Текст книги "Круги судьбы"

Автор книги: Энн Саундерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Когда Клод Перриман пригласил Кэти, Эдварда и ее на обед, Анита растерянно согласилась, потому что не могла придумать убедительной причины для отказа.

– Вечер будет ужасный, – кисло призналась она Эдварду.

Он нахмурился, услышав, какое определение она подобрала, и попытался ее успокоить:

– Капризы. Что бы от тебя ни требовалось, я уверен, ты все сделаешь прекрасно.

– Может быть, мне придется лгать, – сказала Анита.

Эдвард смотрел на нее, ожидая продолжения. Анита задумалась над своими последними словами. Хранить чужие секреты – дело всегда нелегкое, и она решила, что и так сказала больше, чем следовало.

По понятным причинам она очень нервничала, идя в гости. Чтобы набраться храбрости, надела свое лучшее платье и наложила макияж с особым старанием. Подумала, что, наверное, действует примитивный инстинкт – наносить боевую раскраску перед тем, как выступать в военный поход.

Извилистая дорога вывела их из города и, огибая жесткий кустарник, пустилась вдоль прелестных, окруженных галькой бухточек. Всю дорогу они, кружась, поднимались все выше над морем, и, хотя дорога страшно сузилась, Эдвард держал прежнюю скорость.

Воздух стал мягче, тени растворились в быстро надвигавшихся сумерках, дорога теперь не отклонялась от моря надолго, и даже когда его не было видно, по-прежнему доносился его мирный плеск. Кэти сказала, что на следующей развилке надо повернуть направо.

В обсаженной деревьями аллее стояла почти полная темнота, ревниво охранявшая дом, расположившийся на уединенном высоком холме.

Эдвард припарковал машину, и они вышли. Далеко внизу море поднималось и опадало, словно глубоко дышащая грудь, украшенная драгоценностями – яшмой и аметистом, краски которых горизонт оттенял синевато-фиолетовой полосой.

Кэти и Эдвард уже шагали по посыпанной галькой дорожке к двери, которая распахнулась, как только они подошли. Анита неохотно последовала за ними.

Клод Перриман, который держал экономку и двух горничных, сам открыл двери, приветствуя гостей. Ее оппонент, как думала о нем Анита, имел обманчиво добродушный вид и не привлекал внимания ни ростом, ни лицом. Песочного цвета волосы были слегка тронуты сединой, и Аните он не показался совсем чужим – благодаря рассказам Моники она теперь немного его уже знала. Само по себе это было немного опасно: ей следует вести себя очень осторожно.

– Как хорошо, что вы приехали, – сказал хозяин.

– Как хорошо, что вы пригласили нас, – ответил учтиво Эдвард.

– Прежде чем мы сядем выпить, может быть, вы хотите посмотреть дом? – Его светло-карие глаза цвета очень сухого шерри остановились на Аните.

– Это было бы мило, – выдавила она, чувствуя, как улыбка замерзает у нее на губах.

Все же дом был просто прелестный, и в более счастливых обстоятельствах Анита с удовольствием воспользовалась бы столь редкой возможностью посмотреть, рассмотреть и порадоваться, как удачно использованы натуральные материалы – сосна и местный камень.

Все комнаты нижнего этажа, включая патио, расходились от большой Г-образной гостиной. На втором этаже каждая спальня имела свою ванную. Единственной минорной в общей гамме нотой оказалось неиспользуемое крыло, где располагалась детская комната. Может быть, в этом причина…

Мысль тотчас же ускользнула, когда она неожиданно встретилась взглядом с хозяином. О да, ей надо быть осторожнее.

Глава 6

Клод, так он просил себя называть, вручил им по коктейлю. Начался общий разговор. Через некоторое время вошла черноглазая девушка и застенчиво объявила, что обед готов. Разговор снова легко потек по двум основным направлениям. И вот когда Анита начала чувствовать себя довольной, как котенок, лежащий пузиком кверху, хозяин дома сделал неожиданный прыжок:

– Скажите мне, мисс Херст, что привело вас на Лехенду?

– Если я могу называть вас Клодом, то и вы зовите меня Анитой.

– Я надеялся, что вы это позволите.

Возникла неловкая пауза.

