто остался?

– Никого, – сказала Лулу.

– Детка, – Карл затряс головой от смеха, – от какой ты сохи, детка? Пойдем, детка, я тебе кое-что покажу.

Они пришли во «Дворец» когда сеанс уже начался. Действие фильма происходило на автомобильном заводе, и на переднем плане красовался громадный черный котел. Внутри этого котла с одной стороны экрана плясали кучки нелепых иммигрантов в национальных костюмах, пели песни на чужом языке и дрыгали ногами – по другую сторону, уже за котлом колонны облаченных в костюмы американцев высвистывали «Звездно-полосатое знамя».

– Вонючка, а не кино, – шепнул Чарли Шарп. – Пошли съедим по хот-догу и завьем тебе волосы.

Бетль сказал, что он перестарался с выбрасыванием дефиса, в ответ Карл засмеялся и возразил, что вся их аккордеонная музыка – старый деревенский мусор.

Сигареты привели Мессермахера в бешенство.

– Если бы Господь хотел, чтобы его создания курили эти штуки, он бы приделал к их головам вытяжные трубы. Курить нужно либо трубку, либо сигары. – Еще он заявил, что картофельные чипсы не годятся даже на корм собакам.

Три старых германца с женами сидели по домам, но дети и внуки перебирались в Прэнк. Злобно шмыгающий нос общества принюхивался к новым жертвам – красным, евреям, католикам, другим чужакам, не только к германцам. Когда на рычащем «де-сото» в город въехал оркестр клезмер-музыкантов[52]52
  Клезмер – род еврейской музыки.


[Закрыть], шериф заявил, чтобы они катились подальше, Прэнку не нужны еврейские агитаторы, и ему плевать, какую музыку они собираются играть на своих вонючих аккордеонах, в Прэнке полно аккордеонистов, валите отсюда, и вы, и проклятые цыгане с их быстрыми жуликоватыми пальцами, Прэнк желает слушать только «Старый суровый крест» и «Ты, моя страна»[53]53
  «Старый суровый крест» – гимн, сочиненный в 1912 г. преподобным Джоржем Беннардом (1873—1958). «Ты, моя страна» (1831) – песня Сэмюэла Фрэнсиса Смита на мотив гимна Великобритании.


[Закрыть], правда родная дочь шерифа пела «Я снова влюблена», аккомпанируя себе на гавайской гитаре.

Никто уже не кричал «пиво, фартук, брюхо», когда Перси Клод и его вторая, явно беременная жена, семнадцатилетняя дочь Мессермахеров Грини, заходили в продуктовую лавку. Две других девочки Мессермахеров вышли замуж за американских трамвайных кондукторов и уехали жить в Миннеаполис. Еще одна дочь, Риббонс, устроилась помогать жене директора известняковой шахты, но через год уволилась, чтобы выйти замуж за нового почтового агента и стать миссис Фланахан, наведя таким образом мост через ирландскую пропасть. Сыновья Лотца, Феликс и Эдгар купили грузовой «форд» модели «Т» и стали возить на нем для магазинов продукты. Феликс (дети были уверены, что его назвали так в честь кота из мультика) был вне себя от счастья, когда сел наконец за руль после стольких лет пешкодрала по горячим дорогам и глотания пыли всякий раз, когда мимо на полной скорости проносились американские юнцы. Он не позволял себя обгонять, подрезал и загораживал дорогу водителям, если те вдруг решали это сделать. Оба женились на американских девушках, и немецкий язык никогда не звучал в их домах.

(Двадцать лет спустя, в 1944 году, охотясь в поле, которое было когда-то частью отцовской фермы, Феликс заметил над речкой Литтл-Ран воздушный шар, и побежал к нему навстречу. На канатах там болталось что-то подозрительное. Шар плавно опустился на землю, Феликс подался вперед и ухватился за японскую бомбу. После похорон – полной правой руки, искалеченной ноги и уха – к родственникам явился губернатор и долго умолял хранить молчание, чтобы не сеять среди людей панику и страх).

Бетль ругался с Перси Клодом, отказывался покупать трактор и не допускал в дом радио. Мессермахер, у которого скопилось прилично денег, вызвал из Крингеля мастеров, провел в дом канализацию и сжег уличный нужник, подняв при этом столб зловонного дыма, но осенью 1924 года ко всеобщему удивлению вдруг продал ферму и перебрался в Кому, Техас, растить хлопок. В Коме половину городка занимали германцы, а в другой селились богемские чехи. Вняв примеру Карла, Мессермахер сменил фамилию на Шарп: он рассудил, что Чарли Шарпу живется не в пример легче, чем Карлу Мессермахеру.

