Текст книги "Красив и очень опасен"
Автор книги: Энн Стюарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Энн Стюарт
Красив и очень опасен
Пролог
Безумные сны мучили ее всю ночь. Кровь, блуд, смерть – причудливые и уродливые видения заполонили мозг, ледяными пальцами сжимали горло, не давая дышать. Она пошарила рукой по подушке, но рядом никого не оказалось. Некому было вырвать ее из липких объятий сна, успокоить, объяснить, что это всего лишь кошмар, что из мрака не вынырнет неведомое чудище и не поглотит ее. Никто не мог заставить ее поверить в безмятежное будущее и райские кущи. И тогда она открыла глаза и убедилась: в спальне царили тишина и покой, а за окном кружились снежинки. Слава богу, никто ее не тронет.
Видел сны и он. Лежа на тонком матрасе в тюремной камере, под не умолкавший даже ночью мерный гул. Ему снились зеленые луга и цветы, нежная женщина, манящая к себе; снились свет и радость, безмятежное будущее и райские кущи. Пробудившись от сна в холодном поту, он вновь был один как перст. Вокруг царил кромешный мрак, и в душе его поселилась смерть.
Глава 1
Из статьи в «Нью-Йорк пост»:
«Сегодня днем Ричарда Тьернана, приговоренного к смертной казни за жестокое убийство жены, выпустили из тюрьмы под залог в один миллион долларов.
Невероятно, но залог внес Шон О'Рурк – известный писатель, лауреат Пулитцеровской премии. Несмотря на это, он не устает повторять, что вовсе не вынашивает замысла создания романа, посвященного трагической гибели Дианы Скотт Тьернан, последовавшей пятнадцать месяцев назад. Насколько нам известно, О'Рурк и Ричард Тьернан даже незнакомы.
Общественный обвинитель Джером Фабиани, не скрывавший недовольства по поводу решения судьи, заявил, что, по его мнению, убийца недолго останется на свободе.
Обвинительный приговор уже вынесен, и Тьернану никуда от него не уйти. Мы продолжаем следствие по поводу исчезновения и вероятной гибели обоих его детей, а также нескольких женщин, и не собираемся уступать поле брани без боя.
Ветеран войны в Персидском заливе и национальный герой Соединенных Штатов, генерал в отставке Эмберсон Скотт, выступавший на суде свидетелем против своего зятя, был страшно разгневан, узнав о его освобождении. «В данном случае я выступаю как самый обычный гражданин, который борется за справедливость», – сказал генерал, пытавшийся воспрепятствовать судебному решению.
Согласно постановлению суда, Ричард Тьернан обязан вернуться под судебную юрисдикцию через два месяца. Из зала суда его увез Шон О'Рурк, и в настоящее время местопребывание Тьернана неизвестно.
Шон О'Рурк отказался подтвердить или опровергнуть слухи о том, что получил от некоего издательства миллион долларов в качестве аванса за роман об этом громком преступлении.
Ричард Тьернан приговорен нью-йоркским судом к казни путем инъекции яда; это первый смертный приговор, вынесенный в Нью-Йорке со времени восстановления в нашем штате смертной казни».
* * *
Кэссиди Роурки безнадежно опаздывала на встречу с друзьями, и это злило ее. В двадцать семь лет она сумела добиться не только приличного положения, но и обеспечить себе вполне сносную и размеренную жизнь. Работала не покладая рук, однако к числу трудоголиков не относилась, считая вполне достаточным отдавать делу интеллект и энергию. Ее считали надежным и преданным другом, она была всегда готова прийти на помощь, выслушать и утешить попавшую в беду подругу – словом, Кэссиди являла собой образец добропорядочной, славной женщины, которой, к несчастью, довелось иметь скандально знаменитого отца. Она, правда, нашла в себе силы сбежать от богемной жизни и ореола известности, с детства окружавших ее, и перебралась в Балтимор, где стала вести спокойную жизнь, которую многие могли назвать скучной. У нее появились приятные знакомые, работа, которая обеспечивала ее, но не утомляла.
Кэссиди этой жизнью наслаждалась. Она упивалась размеренной монотонностью работы, а неспешное течение безликих будней, лишенных всякой суеты, убаюкивало. Никто не преследовал и не понукал, никто не требовал от нее невозможного. Но вот сейчас, не опрокинь Кэссиди злополучную бутылку «Диет-пепси», из-за чего пришлось спешно переодеваться, она не опаздывала бы на целых десять минут в ресторан, куда ее пригласили Эмми с Джоном. И телефонный звонок уже не застал бы ее дома.