– Думаю, причина самая обычная. У меня отпуск.

– Это не обычная причина, Анита. – Кажется, Клод Перриман немного помедлил, прежде чем произнести ее имя, словно потрогал его мягкой лапой, и продолжал: – Остров не привлекает туристов… пока.

– Я так понимаю, с вами можно не согласиться, Клод. Это мой отпуск, но у меня есть причина посетить Лехенду.

Анита понимала, что, если она расскажет что-то, настоящая причина ее приезда только запутает его. Он не поймет странного порыва, который заставил ее посетить родину матери, порыва, обнаружившего пугающе темную сторону ее жизни, которую Анита почти боялась исследовать. Словно она не сама приняла решение, а ее заставили приехать и узнать… Нет, конечно, он не поймет этого, вот почему Анита облекла в слова только то, что он мог бы понять.

– Я получила в наследство недвижимость. И приехала посмотреть, чтобы решить, оставить ли ее за собой, чтобы потом превратить в коммерческое предприятие, или продать.

– И?

– Я решила продать.

– Наследство не годится для коммерческого использования?

– Напротив. Превосходит все ожидания.

– Тогда не понимаю…

– Кое-кто уже подал заявку, – пояснила Анита.

Он казался совсем озадаченным:

– Но мне вы сказали, что недвижимость ваша?

– Да, но…

– Анита не обладает деловым складом ума, – вовремя вмешался Эдвард. – Она имеет в виду свои чувства, связанные со всем этим.

– Ах вот оно что! – Песочного цвета брови взметнулись вверх. – Позвольте, я расскажу вам свое золотое правило успеха: никогда не смешивать чувства и бизнес.

– Полностью с вами согласен, – поддержал его Эдвард.

А я нет, подумала Анита. Пилар была первой в чувствах, в эмоциях, назовите это как угодно. Она прожила в этом доме более тридцати лет, и ничто – ни рост цен на недвижимость, ни ваше недоверие, мистер Клод Перриман, – не переубедит меня. И еще: теперь я знаю, почему Моника хотела уехать от вас, и если бы я оказалась на ее месте, то сделала бы то же самое.

Кажется, все смотрели на нее, и Аните даже показалось, что она облекла в слова свою последнюю мысль. Но потом поняла, что ошиблась: всеобщее внимание привлекло ужасно хмурое выражение ее лица.

– Я вот подумала… – Тяжелый глоток. Надо сказать что-то, что объяснит ее мрачный взгляд. О вдохновение! Где ты? – А это… – она потыкала вилкой мясо на своей тарелке и умоляюще подняла глаза, – не осьминог?

Эдвард побледнел и перестал жевать. Кэти заморгала и поспешно положила свой нож и вилку. Клод закинул голову и громогласно расхохотался:

– Мое милое дитя! Ну что вы за прелесть!

– Нет, а все же?

Да, все же? – вопрошали взгляды Кэти и Эдварда, хотя губы Кэти теперь не были сложены столь уж мрачно – просто она перестала улыбаться.

– Не стану вас дразнить, нет.

– Хорошо. Не могу сказать, что это невкусно, но я слышала, что и осьминог очень вкусный.

– Верно.

– Просто когда думаешь об этом… да?

– И это плохо, – сказал Клод. – Если размышления мешают попробовать что-нибудь новое… Мой авантюрный дух все время требует новых вкусов, новых впечатлений.

Анита поежилась. Он смотрел на нее совсем не так, как полагается смотреть на женщину недавно овдовевшему мужчине. Быстрый взгляд на Кэти и Эдварда показал, что они не заметили ничего неподобающего. Анита испугалась, что превращается в одну из тех ужасно тщеславных особ, которая воображает, будто каждый встречный мужчина обязательно должен влюбиться в нее. Ну хоть немножко.

Интересно, подумала Анита, когда он спросит про Монику? Может быть, он ждет, что она начнет первая? Нет, решила она, он дожидается подходящего момента, чтобы затронуть эту крайне деликатную тему. Деликатную или мучительную?

Он оказался в неожиданном трауре, а ведь любил только приятные впечатления и отворачивался от всего остального.

Но за кофе его лицо стало таким печальным, что Анита подумала: может быть, она ошибалась?

