355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Энн Саундерс » Круги судьбы » Текст книги (страница 2)
Круги судьбы
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 16:13

Текст книги "Круги судьбы"


Автор книги: Энн Саундерс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Вы очень тоскуете по своей маме, – сказал он. – Поэтому вы, наверное, и приехали сюда, чтобы быть поближе к ней?

– Чепуха! – как можно суше ответила она, смущенная тем, что оказалась столь незащищенной перед чужим человеком: ведь у нее не оказалось ни сил, ни опыта, чтобы справиться с ситуацией, в которой она оказалась впервые. – Конечно, мне хотелось побывать в тех местах, где она провела детство и юность. Любой девочке захотелось бы увидеть дом матери. Но не более того…

– Конечно, – согласился Филипе, странно посмотрев на Аниту – иронично и в то же время понимающе. Он догадался, в чем ее слабость – она сама себя не всегда понимала.

– Да к тому же это не остров моей мамы, – проворчала она.

– Это его южная засушливая оконечность, – ответил Фелипе. – И вам представилась уникальная возможность немного заглянуть вперед. В ближайшие годы, когда остров захватят коммерсанты, толпы туристов на автобусах будут отважно преодолевать опасные горные дороги, чтобы поглазеть на этот первозданный хаос.

– Коммерсанты на острове? – переспросила она.

– Ну да! Появятся финансовые акулы, ловцы удачи. Они отнесутся к острову, как ко второму Тенерифе, и станут скупать землю, пока все здесь не зарастет каменными джунглями отелей. Надеюсь, конечно, что этого не случится. Надеюсь, их самолеты взорвутся еще в воздухе.

– Но ведь на самом-то деле вы этого не хотите, правда?

– Разве?

Анита поежилась от пронзившего ее чувства неловкости, однако у нее появилось странное ощущение, что именно этого он и хочет.

– Мне здесь не нравится, – сказала она. – Разве мы не можем сейчас отсюда уйти?

– Я и сам над этим раздумывал. Но ваша лодыжка не перенесет такого путешествия. Дорога вниз слишком далеко отсюда и слишком опасна, чтобы я мог отважиться нести вас, так что, боюсь, мы должны подождать, пока нас спасут. Рок, должно быть, уже поднял тревогу. Кто-нибудь скоро да появится.

Приедет ли Эдвард? – подумала она. Весь восторг от поездки на Лехенду пропал, но следует проявить некоторую радость по поводу того, что скоро она увидит Эдварда. Милый Эдвард! Ее сердце, конечно, будет заполнено им без остатка. Анита чувствовала, что способна любить верно, преданно. Анита, ухаживая во время болезни за матерью, делала это из любви к ней, а не из чувства долга. Благодарности же ее она никогда не забудет, ее жертвы становились бесценными: она тогда простилась с надеждой сделать карьеру, а немногие друзья вообще не выдержали испытания маминой болезнью. Анита была далека от мысли винить людей, которые бросили ее, когда вся она только и зависела от силы маминой головной боли. В то же время девушка не могла не думать, что узы дружбы, наверное, не были столь крепкими, какими казались, и не стала лить слез над потерей. Может быть, именно это и смягчило ее сердце по отношению к Эдварду: он ни разу не попытался покинуть ее и только восхищался ее верностью долгу дочери. Когда все было кончено, Эдвард не подгонял ее с решением, а просто ждал, пока Анита сможет вернуться к нормальной жизни. Не имея достаточного образования, она могла рассчитывать только на самую посредственную работу. Без мамы квартира казалась ей самым унылым местом в мире, и Анита удивилась, почему они не решились как-то обновить ее, потратив немного денег, которые дедушка Энрике Кортес, мамин отец, оставил им. Деньги эти стали истинным потрясением, потому что их всегда было мало. После его смерти виллу Каса-Эсмеральда, в которой жили три поколения Кортесов, нужно было сдавать внаем, чтобы можно было хоть как-то содержать дом.

– Бедный папа! – сказала мать Аниты, когда впервые узнала о его положении. Анита подумала, что это очень великодушно с маминой стороны после того, что ей пришлось перенести.