Складывая перед отъездом вещи, дочка наткнулась на зеленый аккордеон.

– Что с ним делать? Это старый аккордеон, Vati[54]54
  Папа (нем.).


[Закрыть], который тебе отдал дядя Бетль. Он еще неплохо звучит. – Она растянула меха и сыграла первый куплет из «Да, сэр, это мой мальчик»[55]55
  Популярная песенка Уолтера Доналдсона (1893—1947).


[Закрыть].

– Суньте его в коричневый сундук. Может Вилли надоест гавайская гитара – а может кто из внуков когда займется. – Мать уложила аккордеон на дно сундука, сверху на него опустились корзина для ниток, кофемолка, поношенный бизоний плед и набор чесалок для шерсти.

Бетль ругался, называл Мессермахера предателем, не понимал, как можно покинуть такую хорошую землю, которую они нашли все вместе и все вместе превратили в отличные фермы.

Доктор Сквам лечит козлиной железой

Весной 1929 года первым умер Лотц – от осложнения грыжи; его похоронили в кипарисовом ящике. Ферму разделили между собой пятеро детей и множество внуков, которые тут же продали свои участки. По огромным полям рассыпались гаражи и маленькие домики. Месяцем позже из Техаса пришло известие о том, что Мессермахер упал замертво прямо у почтового ящика. На груди у него остался лежать новый каталог из «Сирса», раскрытый на странице с рекламой женских сеточек для волос. Старому другу и соседу Бетлю он оставил акции «Радио» на две тысячи долларов, которые неслись сейчас вверх, как настоящие ракеты.

Чарли Шарп вытащил старика на биржу. Не в силах сдержать изумление перед открывающимися горизонтами, вне себя от одной только мысли о легкой удаче на «бычьем» рынке, Бетль дозвонился из продуктовой лавки до Чарли и стал спрашивать советов. Может нужно вложить деньги еще в какие-нибудь акции? В какие именно?

– Американская радиокорпорация. То, что держал Vati. Радио сейчас выходит на самый верх. «Дженерал Моторс», «Монтгомери Уорд», биржа – это дело, настоящее дело. Дядя Ганс, в Америке может разбогатеть кто угодно. Прошлой зимой чуть-чуть штормило, биржу штормило, но сейчас рынок стабильно поднимается. Страна тверда, как скала. – Он понизил голос. – Я вам кое-что скажу. Я сейчас стою четверть миллиона, дядя Ганс. Я начинал с того, что купил немного акций «Студебеккера», но сейчас все идет вверх очень быстро. Неплохо для деревенского мальчишки из Айовы, а? – Он еще некоторое время поразглагольствовал о том, как покупать акции в долг и предложил Гансу свои услуги в качестве брокера.

Бетль, поверив после тридцати лет жизни в этой стране, что Америка наконец-то вступила в эру процветания, взял под залог фермы кредит и через Чарли купил сто акций «Радио» по 120,50 за пай.

– Если бы вы купили их на прошлой неделе, дядя Ганс, вы заплатили бы всего девяноста четыре. Так быстро растет. Предела нет. Предел – само небо.

Попав в плен к «Радио» и ее распухающему успеху, Бетль наконец-то сдался и купил дорогой фрид-эйсмановский пятиламповый приемник с девяностоамперной батареей «Прест-О-Лайт», двумя сорокапятивольтовыми батарейками, наушниками, антенной, вакуумной трубкой и круглым динамиком, который одиноко висел на стене и оглушал всех звуками «Цыганский час Эй-Пи». Перси Клод сказал:

– Провел бы электричество, не понадобились бы все эти батареи, просто втыкал бы в розетку. «Кроссли Пап» стоит десять долларов, а сколько ты отдал за все это, пятьдесят? Шестьдесят?

Поверив в свалившуюся на него удачу, Бетль задумался о судьбе: – Трое ровесников, три одинаковых жизни, Лотц и Мессермахер умерли, их уже нет, вроде того, один, два, я третий, я следующий. Значит и я скоро умру. Тот же возраст, шестьдесят четыре, а они уже в dem Grab [56]56
  В могиле (нем.).