– Кэти, – сказал Клод Перриман. – Выберите с Эдвардом какую-нибудь музыку у проигрывателя. Что-нибудь успокаивающее. Пожалуйста.

– Да, мистер Перриман. – Кэти, являясь его служащей, не фамильярничала.

Эдвард, бросив на Аниту быстрый взгляд, пошел следом за Кэти. Кажется, подумала Анита с нежностью, это становится для него привычкой – идти вслед за Кэти.

Оглянувшись на Клода, она увидела, что холодный жесткий мужчина, каким она только что видела его, совершенно исчез. На его месте сидел застенчивый человек, по-детски обиженно надувший губы. Он даже моргнул раз-другой редкими, песочного цвета ресницами, чтобы избавиться от появившейся на глазах влаги.

– Кажется, в аэропорту вы пили чай с моей покойной женой, дожидаясь самолета?..

– Да, Клод.

– Как она выглядела? Как была причесана? Говорила что-нибудь обо мне?

Кэти, и Эдвард, и испанка-экономка, которая в это время убирала со стола, старались не смотреть на этого сломленного горем человека, чтобы как-то не задеть его обнаженную душу. Анита почувствовала, что ей хочется взять эти дрожащие пальцы в свои. Взять, погладить, согреть.

– Моника выглядела прекрасно, – сказала Анита. – Но, наверное, она всегда отлично выглядела. Была весела и очень хотела вернуться. Она волновалась, как девочка, ожидая, когда же наконец попадет домой.

– Ко мне… ко мне? Она так сказала?

Он был так взволнован, а ложь по сравнению с этим была такая мелкая.

– Когда она говорила о вас, ее голос теплел.

– Мы очень любили друг друга.

– Да, я знаю, Клод. Она очень радовалась, что скоро будет вместе с вами.

– Ой, мамочки! – страдальчески воскликнула экономка и, всхлипывая, выбежала из комнаты.

Кэти и Эдвард наконец выбрали пластинку.

– Спасибо, дорогая моя. – Эти слова Клода прозвучали на фоне «Отражений в воде» Дебюсси. И, как отражение в воде, выражение лица Клода переменилось, стало менее трагичным, отрешенным.

– Она показывала вам свои драгоценности?

– Да, свои часы. И еще я заметила ее обручальное кольцо. Оно было просто прелесть.

– Нет же! – нетерпеливо перебил он. – Другие драгоценности. Она очень любила дорогие безделушки. Я баловал ее, потакал ее прихотям. Она увидит браслет или брошь – я покупаю. Я ни в чем ей не отказывал.

– Ни в чем? – отважилась она спросить.

Он отвел взгляд.

– Я всем известен своей щедростью, – произнес он с легким упреком.

– Я вам верю. Не надо клясться.

– А вы очень проницательны. – Он говорил тихо, и из-за музыки их никто не мог слышать.

Для остальных он по-прежнему казался скорбящим вдовцом, который беседует с сочувствующей приятельницей. Только Анита заметила происшедшую в нем перемену.

– Вы же знаете? – спросил он.

Она колебалась долю секунды:

– Да.

– Моника вам сказала?

– Да.

– Думаю, она возвращалась ко мне только потому, что хорошо знала, с какой стороны ее хлеб намазан маслом.

Даже сейчас, глядя на его ничем не прикрытое высокомерие, Анита не сказала ему, что Моника не возвращалась. Анита не могла быть такой жестокой.

– А зачем вы тогда все это наговорили? Конечно, я вам благодарен. На таком небольшом острове, как этот, сплетни – это хлеб, масло и джем. Конечно, мой имидж пострадает, если люди будут знать, что мой брак дал трещину. Однако мне интересно узнать, почему вы это сделали.

– Без всякой причины. Вы обманули меня. На какое-то время мне показалось, что вы и в самом деле очень переживаете.

– В самом деле? Конечно, я по ней тоскую. Она же была моей женой.

– Вы везде можете найти утешение.

– Сомневаюсь. Слишком сложно.

– Из-за имиджа?

– Вот именно. Если, конечно, я не познакомлюсь с какой-нибудь милой приезжей девушкой.

– Я тоже приезжая. Вы на это намекаете?