– Кэсс, это я.
Кэссиди не разговаривала с отцом уже несколько месяцев, однако сразу узнала сочный, немного развязный ирландский выговор Шона О'Рурка.
– Привет, Шон, – осторожно ответила она, мгновенно насторожившись. Несомненно, ему опять что-то от нее надо. Так всегда бывало, когда отец звонил, и ей стоило огромных усилий не поддаваться на его уговоры. В противном случае он высасывал ее, как пиявка. – Что тебе нужно?
– Господи, неужели нельзя просто позвонить и поинтересоваться, как поживает моя старшая дочь? Между прочим, я соскучился по тебе, дочка. Сто лет тебя не видел.
– Тебе ведь все некогда, – заметила она.
– Да, работы у меня хватает, – вздохнул Шон. – Новый роман, новые задумки. Жизнь бьет ключом, Кэсс. Скучать не приходится.
– Да, особенно если смакуешь убийства детей, – сухо заметила Кэссиди.
– Ах, я вижу, ты читаешь желтую прессу, – усмехнулся отец. – А я-то думал, ты надежно спряталась от мирской суеты в своей башне из слоновой кости.
– Желтую прессу я, конечно, не читаю, однако в очередях в кассах супермаркета стою. Да и работа в солидном издательстве, согласись, не напоминает жизнь затворника.
– Хоть ты и трудишься во вражеском стане, я рад, что в конечном итоге моя дочь все же пошла по моим стопам, – произнес Шон. – Пусть и не унаследовала мой талант к сочинительству, главное, что ты разделяешь мою любовь к его величеству Слову…
– Извини, Шон, я очень спешу, – нетерпеливо перебила его Кэссиди, зная, что отец способен разглагольствовать едва ли не часами, прежде чем перейти к делу. А в том, что звонил он по делу, никаких сомнений не было.
– Неужто не выкроишь лишней минутки для родного отца? – с напускным огорчением спросил Шон. – В мать пошла. Признайся, это не она тебя подбила…
– Мы уже неделю с ней не разговаривали, – отрезала Кэссиди, теряя терпение.
– Понятно. Это тем более убеждает меня в собственной правоте, – усмехнулся Шон. – Она ведь звонила, чтобы предупредить тебя насчет Ричарда Тьернана, верно? Я ее знаю. Никогда не забуду тот ад, в который она превратила нашу жизнь. Да, наверняка твоя мамочка наплела кучу небылиц про Тьернана. Неужели ты до сих пор веришь ее россказням? Что она тебе наговорила? Что он псих и маньяк, что ему не место среди людей? Или он из тех обаятельных, но жестоких личностей, которые находятся целиком во власти собственных пороков?
– Господи, да с какой стати? – возмутилась Кэссиди. – Похоже, Шон, ты уже вовсю работаешь над новым романом. Между прочим, – мстительно добавила она, – мамочка звонила лишь для того, чтобы поздравить меня с днем рождения.
В трубке воцарилась могильная тишина. Затем послышался сокрушенный голос Шона:
– Никогда не мог запомнить все эти даты, черт побери.
– Знаю, Шон. – Тон Кэссиди смягчился. Все-таки ему опять удалось пробить ее защитную броню. И почему она вечно прощает его, вместо того чтобы хоть разок проучить? – А почему ты считаешь, что мама звонила по поводу Ричарда Тьернана?
– Понятия не имею, – ответил Шон. И тут же голос его потеплел: – Кэсс, солнышко, я очень хочу тебя видеть.
– Зачем?
– Зачем? – эхом откликнулся он. – Я ведь с прошлого лета тебя не видел – с тех пор, как ты в Хэмптон приезжала. Я по тебе соскучился. Годы идут, а я ведь не вечен…
– Оставь это, Шон, – досадливо поморщилась Кэссиди. – Мы виделись на Рождество, и ты это прекрасно помнишь. Да и на немощного старца ты отнюдь не похож, так что смени пластинку. Говори прямо – что тебе от меня нужно?
– Я хочу, чтобы ты ко мне приехала, – сказал он, мгновенно меняя интонацию. – Пообщаемся немного, да и в твоих профессиональных навыках я очень нуждаюсь…
Кэссиди расхохоталась.