– Ты не понимаешь всего, детка, – сказала ей мама, когда Анита попыталась произнести что-то подобное. – Папа был прав, а я не права.

– Не права, потому что хотела быть счастливой, мама? Ты ведь была счастлива с папой? – Да, детка, но слишком недолго. Несколько месяцев счастья за двадцать лет изгнания! Иногда я думаю, что с меня запросили слишком высокую цену за мое счастье.

– Почему ты не написала дедушке, когда папа умер? Я уверена, он бы принял тебя.

– На то была своя причина, дитя мое. – В глазах матери сияла любовь. – Самая замечательная причина в мире! – Потом Инез Херст – странно сочеталось испанское имя с английской фамилией, словно два непохожих друг на друга родственника, – объявила тему закрытой и, несмотря на упрашивания Аниты, отказалась продолжать разговор. В тот раз, по крайней мере.

– У меня колет пальцы на ноге, – пожаловалась Анита.

– А я думал, вы спите, – сказал Фелипе.

– Нет, просто задумалась.

– На какой ноге?

– На поврежденной.

Прежде чем наложить повязку из галстука, Фелипе снял с ее ноги туфлю. Сейчас он мягко взял ее ступню и начал растирать, пока циркуляция крови не восстановилась. Подняв голову, он заметил на ее лице странное выражение.

– С шести лет мне очень хотелось попасть сюда, на остров. Так что можно сказать, что к этому дню я шла шестнадцать лет. И не ожидала, что свою первую ночь здесь проведу так неуютно. Я поплачу, если вы не возражаете?

Глава 2

– А что ты там делала? – требовательно спрашивал Эдвард Селби. – Или, вернее, что делал там этот испанец?

– Он растирал мне ногу, когда она затекла, и дал мне свой платок, когда я собралась поплакать. Эдвард Селби, а что, ты думаешь, он делал?

Эдвард Селби. Анита всегда считала, что это имя имеет некий благородный оттенок. Теперь же оно почему-то показалось ей напыщенным, как и само выражение его лица. Но это была напыщенность обиженного ребенка, ведь Эдвард несколько часов прождал ее на аэродроме, что, должно быть, показалось ему весьма утомительным – в некотором роде он был беспокоен, как голодный лев. Но это компенсировалось многим другим. Наверное, подумала Анита, во всем мире нет второго такого человека, который согласился бы отдавать так много и получать взамен так мало. Во имя дружбы Эдвард отдавал всего себя. Он положил к ногам Аниты всю свою силу и тепло и при этом вел себя, как старомодный воздыхатель. Сколько времени потребовалось, чтобы уговорить Эдварда войти в ее номер в отеле, номер, который он же для Аниты и снял, подняв, похоже, немалую суету и настаивая, чтобы дали именно этот, с миниатюрным балкончиком, выходящим на обрамленную деревьями площадь. За других людей Эдвард сражался гораздо более решительно, чем за самого себя. Он даже старательно отводил взгляд, видела она, чтобы не смотреть на постель.

Раньше Эдвард никогда не целовал ее – может быть, он думал, что в спальне это делать не годится, – а когда поцеловал, Анита уже знала, что это будет за поцелуй. Он бесстрастно касался ее щеки и в редких случаях ненадолго обнимал.

Что она могла знать о собственных чувствах, если они никогда не подвергались испытанию? Мог ли какой-нибудь мужчина возбудить в ней всепоглощающую страсть, которая ошеломляла, приводила в восторг, вытесняя из мира все, кроме его лица, рук, тела? Или такое чувство бывает только в фантазиях и кажется чем-то непостижимым?

Ах, если б она знала! Если б Эдвард хоть раз поцеловал ее не так, как целуют милую племянницу!

– Он к тебе прикасался? – Эдвард нудно продолжал все ту же тему.

– Да. Он трогал мою левую ногу. Ты когда-нибудь замечал, какая у меня восхитительная левая нога? – Ее губы тронула улыбка; ее веселый смех взлетел к лепному потолку, а глаза засияли весельем. – Дорогой, ну не будь же таким старым и консервативным!

Сейчас она была похожа на шаловливого эльфа, в ней еще так много детского, подумал Эдвард с умилением, однако вслух сказал:

– Да, я действительно старый, а все старые – консервативны.