– Вы восхитительно откровенны! Да, на это я и намекаю.

– Я буду еще откровеннее. Вы меня в этом смысле не привлекаете.

Она чуть не добавила: «Вы мне вообще не нравитесь», но решила, что это будет уж слишком.

– Жаль, – сказал он, – потому что вы очаровали меня. Но я не смогу ухаживать за вами. Это будет нереспектабельно, вам пришлось бы приезжать ко мне.

– Вот этого никогда не будет.

– Никогда – это очень долго. Так вы уверены, что не видели украшений моей жены?

– На ней ничего не было. Кроме часов и кольца, о которых я уже вам сказала.

– Она не носила украшений. По соображениям безопасности она складывала их в кожаный мешочек, который прятала на себе. У нее был такой пунктик – не сдавать ценности в багаж.

– Я его не видела.

И только позже Анита поняла смысл его уловки. Дело не в том, что он пытался за ней ухаживать, – Анита не сомневалась: он пытался вызвать ее на более откровенный разговор. И никакого дела ему не было до того, как его жена выглядела или как была причесана. На самом деле его интересовали только ее драгоценности.

Чем больше она об этом думала, тем больше убеждалась, что маленький кожаный мешочек так и не был найден ни на груди Моники Перриман, ни где-нибудь еще.

Если бы драгоценности были у Клода, ему не нужно было бы проявлять такую настойчивость.

Он очень любил красивые вещи, и его дом служил ярким тому доказательством. И, как многие любители и коллекционеры, ничего не нравилось ему больше, чем демонстрировать свои сокровища. Как гордо водил он своих гостей по дому, останавливаясь у особенно интересных предметов! Если бы украшения жены лежали в сейфе, Анита не сомневалась, что и их он бы вытащил, чтобы гости могли восхититься его хорошим вкусом и отдать должное его щедрости. Он обладал тем типом самоуверенности, который нуждался в постоянной подпитке, и никогда не упустил бы возможности лишний раз продемонстрировать свою страсть к красивым вещам.

Нет, драгоценностей Моники у Клода не было. Тогда где же они?

Вдруг Анита вспомнила ее последние слова: «Если вам с ним не по пути, тогда порвите его письма и верните все безделушки, пока они просто подарки, а не чаевые, получаемые за годы, что вы подчинялись его воле и потакали его глупому эгоизму».

В тот раз Аните показалось, что в словах собеседницы было слишком много цинизма и горечи, но, познакомившись с Клодом, она лучше стала понимать, с чем приходилось мириться Монике и почему она так себя чувствовала. И словно в ответ на собственные мысли Моника заключила в том разговоре: «Теперь они мои, что бы ни случилось. Об этом я позаботилась».

Тогда Аните эти слова показались непонятными, сейчас же ей стало все совершенно ясно.

Моника взяла с собой украшения, может быть, даже по настоянию Клода. Анита даже представила себе, как он говорил: «Они сделаны для того, чтобы их носили. Драгоценностями нужно восхищаться, а не оставлять их пылиться где-нибудь в сейфе». Под этими словами подразумевалось: «Я хочу, чтобы твоя сестра увидела, какой я щедрый».

Моника вняла его настояниям и решила, очевидно, что это вполне ей подходит, а может быть, она даже не заглядывала вперед и в последний момент, наверное, припрятала так тяжело доставшиеся ей безделушки, как она их называла, сделала запас на то время, когда уже не смогла бы рассчитывать на поддержку Клода. Может быть, она положила их на хранение в банк, да еще и на вымышленное имя. Она и у сестры могла их оставить…

Словом, получилась довольно мрачноватая шутка, и не смешная вовсе, оставляющая после себя горький привкус. Во всяком случае, Аните очень хотелось, чтобы этот Клод Перриман никогда не вернул украшения своей жены.

Глава 7

Мысль о том, что дни бегут очень быстро, омрачала ей всю следующую неделю. В тот день сразу после завтрака Анита встречалась с Фелипе. Совсем недавно он позвонил, чтобы договориться о встрече, и Анита, как только услышала его голос и узнала, что они сейчас встретятся, тут же ощутила себя счастливой.