– Помнится, ты сам сказал, что всех литературных редакторов нужно поставить к стенке и расстрелять.
– Ты ведь не простой редактор, Кэсс, и отлично это понимаешь. Позволила бы мне хоть словечко замолвить, и не пришлось бы тебе торчать в такой дыре…
– Я очень люблю Балтимор, Шон, и мне здесь хорошо.
– Приезжай ко мне, заинька. – В голосе отца зазвучали бархатные нотки. – Тебе ведь отдохнуть надо. Да и в отпуске, наверное, давно не была. Мабри тоже без конца о тебе спрашивает. Она так за меня переживает, глупышка.
Кэссиди насторожилась. Неясная тревога, появившаяся с первой же минуты разговора, стала почти осязаема.
– А почему она переживает?
– Да простуда никак не проходит, – небрежно ответил Шон. – Я все твержу ей, чтобы не говорила глупостей, но Мабри не унимается. Это она заставила позвонить тебе.
Что ж, этому Кэссиди охотно поверила – Шон никогда никому не звонил по собственной инициативе.
– Признайся, – спросила она, – зачем я тебе на самом деле понадобилась?
– Ну ты у меня просто Фома неверующий, – рассмеялся отец. – Приезжай… пока не поздно.
И в трубке послышались короткие гудки. Кэссиди хмуро уставилась на нее. Затем со словами: «Лишь бы выпендриться!» – повесила трубку.
Нет, больше на его штучки она не поддастся. Прежде Шон – умелый манипулятор – всегда добивался от нее того, чего хотел. Кэссиди неспроста так тщательно отгородилась от него – духовно и физически. Шон был ненасытен – он поглощал с потрохами любую личность, имевшую неосторожность сколько-нибудь сблизиться с ним; во всяком случае, личность, воля которой уступала его собственной. Кэссиди с превеликим трудом удалось завоевать свою независимость, которую она теперь старалась хранить как зеницу ока.
История о том, что Шон заболел, была, разумеется, очередным вымыслом. За всю свою жизнь Шон О'Рурк не проболел и дня. Микробы, видимо, опасались с ним связываться. Этот приземистый, вспыльчивый и здоровый как бык мужчина буквально продирался по жизни, оставив позади пятерых жен, троих детей и бессчетное количество бестселлеров. Его с поразительной, неуемной и воистину юношеской страстью влекло к авантюрам. Ребенком Кэссиди боялась отца до паники, потом научилась, сохраняя спокойствие, держаться настороже.
И вот теперь она ему понадобилась. Вряд ли удастся отвертеться. Придется ехать. По-видимому, какие-то вопросы, связанные с новым романом Шона. Ведь в жизни ничего, кроме сочинительства, не трогало его.
Кэссиди уже мысленно составила план действий. Визита в отцовскую квартиру на Парк-авеню, которую он занимал вдвоем с Мабри, она ничуть не опасалась – ездить на себе отцу она уже не позволяла, а на Ричарда Тьернана ей, по большому счету, наплевать. Даже если этот злодей и вращался на орбите Шона, Кэссиди сомневалась, чтобы ему было до нее хоть какое-то дело.
Она не из той породы, которая вдохновляет убийц на преступление.
Черт побери, она уже совсем опоздала в ресторан… В Балтиморе стоял довольно теплый март, и Кэссиди предвкушала наступление весны; поездка в Нью-Йорк совершенно не входила в ее планы. Впрочем, тут уж ничего не попишешь. С детства беззаветно обожавшая своего невозможного отца, Кэссиди не могла ему отказать. Да, она возьмет несколько дней отпуска и слетает к Шону в Нью-Йорк, чтобы лишний раз убедиться – старый лис жив и здоров. Выведает, что ему на сей раз понадобилось, скажет «нет», прошвырнется по магазинам и возвратится в Балтимор.
Все, казалось бы, проще простого. Но почему тогда ее грызет это мрачное предчувствие?
Может быть, лучше выкинуть из головы просьбу отца, махнуть куда-нибудь на Карибское море и недельку понежиться на солнышке, разгоняя накопившиеся за зиму тоску и усталость?
Нет, Карибы подождут. Во-первых, нечего потакать депрессии, всякий раз подступающей к ней в это время года, а во-вторых, она все равно безнадежно испортит себе отпуск, всю неделю тревожась за отца.
Да, похоже, придется лететь в Нью-Йорк. Кэссиди уповала на господа, что отец не вовлечет ее в очередную сумасбродную затею.