Она все время как-то забывала, что Эдвард – друг и ровесник ее матери. Может быть, потому, что он выглядел моложе своих лет? Анита вспомнила день их помолвки, если только можно было назвать их разговор помолвкой.

– Ты должна отдохнуть, – сказал ей тогда Эдвард. – В эти месяцы ты работала как вол. Тебе очень нужно отвлечься.

– Мне так не кажется. Мама…

– Инез поняла бы тебя, – закончил он за нее. – Садись на самолет и уезжай из страны, это будет полезной переменой для тебя.

– Все очень непросто. Я не знаю, куда я отважусь… поехать одна.

– Я и не предлагал, чтобы ты ехала одна.

– Да?

– Да. Я не предлагаю ничего неприличного. Если тебе будет спокойнее, можешь надеть вот это! – С этими словами он достал кольцо с сапфиром квадратной огранки, по периметру обрамленным бриллиантами в платиновой оправе. Оно прекрасно смотрелось на ее длинном тонком пальце. Когда-то дома эти пальцы порхали по клавишам из слоновой кости, извлекая из них божественные звуки, заполнявшие высокие просторные залы.

Померив, Анита собралась было снять кольцо, но он остановил ее.

– Носи его просто как дань уважения. Не понимаю, почему бы нам не поехать отдыхать вместе.

– А это кольцо имеет еще какое-нибудь значение? – спросила она, думая, какой же все-таки этот Эдвард пуританин, если считает, что людям обязательно надо быть помолвленными, чтобы вместе ехать в отпуск.

Он пытался поймать ее взгляд:

– Имеет, и очень большое.

Наверное, он прочел в глазах Аниты сомнение, потому что закончил беззаботно:

– Оставим пока это! Доставь мне удовольствие своим обществом. То есть я хотел спросить: как ты считаешь, ты сможешь вытерпеть рядом с собой старика?

– Ты не старый, – сказала она ему тогда вполне убежденно.

– Ты не старый, – повторила Анита это и теперь. – Мне кажется, возраст – это глупые предрассудки. – Она взяла его большие ладони, положила их себе на талию и закинула голову, чтобы заглянуть ему в глаза. Впервые она взяла в свои руки отношения с мужчиной, поэтому чувствовала дерзостное волнение, но сейчас это ничуть не смущало ее.

– Эдвард, давай не будем здесь оставаться. У меня какое-то странное чувство, что остров не хочет нас принимать.

– Не хочет нас принимать? Это смешно, дорогая!

– Нет, вовсе нет! С самого начала все пошло не так. Сначала мы не могли купить билеты на один самолет…

– Только потому, что мы заказывали их в последнюю минуту. Тем не менее, все кончилось хорошо. Я же смог приехать первым и заказать номера в отеле. Тебе нравится твоя комната?

– Очень. Но не уходи от темы, пожалуйста. В моем самолете испортился мотор, и мы неудачно приземлились… Если и это не дурное знамение, тогда я не знаю, что можно считать таковым.

– Верю, верю – ты очень серьезна.

– Да, Эдвард. Спасибо, что не смеешься надо мной и, пожалуйста, ну пожалуйста, послушай меня. Давай улетим на первом же самолете, все равно куда.

Он убрал руки с ее тонкой талии и погладил ее по щеке. Его темно-карие глаза пристально смотрели на нее.

– Это все предрассудки, Анита! Как ты любишь мне напоминать, что нечто похожее уже было. Инез решила больше никогда сюда не возвращаться. Зная, как она любила этот остров, я всегда думал, что это какое-то странное нежелание с ее стороны, почти страх. Чего она боялась? Что она тебе рассказывала?

– Да ничего. Ты становишься просто смешным, Эдвард!

Но так ли это? Мама и в самом деле высказывала удивительное нежелание возвращаться на свой любимый остров. Как заметил Эдвард, это выглядело так, словно она действительно чего-то боялась.