Анита отдавала себе отчет в том, что у них с Фелипе не может быть общего будущего, но сейчас она решила пренебречь здравым смыслом и наплевать на пересуды общества. Иногда вдруг выпадает в жизни удивительный момент, так непохожий на все остальное, как красный леденец в коробке зеленых. И она, словно ребенок, собиралась сполна насладиться нежданной радостью.

Анита по-сестрински любила Эдварда и хотела, чтобы и он был счастлив, а он так легко мог упустить свое счастье, подходя к этому делу слишком рассудочно, выискивая и тут, по его словам, рациональное зерно.

– Эдвард… – начала Анита, отвлекая его от теплой хрустящей булочки.

– М-м?

– Мне кажется, ты до сих пор не женился, потому что тебе ни разу не встретилась подходящая девушка. Полагаю, ты очень разборчив. Конечно, мужчина в твоем положении и должен разумно относиться к выбору жены. Ей надо уметь хорошо выглядеть, потому что тебе придется представлять ее своим клиентам. Она должна быть умной, иначе смертельно тебе наскучит. Должна быть красивой, потому что смотреть тебе на нее придется много лет подряд. Мне кажется, девушка, которая удовлетворяет двум требованиям из трех, уже вполне подойдет, а уж та, которая подходит по всем пунктам, – просто находка… И когда ты встретил такую девушку, то есть я хочу сказать, что Кэти подходит тебе совершенно и… – Она замолчала, отчасти потому, что продолжать было бы бестактно, отчасти потому, что Эдварду было трудно справиться с выражением собственного лица. – Ты смеешься надо мной, – обиделась Анита.

– Нисколько, – заверил он, думая о том, как мило она выглядит этим утром. Лихорадочно счастливая, это ясно, но все же достаточно заботливая, чтобы побеспокоиться и о старом холостяке.

Анита задумчиво покрутила в пальцах прядь волос. Терзать волосы, понимала она, невротическая привычка, от которой надо избавляться. Обычно девушка так и делала, прежде чем сесть за фортепиано перед большой аудиторией: прикусывала, дергала, накручивала на палец пряди волос. Эдварду не надо было спрашивать, что привело ее в состояние предконцертного волнения. Ему бы сказать: «Не ходи сегодня к Санчесу». Но он понимал – во всем, что касается этой темы, от нее не добиться ни малейшей уступки; и даже хуже – чуть угасшее пламя раздора могло вспыхнуть с новой силой, а потом, обжегшись, она не захочет доверяться ему, потому что побоится услышать: «Ну вот, я же тебе говорил».

А Кэти уже отчитывала его.

– Тед, – сказала она ему. – Не лезь! Парень не для нее, не спорю, но не так уж он и плох. Он ее не обидит. Анита сама себе делает больно, и ты ничем тут не поможешь, потому что, если сейчас вмешаешься, она станет только растравлять себе раны, страдая над тем, что могло бы произойти, но не случилось. Так что не вмешивайся. Нет ничего хуже, чем мужчина, который лезет не в свое дело.

– Даже хуже, чем женщина?

Его горячность, наверное, удивила ее, но нельзя сказать, что она была обескуражена. Сердитое лицо Кэти вдруг осветилось мальчишеской улыбкой, против которой невозможно было устоять, и она воскликнула с притворным высокомерием:

– Такого не бывает! Женщины предлагают помощь, но никогда не вмешиваются!

– Хм! – выдавил он из себя. – Ха!

– Ну вот, рычишь, как медведь, – сказала она тогда с серьезным видом, но давая ему понять, что у нее припрятано кое-что в рукаве, и сейчас, набравшись смелости, она это предъявит. – Дорогой Винни Пух! – воскликнула она, и, чтобы показать, что это любовное поддразнивание, Кэти глянула на него обожающими глазами. Эдвард не знал, как ему на этот раз удалось сохранить бесстрастное выражение лица. Никто никогда не называл его Тедом и уж тем более Винни Пухом. Даже непомерно уставая сам от себя, он не был уверен, что сможет избавиться от величественности Эдварда. И вот Кэти убедила его, что сможет.