Маньяки-убийцы и психопаты никогда ее не привлекали. В отличие от отца Кэссиди предпочитала сталкиваться с мрачной изнанкой жизни лишь на книжных страницах. Поэтому она всерьез надеялась, что и знакомство с Ричардом Тьернаном ограничится лишь чтением нового романа.
* * *
– Отстань, Мабри, – недовольно отмахнулся от своей пятой жены Шон О'Рурк, урожденный Джон Роурки. – Знаешь ведь, я терпеть не могу, когда надо мной причитают.
– Я ничуть не причитаю, – проворковала Мабри, привычным движением сбрасывая с худенького плечика шелковистую прядь белокурых волос. – Я просто говорю, что если твое состояние не улучшится, то я бы на твоем месте либо сходила к врачу, либо перестала рычать на меня без всякого повода.
– Черт возьми, я вовсе на тебя не рычу, – свирепо прорычал Шон. – Я только спросил, когда должна приехать эта чертова Кэссиди, черт бы ее побрал!
– Ты сегодня спрашиваешь об этом уже в третий раз, – с убийственным спокойствием заметила Мабри. – И в третий раз отвечаю: не знаю. Я, кстати, вообще не уверена, приедет ли она. Я сама позвонила ей, однако Кэссиди – штучка себе на уме, сам знаешь.
– Чтоб ее приподняло и хлопнуло! – смачно процедил Шон. – Ты сказала, что я болен?
– Я сказала именно то, что ты мне велел. Что ты простудился, однако выздоровление по непонятным причинам затягивается, и что ей лучше бы приехать навестить тебя.
– А она что сказала?
– Нечто невразумительное. Ты должен сам это понимать, Шон. Нельзя требовать от людей, даже самых близких, того, чего ты в свое время сам им не дал.
– Кэссиди меня не предаст, – убежденно сказал он. – Она верная, надежная и совершенно не злопамятная.
– Ты пользуешься тем, что все тебя прощают, – промолвила Мабри. – Но в один прекрасный день людям это надоест.
– Господи, Мабри, давай обойдемся без твоих нотаций, – поморщился Шон. – Я знаю свою дочь лучше, чем ты. Она приедет. Меня интересует только, когда.
Допив чай с женьшенем, Мабри отставила чашку.
– Боюсь, дорогой, что тебе впервые в жизни понадобится запастись терпением, – ядовито произнесла она.
Шон метнул на нее испепеляющий взгляд, но Мабри сделала вид, что не заметила его, и взялась за газету; ее прелестное лицо казалось совершенно безмятежным.
– Если ты меня не поддержишь, придется поискать поддержку в другом месте, – капризным голосом сказал Шон О'Рурк.
Ответ Мабри остановил его уже в дверях.
– На твоем месте я была бы чуть поосторожней со своим новым любимцем, – нежнейшим тоном молвила она. – Он может оказаться не столь благовоспитанным, как ты думаешь.
Шон хрипло рассмеялся:
– Именно это меня и вдохновляет, Мабри. За тиграми куда интереснее наблюдать, чем за домашними кошками.
– Смотри, как бы ты не зашел слишком далеко.
– Непременно, – ухмыльнулся Шон.
* * *
Лежа на кровати, он размышлял. Еще в тюремной камере он научился таким образом ускользать от действительности; при этом лишь бренная оболочка его тела покоилась на тонком матрасе, тогда как душа плавно парила в облаках. За бетонными тюремными стенами эхом прокатывались неясные звуки – голоса, лязг металлических дверей, звяканье ключей и монет, – но ничто не нарушало его свободного парения.
Он настолько приучил себя, что мог отключиться от бытия буквально в любую минуту. Разумеется, воссоздать тем самым себе алиби он не мог, да и не стремился – убеждать суд присяжных в своей невиновности в его планы не входило. Его интересовало лишь одно: как бы побыстрее со всем этим покончить.
Был даже миг, когда он всерьез подумывал о том, чтобы признаться, но лишь остатки инстинкта самосохранения, теплившегося в самом дальнем уголке мозга, удержали его от этого пагубного шага. Признание бы безвозвратно отрезало пути назад. Лишь храня молчание или напрочь все отрицая, он мог надеяться посеять в умах присяжных хоть крупицу сомнения.