Однажды, много лет назад, Анита как-то застала мать плачущей над их «сундуком воспоминаний», как они его прозвали. В этот сундук они складывали вещицы, служащие им обоим напоминанием о чем-либо. Программки, вырезки из газет, порыжевшие от времени фотографии. Бабушкины гребни из слоновой кости, кружевные мантильи, такие изысканные и хрупкие, что Анита боялась их вынимать и любовалась ими, не трогая руками. Лоскутки тканей – жесткая изумрудная парча и густого рубинового цвета шелк. Вышитые бисером туфли, расписанные вручную веера и вышитая тамбурным стежком шаль, легкая, как пригоршня тумана. Но на этот раз Инез, беззвучно глотая слезы, прижимала к груди маленький детский ботиночек.

– Возмездие. Жестокое возмездие. – Слова застревали у нее в горле.

– Мама… – пробормотала тогда еще маленькая и очень смущенная Анита.

– Ничего, ничего, дитя мое. В конце концов, я должна благодарить Бога за многое. У меня есть ты.

Но заворачивая ботиночек в оберточную бумагу, чтобы убрать, она смотрела на него с бесконечной печалью.

Анита ничего тогда не понимала. О чем плакала и так сожалела мама? О младенце, который умер? Но ведь это я? – подумала Анита. Ее мама вроде не страдала стремлением, во что бы то ни было удержать при себе ребенка в инфантильной зависимости. Анита часто видела женщин, воркующих над ангелочками в розовых или голубых колясочках, и слышала, как они говорили:

– Ну разве он (или она) не прелесть? Как жаль, что они навсегда не могут остаться детьми!

Ее мама была не такая.

– Ты была чудесным ребенком, – не раз говаривала она Аните. – Очень развитая для своего возраста. В полгода ты уже сама садилась, а в одиннадцать месяцев пошла. Но я начала получать удовольствие от общения с тобой, только когда ты начала ходить в школу. Мне кажется, дети становятся интересными не раньше, чем когда им исполнится лет шесть.

У нее перед лицом будто щелкнули пальцами. Анита моргнула и перевела задумчивый взгляд на Эдварда. Он был большой, спокойный, надежный, этот человек с копной светлых волос.

– Анита, это на тебя совсем не похоже, – с сожалением сказал он. – Я всегда восхищался тем, как ты умеешь принимать жизненные неприятности. А это даже какие-то совсем не реальные трудности, а давно ушедшие в прошлое призраки.

– Но мы с мамой были так близки, что это и мое прошлое, и призраки мои тоже.

– Ну, ладно, пусть останутся!

Да, ей хотелось бы этого. И она не была склонна ворошить пыль давно ушедших времен, но пыль уже поднялась, и Анита это чувствовала.

– Эдвард! Ну же… Решай.

– Нет, Анита, – ответил он. – Я отказываюсь бежать из-за какого-то твоего детского каприза. Ты устала. У тебя была тяжелая полоса в жизни. Ничего удивительного – ты слишком много работала.

Анита упрямо сжала губы. Больше она не станет его просить. Но Эдвард отчасти где-то был прав.

– Надевай ночную рубашку и ложись, – уговаривал он ее.

– Не могу, – ответила она. – Рубашка лежала в чемодане, который остался в самолете.

– Тогда ложись без нее. А потом…

Внезапно Аните захотелось отплатить ему за его нечувствительность, захотелось помучить его, и она спокойно подняла на него взгляд:

– И что потом?

Едва заметная краска проступила на его лице, и секунду он выглядел как человек, взваливший на себя груз непомерной тяжести.

– А потом, когда ты поспишь и отдохнешь, мы пойдем за покупками и купим все, что ты не уложила в большой чемодан, который я привез с собой. Если, конечно, твоя нога позволит.

– Я же сказала, что мне сейчас намного лучше. – От чувства вины у нее даже мурашки побежали по спине – дразнить Эдварда было не просто подло, это было ошибкой. Но тем не менее, он все равно обращается с ней как с ребенком!

Рука Эдварда уже лежала на ручке двери, когда Анита окликнула его:

– Эдвард, мне двадцать два года.

– И что ты хочешь этим сказать?

– Я выросла. Я женщина.

– Я знаю, что ты женщина.

– Да? А я еще гадала. Мне даже хотелось показать тебе свое свидетельство о рождении.