Конечно, ей бы это ни за что не удалось, если бы Эдвард сам не захотел, чтобы его убедили. Просто любопытство заставило его не защищаться – и вот… Ощущение было весьма приятным… Ему не приходило в голову сделать Кэти предложение. Он и не стал, так как был очень доволен тем, что сумел оседлать свои эмоции. Но волна его чувств разбилась о высокий барьер, воздвигнутый Кэти, и этот барьер Эдварду явно не позволялось преодолеть, пока не будет утверждено что-нибудь весьма необходимое и нужное для Кэти.

Он не ожидал такого, потому что Кэти не показалась ему одной из тех твердых, расчетливых женщин, с которыми ему приходилось сталкиваться. Поэтому, хорошенько подумав, Эдвард мысленно зачеркнул «твердая» и «расчетливая» и поменял на «чистая» и «невинная». В мире меняющихся ценностей он был рад встретить человека, чьи предпочтения находились в правильном порядке, и Эдвард чувствовал, что его приязнь к Кэти растет с каждым днем. Он увидел не просто любящую повеселиться пустышку, но женщину, рядом с которой приятно, и женщину, которую он может уважать.

Здесь, конечно, таилась ловушка – ни один мужчина не может одновременно уважать женщину и лелеять эротические мечты в отношении нее. Насколько понимал Эдвард, было только два способа бороться со своими любовными порывами: подавить их или придать им респектабельный вид. И чем больше Эдвард думал о последнем варианте, тем больше ему нравилась эта идея. Она была хороша не только для Кэти, но и для самого Эдварда. Потом он испугался: а вдруг он неправильно интерпретировал то, что видел? А вдруг его радар сообщил ему неверные сведения? Эдвард принимал самое важное в своей жизни решение, но вдруг Кэти не хочет замуж или просто его не любит?

Его беспокойство было так велико, что вместо того, чтобы подыскать какие-то подобающие нежные слова, он сделал ничего не подозревающей девушке предложение руки и сердца. Бедняжка Кэти непонимающе смотрела на него целую минуту, а потом расплакалась. Ему показалось, что она отказала ему. Даже когда Кэти обвила руками его шею, Эдвард стал думать, что она просто хочет смягчить его разочарование. И думал так до тех пор, пока она, рассмеявшись, не спросила его дрожащим голосом:

– Ты не будешь меня целовать? – Тут Эдвард начал подозревать, что Кэти все-таки приняла его предложение – лишь подозревать, поэтому он переспросил еще раз. Она заморгала и кивнула.

– Тебя действительно очень трудно убедить в чем-то. Конечно да!

Тогда он поцеловал ее, чувствуя смущение и нежность. Потом он поцеловал ее по-настоящему.

– Прости, если ты считаешь, что я вмешиваюсь в твои дела, – говорила Анита. – Но только со стороны видно, как вы подходите друг другу. Может, вы и договоритесь о чем-нибудь?

– Да, договорились. Уже.

– Прости? – не поняла Анита.

– Договорились пожениться.

– Кто?

– Я и Кэти.

– А, ну вот! Я же тебе и толкую! – Анита порозовела от удовольствия, словно эта идея принадлежала ей целиком и полностью.

– Кажется, ты должна меня поздравить, – немного обиделся Эдвард.

– Кэти и Эдвард собираются пожениться, – сообщила Анита Фелипе.

– Молодцы Кэти и Эдвард!

Почему мужчины, вздохнув, подумала Анита, лишают женщин маленьких радостей жизни? Ей не терпелось поведать кому-нибудь такую замечательную новость, а Фелипе был единственный, кому она могла это рассказать. Он отразил ее атаку одним словом «молодцы» и решил, что тема закрыта. Ну, это уж слишком! Женщины так не пугаются разговоров о свадьбе – женщина бы на его месте уже бы лопалась от любопытства и задавала бы бесконечные вопросы, которые требовали бы длинных развернутых ответов.

Но с другой стороны, женщина не застала бы другую женщину врасплох улыбкой. Сначала улыбка появилась в его сощурившихся глазах, потом добралась до левого уголка рта.

– Ты сегодня чудесно выглядишь, – сказал он.

Щеки Аниты порозовели от комплимента, и она опустила глаза.

– Не привыкла к комплиментам? – с легкой насмешкой спросил он.

– Честно говоря, – начала она, наматывая прядь волос на палец, – я скорее не привыкла к мужчинам.