Он вспоминал о том, как очутился в том темном и пустом доме. Как – чисто машинально – опустился на колени возле своей умирающей жены, обагрив ее кровью свои руки и одежду. И в этой позе, коленопреклоненного, его и застигла полиция. Он был настолько опустошен, что не мог ответить даже на простейший вопрос. И слава богу!
Так лучше всего. Парить в вольном и свободном вакууме, где нет ничего – ни солнца, ни ветра, ни зноя. Ничего, кроме бескрайней пустоты.
Он едва заметно моргнул, и яркая голубизна зимнего неба вывела его из оцепенения. Кровать под ним была совсем не жесткая, а матрас – не тонкий. Лежать на ней куда приятнее, чем на узкой тюремной койке, и он понимал, что должен быть благодарен за это. Однако благодарность требовала душевных сил, а их-то у него не осталось.
Он слышал голоса Шона и его жены. Они о чем-то спорили. Почему-то их голоса легче проникали сквозь его защитную оболочку, чем окрики надзирателей в тюрьме. Он сожалел, что находится здесь, в их доме. Он предпочел бы быть сейчас там, где его никто не потревожит, – в безбрежном свободном вакууме. Однако пока он еще к этому не готов. Он не все еще здесь закончил.
Он привстал на кровати, даже не пытаясь как следует разглядеть окружающую обстановку. Вызывающая роскошь манхэттенских апартаментов Шона О'Рурка, обставленных в южном стиле, значила для него ничуть не больше, чем спартанское убранство крохотной камеры, которую они делили с другим заключенным, также осужденным за убийство. Одно сейчас имело для него значение: выжить следующий час, следующие несколько недель. И сделать то, что он себе наметил. Любой ценой.
– А, я вижу, вы проснулись, – прогудел Шон О'Рурк. Стоя в проеме дверей спальни, выпятив вперед квадратный подбородок, он напоминал бойцового петуха – коренастого, кривоногого и драчливого. Тьернан не питал на его счет ни малейших иллюзий, прекрасно понимая, зачем понадобился писателю, чего тот собирается с его помощью добиться.
– Да, я проснулся, – сказал Ричард Тьернан. – Где ваша дочь?
* * *
Кэссиди всю жизнь безумно боялась самолетов, хотя сама себе в том и не признавалась. Вот почему три дня спустя, выяснив, что железнодорожное сообщение Балтимора с Нью-Йорком по-прежнему существует, она вздохнула с облегчением. Слава богу, не придется добираться до аэропорта, торчать там в ожидании посадки, а потом дрожать от страха в адской машине, которая за нелепо короткое время должна доставить ее в Нью-Йорк.
Правда, у наземного способа передвижения тоже имелся недостаток – он оставлял слишком много времени на размышления, и Кэссиди совершила ошибку, прихватив с собой перед самой посадкой свежий выпуск журнала «Пипл». До этого, собрав всю волю в кулак, она заставила себя не читать никаких сообщений про связь своего отца с осужденным убийцей, однако, сидя в купе поезда, не смогла удержаться от соблазна. Тем более что на обложке журнала красовалась свирепая физиономия Шона. «ОН НЕВИНОВЕН, УТВЕРЖДАЕТ ШОН О'РУРК», – гласила подпись под фотографией. «ОДНАКО ЗА НЕГО ГОВОРЯТ ДЕНЬГИ». В углу же снимка, над плечом ее отца, поместили черно-белую фотографию счастливой семьи – очаровательной мамы-блондинки, двоих прелестных детишек и высокого темноволосого мужчины, стоявшего за ними, положив одну руку на плечо женщины.
Охваченная внезапным страхом, Кэссиди выронила журнал на пол, однако сидевший слева от нее мужчина быстро нагнулся и подобрал его.
– Не возражаете? – спросил он и тут же, не дав ей возможности ответить, уставился на обложку. – Омерзительно, да? – сказал он, качая головой и дыша на Кэссиди перегаром дорогого виски. – Как можно выпускать такое чудовище на свободу? Вот увидите – он снова убьет, и тогда этот болван О'Рурк напишет об этом новый роман. Меня просто тошнит от них.
Кэссиди с трудом сдержалась – не каждый день Шона в ее присутствии обзывали болваном. Впрочем, затевать спор на эту тему она не стала, обронив лишь вскользь:
– Кто знает, может, Тьернан и не виноват.