Эдвард вернулся на середину комнаты. Кажется, он несколько оживился.

– А почему не показала?

– Потому что мне не удалось его найти.

Он слегка нахмурился:

– Разве оно не лежало вместе со страховыми полисами твоей матери и прочими документами?

– Нет. Если мне когда-нибудь понадобится свидетельство о рождении, то придется запрашивать копию.

– Но тебе же надо было его предъявить, когда ты оформляла перед отпуском паспорт.

– Нет. У меня уже есть паспорт. – Эдвард был явно озадачен, и Анита пояснила: – Когда мама заболела, мы решили, что ей нужен отдых. Мы собирались посетить Францию – мама хотела объехать долину Луары. Однако несмотря на то, что все было готово, мы так и не поехали.

– Очевидно, как я полагаю, все документы оформляла Инез? И ты никогда не видела своего свидетельства о рождении?

– Первый вопрос – да, второй – нет. Это так важно?

– Нет, конечно. – Он преувеличенно небрежно взмахнул рукой.

– Кажется, у меня появляется новая привычка – принимать разговоры близко к сердцу.

Когда он ушел, ей показалось, что стало сразу очень тихо. Анита закрыла ставни, сняла с себя одежду и поспешно улеглась между жесткими белыми простынями, которые пахли солнцем. В комнате чуть позже должно быть восхитительно прохладно, когда закрыты ставни. Помещение погрузилось в зеленый полумрак, но все еще было жарко. Анита вытерла испарину со лба тыльной стороной ладони. Ей все говорили в свое время, что, забросив музыку, она отказалась от важной части своей жизни. Но люди были не правы, потому что это случилось, когда уже не стало мамы. Что-то тугое и твердое в ее душе вдруг будто развязалось, оттаяло, и она смогла наконец заплакать. Не найдя платка, она вытирала слезы жесткой белой простыней, пахнущей солнцем. Эдвард не раз советовал ей выплакаться, Анита отвечала, что она не плакса, однако вчера ревела на плече незнакомого мужчины, а сегодня вот – в чужой постели.

Эдвард понимал ее… А он, интересно, скучает по ее маме? Нужно ли было проявлять к нему такую нежность? От этой мысли, приведшей ее в шок, она даже перестала плакать. Ее мать была красива, но Анита никогда не думала о ней, как о женщине, желанной для мужчин. Впрочем, дочери никогда об этом не думают. Да и мама никогда не проявляла интереса ни к кому из знакомых мужчин, кроме мужа, которого она потеряла через четыре месяца после свадьбы. Еще Анита подумала о том, что ее отец, должно быть, был человеком незаурядным, если смог вызвать в женщине такое постоянство и самоотверженность.

История его ухаживания не была из разряда веселых. Инез защищали и охраняли так, словно она была какой-то редкой драгоценностью. Ее отец, кстати, так и считал. Как, должно быть, он был горд, когда предложил руку единственной дочери сыну лучшего друга. Инез не нравился этот союз, но она приняла его, как приняла и диктат обычая, согласно которому девушка из хорошей семьи не вольна выбирать себе мужа. Честь требовала, чтобы дочь почитала желания своих родителей, так что она решила стать выбранному для нее жениху хорошей и послушной женой, надеясь, что любовь, может быть, придет позже, как это иногда случается в браках по расчету.

И тут она встретила его.

Она знала, что нельзя заглядываться на молодого англичанина, и бросила на него всего лишь мимолетный взгляд, зная, что и сердца, и репутации разбивались и от меньшего. Потом был еще один взгляд, и еще, и еще. Их встречи, а они не могли не встречаться, были короткими и тайными, и после каждой Инез плакала, потому что была невероятно чиста. Никогда мужские руки не касались ее, не обнимали ее за талию, а она позволила мужчине не только любить себя (в самом невинном смысле этого слова), но и страстно отвечала на его поцелуи. Потом вдруг наступил момент, когда поцелуев стало недостаточно. Для молодой Инез позволить себе более интимные отношения стало, наверное, большим потрясением, но она была сильно влюблена и рискнула подвергнуться гневу и изгнанию, которые стали неизбежными в ее судьбе.