– Да, вот это откровенность. – Он был обезоружен ее прямотой. – Если бы я хотел тебя соблазнить, это замечание испортило бы всю игру. Но, видишь ли, я не имею таких намерений. Так что можешь расслабиться.

– Могу?

– Более того, я обещаю, выражаясь твоими словами, не гнать лошадей. То есть если вдруг мои намерения окажутся не совсем честными, я скажу тебе, и ты сама будешь решать, дать мне пощечину или… – Конец фразы искусителя повис в воздухе, столь же соблазнительный, как и подушки на диване, и приглушенный свет, и музыка в номере.

Анита поморгала, чтобы вернуть солнечный свет и невинность помыслов безоблачного дня.

– Ты зверь! – напала она на него. – Ты меня дразнишь!

– Да, – серьезно признался он. – Может быть, это и есть мое убежище. Ты такая юная, что просто мучение.

– Мне двадцать два года.

– Я не об этом. Где же ты жила?

– Я бы нравилась тебе больше, если бы мне только на словах было двадцать два?

– Подобное замечание вызывает у меня желание сказать тебе, что я действительно думаю. Но если я скажу, ты снова покраснеешь. Так что я пойду на компромисс. Сейчас ты хороша такая, какая есть. Кстати, с чего ты затеяла такой разговор?

– Из-за чемодана.

– Какого чемодана?

– Который ты несешь.

– А, этого!

– Да, этого. Что там? – с подозрением пробормотала она. – Мужчины обычно не ходят на свидание к девушкам с чемоданами.

– Это совсем не то, что ты думаешь. Уверяю тебя, по меньшей мере, хотя бы сегодня, со мной ты в такой же безопасности, как если бы ты осталась наедине со своим бесценным Эдвардом. У тебя есть с собой косынка? Если нет, сбегай за ней, иначе будешь жаловаться, что твоя прическа напоминает воронье гнездо. Мы едем на морскую прогулку.

– Я не очень люблю морские прогулки.

– Тогда возьми косынку и таблетки от морской болезни. Скорее, а то мы опоздаем на катер. Надеюсь, тебе понравится.

– Да, – просто ответила она.

На катер они не опоздали: он еще мягко покачивался у маленького причала. Они сели рядом на узкое деревянное сиденье, все теснее прижимаясь друг к другу, потому что входили новые и новые люди, пока Анита оказалась чуть ли не в кармане Фелипе. Он заботливо обнял ее за плечи.

– Удобно?

– О да! – кивнула она.

– Так тесно будет недолго, – сказал Фелипе. – Катер ходит между островами и всю дорогу будет высаживать пассажиров.

– Как автобус?

– Да, только вместо водителя и кондуктора – barquero[5].

Вдали от берега свежий бриз разлохматил их волосы и грозил, как и предвидел Фелипе, испортить прическу. Анита попыталась повязать косынку, но не смогла справиться с концами, которые, казалось, на глазах зажили собственной жизнью. Фелипе пришел ей на помощь, обернув концы косынки вокруг шеи и завязав их узлом под подбородком. Его пальцы нежно касались ее шеи, и Анита испытала такое наслаждение, словно весь мир вокруг растворился и они остались только вдвоем.

Она подумала вдруг о профессии Фелипе, и настроение у нее тотчас же испортилось. Наверное, никогда невозможно быть полностью счастливым. Нужно только оглядеться, чтобы заметить – почти каждый человек несет свой крест. Может, это и есть ее крест? Сможет ли она вынести его? Как недолговечно это ощущение безмятежного счастья, как быстро вернулись мрачные мысли, чтобы испортить ей прекрасный день!

Равномерное покачивание катера, вибрация двигателя, разговоры пассажиров… Жаркое солнце осыпает серебряными блестками вздыбленный хребет моря, а горизонт обозначен цепью островов металлически-серого цвета, едва различимых в серо-зеленом дрожащем мареве; без этой границы небо напоминало бы гигантскую сине-серую чашу, перевернутую над точно такой же чашей. Этот вид Анита будет вспоминать потом всю жизнь, как и этого мужчину рядом с нею, с резкими чертами лица, слишком твердой линией подбородка, не внушающей спокойствия, жестко очерченными губами, в которых проглядывает жестокость, подчеркнуто черными глазами и густыми черными бровями. Общее впечатление меняется только тогда, с нежностью подумала Анита, когда один уголок его рта, а именно левый, поднимается в однобокой усмешке.