– Ха, вы разве не слышали его объяснение? Он заявил, что, вернувшись домой, напоролся на трупы жены и детей и испытал такое потрясение, что у него напрочь память отшибло. Тела детей так и не нашли, однако орудие убийства сплошь заляпано отпечатками его пальцев. И он был весь в крови жены выпачкан. Подонок даже тени раскаяния не выказал.
Кэссиди метнула взгляд на обложку. Да, на фотографии они казались такими счастливыми и радостными. Чудесная семья, которой уже нет. Кэссиди откинулась на спинку сиденья и, отвернувшись к окну, зажмурилась. Господи, хоть бы отец не завел с ней речь об этом Тьернане! При одной мысли о негодяе, хладнокровно уничтожившем собственную семью, ей стало дурно. Хотя особыми иллюзиями по поводу священных уз, связывающих отцов и детей, она себя не тешила. Жизнь рядом с Шоном давно раскрыла ей глаза. Если хочет, пусть сам вываливается в грязи, она же не позволит вовлечь себя в эту пакость.
Поезд уже приближался к Пенсильванскому вокзалу, когда пошел легкий снег. Кэссиди хотела было позвонить Мабри и предупредить о своем приезде, но затем раздумала. Шон кичился своим хваленым ирландским гостеприимством и никогда не отказывал в приюте заезжим друзьям и родственникам. Кэссиди знала, что в огромной отцовской квартире на Парк-авеню комната для нее всегда найдется, поэтому нисколько не опасалась нагрянуть без предупреждения. Напротив, ей даже хотелось застать Шона врасплох, не дать ему времени подготовиться. Интересно, зачем он хочет ее видеть. Неужели из-за ее профессиональных навыков? Шон всегда считал, что она напрочь лишена воображения, и при каждом случае обзывал «моей маленькой мещанкой». Нет, если отцу от нее что-то и нужно, то только не редакторской помощи.
И это «что-то» должно быть для него достаточно важным, чтобы прикинуться больным и вовлечь в свою игру Мабри. Что ж, Кэссиди готова сыграть с ним хотя бы только ради того, чтобы удовлетворить собственное любопытство. День-два, не больше.
Когда Кэссиди уже подходила к отцовскому дому со стороны Семьдесят второй улицы, Шон с Мабри как раз выходили из подъезда.
– Кэсс, зайка моя! – радостно прогудел Шон, обнимая ее. Кэссиди послушно замерла в его медвежьих объятиях; всякий раз бурная радость отца при их встречах почему-то не только не трогала, но и раздражала ее. Тем временем Шон отступил на полшага и нахмурился. – Так, дай-ка на тебя полюбоваться. Ну вот, опять поправилась! Неужели не знаешь, что худеть и богатеть женщинам можно до бесконечности? Послушай, Мабри, поговори с ней, пока она совсем в пышку не превратилась.
Кэссиди закипела.
– Увы, Шон, но вы с мамой наградили меня слишком крупной костью. Боюсь, что крутизну моих бедер можно исправить разве что с помощью электропилы.
Взгляд холодных голубых глаз Мабри устремился поверх головы Кэссиди.
– Твой папаша – полный болван, Кэссиди, – с улыбкой сказала она. – Ты, как всегда, совершенно восхитительна.
– Вы – второй человек за сегодняшний день, кто мне это говорит, – сказала Кэссиди, высвободившись из отцовских объятий и обнимая мачеху.
– Что ты – восхитительна? – ухмыльнулся Шон, не желая оставаться в стороне.
– Нет, – покачала головой Кэссиди. – Что ты – болван.
Мабри звонко рассмеялась.
– Не удивлюсь, если сегодня ты слышишь это не в последний раз, – сказала она. – Сколько ты у нас погостишь, милая? Шон, мы должны вернуться и устроить Кэсс.
– Ни за что! – огрызнулся Шон. – Ты целый месяц пилила меня и заставляла записаться к врачу, а теперь я опаздывать не собираюсь. Кэссиди прекрасно устроится и без нас. Расположись в своей старой спальне, Кэсси, и будь как дома. В котором часу вернемся, не знаю.
– Но… – начала было Мабри, в глазах которой мелькнуло беспокойство.
Однако Шон, которого, как обычно, чужое мнение не интересовало, оборвал жену.
– Хватит суетиться, – резко сказал он. – Я просто не узнаю тебя, Мабри. Ты над ней трясешься, как наседка над цыплятами. Кэсси приехала не на один день, так что у нас будет достаточно времени на общение.
Кэссиди вспыхнула.