Отец обозвал ее беспутной, грешной девкой, но все же пришел на поспешно организованную свадьбу, а его полуприкрытые глаза подозрительно блестели – словно от слез.

Анита не знала, что удерживало Инез от возвращения к отцу – стыд или его запрет. Однажды любопытство подвигло Аниту спросить мать об этом, но никакого ответа она не получила. Вместо этого ей было велено продолжать учить гаммы.

Она помнила, как взбиралась на старый табурет у фортепиано, помнила и ощущение холодных клавиш под пальцами. Вскоре мысли вытеснялись мучительно подбираемыми нотами. Даже тогда, мучая музыку, Анита любила ее. Может быть, когда-нибудь она и вернется к занятиям. Но было потеряно слишком много времени, чтобы наверстать даже выученное когда-то; да и в любом случае у нее уже не было прежних амбиций и стремлений. Но музыка еще может стать ее профессией – скажем, если, она решит работать преподавателем.

Потом Анита уснула. Наверное, она очень устала, потому что проспала все время, отведенное для сиесты, и прихватила еще несколько вечерних часов. Когда Анита наконец открыла ставни, небо уже не полнилось желтым сиянием, излучая мягкий, угасающий свет, а горизонт был окрашен в цвета заката. Анита почувствовала себя не просто отдохнувшей, но прямо-таки родившейся заново.

Внезапно зазвонил телефон на столике у ее кровати. Когда она подошла, чтобы снять трубку, ее каблуки громко зацокали по кафельному полу. Думая, что это Эдвард, который решил справиться, когда она будет готова, Анита первая сказала:

– Мы можем пойти купить мне зубную щетку. Я уже одета. И даже обута.

– Да? В обе туфли? Я очень рад это слышать. Значит, вашей ноге уже лучше.

– Да. Почти. Но это… не Эдвард?

– Нет.

Это «нет» прокатилось по ее жилам, словно глоток хорошего вина.

– Фелипе? – Должно быть, он улыбнулся, слушая ее голос, потому что к узнаванию в нем примешался восторг.

– Я звонил, чтобы справиться о вашем здоровье, но, может быть, мне будет позволено сопроводить вас по магазинам? Вы говорите, вам нужна зубная щетка?

– И многие другие вещи.

– Не стану спрашивать какие.

– Я бы вам не сказала, если бы даже вы спросили. Мне очень жаль, но сопровождающий у меня уже есть.

– Конечно, Эдвард?

– Да, Эдвард.

– В таком случае, adiós[3].

– Adiós, – ответила она с легким сожалением.

– Эдвард, почему ты захотел поехать на Лехенду?

– Я не хотел. Это ты хотела.

– Нет, Эдвард. Ты тоже хотел.

Он улыбнулся ей поверх ободка своего бокала и пригубил испанского вина.

– Возможно, – признался он.

– Значит, признаешься.

– Не столь определенно. Хотя…

– Продолжай.

– Ну, не могу сказать, что Инез не подогрела в свое время мой интерес. Она хорошо умела предаваться воспоминаниям, ты же знаешь, и так живо описывала свой дом, что мне порою казалось, что и я тоже там жил. Когда же я приехал сюда, то понял, что вернулся в любимое место.

– Да, понимаю. У меня тоже было такое чувство. Только смутное.

– А потом, думаю, я бы все равно познакомился с этим островом, даже если бы Инез не рассказывала мне о нем. Это как недостижимая мечта, живущая в сердце каждого. А почему? Почему недостижимая? Почему человек не может воспользоваться своими знаниями и материальным положением, чтобы подарить людям их потаенную заветную мечту?

– Эдвард, мне нет дела до твоих меркантильных интересов. Скажи, что у тебя на уме? – спросила Анита, но уже поняла, что у него на уме. – Плавник еще не показался над водой, но, похоже, он был одной из тех акул, о которых говорил Фелипе.

Эдвард так неожиданно хлопнул Аниту по руке, что она даже подпрыгнула.

– Востребуй виллу Каса-Эсмеральда! Отправь арендатору извещение о прекращении аренды. И пусти наконец в дело свое наследство.