Анита пристально смотрела на губы Фелипе, желая, чтобы они произнесли что-нибудь веселое и развеяли ее мрачные мысли. Но губы по-прежнему сохраняли прямую линию, усиливая ее неловкость, тяжесть на душе, потому что Анита вдруг поняла отчетливо в один прекрасный момент – их мысли несутся навстречу друг другу.

– Я навсегда запомню твое лицо в бликах от солнца и от воды, – сказал он.

Если бы у меня хватило смелости, подумала Анита, я бы спросила: «Когда ты будешь меня вспоминать? Все завтра, завтра, завтра… когда мы не будем вместе? Что это, неужели конец? Неужели я больше никогда тебя не увижу?» Но у нее не хватило смелости, и она не стала спрашивать. Вместо этого она вспомнила, какой календарь у нее был однажды. Внизу каждого оторванного листка был напечатан афоризм дня. Мудрый, забавный, дающий пищу для размышлений, но среди них не было ни одного столь горького, как этот момент в ее жизни, приведший ее на самую грань этого трагического открытия.

У Аниты было странное чувство, будто это путешествие станет для нее каким-то открытием. Фелипе и задумал его, имея в виду нечто подобное, но Анита опасалась, что открытие ей совсем не придется по душе.

Она никогда не пыталась скрыть от него своих чувств. Ее плотно сжатые губы выражали неприятие его образа жизни, а глаза застенчиво говорили о том, что лежало на сердце. Может быть, Фелипе понимал ее сердце не лучше, чем она сама. Она хорошо чувствовала его воинствующую мужественность и испытывала жгучее, обжигающее возбуждение, когда он прикасался к ней. Анита уверяла себя, что влюбилась в него, тогда как тут подразумевалось чисто физическое взаимное влечение. Потому что, конечно, если бы она любила его, ей было бы на все наплевать – пьяница он, игрок или даже матадор.

– Мне показалось, ты говорила, что не выносишь качку? – заметил Фелипе, когда пришло время сходить на берег.

– Это я на всякий случай сказала, – ответила Анита. – Иногда не переношу.

– Говорят, расстроенный желудок принадлежит ничем не занятой голове.

– Логично. Мне кажется, когда тебе больше не о чем думать, как о том, что тебя тошнит, тебя и в самом деле начинает тошнить.

– А тебе было о чем подумать, да?

Фелипе выпрыгнул из катера, поставил чемодан и протянул ей руку. Потом, в последний момент, он проигнорировал протянутую в ответ ладошку, железным захватом взял ее за талию и снял Аниту с борта катера.

Отпустив ее, Фелипе взял Аниту за руку и повел из гавани через широкую площадь, запруженную трамваями и велосипедами, автобусами и машинами, в относительное уединение узкой боковой улочки.

– Фелипе! – Она подергала его за руку. – Куда ты меня ведешь?

Туфли Аниты скользили на отполированных камнях мостовой, в отличие от сандалий Фелипе на веревочной подошве, которые, казалось, были сделаны специально для того, чтобы крепко держаться на такой каверзной поверхности.

– Не хочу, чтобы со мной так обращались! – пожаловалась она, пытаясь догнать его. – Скажи мне, что ты затеял.

– Конечно, querida[6]. Я веду тебя в дом Пепе и Исабель. Двоих людей, которых я очень люблю.

– Это правда?

– Правда, – ответил он. – Хотя не вся.

Анита дернула руку, которая крепко ее держала, заставив Фелипе остановиться.

– Фелипе!

Вот и все, что ей удалось сказать. Наверное, не ее была в том вина. Может быть, Фелипе все равно бы узнали. Однако едва его имя слетело с ее губ, они оказались в центре внимания восторженной толпы. Из улиц и переулков слетелись люди, чтобы похлопать Фелипе по спине и пожать ему руку. Подходили женщины, чтобы подарить ему восхищенный взгляд, одни – невинный, другие – горячий, призывный.