– Вообще-то я…
Но Шон уже поволок Мабри в сторону Парк-авеню, нетерпеливо размахивая руками.
– Позже поговорим! – крикнул он через плечо, а в следующую минуту пара скрылась за углом.
– Он ни капли не изменился – верно, мисс? – послышался знакомый голос.
Кэссиди обернулась и, узнав консьержа, улыбнулась.
– Да, Билл, ни на йоту. Как у него дела, не знаете? Мабри сказала, что он болен.
– Я этого не заметил, – пожал плечами Билл. – Характер у него по-прежнему несносный. Я очень рад, что вы вернулись, мисс. Может, хоть вам удастся его вразумить.
– Господи, и почему все считают, что мне по плечу невозможное? – криво усмехнулась Кэссиди. – Шону слово «осторожность» вообще незнакомо.
– Это верно, – со вздохом подтвердил Билл, сопровождая ее к лифту. – Только бы вы сами это не забывали. Давайте помогу вам чемодан нести.
– Чтобы отец от меня отрекся? – промолвила Кэссиди. – Мы ведь с ним убежденные демократы, Билл. Никому не дозволено нас обслуживать – разве что официантам.
Билл сокрушенно покачал головой.
– Вы уж будьте поосторожнее, мисс. Если вдруг понадобится моя помощь, вы всегда меня здесь найдете.
Кэссиди недоуменно спросила:
– С какой стати?..
Но дверцы лифта уже сомкнулись, а кабина плавно устремилась на двенадцатый этаж.
Лифты Кэссиди любила не больше, чем самолеты, однако ей вовсе не улыбалось восходить на двенадцатый этаж пешком, а Шон любил обитать под самой крышей. В этих апартаментах они с Мабри прожили уже десять лет, и, как ни странно, Кэссиди и впрямь чувствовала себя здесь как дома. Ее так и подмывало побыстрее скинуть туфли и пройтись по квартире босиком, утопая по щиколотку в коврах. Первым делом, воспользовавшись отсутствием отца, она задвинет подальше «Перье» или какую-либо иную минералку – основную пищу Мабри – и проглотит что-нибудь калорийное.
Поставив чемодан на пол прихожей, она избавилась от туфель и глубоко вздохнула, переводя дыхание. Затем осмотрелась по сторонам и повсюду увидела собственное отражение – Мабри, бывшая модель, покрыла зеркалами все стены прихожей. Кэссиди показала себе язык.
Шон пользовался любым поводом, чтобы упрекнуть дочь в неповоротливости и недостатке изящества. Его раздражало, что она намного выше его. Не нравилась Шону и пышная, напоминавшая песочные часы, фигура дочери, которую ничто не могло исправить – ни голодание, ни диеты, ни изнурительная гимнастика. Не радовало Шона и все остальное – светящиеся умом глаза Кэссиди, рыжие волосы и даже выбранная профессия. Одним словом, не обладала его дочь ни единым достоинством.
И при этом, как ни странно, Шон ее любил – в этом Кэссиди нисколько не сомневалась. И это была, пожалуй, единственная причина, заставлявшая ее мириться с отцовским характером и сносить его выходки.
Повесив пальто на спинку стула и взмахнув головой, отчего ее буйные рыжие кудряшки рассыпались по плечам, Кэссиди принялась расстегивать шелковую блузку. Она знала, что по меньшей мере час ее никто не потревожит, и собиралась насладиться каждой минутой блаженного одиночества.
Выбор продуктов в холодильнике оказался на удивление богатым. С «Перье» Мабри переключилась на «Клиали Канадиен». Кэссиди сграбастала бутылку персиковой шипучки и жареную цыплячью ногу, которую тут же принялась с аппетитом уплетать. Несмотря на то что с утра у нее маковой росинки во рту не было, ничто на свете не заставило бы ее утолить голод на вокзале.
Она не слышала ни звука. В квартире стояла гнетущая тишина. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, Кэссиди даже не удосужилась вынуть цыплячью ножку, которая так и торчала у нее изо рта. Девушка застыла на месте.
Он заполнял собой весь дверной проем, однако при проникавшем снаружи сумрачном свете лица видно не было. Впрочем, вглядываться Кэссиди было ни к чему. Лишь один мужчина мог стоять и разглядывать ее с таким зловещим молчанием. Ричард Тьернан.
Родной отец отправил ее одну в квартиру, как жертвенного агнца.