– Может быть, дом расположен в неподходящем месте, – еще пыталась защищаться Анита. – Если ты хочешь превратить его в отель…

– Именно этого я и хочу. Да и расположен он просто великолепно. Ты сама об этом прекрасно знаешь.

– Я не могу в спешке решать такие важные дела. Это все так неожиданно.

– Ты хочешь сказать, что самой тебе в голову такая мысль не приходила?

– Нет. – Но на ее щеках выступил предательский румянец. Даже еще не видя своего дома, Анита гордилась тем, что стала его владелицей. Она увидит Каса-Эсмеральда и, возможно, захочет там жить. А как же содержать дом без всяких средств? Если бы у нее была секретарская подготовка, она смогла бы поискать работу в одной из больших экспортных компаний. Может быть, ее нанял бы Клод Перриман. Остров экспортировал сахарный тростник, бананы, картофель, вино и фрукты. Ее знание английского могло бы очень пригодиться, потому что Великобритания была одним из главных партнеров, и Анита вполне могла бы заработать себе на жизнь. Но даже Клоду Перриману не нужна недоучившаяся пианистка.

– Тебе ничего не надо решать в спешке, – удовлетворенно произнес Эдвард, видя, что посеянные семена пускают всходы. Он даже ободряюще похлопал ее по руке, прежде чем снова приняться за еду. – Но подумай об этом серьезно. Если назначить хорошего менеджера, твоя собственность может приносить неплохой доход. Тебе понравилась еда? – Он положил нож и вилку и скомкал салфетку.

– Очень вкусно.

– Вижу, тебе нравится испанская кухня.

– Да, – улыбнулась она. – Почему бы и нет? Я ведь наполовину испанка.

– Не хочешь кофе? – Он отвел взгляд, чтобы подозвать официанта. – С ликером? – Теперь он не смотрел на нее.

К десяти они закончили ужин, который по испанским обычаям происходил очень рано, и Анита надеялась, что Эдвард предложит пойти прогуляться. Вечером, пока они ходили за покупками, Анита мельком увидела несколько любопытных уголков, которые так и манили к себе. Но Эдвард загадочно улыбнулся и сказал, что еще не привык к затяжным испанским ужинам и вообще к такому распорядку и уже хочет спать.

Он проводил ее до двери номера.

– Завтра мы наймем машину и поедем на экскурсию. Ты хочешь этого?

– Да, хочу. – Она медлила, не уходила.

– Анита!

– Да?

– Нет, ничего. – Он быстро, смущенно поцеловал ее в лоб и заторопился прочь по коридору к своей комнате. Он, кажется, собирался ей сказать что-то важное. Его язык уже готов был произнести признание, но потом Эдвард, очевидно, передумал.

Его нерешительность поставила Аниту в тупик. Однако она понимала, что была бы столь же удивлена – да нет, на самом деле – просто поражена, – если бы он силой вломился к ней в спальню и страстно занялся с ней любовью. Как она могла позвать его за собой, когда и сама не знала, чего хочет?

Войдя в номер, Анита сразу заметила огромный букет гвоздик в целлофане. Сняв обертку, она зарылась в них лицом и даже не стала искать карточку. Ей это было не нужно: они могли быть только от Эдварда.

Горничная, которая принесла цветы, доставила и вазу для них – продукт местных гончаров, почти до краев наполненную водой. Анита отлила немного и поставила букет, поворачивая цветы и так и эдак, пока не осталась довольна их положением.

Она еще держала в руке вазу, когда ее внимание вдруг привлекли звуки музыки. Кажется, она звучала прямо у нее под окном. Анита открыла ставни и вышла на балкончик. Внизу стоял мужчина. На нем был черный плащ и широкополое сомбреро; он играл на гитаре. Как только появилась Анита, он запел старинную испанскую любовную песню, эту песню когда-то пела ее мама, простую, милую мелодию, бесконечно печальную. Веселый ритм гитары был несовместим с историей любви и ревности, страсти и смерти, которую меланхолично излагал под музыку молодой человек.