[Закрыть]. – Впервые, со времен своих мальчишеских лет, он чувствовал, как уменьшается желание. Наклонясь над бочонком с картошкой и держась рукой за крестец, Герти напевала «Лучшее в жизни – это свобода» и размышляла о том, какие бывают надгробья.

Но он все так же прямо сидел за столом, все так же раскуривал трубку, все так же поднимался ни свет, ни заря – получалось, он и вправду их пережил, двух других германцев, и единственное, что отличало его жизнь от их – это активность, что сберегла ему силу и мощь, добрая честная похоть. Она и сохранит его живым и здоровым лет до ста.

– Господи Иисусе, я же им говорил!

Но и его пламя остывало, в этом была реальная опасность. Он заставлял себя минимум раз в день сцепляться с Герти, но от усилий, которых это требовало, корчился, покрывался потом, впадал в тоску. Он говорил отрывисто, командовал сыновьями, словно те все еще были детьми – наверняка ждут не дождутся, когда он отправится вслед за Лотцем и Мессермахером, особенно Перси Клод, поглядывавший на отца волчьими глазами. Ответ пришел к Бетлю по радио.

Обычно он хранил верность «Кей-Эф-Кей-Би», которая вещала из Топеки, и переключался на другие каналы, только когда не мог до нее добраться – слушал «Обзоры Концертины», «Веселую сельскую музыку», «Мужик-ковбой и его маленькая гитара», несколько раз натыкался на чикагскую передачу «Пляски у сарая Дабл-Ю-Эл-Эс», но чаще всего ловил на «Сидер-Рэпид» «Полуночников Куна Сандерса». Он не особенно вслушивался, о чем поют в этих джазовых фокстротах, и, скажем, «Жизнь похожа на рай», звучало для него как «Джон пошел за сарай». Иногда он доставал «Хенер» – маленький зеленый аккордеон подошел бы лучше – и подыгрывал музыкантам «Концертины», хотя эти ненормальные шведы издавали звуки вроде тех, с которыми вылетают из бутылок пробки, или когда писают коровы. (Только раз ему удалось услышать, как какой-то виртуоз играет на уитстоновской концертине прелюдию Баха номер 1 ми-бемоль-мажор, но после этого на радио пришло столько жалоб, что номер больше не повторяли.) Однажды в репродукторе раздался скрипучий гнусавый голос доктора Сквама.

– Друзья, у микрофона доктор Сквам, и он приглашает вас для прямого разговора. Сегодня я хочу сказать несколько слов мужчинам, так что если нас слушают леди, то они могут спокойно подняться наверх и заняться рукоделием, ибо нам предстоит мужской разговор. Но прежде, чем вы нас покинете, примите две столовых ложки моего лечебного тоника номер пятьдесят пять, ибо в вашей жизни скоро произойдут большие перемены.

Ну, что ж, джентльмены, когда мужчина достигает определенного возраста, вы знаете, что я имею в виду, вы ведь из тех мужчин, которым это небезразлично, его пыл остывает, определенные железы увядают, и весна уходит из его шагов. Если то, о чем я говорю, вам знакомо, слушайте внимательно. До последнего времени этим мужчинам не на что было надеяться, несмотря на прекрасное здоровье, силу и способности во всем остальном. Но сейчас появился шанс. Доктор Сквам разработал сложную четырехступенчатую операцию по омолаживанию истощенных половых органов с помощью вливания свежей крови в пораженные участки – это дает настоящий толчок старому двигателю. Послушайте, что говорит нефтяник из Техаса.

Из-под целлюлозной крышки динамика полилась медлительная речь, затем диктор объявил с тщательно скрываемым возбуждением:

– Если вы хотите узнать побольше о волшебной процедуре, которая вернет вам вашу же энергию и радость восемнадцатилетнего юноши, напишите доктору Скваму по адресу…

Бетлю тут же пришло в голову, что если продать пару акций из тех, что ему оставил Мессермахер, можно сделать операцию за мессермахеровский счет.

– Узнал бы – перевернулся в гробу от смеха. И на кой черт писать этому Скваму. Клод! Перси Клод, давай сюда, мне надо на станцию.

Вечерним поездом он отправился в Топеку. Была середина августа. Два дня спустя он лежал на операционном столе, и доктор Сквам, надрезав мошонку, искусно имплантировал ему в яички часть козлиной железы. Пока шла операция, персональная радиостанция доктора передавала с больничного двора отборные вальсы и польки. Узнав, что Бетль играет на аккордеоне, доктор Сквам снизил цену за операцию до всего лишь семиста долларов.