Анита оперлась о перила балкона, и у нее заныло сердце. Можно ли найти истинную любовь без печали и мук?.. Раздался последний бурный аккорд, вот гитара замолчала, голос певца замер на последней сладостной ноте. Юный кабальеро посмотрел на Аниту и помахал ей рукой, подтвердив ее подозрение, что пел серенаду именно для нее. Анита не знала этого молодого человека и решила, что его наняли. Но кто же заплатил ему за то, чтобы он пел под ее балконом?

Она несколько минут вглядывалась в темноту, когда заметила, как из тени появилась фигура. Анита все еще не могла распознать мужчину, но, рискованно перевесившись через перила, бросила ему гвоздику. Он поймал ее, прижал к губам и поднял к ней лицо. Анита узнала Фелипе, и у нее остановилось дыхание.

– Ночь так и манит, сеньорита!.. – пригласил он ее. Она, наверное, кивнула в ответ, хотя сама не была в этом уверена. – Хоть на пять минут выйдите…

– На три! – ответила она.

Уголки его рта изогнулись в улыбке.

– Возьмите плащ. К утру похолодает.

Сумасшествие, восхитительное сумасшествие! Анита заколола свои светлые волосы и накрасила губы яркой розовой помадой. Но ведь она его совсем не знает. Конечно, они по воле случая провели ту ночь вместе, и Фелипе вел себя безупречно, но она все равно его не знает.

Забыв о больной лодыжке, Анита сбежала по ступенькам лестницы, стуча каблуками, как кастаньетами. Может быть, она и не унаследовала смуглую чувственную красоту своей матери, но она была ее дочерью. Кто мог ожидать от нее благоразумия в такую ночь?

Он взял ее под руку с забавно самодовольным видом. Анита не могла тут же мысленно не сравнить его легкое обхождение с официальными манерами Эдварда. Отстраняясь от нее, он обращался с ней, как с королевой. Фелипе смотрел на нее более поземному. Анита не осмелилась бы сказать ему и четверти того, что обычно говорила Эдварду. Рот Фелипе снова приобрел решительно жестокий изгиб, как тогда, в самолете.

– Вам понравилась моя серенада?

– Да. Но, пожалуйста, больше этого не делайте.

Его глаза сверкнули.

– Я всегда воспринимаю отказ как вызов. У меня появилось искушение нанять еще раз своего друга.

– А он ваш друг?

– Сегодня мой друг – весь мир. Вам понравились мои цветы?

– Конечно! Я как раз хотела вас поблагодарить.

Он сказал то, чего не сказала она, – цветы в ее сознании вовсе не были связаны с серенадой и вполне ведь могли оказаться от Эдварда.

– В следующий раз не забуду приложить карточку.

– Вы и на этот раз не забыли, – заметила она. – Вам нравится устраивать провокации.

Он рассмеялся.

– Куда мы идем?

– Сначала поесть.

– Я уже ела.

– Ну, тогда, если мне не удастся уговорить вас поужинать еще раз, вам придется смотреть, как ем я.

В сияющих белых стенах домов и извилистых улочках ощущался какой-то восточный колорит. Его любимый ресторан, как оказалось, был расположен наверху крутого холма, на невероятно узкой улочке. Окна в верхних этажах находились почти рядом друг с другом и были снабжены решетками или маленькими балкончиками. Последние украшались яркими цветами в горшках или же виноградными лозами. Полная сеньора, тяжелое тело которой свидетельствовало об излишествах в жирной пище, вине и деторождении, вышла на балкончик, чтобы снять с веревки высохшее белье. Тощий ободранный кот прошмыгнул между ног и исчез в темном переулке.

Анита не стала есть с Фелипе, но выпила с ним вина. Фелипе кивнул на ее палец:

– Какое необычное кольцо.

– Старинное. Оно принадлежало сестре Эдварда. – Ей отчего-то не казалось странным, что она сидит с Фелипе и говорит об Эдварде. – Она трагически погибла очень молодой.

– Расскажите.

Я стала плаксивой от вина, подумала Анита, пытаясь объяснить появление комка в горле, как уже случалось, потому что ей, конечно же следовало привыкнуть и спокойно говорить об этом по прошествии стольких лет.

– Она с мужем ехала в последнем вагоне поезда, который сошел с рельсов.

– С ними был еще кто-нибудь? – Фелипе умел на лету схватывать суть.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю